Фанфан

фото 2013 года, школа наша давно стала молдавской, сменила название, тополя и клёны вырубили - которые засохли, которые пошли на отопление в лихие годы - не даром они и прощались...иные нынешние кишиневцы убедят Вас в том, что тополя срубили по всему городу из-за вредности пуха....И высокий бетонный забор со стороны бывшей улицы Хаи Лившиц,ныне Андреа Доги, исчез... одна только классная Дама и поныне живёт там же. Не далеко.


Эпиграф

"Если когда-нибудь будет исполнено "С одесского кичмана" под симфонический оркестр - вот это будет твой образ. Ой, Лид, при таком царственном, да что там, Божественном лице такая дьявольщина внутри...спасайся кто может! Лид,ты - нЕчто! А "лид" по-еврейски ведь и есть "песенка"! Смешно-то как! Идише лид ди идише гас..."
                Рома Коломывец, Кишинёв, 1988 год      
Таки исполнили, Ромчик ;-))....www.youtube.com/watch?v=5UHZ-A-vAcY&feature=related

  Моему однокласснику посвящается

    Ромка не блистал до девятого класса. Выученный урок рассказывал хотя и обстоятельно, но очень тихо, опустив глаза. На все вопросы отвечал односложно, как на допросе. Писал мелко до неразборчивости, чтоб нельзя было списать.
    Большинство же учителей находили в этом бисере желание скрыть свой позор – грамматические ошибки, а в опущенном взгляде - презрение к старшим. Отношения своего к Ромке эти учителя не скрывали, пока самого Ромки не было в классе. Он появлялся, и тон менялся на заискивающий. Все понимали почему.
    Батя у Ромки был большой начальник. «Трибунал» по-нашему, а по журналу - «Председатель Военного трибунала Молдавской ССР». Броско!
    В Ромке же бросалось в глаза только его странное поведение с сорокалетними учительницами.
    Вернее, самого огня мы не замечали, дым отдельных фраз учительских в Ромкин адрес указывал на наличие каких-то предшествующих событий. Сейчас я уж не вспомню сказанного в точности, но что-то вроде:
    «Вокруг тебя столько мелькает людей, ты с ними не общаешься, закрылся, а почему-то на мне споткнулся», «Ты любишь только себя, эгоист», «Мне неудобно такое твое неестественное поведение».
    У «продвинутой» части класса выстраивалась в головах своя цепь рассуждений: «Что на бабках сорокалетних тренируешься? Не получается у тебя, бедного? Посылают?»
    Ромкина реакция была как у трупика мамонтенка из вечной мерзлоты (наша любимая картинка в учебнике биологии). Холодности этого мамонтенка хватало на анестезию собственных чувств и на всех чаек сразу. Они застывали в крике. Наступала мёртвая тишина.
    Однажды в такой момент вечности Ромка ответил им:
    «Осень – лучшая женская пора. В сорок женщина только начинает понимать чего она хочет. И рожать женщина должна не в девятнадцать, а в сорок».
    Во всех же прочих подобных ситуациях он забивался на «камчатку» и перебирал там багряные кленовые листья из портфеля. Где он их собирал, я тогда не знала. Но они всегда были с ним.
                *****
    В девятом классе многое переменилось. Накануне первого сентября последний раз в советском прокате крутили «Фанфана-Тюльпана» с Жераром Филиппом в главной роли.
    О своем восторге от Фанфана девчонки не преминули друг другу поведать уже на первой школьной линейке. Потом все их охающее облако в белых бантах ввалилось в класс, и на пути оказался Ромка. За лето он махнул под два метра, заодно осунулся и побледнел.
    – Одно лицо! – крикнула Оля Суховерхо – предводительница толпы, в прошлом году хвалившаяся, что успела переспать с физиком и физруком.
    – Фанфан! Сын мой, как ты возмужал!
    С этим возгласом киношного капрала Ольга вскочила на стул и попыталась царапнуть Ромкину шею. Оля утверждала, что «на это падки все мужики». Но Ромке движение не понравилось, и он увернулся. Ольга повалилась на пол, расквасила нос и побежала в туалет.
    – Дурак, Фанфан! Дурак, Фанфан! – провозглашала она по всему пути следования.
    Облако в бантах чуть всколыхнулось, сбросило с себя оцепенение и медленно расселось по стульям. Так же медленно прозвище Ромкино расплылось по всей школе, и Роман Вячеславович Коломывец стал Фанфаном. Ромка на прозвище откликался. Даже возгордился.

                *****
       Школа наша кишиневская с номером 16 находилась на улице Аэродромной, (в войну, действительно, садились истребители). С одной стороны – цирк, музучилище, станция скорой помощи, с другой – спортивный манеж, бассейн и улица Карманова, примечательная тем, что с нее на свет московских софитов вроде бы пробились Света Крючкова и Юрий Николаев.
       Поскольку квартал считался еврейским, то их называли «Наши-таки Светочка с Юрочкой» и ставили в пример детям, очень пристрастны были к передаче «Утренняя почта», а на вечеринках непременно запевали:
      «Мы выбираем – нас выбирают,
       Как это часто не совпадает.
       Я за тобою следую тенью,
       Я привыкаю к несовпадению…»,
http://www.youtube.com/watch?v=TG2zM0PKYao&feature=related
но «Тум-Балалайка», всё же оставалась на первом месте по популярности
http://www.youtube.com/watch?v=nVtl0qdM-qs
       А ещё на Карманова к старой знакомой по имени тетя Лира заезжала Алла Борисовна. Гудели по ночам. Утречком гульку увозили в гостиницу «Кишинэу» и, идя в школу, мы иногда наблюдали этот «звездопад».
       Короче, место было уютное и тихое.
       Какие-то особые приметы времени? Евреи, разучивающие ладино! Как выражалась тётя Лира: «Готовятся к торжественному въезду в Иерусалим. На ладино там престиж. Ха! А по роже – ашкенази и по локоть руки в грязи!».
       Со стороны явление было похоже на коллективную молитву дюжины старых евреев у Стены Плача, только стену заменял вход в какое-нибудь уличное кафе с разбросанными вокруг столиками и заказанным мороженным, а вместо Талмуда и чёток – записные книжки и переборы с немецко-испанского словаря:
       «Амор – либэ,
        Кансон – лидэ,
        Порфабор – биттэ,
        Мучача – мэйдл...»
                *****
       «Где ж он берёт эти листья?»– почему-то помыслила я.
       Прикрыв глаза, окинула взором округу.
       «Опять липа. Рядом манифестация каких-то загогулин китайских, потом акация, заросли шиповника и тополя – «в одну шеренгу становись, равняйся, смирно», аж до политеха на пустыре».
       И вот тут мне вспомнился задний двор школы. «КлИнова засада» называли его наши мальчишки. Перекурить, приложиться к горлышку портвейна. В «засаде» многое делалось легко и незаметно. Целуйся с кем захочешь! Грусти в одиночестве - никто не увидит слез.
       Мы любили это место за его щедрость на минуты истинного уединения. Девчонки называли его романтичнее. «Тайное». Одно прилагательное. Удивительно низко на клёнах были ветки, потому человек в листьях мог исчезнуть с головы до пояса. На переменах девчонки устраивали в «засаде» свидания своим Ромео и, вбегая с опозданием в класс, шептали: «И в шаль кленовую укутавшись…». Строчка из стишка все поясняла нам и ничего-непосвященным учителям. Так нам казалось. По крайней мере, для учителей была другая версия.
       Из размышлений меня вытащил на свет Божий бой настенных часов. Пробило семь вечера.
       «Давай-ка, Лидусь, закругляйся»
       Я сдала «Ядерную физику» Маргарите Семеновне Пинчевской – хозяйке библиотеки и направила стопы к «Тайному». В «кленовую засаду». Спасибо, я не сразу вынырнула из-за угла школьного корпуса - спугнула бы присутствующих.
       А присутствовали в «Тайном» Фанфан, таскающий его за грудки амбал и «Волга» с пассажирами. Портфель Фанфанов и тетрадки-книжки разметаны были по земле вперемешку с облетевшими листьями кленов. «Благо вечерок теплый и сухой, почти летний», - подумала я.
       Пассажиры в машине засуетились: «Пора отчаливать уже. Оля, когда это кончится?»
       Из машины в клёны вышла женщина всё тех же лет сорока.
       «Очень подходящая для Фанфана. Шик в каждой линии силуэта. Какая же ты Оля? Целая Джина Лолабриджида! Оля-ля Бриджида!», - скаламбурила я про себя.
       Холёной лошадкой прогарцевала красотка к месту разбирательства.
       - Глеб, брось этого идиота! - голос её был резкий, грудной и глубокий как страх смерти.
       Амбал сплюнул, пошел за ней. Пошел и Фанфан:
        - Как тебе объяснить, что не они тебя любят. Не они. Ты им нужна только по частям
        - Пошлите вон! - отвечала красотка
        - Хотя бы зайди завтра, поговори обо мне!
        - Пошлите вон!
        - У меня же хорошие оценки.
       Фанфан ещё что-то говорил, но уже очень тихо, удерживая приоткрытой дверцу «Волги», склоняясь и вглядываясь в лицо красотке. Машина дала задний ход и выехала на дорогу через брешь в бетонном заборе, а Фанфан все просил милости Лолабриджиды. В конце концов, он ухватился за её колено. Красотка закричала: «Убери руки, юбку не пачкай!» и пнула Фанфана от себя. Дверца захлопнулась. Фанфан упал под забор с пыльным следом женской туфельки на курточке.
         - Лихо тебя красотка! Но вроде ты Ольгу Константиновну любишь?
         - Глупая ты, Лид. Это моя мать
                *****
        Много позже я прочла, кажется, Бальзака.
 «…Рассказывали, будто боль от почечных колик самая острая в мире. Болел, болел. Однако нахожу: куда больнее иметь мать, для которой ты мёртв». У меня в тот момент слов сочувствия не обнаружилось.
                *****
        На другой день Фанфан вступил в полемику с Ольгой Константиновной, классной дамой.
     - Почему мама не пришла, как я просила? Тебе медаль светит! Какая безответственность при твоих талантах! И чем же ты так был занят, что не смог поговорить с мамой о собственном, между прочим, благополучии? Как же я её понимаю!
      - У меня нет матери. Я воспитан бабушкой и дедушкой. Они, если надо и придут
      - А ты эгоист! Вот я в семнадцать лет уехала далеко от родителей. Сама сбивала колени, сама на них дула. А ты во всём винишь кого-то
         Фанфан отвернулся к окну.
         Каждый из нас на его месте бурно бы кинулся отстаивать свою правоту. Бесновался бы в юношеском максимализме, но не Фан.
         Окно было приоткрыто. Юг. Сентябрь. Тополя шумели и щёлках между их дрожащими на ветру листьями проглядывали багряные кленовые слёзы. «Тайное». Вот куда вглядывался Фан. Сильный порыв захлопнул окно. Никто не шелохнулся. Мы ждали ответа Фанфана. Он умел отвечать.
        - Значит, так устроена жизнь. Моя боль всегда останется со мной, а ваша - с вами
               
                *****
         Ольга Константиновна слыла женщиной умной, волевой и правильной. Благочестивая Марта. Не верится, что она позвонила отцу Фана и передала весь разговор. Но если не она, то кто ещё это мог быть? Ведь «Трибунал» при полном параде, видно прямо с работы, вошел в класс уже на следующей перемене.
         Оля Суховерхо успела только воспеть его свойственным для себя «зря же я к сыночку привязалась», а товарищ полковник уж врезал Фанфану наотмашь. И пока Фан падал, цепляя на ходу стулья, прокричал: «Ну что правдолюбец, все растрепал? Доволен? И как? Понял кто-нибудь? Пожалел?»
                *****
         «Абаза Николай Васильевич! Зачислен! Айвазян Эдуард Михайлович! Зачислен! Алозюк Инна Юрьевна! Зачислена! ….»
          Тридцать первого августа на собрании возле Кишиневского политеха председатель студенческого профкома выкрикивал фамилии поступивших. Я старалась даже не шевелиться, очень хотелось услышать и о себе «зачислена». До буквы К еще далеко, но я не трепыхаюсь, приняла стойку, вся – слух.
          Бледнолицый грузин в черной кепке возник из толпы слева от меня со скороговоркой «нашел!нашел! я в очереди к Мавзолею её нашел!» Джигит предъявил узнаваемо заграничное фото какой-то женщины. «Теперь с отцом к ней»
          Глашатай подобрался уже к букве Е. На Ж, З, И фамилий в природе не очень много, поэтому скоро моя К. Буква К. И тут только я Коломывца узнала. Буква К подсказала, а от прежнего Коломывца в нем ничегошеньки не осталось.
          «Кашуро Лидия Александровна! Зачислена!» Вместе завопили «Ура!». Он - своей победе, я - своей…
                ******
           Вообще-то Ромка тоже поступил в политехнический. Просто не стал учиться. Эмигрировал за отцом в Канаду. Отец женился на той женщине с фотографии, Ромка стал сыном, а прежняя семья канадки погибла в аварии.
           Еще, кажется, год спустя умерла Ольга Константиновна Коломывец. Хоронили ее пятого сентября под аргентинское танго. Я наблюдала за процессией с высоты третьего этажа школы. Семья моя шестого отправлялась в Орел на жительство. Пришла прощаться со школой, а получилось …Сверху я хорошо видела Лолобриджиду в открытом гробу, плывущем на руках крепких стариков. Плыла она вдоль по улице и как раз мимо бреши в школьном заборе. Оживи она сейчас, то стоило б только приподняться, повернуть и голову и взгляд угодил бы на «Тайное» в шикарной багряной шали. Но она не ожила.
           За гробом шли бабки. Наверное, кто-то из них жалел бедную, брошенную мужем и сыном женщину. Но двум молоденьким трубачам, явно ребятам из ближайшего музучилища, до всего этого не было никакого дела и они «жарили» как на танцплощадке. Печальное аргентинское танго. Может быть, кто-то из толпы знал о горе мужиков-Коломывцев и клял красотку последними словами за то, что профукала высокопоставленного мужа и замечательного сына.
           Но аргентинское танго набирало последние страстные обороты, и покачивались верхушки кленов. Им до всего этого не было дела. Они прощались.

02.02.2006 11:57