Военное детство

Ю.В. Центалович
Военное детство.
Посвящаю памяти деда моего
Василия Трофимовича Сукайло.

Раннее зимнее  утро.
В сумерках слабо освещенной кухни язычком небольшого огонька, над горлышком коптилки, торопливо завтракаем. На столе жареная на «гусалине» (воде) картошка и чай морковный.
У печи хлопочет бабушка, потрескивают смолистые поленья, объятые жаром пламени. От печи разливается тепло. Мамы сегодня нет, задержали на работе. Позавтракав, я и братишка накинули пальтишки, нахлобучили шапки-ушанки, повесили через плечо сумки с книгами, тетрадками и айда. Из сеней повалил густыми клубами холодный воздух. За скрипучей, промерзшей калиткой по снегу широкая дорожка, плотно утоптанная валенками пешеходов. Сама улица завалена снежными сугробами, по ней уже давно никто не ездил. Наша улица одна из крайних в заречье, кое-где на них сохранились молодые пушистые сосны. Летом вся зарастает прохладной травкой. Из сугробов за тынами и частоколами, возле деревянных изб, высятся рослые березы. Их поникшие ветви, еще в сережках, лохматятся густой белой изморосью. Хвойные лапы сосен в снежных подушках. В чёрном морозном небе сверкают яркие холодные звёзды. Ноздри слипаются от морозного воздуха. Из соседней улицы в морозной тишине, ясно, громко разносится скрип металлических полозьев гужевых саней, фырканье лошади, гулкая поступь подкованных копыт по леденелому насту. Звуки настолько громкие, отчётливые, кажется они происходят за спиной, совсем близко. Басовито кашляет мужчина, скрипят по насту каблуки его обуви. В бурках видимо приезжий, у всех местных пимы да валенки. Привычно быстро идем в темноту заснеженной улицы, мимо тёмных изб с заснеженными крышами, обгоняем редких, закутанных в тёплое, прохожих. До школы идти около часа. В конце пути светает. В морозном небе засветились багрянцем облака, подул встречный колючий ветер. Щеки, лоб не выдерживают его натиска, поворачиваемся к нему спиной, отогревая малость лицо. Присоединяются школьники нашей школы, у всех густо и махрово заиндивело на шапках, воротниках, вокруг лица от теплоты дыхания, заиндивели даже ресницы. Весёлой гурьбой бежим на бугорок к школе, она совсем близко. Школа наша двухэтажная, деревянная. В раздевалке нет толпы, в классы идем не раздеваясь, холодно. Стёкла в окнах замёрзли, все в ледяных узорах. Трещат, пищат сырые поленья в печах, выжимая слабые язычки пламени, когда они нагреют печь? Чернила в непроливашках замерзли. Сидим за партами в пальтишках, шапках, учителя тоже в тёплом, в валенках.
Мы знаем, что идёт война, что идут жестокие кровопролитные бои под Москвой. Мы знаем, что в морозных снегах подмосковья гибнут наши красноармейцы, умирают на морозе раненые и наверняка все голодные, в мороз даже куска хлеба не откусить. В заречье редко встретишь мужчин, все на фронте.
С фронта приходят плохие вести, похоронки, и долго кричат и воют от горя, плачут в соседних заснеженных избах. Из фронтовых госпиталей в скорняжную мастерскую, где работает наша мама, поставляют красноармейские гимнастёрки, галифе в дырах пробитых, разодранных осколками мин, снарядов со следами крови и густо усаженные гнидами вшей. В избах и домишках уже давно нет ни у кого электричества, нет его и в школе.
Вся электроэнергия направлена на завод и мастерские, где делают оружие, гранаты. У нас, пацанов, почти у каждого, есть спусковые устройства гранат и даже запалы.
Во всех избах поначалу зажигали керосиновые лампы с тонким прозрачным стеклом, семилинейные и даже десятилинейные, они давали много света, но керосин скоро закончился и больше его нигде не продавали. Вместо керосина добывали где-то легроин, но от него лампа могла вспыхнуть, загореться, не помогала даже соль, засыпаемая в лампу. Считалось, что соль сделает легроин менее опасным. Городские власти придумали получать из пихтовой хвои масло. Его легко можно было найти и купить. Пихтовое масло наливали в стеклянные пузырьки, в горлышко вставляли фитиль, пропитанный этим же маслом и кончик фитилька поджигали. Появлялся чудесный яркий огонёк, без всякой копоти. Огонек был небольшой, но в избах этому были рады. Спичек тоже не было. Поначалу огонь добывали древним способом, по твердому камню, кремнию обрубком от стального крепкого напильника или рессоры, их называли кресало, наносили скользящие удары, летели снопы ярких искр, несколько ударов по кремнию и от искр загорался, тлел трут, раздувая его, получали огонь, здоров , никаких затрат. Вскоре придумали всякие зажигалки. Крутнут стальное колесико, оно чиркнет по крохотному кремнию, от летящих искр загорался фитилёк пропитанный бензином или легроином, получай огонь, быстро и удобно. Почти все парни в нашей округе пошли в военкомат и записались добровольцами в Сибирские дивизии. Их одели в тёплые белые меховые полушубки, тёплые штаны, новые валенки, тёплые шапки – ушанки, всем выдали лыжи. В маминой шорной мастерской день и ночь готовили лыжные палки, крепления для лыж, брезентовые сумки, двухпалые тёплые рукавицы. В школе на уроках все с нетерпением ждали большой перемены и когда раздавались громкие звуки бронзового колокола в руках технички, сразу становилось очень шумно. Из раскрывшихся дверей классов в коридор шумной  толпой выбегали ребятишки-школьники и дружной толпой устремлялись вниз по деревянным ступеням. В зале на первом этаже, нас ожидали дежурные преподаватели у больших коробок, наполненных душистыми белыми булками, сайками. В руки каждому ученику вручали четвертинки изумительно вкусной пахучей сайки или булки. Как это было здорово, незабываемо. Нас малышей голодных и холодных, поддерживали, как могли городские власти. Спасибо им.
Прошли многие десятилетия, а мы помним чудесный вкус этой прекрасной, белой четвертинки сайки.
Случались дни, когда вместо четвертинки сайки давали в руки довольно крупный пряник, выпеченный с добавлением ядрышек кедровых орешков. До чего же незабываемо вкусный, сытный был пряник с кедровыми орешками, в жизни не ел ничего подобного.
Возвращались из школы после уроков, не спеша. Шли по своей просторной заснеженной деревенской улице, исследуя по пути  все сугробы, тропинки в глубоком снегу, сбивая сосульки с карнизов крыш. На голубом, чистом небе ярко светило солнце, искрился пушистый снег, синели за избами тени. В одной деревянной срубленной избе с березами  у высокого крыльца находится магазин, один на всю округу. На полках его давно уже ничего привлекательного для нас мальчишек нет.  Но мы заходим по скрипучим ступеням крыльца каждый раз, чтобы узнать будет ли хлеб и когда. На двери висит лист бумаги, химическим карандашом продавщица написала «вместо хлеба будет тесто».
Хлеб получаем по карточкам 300 грамм на человека, 300 грамм мне, 300 грамм брату, 300 грамм бабушке и 500 грамм маме. Иногда хлеба не было, не привозили, и талон на тот день пропадал.
Я и братишка быстренько прибежали домой, побросали сумки с учебниками, бабушка дала нам тазик под тесто, карточки, и мы поспешили назад к магазину занимать очередь. Там уже собралось много народа. Вскоре на гужевых санях, лошадью привезли бочку с тестом. Из бочки шёл небольшой пар, пахло сырым тестом.
Подоспела и наша очередь получить тесто. Продавщица оторвала талоны и сказала: «Теста по весу будет меньше чем хлеба, у теста есть припёк». Мы ничего не поняли толком, как это припёк, а в тазик уже положили тесто, оно расползалось по тазику, в нём было много мелких кусочков мороженной картошки. Огорчённые, накрыв тазик полотенцем, чтобы тесто не подмерзло, побежали домой. Бабушка поохала, говоря, что хлеб получить лучше.
Печь была еще горячая, бабушка испекла из теста лепешки и мы тут же их тёпленькие съели, так было вкусно. На ужин и на завтрак хлеба не будет, будет жидкий крупяной супчик.
С улицы нас зовут соседские ребята, все на лыжах, стучат палкой по воротам, кричат, «Юра, Женя, айда на горку». Быстренько надеваем пимы, пальтишко, шапку, прихватили с печки маховицы и в сени, там наши лыжи, смазанные, обкатанные, лёгкие и быстрые. Горка – чудное место. С крутого склона большого оврага, распахнутого к замершей  реке, несешься вниз по снежному насту «аж слёзы из глаз», достигнешь дна, и лыжи понесут тебя вверх по лыжне, прижимая к склону огромной снежной перемычки, нанесённой и утрамбованной снежными буранами. Она перегородила овраг и по ней выносит всех прямо к месту старта. Пробежишь несколько шагов и вновь кидаешься вниз и несёшься, а за тобой другие пацаны. Здорово, весело, нескончаемая карусель получается. Никакого мороза для нас не существует, тепло, даже жарко. Темнеет, разъезжаемся по домам и избам, молодой, яркий полумесяц подмигивает и  освещает дорогу.
Через два двора живёт мой одноклассник Ваня, мы сдружились. У нас всегда бывают необычные вещицы, он показывал и рассказывал как работает его фотоаппарат, то крутил барашек настройки детекторного радиоприемника и из наушников разносились треск, щелчки и даже обрывки слов, непостижимо интересно. Ваня посещал кружки радиодела и фото. Я же почему-то был далёк от этого. Зато у нас в доме есть толстые интересные книги по истории с картинками, гармонь из которой извлекали звуки и пели «барыня, барыня, барыня сударыня» или « ты подгорна, ты подгорна широкая улица, по тебе никто не ходит ни петух, ни курица» и притопывали, приплясывали. Сообща делали корпус парусника. Из кедровых поленцев строгали киль, заготовки шпангоутов, отщипывали гибкую дранку для корпуса, вроде шпона. Очень хорошее дерево кедр, податливое, прямослойное, легко строгается.
Я несколько раз приходил к Ване в избу, меня малолетку удивила строгость в их семье, особенно когда сидели за столом, обедали. На дальнем краю длинного стола у печи сидел хмурый бородатый отец Вани, по правую руку сидела мать Вани, в длинном тёмном платье и с платком на голове. подле неё, на длинной скамье, рядком сидели сёстры Вани. По левую руку на скамье сидел старший брат, лет шестнадцати, далее напротив сестер сидели братья помладше, самый крайний был Ваня. Обращаясь ко мне, отец громко предложил отобедать с ними. Я ответил «спасибо, я уже обедал».
Все сидели тихо, молчали. Отец взял ложку  и стукнул ручкой об стол, все дружно стали хлебать деревянными ложками из двух больших глиняных мисок на столе, старшие из своей миски, младшие из своей. Когда жижка в мисках поубавилась отец стукнул ложкой об стол два раза, все начали есть из мисок гущу. Закончив еду, дети благодарили отца и мать, затем встали из-за стола. Ваня подошел к кадушке у двери с колодезной водой, в воде еще плавали тоненькие льдинки, зачерпнул черпачком водицы, попил. «Айда» - надев пальтишко и шапку, произнес Ваня. Мы вышли за калитку на улицу. Какой солнечный день, небольшой мороз, на синем высоком небе чудесные, белоснежные облака. Смеёмся и, толкая друг друга, побежали на перегонки. Зима перевалила во вторую половину, оттрещали морозы, прекратились бураны, заносившие снегом избы по самые крыши. Суббота, спешим прийти  домой из школы пораньше. Бабушка накормила, чем Бог послал. Я, братишка и сосед Ваня собрались в лес за сучьями. У нас двое санок, веревки и крепкий металлический крючок на шесте. Лес неподалёку, всего через три двора с огородами. Здесь царствуют развесистые сосны с красномедными суковатыми стволами, хвойные кроны их в пластах снега, в чаще синеют тени. В молодом подлеске весёлые разлапистые сосенки и нежные белоствольные берёзы. Тонкие опущенные веточки березок в пушистой серебристой изморози. Повсюду искрятся сверкают легкие снежинки, повсюду куда не глянешь, на снежных сугробах, ветвях деревьев в морозном воздухе!
Под развесистой берёзой на снегу следы птиц, снег осыпан  жёлтыми чешуйками березовых почек, обломанными веточками, недавно побывали куропатки, кормились. Чуток дальше пробегал заяц, тянется след его лапок, снег глубокий, зайцу трудно прыгать и чиркнул он лапкой по снегу.
Войти в лес будет подальше, лишь в самом конце улицы. Там начинается накатанная по снегу дорога, накатали её лесники, вывозя на санях лошадьми брёвна, хлысты. Дальше в лесу дорога теряется среди сугробов. Нам же далеко идти не надо, на небольших заснеженных полянах высматриваем старые коряжистые сосны, интересуют сухие, толстые, смолистые ветки, сучья. С трудом пробираемся в глубоком сугробе к старой сосне. Наконец, мы у цели. Крюком зацепили за толстый сухой сук и дружно потянули за шест вниз.  Раз, два, сук с громким треском ломается, падает. «О, хороший, смолистый» - радуемся», беремся за  другой. Чтобы загрузить двое санок нужно обойти с десяток деревьев, исходить, излазить по сугробам пару полян. У иных сосен хорошие, толстые ветки ещё недостаточно сухие, гнутся под нашими усилиями, но не ломаются, какая досада, силёнок не хватает, маловаты еще, слабоваты. Приходится лазить по сугробам в поисках более податливых веток, сучьев. Употели изрядно, устали, хочется есть. Только к сумеркам смогли наломать достаточно веток, сучьев, чтобы как можно полнее нагрузить санки. Завтра повезём их на базар продавать. В темноте, помогая друг другу на подъемах  дороги, добрались домой. При свете весёлого огонька-коптилки поужинали, чем Бог послал. Спасибо бабушке, накормила, обогрела. Из печи языки огня, жаркие и трепетные, отражались мерцающими бликами в глазах, на лицах. Вскоре пришла мама с работы, стало радостно, легко, тепло. Отца у нас нет. Уже четвертый год о нём ничего не знаем. В 1938 году его забрали НКВДшники и больше о нём ничего не известно. Нашу семью, как врага народа, выселили из казённой квартиры в Иркутске. Спасибо бабушке, живём в её доме на Алтае. Вскоре умерла сёстренка Маечка, ей исполнилось три годика. Все тяжело переживали её смерть, плакали, с мамой было очень плохо.
Мама боролась за судьбу папы, неоднократно писала в Москву Калинину и во все подобающие инстанции. Однажды её вызвали в управление НКВД города на комиссию и провели беседу. Один из сердобольных членов комиссии посоветовал ей признать все обвинения папе, - «иначе твои дети останутся сиротами». У мамы иного выбора не было.
Воскресное утро, мороз небольшой. День обещает быть ясным/ Берусь за веревку груженных санок, и тащу их по скрипучему снегу за калитку на улицу. Путь до базара немалый, в центральную часть города через реку. Через полчаса довёз возок до литейного завода, за ним крутой спуск на заснеженный лед реки. В лицо дует встречный низовик, морозный и напористый. Дорога почти безлюдна. Бесшумно по утоптанному снегу обгоняют две женщины в тёплых платках, тёплых одеждах, в валенках. В валенках ходят все, в основном женщины. В валенках войлок мягче, они теплее и дороже, чем жёсткие катанки или пимы. Нам и в пимах хорошо. Намотаем портянки на ноги, натянем пимы и лазий по сугробам, и в лыжных креплениях они хорошо зажимаются. Что валенки, что пимы быстро протираются снизу, на зиму приходится раза два подшивать. Подшиваем сами, мама приносит плотный толстый войлок, помогает обрезать его по форме подошвы. Я и братишка всучиваем кончики дратвы, натёртой воском, в расщеплённые части щетины, вместо игл. Пришиваем войлочную подошву к пимам двойным швом в потай. В потай – это когда прокалывают шилом дырочку, через прилаженную войлочную подошву, в подошве пима. В дырочку, одновременно с обеих сторон, вводят щетины и продёргивают дратву, потуже затягивают и так стежок за стежком. Один пим пришиваю я, другой братишка. За вечер подшить пару пимов, одному не справиться. Валенки, пимы и катанки всегда подшивают, это только Лидия Русланова поет: «Валенки, валенки не подшиты стареньки».
Навстречу приближается отряд заключённых, его конвоируют несколько охранников-конвоиров в тёплых меховых полушубках, валенках, шапках- ушанках с винтовками наперевес. На винтовках примкнуты штыки. Я съехал с дороги подальше. Заключённые в стёганных альпаковках, таких же стёганных штанах, шапках-ушанках. Идут, стуча по снежному насту деревянными колодками обуви с брезентовым верхом.
Витают лёгкие облачка от их дыхания над безликими красными от мороза лицами. Мы знаем от таких конвоев нужно держаться подальше. Выскочит из гущи заключённых кто-либо, вырвет из рук сумку, мешочек с хлебом или ещё с чем, или сорвёт шапку с головы. Конвоиры поорут, поорут и всё.
Где-то через час, я добрался до базара. Народу немного, ветрено, морозно, да и продавать особенно нечего: мороженые ягоды брусники, облепиха, густо облепившая наломанные веточки с длинными, острыми как иглы палочками. Квашенная, заледенелая капуста, огурцы солёные, круги замороженного молока на брезенте в санях-розвальнях, семечки подсолнуха и конопляное масло. Его то я и хочу купить, бутылку, стоит оно сто рублей бутылка пол литровая. Свои смолистые сучья на санках я продам тоже за сто рублей, не впервой. Долго стоять не пришлось, подошла женщина, оглядела мои прекрасные, толстые смолистые, сухие сучья, не торгуясь дает мне сто рублей и говорит: «тебе повезло, я живу неподалёку с полчаса всего». Тащу вслед за женщиной свой возок по заснеженным кривым улочкам и действительно, вскоре добрались до её домишка. Налегке, довольный, быстро вернулся на базар и купил бутылку чудесного, пахучего, конопляного масла. В прошлый раз повезло меньше, покупательница моих сучьев откровенно сказала: «мальчик до моего дома далековато, почти до самой «Казанки». «Казанка» - большой район землянок, полуземлянок бедноты, вырытых в глиняном склоне под высоким крутым яром, источенным глубокими оврагами. В древности река подмывала высокий берег, затем отступила, оставив узкие заболоченные старицы. Селились люди на неприглядном склоне от безнадёжности, бедности. По кривым загаженным улочкам и проходам добирался рабочий люд, их дети до своих «жилищ». За «Казанкой» простирался «Шанхай»: такой же в землянках, полуземлянках. За «Шанхаем» железнодорожный вокзал, к которому раз в сутки прибывает пассажирский поезд из Барнаула. С вокзала на фронт регулярно отходит военный эшелон. Вагоны-теплушки заполняют красноармейцы, то в серых шинелях, то в белых полушубках с винтовками, пулемётами. На заснеженном перроне людно, и военные и провожающие.
Однажды через привокзальный пустырь к эшелону на погрузку шли, грохоча, бронированные, выкрашенные в белое танкетки – зрелище необыкновенное. Рёв моторов, лязг металла, из-под гусениц летят ошмётки снега, водители в чёрных ребристых шлемах. Прикатили и несколько полевых орудий. Когда паровоз давал гудок и его колеса, пробуксовывая на рельсах, потянули эшелон с уезжающими на фронт военными, на перроне в толпе провожающих поднялись крики и плач, плакали и дети и взрослые, плакали и красноармейцы, вытирая слёзы, прощались, возможно, навсегда…  Купил пол литровую бутылку конопляного масла, довольный, налегке с пустыми санками, спешу домой, по заснеженному льду реки. Солнце перевалило во вторую половину дня, морозно, зашлись пальцы на руках, пуговку на штанах, расстегнутую по необходимости, невозможно застегнуть так и иду, не застегнув её.
Дома бабушка, братишка, рады моему возвращению. Бабушка положила в тарелку немного жаренной картошки на «гусалине» (на воде), добавила кашицы из сухих толченных картофельных очисток и полила заветное блюдо жёлтым пахучим конопляным маслом, как было вкусно…
Не спеша, день за днём приближается весна. Всё чаще голубеет небо, с карнизов крыш свисают длинные звонкие сосульки, искрясь в лучах солнца.
Снег потемнел, оседал и таял. Из-за окраины леса доносятся звуки выстрелов, взрывов, звуки коротких пулемётных очередей. Там на военном полигоне постоянно, непрерывно обучают вновь призванных в армию, военному делу, стрельбе. В зимних сумерках усталые, они отрядами возвращаются с полигона в казармы. Иные тащат на плечах длинные жердины молодых сосенок, разводить огонь в печах для обогрева. Я понимал, эти парни – красноармейцы уже не принадлежат себе, они кубики, винтики. кругляшки в этой кровопролитной войне.
Апрель – на дорогах лужи, на обочинах грязный снег и лёд. Все поменяли валенки, пимы на сапоги, шапки-ушанки на кепки. Уши порой мёрзнут, но ничего. В лесу запахло березовыми почками. В тёплые часы дня из ранок на стволах берез закапал берёзовый сок. Мы, мальчишки, тут как тут, сверлим дырочку в коре берёз, и по берёзовым веточкам в наши бутылки побежал понемногу прозрачный, прохладный, вкусный берёзовый сок. Тонкий вкус его, свежесть, остается в памяти у всех, кто когда-либо добывал его и пил там же в лесу.
На берегу речки у ледовой переправы мы по дороге из школы задержались. Лёд у переправы слабый, жухлый, начал отслаиваться от берега. Но редкие грузовые машины полуторки всё-таки рисковали переправиться с городского берега на наш. Этот раз видим нечто другое, не доехав до берега, полуторка провалилась, кузов и задние колеса ушли под лёд, мотор, кабина возвышались надо льдом. Обескураженный шофёр нервничал и ждал помощи. Возле полыньи собралось несколько человек, любопытных. Кузов машины загружен зерном, пшеницей, немного зёрен пшеницы рассыпано в луже на льду, остальная красовалась в кузове, её удерживал от уноса водой туго натянутый брезент на бортах. Струи воды подо льдом чистые, холодные, зёрна пшеницы разбухли, размякли и выглядели очень аппетитно. Я и Ваня попросили у дяденьки немножко пшеницы покушать. Дяденька кивнул головой. Разбухшие, холодные зёрна пшеницы легко лопались на зубах, и какие они вкусные! Я никогда в жизни не ел такой вкусной пшеницы.
Грузовых машин в городе очень мало, в основном полуторки, возят груз полторы тонны. Практически из-за отсутствия бензина их наладили под горючий газ. С обеих сторон кабины водителя установили высокие цилиндрические металлические баки с герметичной крышкой – газогенераторы. В баки шофёр закладывал сухие берёзовые чурочки, чурочки тлели, выделяя горючий газ, поступающий в двигатель полуторки, вместо бензина. По ровной дороге полуторка исправно везёт груз, но на подъеме нужно переключиться на бензин, силы у газа маловато. Переправу по льду реки запретили. Лёд вздулся, посинел, в нём образовались опасные полыньи, трещины, всюду озёрца талой воды. Вот вот начнется ледоход, и он начался. Огромные массы воды и льда с верховьев переполнили, запрудили реку. Под неподъемной тяжестью льда вода вышла из берегов, затопила множество изб, улиц на том, низком берегу. Под напором ледяное поле пришло в движение. Лёд лопался, кололся на тяжёлые толстые льдины. Они громоздились друг на друга, выдавливались на берег, производя неповторимый гул и грохот.
В изломе лёд источал нежные голубоватые, зеленоватые, фиолетовые оттенки света.
Посмотреть на ледоход – нескончаемые массы движущихся льдин, собиралось множество народа. Впечатляющее зрелище продолжалось суток двое. Когда река утихла, через неё навели понтонный мост. По всем улицам заречья развозят на телегах семьи беженцев, фыркают лошади, пищат голодные дети, закутанные в платки, измученны похудевшие лица женщин.
Происходит подселение семей беженцев в избы, дома, что попросторнее. Представители властей города и милиционеры предлагают хозяевам поселить у себя кого-либо из них.
Беженцы в основном женщины и дети, почему-то из Польши, Прибалтики, есть и немцы из Поволжья. Скандалов и криков хозяев изб не слышно, на душе хоть и кошки скребут, но они приветливо выбирали беженцев, какие больше понравились и вели их к себе в избу. Так заселялась, оживала и наша улица. В школе всех учеников распустили на летние каникулы пораньше. Меня и братишку мама направляет к дедушке в «Шанхай», нас заждались работы в поле. У него в двухкомнатной полуземлянке будем жить практически до осени. Он со своей бабушкой переехал сюда из Хабаровского края, помочь нам выжить в трудное, голодное, военное время. За землянкой возвышается высокий обрывистый, крутой склон изрытый оврагом, пацаны называли его гора. Километров в семи за городом, у озера дедушке выделили большой участок земли. За озером простёрлась бесконечная нетронутая степь, называли её «колки». В «Колках» в низинках, весной собирается вода, плавают головастики и растут невысокие тальники.
Часть озера заросла болотной растительностью, большая часть – чистая вода, сюда порой пастухи пригоняют коров на водопой. Дедушка доволен, - вода для полива рядом. На своем участке он сооружает курень, окопал его рвом, будет где жить, спасаться от непогоды. Чуть свет нас будит бабушка, что-то едим на завтрак и в путь. Она повесила на наши плечи тяжёлые сумки со стеклянными банками с жидкой похлебкой, иногда был хлеб, это обед на всех.
На гору забрались по тропе в овраге, идти на извоз, на большую дорогу, очень далеко. Над извозом с одной стороны находится кладбище. Из высокой стены подрытого грунта торчат гробы. После дождя грунт осыпался и гробы высовывались еще больше, из некоторых выпадали и скатывались к дороге черепа, ребра и остальные кости. Мы, пацаны, порой поднимались по осыпи и в упор рассматривали в гробах человеческие останки, было любопытно.
За оврагом идём по еле натоптанной полевой дороге, вдоль вспаханного поля, на нём работают заключённые. По краю поля прохаживаются охранники с винтовками наперевес, ещё один в центре поля, где повыше. Заключённые из лагеря, что неподалеку от землянки деда, там за высоким забором в густых петлях колючей проволоки и сторожевыми вышками, длинные бараки, с горы их хорошо видно. О том, что порой делается в лагере по ночам ходили разные страшные слухи.
Минуя поле, вышли к «Сухому логу», широкой глубокой лощине, протянулась она куда-то далеко, не обойти. Крутые затяжные склоны в мелкой траве, по дну тянется обрывистое русло, размытое потоками вешних вод.
Для нас «Сухой лог» всё же был препятствием. За логом нескончаемые поля, распаханные и не распаханные. Напрямую к озеру идти ближе, но по пахоте и стерне шагать тяжело, замучаемся, идём по полевым тропам. Наконец, добрались до куреня. Дедушка уже давно копается в земле. «Ну как внучата мои, крепыши» - улыбается он, - «как дошли», - щеки его, подбородок заросли седой щетиной.
Ставим на землю отяжелевшую ношу, передохнём немножко. Затем взяли лопаты и копали, копали землю, чернозём. Над головой яркая глубокая синева неба, редкие, лёгкие, белоснежные облачка искрятся в солнечных лучах. В вышине, быстро трепеща крылышками, завис жаворонок, льются его пронзительные, звонкие, весенние трели, ветер, ещё холодный, разносит их по всем полям в ранней, яркой, зеленой травке. Ветер мешает копать, задувает в уши, начинает болеть голова. Разворачиваемся к ветру спиной, но он задирает пальтишко, холодит спину, в уголках покрасневших глаз, в ноздрях чёрная чернозёмная пыль. Хочется есть, но дедушка говорит ещё рановато, вот будет тень от черенка лопаты, которую он воткнул в землю, самая короткая, две ступни, вот тогда.
Копаем, изредка замеряем длину тени от черенка лопаты. Ещё чуть-чуть. А когда тень стала короткая, кричим, - «дедушка!»…дед говорит «ну вот молодцы, много выкопали, теперь и пообедаем!»
Прячемся от ветра за куренем, греет солнышко, на соломенной подстилке тепло и удобно. Дедушка разлил в миски похлёбку и делит хлеб. «Ешьте». – Как было вкусно!
Неподалеку, в паре километров маме тоже выделили участок земли, почти гектар нетронутой целины.
Дедушка договорился с трактористами, и те вспахали землю. После плуга образовались длинные ряды перевёрнутого дёрна, борона не разбила его, предстояло вручную, тяпками разбивать дёрн, перетряхивать, освобождая землю, от цепкого плена корней, трав, пырея. Целый гектар!
Получалось, что предстоит работа на два фронта, копать землю у озера под овощи и перекапывать целый гектар поднятой целины! С тоской смотрим мы, мальчишки на просторное вспаханное целинное поле!
Конечно, дедушка всё знает, всё понимает, он пригласил в помощь трёх женщин соседок с оплатой натурой с будущего урожая. Впятером мы кое-как справлялись с задачей. Остается посадить картофель.
Несколько дней дедушка с нами сажал картофель, рядки делал ровные по натянутому шпагату. В каждую лунку в землю ложили пол картофелины, срезом вниз, глазками вверх и засыпали руками! Дедушка упорно хранил картофель для посадки, картофелины не разрешал тронуть, - «иначе все подохнем с голоду», говорил дед.
В последующие дни дедушка сеял гречиху и просо. Где он выискивал семена, мы не знаем. По межам сажали подсолнухи, тыкву. Дедушка из куреня перешел на гектар – охранять посадки картофеля. Из брезента сделал шалашик и караулил посадки день и ночь, чтобы голодные люди не выкопали.
Наступило самое голодное время. Те пол картофелины, отрезанные от семенных, несколько выручали. Когда  дедушка варил похлебку с молодой лебедой, он кинул в котелок несколько кусочков картофеля. Мы были приучены ко всякой еде, но лебеда, вонючая, скользкая не лезла в горло. дедушка нашел выход – конский щавель. Похлёбка с нарезанными листьями конского щавеля оказалась съедобной. К этому времени на распаханных прошлогодних картофельных полях подсыхали на солнце редкие прошлогодние картофелины, вывернутые плугом. В иных картофелинах, вымороженных и подсохших, сохранился крахмал, их с удовольствием ели и ничего, живот не болел.
Больше месяца работаем на полях каждый день, невзирая на погоду. Наконец, почти всё посажено, посеяно. Дедушка отпустил нас домой, туда за реку, где мама, сам остался в курене, досаживать, поливать, караулить. Дед наш сильный и не очень старый, в русско-японскую войну в Маньчжурии был военным фельдшером, лечил, выхаживал раненых наших русских солдат. Лечил он и меня, и братишку и соседей. Из разговоров взрослых слышим, что дела на фронте идут плохо, немцы всё наступают и наступают!
Вчера к перрону железнодорожного  вокзала подали теплушки, целый эшелон. С площади к перрону подходили отряды женщин, они в военной форме, скатанные шинели через плечо, в кирзовых сапогах, на голове тёмные береты, и еще большие сумки с красным крестом на ремнях свисали с плеч. Шли они нескладно, не походным маршем. Отправлялись на фронт медицинские сёстры, санитары, врачи. Шли молча, провожающие плакали. Сколько уже  эшелонов с бойцами ушло на фронт, а возврата нет…  Наконец, мы дома, хлопотала у печи бабушка, пытаясь нас чем-нибудь накормить. Вечером появилась мама, так мы обрадовались, очень соскучились по ней. Мама – стало тепло и радостно, безмятежно, мы были счастливы!
С пацанами на улице встретились хорошо, не отвыкли и побежали в лес играть в сыщиков и разбойников. Навоевались, набегались вволю среди сосен, берёз, по скользкой хвое, мочежинам, захотели пить.
Пили из лесной лужи, черпали воду кепками, поднимали кепку над головой и свежая струя воды, отфильтрованная кепкой, сама обильно текла в рот. Головастиков, соринки потом вытряхивали, в лесу вода чистая. С едой было хуже, молодых побегов сосенок сочных и пригодных для еды, было мало, они уже деревенели. Нашли полянку с диким луком, несколько пучков «слизуна», его плоские сочные листья и особенно луковицы полны тягучего сока с чесночным привкусом. Ели от цветов медуниц очищенный стволик, сочный, пресненький, ели «пучки», щавель. Жаль саранок не было, рано еще, будут в июле. Их оранжевые в крапинках выгнутые лепестки цветка полненькие, сочные, вкусные, а луковица приятно похрупывает  на зубах. Рагулек на озёрцах тоже нет, рановато.
Как хорошо, увлекательно в лесу, соскучились по лесу.
Через несколько дней привольной жизни к нам пришел дед. Дед покинул курень и пришёл, значит появилось очень важное дело. «Ну хлопцы пошли в лес, научу сосны валить, лесник пометил несколько деревьев для нас». Наполнили бутыль водой, взяли пилу, острый топор. Дедушка налил в пузырёк керосина. У него всегда припасено много чего интересного, есть жёлтая горючая сера, квасцы, камфара, ихтиоловая мазь и даже керосин.
В чаще леса дедушка нашел меченые сосны, огромные, больше обхвата стволы. Толстая потрескавшаяся кора определяла, что сосны спелые, росли близко друг к другу. Из пухлого слоя опавшей хвои и подушек темно зеленого мха поднимается густой подлесок. День солнечный тёплый, даже в лесу нет прохлады. Дедушка говорит: «Смотрите, с какой стороны у сосны больше веток, тяжести, вот туда и должно падать дерево, ветра нет нам ничто не помешает». Пилить комель нужно пониже, чтоб пни оставались невысокими». Комель, нам забавным показалось это слово! «Эй, ты комель» дразнит меня брат, а ты «хлыст» ( так называли сваленный, очищенный от сучков ствол дерева). Дед прилаживает пилу к комлю сосны с тяжёлой ее стороны. На корточках пилить неудобно, сидеть на земле и пилить тоже неудобно. Дед тянет пилу за ручку на себя, затем толкает её в мою сторону. Жик, жик издаёт пила звук, посыпались свежие, светлые опилки. Жик-жик, мы пропилили довольно глубоко, как пила встала, даже дед не может протянуть  её. «Стоп, - дед покачивая вытаскивает пилу их дерева, - давай керосин». Он кисточкой помазал керосином по обеим сторонам пилы. Затем вставил пилу в пропил, и пилить стало легче. Наконец дедушка произносит: «Достаточно». Топором выше пропила рубит ствол, летит щепа, откалывается у пропила и клин готов. «Вырубленный клин поможет сосне упасть в нужном направлении», - поясняет дед.
Передохнули, вытирая мокрые лица, попили воды и пилим сосну с противоположной стороны. Несколько раз отдыхали, смазывали пилу керосином, жадно пили воду, дедушка хвалил нас за усердие. Наконец дед произносит: «Внимание, смотрите, сосна «пошла», начала шевелиться, сейчас будет падать. Уходим от комля, уходим! Сосна может сыграть комлем назад, убьет, изувечит» - добавляет дед. Сосна, скрипя, быстро кренится и с грохотом, ломая сучья и подлесок, тяжело рухнула на землю, подняв облако пыли, листьев. Всё, великан повержен. Предстоит опасная, очень опасная работа-рубить острым топором толстые сучья сосны у самого ствола. «Чтобы рубить сучья, нужно повернуться лицом к комлю»,  - поясняет дед. «Топор острый, держать в руках крепко, чтоб не откинуло в сторону». Мы работаем не торопясь, обрубаем толстые и тонкие сучья. Руки у нас цепкие, сильные, натренированные на полевых работах. Острый топор держим уверенно. Дедушка всё это видит, учит, направляет. Завтра валить сосны будем вдвоем: я и мой брат, нам уже 12 и 13 лет. Болела же душа у дедушки и мамы, отправляя нас на лесоповал, еще как болела. Несколько дней я и братишка работали в лесу. Валили пахучие смолистые сосны, рубили сучья, оттаскивали их в сторону на хворост. В доме две печи, а зима ветреная, морозная, дров необходимо заготовить кубометров пятнадцать, не меньше. Позже мама наймёт извозчиков, те лошадьми вывезут из леса наши сосновые толстые хлысты, уложат их грудой вдоль тына. Хлысты – бревна нужно распилить на чурбаны, поколоть их колуном на поленья и сложить те в поленницы за домом. До самого снега, мороза продлится эта работа, быстрей её не одолеть, силёнок маловато. Последний день дома, завтра надолго уйдём на поля окучивать, полоть картошку, поливать  овощи. Мама пришла с работы пораньше. Мы крутились возле неё, не отступая ни на шаг, и надо же было такому случиться: нам захотелось есть. Помню расстроенное лицо матери, она соображала, чем хоть немножко подкормить нас, потом пошла в огород, надёргала лука батуна, нарезала мелко, немного посолила и потолкла его в миске. Мы ложками ели зелёный подсоленный, потолчённый лук батун, потом запили еду водой, чтоб не так пекло в желудке. Утром встали пораньше и отправились в путь – подошли к понтонному мосту. На душе горестно, прощай лес, река, свобода. За мостом «Шанхай», землянка, работа в поле. Дедушка ждал нас: «Ну что парни, выше нос» - приветливо встретил он. Деревянный навес перед входом в землянку и заборчик противно пахли карболкой. «Я всё это карболкой обработал!» – пояснил дедушка – «недавно Саша и его дедушка умерли от тифа, к землянке их  не подходите». Поговаривали, что дед Саши был белогвардейцем, сражался против красных. Как жалко Сашу, только что окончил девятый класс, табуретки хорошо мастерил. Ловко так строгал дерево рубанком, светлые древесные стружки так и вились кружевом и пахли сосновой смолой. Поля вокруг неузнаваемо преобразились, всё зелено. Поднялась ботва картошки, вытянулись, зацвели подсолнухи, ярко жёлтые лепестки, обрамляющие «шляпы», пронизаны солнцем. Красивы шелковистые узкие листья кукурузы. Всюду люди трудятся на матушке земле, кормилице и старики и дети. На нашем гектаре стеной стоит пырей, глядя на его густые заросли, даже дед почесал затылок и произнёс - «да…». Зато радует поле гречихи, оно всё белое от нежных белых её соцветий. Гречиха рясная, высокая. Стебельки гречихи розоватые, сочные, кисленькие, вкусные. Удалось и просо. Сгибаются стебли под весом метёлок, полных зерна, «камчатка», не «рассыпучка» - радовались мы. По межам отцвели, завязались тыквы. Сколько дней, недель, нескончаемо долго ползаем на коленях по жирному чернозёму, полем, где руками, где тяпкой, выдирая крепкие корни пырея. Заодно играем, пробьем просеку вглубь, в тыл «противнику», окружаем его и уничтожаем, так интереснее работать Освобождённый от плена пырея картофель,  окучиваем. Неподалеку в степи находится скотомогильник. В деревянной сторожке постоянно живёт сторож. Время от времени сюда привозили павших животных, коров, свиней, лошадей и зарывали в землю. Дедушка был в хороших отношениях со сторожем, тоже пенсионером.
В один из вечеров дедушка отпустил нас домой пораньше, сам остался на гектаре. Когда стемнело, на тёмном небе засверкали россыпи звёзд, дед со сторожем выкопали захороненную днём свинью. Дед осмотрел её и решил, что свинья не заразная.
Совхозные рабочие, захоронившие свинью, говорили сторожу, что свинья сдохла непонятно отчего. В итоге в дедушкиной землянке появилось мясо. Бабушка промыла мясо раствором марганцовки, сварила и подала на стол. Мясо хорошо жевалось, но запашок, запах тухлятины отбивал желание проглотить.
Раза, два пытались поесть его, затем отказались. Обидно, конечно, мы так давно не ели мяса, но это есть не смогли. Дедушка понемногу ел.
Сторож частенько варил что-то подозрительное. Кастрюли в его сторожке и сама сторожка издавали неприятный дух. Незаметно подошло время жатвы.
Умеренные дождики помогали людям, урожай ожидался хороший. Прекрасные тёплые дни, обилие солнца торопили с жатвой. Дедушка с утра до ночи косит гречиху. Подходит, наливается просо.
Он соорудил ток, выровнял землю, застелил брезентом. Я и брат целыми днями колотим крепкими изогнутыми березовыми палками по снопам гречихи. Дедушка обмолачивает цепом, увесистое било, свободно болтаясь на длинной ручке, сокрушало один сноп за другим.
Мы цепом обмолачивать не смогли, не получалось, огрели себя пару раз билом и всё, больше за цеп не брались.
Солнце клонится к горизонту, пропылённые, уставшие ловим ветерок и из тазика сыплем зерно с половой на брезент, полова легко улетает.
Чистое зерно, тяжёлое и скользкое собираем и ссыпаем в плотные холщёвые мешки, дед надёжно завязывает горловину.
Натужившись, он заваливает мешок на тележку, мы тянем за мешок изо всех сил, помогаем. Загрузили два тяжёлых мешка гречихи, вес немалый. Затем дедушка впрягся в хомут - широкий брезентовый ремень, как у бурлаков на Волге на картине Репина, взялся за ручки тележки, и поехали. Я и братишка толкаем тележку сзади. Везти тележку далеко, очень далеко, на дедушке взмокла от пота рубашка. Добрались до землянки затемно, светились звёзды над головой. С тележкой теперь неразлучны, утром катим её в поле, вечером, гружённую тащим домой. С едой стало полегче. Возле куреня на поле появились огурцы, морковь, можно подкапывать ранний картофель, он уже зацвёл. Неподалеку на совхозном поле созрел горох, его стручки плотные, горошины крупные, очень сладкие. Нарвём полную кепку стручков гороха и едим от пуза. Кепка служила защитой от солнца, от ветра и дождя, была фильтром, когда пили воду из болота и сумкой для гороха, огурцов, картошки, в общем, универсальный головной убор.
Наконец, работы на гектаре поубавилось, дедушка отпустил нас домой за реку, к маме. Мы так давно не были дома. Заночевать в курене отказались, не терпелось сейчас же отправиться в путь. Быстро темнело. По степной дороге босиком бежим к заветной тропе, ведущей через поля подсолнухов, картофеля к «сухому логу». Но ночь обогнала нас. По пройденному расстоянию и рельефу местности начало тропы должно быть где-то здесь. В кромешной темноте ощупываем босыми ногами край дороги, вперёд, назад, вперёд. Наконец, тропу мы всё же нашли, а что дальше…Неуверенные постояли перед ней, куда идти в такую темень?! Возвратиться к куреню… тоже не получится. Решили заночевать тут у тропы. Рядышком находились заросли высокой полыни, не раз проходили мимо. На ощупь сводим кроны полыни, скручиваем, связываем их, делаем шалаш. Ночные комары, крупные и злые звенят ззы…ззы, атакуют. Охапками полыни застелили шалаш, уплотнили стенки. Пыльца полыни дерёт нос, горло, чихаем, кашляем. Комары не пробрались в наше логово, и мы крепко заснули. Утром чуть свет, побежали по тропе, по влажной от серебряной росы траве. Босиком ходим с весны, как и все пацаны по улице, в лесу, где корни деревьев, сосновые шишки, по грунтовке с острыми камнями, в дождь по лужам. Как у всех при себе мешок из мешковины. В дождь вкладываем его уголок в уголок вот тебе и плащ с капюшоном, на земле он надёжная подстилка, если добыча какая, то как же без мешка.
Вскоре добежали до «сухого лога», затем поля, поля подсолнухов, картошки, а там и город близко. По грязным кривым улочкам мимо заборов и домишек, добрались до понтонного моста. Ура! Это уже наш край…  Журчит под мостом чистая речная вода, омывая смолённые понтоны.
По деревянному настилу моста тянутся подводы, впряжённые лошади стучат копытами, пахнет лошадиным потом, дёгтем, навозом. Женщины, возницы постегивают лошадей, поторапливая: «но… но…». На нашей улице зелёная травка, песчаные дорожки, сосны и берёзки, не то, что «Шанхай» и «Казанка». За тыном – оградой нашего дома цветы, перед окнами молодые сосны. Как хорошо дома, бабушка… кушать!
Вечером ждём с работы маму. Поели и побежали на улицу. Здесь наши пацаны, и лес, и река.
Небольшой ватагой мальчишек спустились по песчаному откосу у старых сосен к реке, широкой, раздольной, манящей. Под ногами мелкий светлый песочек. Сбросив одежонки, с головой бухаемся в воду, пронизанную солнцем, чудесную, прохладную, ласковую. Ощущения непередаваемы, бесподобны. Накупались, натешились, полегли в тёплый песок. Когда это мальчишки долго лежали или сидели на одном месте? Кто-то из мальчишек провоцирует: «а слабо на остров переплыть?».  «Ишь ты» - засомневались некоторые - «протока то широкая». Действительно, протока казалась довольно широкой.
В воде, где потише, со дна поднимались водоросли сказочным подводным лесом, в прозрачной воде серебрились косяки чебаков над песчаным дном. Полосатые окуньки держатся сторонкой у водорослей.
Поспорили, подначивая друг друга, и решили к острову плыть. Подбадривая друг друга, входим в воду, и поплыли, кто «по-собачьи», подгребая воду под себя, кто в размашку, кто как. Страшно было возле острова, когда течение понесло, хорошо, что вдоль берега, но под ногами появилось дно. Ура! и мы все повылазили на остров. А дальше было вознаграждение храбрым и отважным. За зарослями тальника на берегу, оказались заросли черёмухи. Ветки гнулись под тяжестью рясных кистей плодов, спелых, чёрных, крупных. Нигде не встречалось такое изобилие чудесной, пахучей, сладкой черемухи. Обсасываем сладкую, ароматную, нежную мякоть с косточек. Черёмуха вяжет даже спелая и у нас быстренько перехватило горло, прочищали его, глотая воду из реки, но лучше, оказалось прочищают ягоды дикой чёрной смородины, она кустилась здесь же.
На следующий день собрались в лес. Лес в эту пору полон грибов, ягод, цветов, лечебных трав, папоротников. Нет, наверное, на свете человека, не испытавшего удовольствия от похода в лес за грибами. Сколько тайн, историй знают грибники. Под какими кронами, какие искать грибы, какими тропинками через чащу и мшистые болотца выйти к заветному месту. Где можно испить водицы, а где и поклевать лесных ягодок. Ну а, когда нападёшь на грибницу, скажем груздей или рыжиков, ступай осторожно, всюду молодые грибочки, те, что постарше, подняли лесную подстилку и красуются во всей своей грибной красе. Где-то вверху среди ветвей деревьев стучит дятел или глуховато кукует кукушка. А ты усердно, метр за метром исследуешь почву и срезаешь, срываешь чудные пахучие, молодые грибы, их тяжёленьких, плотненьких ложишь в корзину. Нам нравилось ходить за грибами, бабушка всегда знает, где их искать, какие можно срезать, какие нет, да и сами уже всё знаем о грибах. С полными тяжёлыми корзинами грибов: груздей сухих и мокрых, рыжиков, обабок возвращаемся через большую лесную поляну. Поляна просто замечательная, вся в цветах в высокой по грудь белой ромашке. Над белым полем лепестков её поднимаются синие колокольчики. Гудит басовито шмель, потоньше жужжат пчёлы, порхают пёстрокрылые бабочки. Подле поляны старые кряжистые сосны. Светло- коричневые толстые сучья пригибаются под тяжестью густой зеленой хвои. Лесная тишина и покой. Сюда надо зимой приехать за сучьями, мелькнула мысль.
Держатся хорошие солнечные дни, тёплые вечера. Перекрёсток нашей улицы и проулка облюбовали парни и девушки играть в лапту. Бьют битой по тугому мячику, и летит он до следующих ворот, где его отбивают назад, под восторженные крики участников игры и болельщиков. Игра азартная, веселая, шумная. У нас же мальчишек в почёте городки. Фигуры, бабушка в окошки, пушки выбиваем битой на раз, а с раскладами на земле фигур «рака», «змеи» приходится повозиться.
У наших ворот вместимую скамейку и брёвна горкой оценили соседские мальчишки. Я часто выношу гармонь и играю на ней. Мои друзья с нетерпением ждут своей очереди поиграть и играют, кто лучше, кто хуже и все остаются довольны. Собираемся обычно ближе к вечеру. Иногда приходили с других улиц гармонисты постарше. Мы считали их настоящими гармонистами, у одного есть даже настоящий полубаян. Полный баян я видел и пиликал на нём только в музыкальной школе. Все собравшиеся мальчишки с почтением и благоговением слушали их игру. Вот это была игра, непостижимая игра и на гармонике и на полубаяне. Пальцы у парней быстрые, гибкие сами находят нужную клавишу – кнопку. Играли вальсы и кадриль, и польку-бабочку, и краковяк, «Саратово» и многое другое, с переборами, то вверх по клавишам, то вниз и даже «яблочко». «Эх, яблочко куда катишься, в Харбин попадёшь не воротишься!» горланили мы.
Куда нам до них.
На дальние брёвна, почти каждый вечер, приходят девчата постарше. Они поют песни, смеются, пищат, но мы с ними не дружим, пусть поют, если охото.
К вечеру в проулке подле домишки тётки Ани у скамейки и на сосновых брёвнах мостятся ребята и девчата, там и Колька и Ваня. Тётка Аня рассказывает интересные и страшные истории, живо и образно о ведьмах, оборотнях. Внимательно слушаем. «Сели вечерком на скамеечку парень и девушка, соседи по хутору» - рассказывает тётка Аня. «Парень берёт руку девушки и говорит ей ласковые слова. Откуда ни возьмись, появилась чёрная свинья, лезет к ним, повизгивает, хрюкает». «Да ты ошалела», - гонит свинью парень прочь, но свинья кидается на девушку, визжит. Напугались парень и девушка, забрались на скамейку. Такое они не видели никогда. Схватил парень «частоколину» и огрел свинью пару раз по голове. Завизжала свинья и исчезла. «Что за напасть» -  говорит парень, переводя дыхание». Мы все притихли. Из темноты появились летучие мыши, они летают бесшумно, низко, над нашими головами, одна даже села и вцепилась в светлый платок тётки Ани. «На следующий день» - досказывает тётка Аня люди узнали, что у матери того парня побита голова, кровь на волосах, синяки под глазами и говорила она, словно похрюкивала. Люди давно считали её оборотнем, догадывались, что это она отбивала от парня неугодных ей невест, а своих привораживала». В темноте позднего вечера как-то жутко стало, страшновато. Казалось, что-то шевелится  у брёвен под тыном.
Быстро катятся летние дни. Брёвна, выгруженные у ограды требовали жертвы, четыре, пять чурбанов нужно отпиливать каждый день. По прохладе утром или вечером я и братишка пилим брёвна, частенько помогали наши пацаны. Понемногу чурбаны заполняли двор. Подошло время копать картофель, и снова нас призвал дед.
По пыльной грунтовой дороге идём от гектара к куреню, косые лучи солнца слепят глаза. Из-за озера, из жаркой степи появился здоровенный угловатый танк. Он приближается, рыча мотором, гремят стальные траки гусениц, подрагивает земля. Пушки нет, одна башня. Сквозь жидкую окраску свежей зеленой краской, проступает свастика. Танк немецкий! В броне корпуса, над гусеницами, видны две пробоины, две дыры, наша рука пролезет. Снаряды пробивали броню  с такой силой, словно входили в сливочное масло. В передней части танка, в открытом люке водителя, голова танкиста в защитном танкошлеме, запылённое усталое лицо. Заметив нас, напуганных мальчишек, он улыбнулся белозубой улыбкой. За танком приотстав от пыли, шли небольшими группами бойцы, запылённые, уставшие, обожженные степным ветром и солнцем. У некоторых бойцов на гимнастёрке, на груди, матерчатые колодки, красного и жёлтого цвета, у кого какие. Мы узнали, что цвет обозначает ранение. Красная полоса – тяжёлое ранение, желтая полоса – среднее. Это были фронтовики, побывавшие в боях. Они обучают новобранцев не бояться танка, уметь скрываться от него в окопе и поражать танк. Долго смотрим вслед уходящему танку, уставшим бойцам, их израненным командирам. Шли бои на Дону и под Сталинградом, на Кавказе, фашисты наступали. Сейчас воочию видели бойцов сражавшихся там, в далёкой горячей степи, где гибли их товарищи, стонали, кричали раненые, горели вражеские танки…
Картофель уродил на гектаре невиданно, земля лопалась над клубнями, два, три куста выкопаешь -  и ведро полное. Дедушка пригласил на копку картофеля тех же женщин, соседок, нам одним ни за что не справиться. Крупные овальные картофелины рассыпаем на земле для просушки. К вечеру ими наполним мешки. Дед роет глубокую длинную траншею, основной урожай картофеля будем сыпать туда. У озера, у куреня выросла, созрела капуста, тугие белокочанные вилки капусты лопались от удара кулаком, охотно едим её сочную, хрустящую, вкусную. Мама наняла подводы, мешками и навалом, на телегах, увозили капусту, тыкву, овощи к дедушке в «Шанхай», где он нарыл под навесом целые катакомбы для овощей и картофеля. Увезли картофель, овощи и к нам в Заречье. Подполье под полом хорошее, широкое и глубокое. За гектаром тянется полевая дорога через нескончаемые земельные участки-огороды к «сухому логу». Под блеклым осенним небом сиротливо маячат высокие полузасохшие бодылья подсолнухов без шляп, топорщатся растерзанные стебли кукурузы без початков, стелится пожухлая ботва тыкв. Редкие хозяева на огородах докапывают картошку. Летят, цепляясь за всё, легкие тонюсенькие паутинки. К довольно крутому спуску в лог сходятся все полевые дороги. Преодолев «Сухой лог» дорога выводит к центральному извозу – спуску в город, прямо, в центр города и к мосту через реку. Погода сухая, хорошая, по всем дорогам тянутся вереницы гружёных повозок, тележек. Люди вывозят урожай с полей. Место спуска в «Сухой лог» проклятое место и для людей и для животных. Здесь движение повозок, тележек приостанавливается. Уставшие, потные, пропылённые люди, в основном пожилые, готовят свой транспорт к спуску. Привязывают ободы колес к раме повозок, тележек, чтобы колеса не крутились, затем тащат их волоком вниз.
Гужевую телегу с грузом, на спуске, лошадь ни за что не удержит, и лошадь погибнет и телегу разобьет. Поругиваясь, возничие распрягают лошадей, из возков выпрягают коров. А что делать? И коров использовали как тягловую силу. Под задние оси телег подвязывают бастрыки – крепкие жерди, ими приподнимают колеса над дорогой, да и ободы колес вяжут к раме и тянут воз вниз или лошадьми или сами, оставляя глубокие борозды на грунте. Спустившись в лог, вновь впрягают лошадей, коров в возки, впрягаются и люди в тележки. Впереди тяжелый выматывающий подъём. Вытянув напряжённые в жилах шеи, тянут старики свою гружёную тележку, задыхаясь, тянут возок, в поте лица.
А как же иначе, как?
Плохо, если ломается ось тележки, отвалится колесо, и мешки падают на дорогу, а такое случалось – это беда.
Последние дни сентября. Работы на гектаре закончены, всё убрано, дедушка отпускает нас домой. На краю неба, где закатилось солнце, образовалась небольшая тёмная туча, она заслоняла остатки солнечных лучей и разрасталась по сторонам.
Притихло. Дедушка говорит: «Скоро будет дождь, вы не успеете добежать до дома, оставайтесь в курене». «Да нет, дедушка, успеем»,- и побежали по пыльной дороге в надежде одолеть «сухой лог», а там будь что будет. Тёмная туча росла, клубилась, закрывая остатки светлого неба.
 До лога добежали, когда за спиной послышался шум. Шум усиливался. Оглянулись, о, ужас, надвигалась высоченная стена плотных, белёсых струй дождя. Мы заметались, куда бежать укрыться, вокруг голая земля. И случайно увидели, почти во тьме, три стога соломы. Но потоки холодного дождя накрыли нас, бежим уже промокшие по грязи к стогам, не раздумывая, раздвигаем изо всех сил упругую солому, роем норы. Каждый забрался в свою, зябко в мокрой одежде, но главное сухо. Заснули быстро. Спали видимо долго, пригрелись в соломе, одежонка на нас высохла. Давай выбираться наружу, удивляемся, внешний слой соломы оледенел, солома крепко смёрзлась. Я и братишка вылезли из нор на холодную сырую землю. В лог спускались по траве, по дороге невозможно, глина размокла, скользко. Наконец, преодолев лог, спустились по скользкому извозу в город. К полудню шагали по мосту. Песчаные дорожки на наших заречных улицах оказались холодными, на чернозёме ногам теплее. Увидев нас, босых в такой холод бабушка запричитала – «детки мои детки, ищите сапоги, босиком больше нельзя».  Под Сталинградом идут жестокие, на истребление, бои. В нашем квартале появились фронтовики, после ранений и госпиталей, участники тех боёв. Один был лётчик, ему перебило спину, ходит согнувшись, опираясь на палочку, медленно передвигая ноги. Другой танкист горел в танке. Лицо его всё в рубцах и в стяжках, ноздри и кончик носа обгорели, веки без ресниц. Он совершенно глухой. Подходил к нам пацанам рассказывал о боях, как снаряд ударил в танк и что в груди у него есть осколки от брони танка. Поначалу мы не понимали что танкист глухой и говорит еще по памяти.
Всё, полевые работы закончены. На зиму заготовили картошки возами, капусты засолили, заквасили бочками, крупы гречневой и пшена мешки, тыквы, моркови, семечек, сколько хочешь. Голодать больше не будем, есть всё. Брёвен у тына поубавилось, почти каждый день отпиливаем от них чурбаны и колем.
Наконец-то объявили «учащимся собраться в школы». Весь вечер собираемся в школу, чистим одежду, сапоги, в сумки положили тетради, карандаши, ручки и чернильницы непроливашки. Было радостно, мама и бабушка помогали во всём.
Утром в сапогах спешим в школу, из соседней избы присоединялся наш друг Колька. Синеет чистое, по-осеннему, высокое небо, лучи утреннего солнца ярки. У заборов уцелевшие пучки трав искрятся инеем. На лужах сверкает молодой тонкий ледок. Гибкие ветви рябины в красных гроздьях плодов. Сегодня праздник,  мы бежим в школу.
Зима на Алтае не мешкает, вместе с первыми снегами пришли и бураны, занося снегом дороги, заборы, избы. Маму мы почти не видим, уходила темно, очень рано, приходила поздно, иногда и совсем не приходила. В шорной мастерской все работали для фронта, для победы, отдыхали порой только ночью. По сообщениям из радиопродукторов и редких газет узнавали, что под Сталинградом фашистов остановили. Наши войска в заснеженных морозных степях переходят в наступление, враг будет разбит!
В один из редких вечеров, когда все собрались у ясного огонька коптилки, освещающего наши лица, я и братишка спросили у мамы: «А какой был папа?»
Мама встрепенулась и, глядя на нас, заговорила: «красивый, сильный, добрый, любил вас, помните, какие яблоки он приносил вам, увидел бы сейчас, очень бы обрадовался своим сыновьям»
Мама замолчала, по щекам её струились слёзы.