Глава 3 из книги По страницам моей памяти продолже

                Глава третья. Общее знакомство.
. Глава посвящена знакомству с «генеалогическим древом»  нашей семьи.
Прежде всего, мне просто необходимо поближе познакомить Вас со своими и, соответственно, Вашими, родными и близкими. Предки моих родителей, а, значит, и Ваши, их деды и прадеды, насколько я знаю из рассказов ближайших родственников, мало, чем выделялись среди среднестатистических представителей еврейских семей своего времени. Они были оседлые, не ортодоксальны, достаточно образованны и, в большинстве своём, многодетные и дружные, всеми силами стремились к качественному профессиональному  образованию своих детей, как правило, всегда востребованному в жизни, и  добивались его. Послужной список моего «древа» велик. В нём есть инженеры и врачи, фармацевты и  музыканты,  бухгалтеры и даже такие, как всемирно известный детский писатель и  поэт-переводчик Маршак Самуил Яковлевич, и писатель–юморист,  современный поэт и журналист, почётный гражданин и житель города Екатеринбурга, мой двоюродный брат Гера, Дробиз Герман Фёдорович,  художники и профессиональные  спортсмены, сапожники, химики, рабочие. Были среди них  профессиональный большевик-подпольщик (не без того, знай наших героев) и кадровые военные (но тут счёт особый).  В частности, мой прадед по маминой линии был  кантонистом, принял христианство, и 25 лет жизни посвятил службе в дореволюционной русской армии. Родной дядя, по той же линии, Кицис Владимир Моисеевич, начал воинскую службу в царской армии  с вольноопределяющегося.  В 1917 году он добровольно перешёл на сторону революции, затем «приобрёл» отчество «Михайлович», и  воевал в должности начальника штаба в одном из полков дивизии знаменитого комдива В.И.Чапаева. После окончания гражданской войны демобилизовался, а в годы Великой Отечественной войны был снова призван, и, несмотря на свой, уже не молодой,  возраст, успешно служил в войсках ПВО Москвы до самого её окончания. Мой отец  25 лет прослужил в Советской армии. Он активный участник Великой отечественной войны, принимал участие в боях против Германии и  Японии. Тесть, ваш дед и прадед, прошёл Гражданскую войну, участвовал в Финской компании, в звании сержанта с первых дней Великой Отечественной войны  на передовой, в качестве санинструктора, в  конце 1944 года возвратился с фронта инвалидом, израненным и искалеченным. Все четверо,  родные братья моего отца, были на фронте в разном армейском качестве. В частности, самый младший добровольно расстался с заводской «бронью», и, в буквальном смысле слова, сбежал на фронт добровольцем, окончил сокращённые курсы командиров танка, командовал СУ-76, погиб в январе 1945 года во время Висло-Одерской операции, похоронен в братской могиле в Варшаве. Я прослужил в мирное время 30 календарных лет в Военно-морском флоте (из них, 26 лет в Заполярье), да и на вашу долю, дети мои, выпало на каждого по 20 с лишним лет службы в ВМФ. Все родные братья Вашей мамы и бабушки верой и правдой, служили действительную службу. В дальнейшем,  я ещё вернусь к этим событиям более подробно. В наших семьях не возникало проблем в отношениях с государственными органами и законами, т.е. «не привлекались» и прочее, кроме, не заслуженно пострадавшего, и восемь лет отбывавшего наказание в Сибири, двоюродного брата С.Я. Маршака, впоследствии реабилитированного и восстановленного во всех правах. После известного переворота в 1917 году кое-кто из моих родственников продолжал посещать синагогу. Дети некоторых семей обучались в еврейских школах до тех пор, пока эти школы не были закрыты государством. Всё мое ближайшее родственное окружение   при общении всегда пользовалось только русским языком, хотя некоторые знали и идиш (чаще всего, разговорный), но и последние говорили на русском, иногда лишь подмешивая свою речь меткими еврейскими дополнениями для выражения особой яркости, точности и выразительности фраз. Значительная часть мужской половины нашего «генеалогического древа» в годы первой и второй мировых войн принимала непосредственное   активное участие на фронтах или в тылу, оказались среди них раненные и погибшие, имена последних значатся в скорбных списках на обелисках,  практически все участники награждены государственными и правительственными наградами. Мой отец имел специальную поздравительную грамоту, подписанную И.В. Сталиным. Когда-то в детстве, я очень гордился этим фактом награждения отца, считая грамоту по статусу выше «геройской звёздочки». Вам не может быть стыдно ни за ратные дела наших с Вами предков и, тем более, ни за принадлежность к  моей нации.  Думаю, наступит время, когда благодарные потомки восстановят истину и расставят всё по своим местам, дадут надлежащую оценку представителям каждой нации, в том числе и еврейской. На сегодня основная часть моих близких и дальних  родственников, в том числе, их дети и внуки, проживают,  работают, учатся на территории России, но есть и те, кто живёт в Америке, Израиле, Германии. Жизнь разбросала по миру представителей всех народов и народностей, в том числе и нашей многонациональной страны,  евреи в этом многочисленном списке не являются каким-то исключением. Однако, большинство, именно, евреев, проживающих за рубежом, по-прежнему считают Россию своей родиной (не исторической, конечно), где бы они сейчас не пребывали. Длительное время, проживая здесь, я имею право, так считать.
К великому сожалению, в своё время мне не пришло в голову заняться сбором информации о жизни и деятельности родных и близких, которые жили в досоветский период (а потом оказалось, поздно), располагаю лишь отдельными, отрывочными сведениями,  ими поделюсь по ходу описания событий. Одновременно, искренне уверен и надеюсь, что труд мой был не напрасным,  заложено «Начало», а само «древо», вашими добрыми помыслами и делами,    опираясь на полноценные корни, расцветёт и получит разветвленную и  достойную крону. А теперь обо всём по  порядку.         
Перехожу к  рассказу о своих родителях, ибо, не очень скромно говорить о себе, не сказав добрых слов в адрес самых близких и дорогих мне людей, давших жизнь.  Сейчас это кажется  странным, но я всегда, в детстве, считал, что они вечные, и всегда будут рядом или, в крайнем случае, на расстоянии вытянутой руки, только позови, особенно, мама. Даже в голову не могло придти, что «оттуда» не возвращаются, и понял, как они дороги и как их может не хватать, только, когда их не стало. Вот тут-то и возникло чувство пустоты, горечи, досады и  несправедливости. Ведь родители свою жизнь посвящают  ребёнку, особенно, пока он растёт. И с первых же дней  они, совершенно естественно, хотели бы  видеть ответное чувство с его стороны.  Однако ребёнок чаще всего начинает  выражать эту потребность позднее, в старшем возрасте. Пока же он растёт, его, нередко, сопровождает чувство ложной стыдливости, которое ему трудно перебороть. Так часто и живёт с  этим грузом до пенсии, сначала до родительской, а затем и до своей. Или до тех пор, пока его отчаянные попытки, вызвать ответное чувство у своих детей, а потом и у внуков,  натыкается на глухую стену недопонимания или ложного упрямства. И нередко образуется замкнутый круг. Жизненные наблюдения дают мне право отметить некоторую закономерность, пока ещё неподтверждённую всемогущей статистикой и  наукой.  Там, где в  нормальной полной семье растёт единственный ребёнок, он, как правило, внешне «суховат»   в отношениях со  своими родителями, и не  всегда проявляет ответную заботливость, внимание, как говорят, растёт эгоистом. А в семье, имеющей двух и более детей, «сухая» роль чаще принадлежит старшему из них. Во всяком случае, не младшему. Вынужден покаяться, так было со мной.  Мой младший брат почему-то по жизни всегда оказывался ближе к родителям в нужный момент, чем я, хоть на один шаг, но ближе,  я  же  умел находить лишь веские   оправдания.
Дорогие мои родители, мама и отец. Сейчас я очень хочу, чтобы Вы услышали моё затянувшееся раскаяние. Я всегда Вас очень любил, помню Вас и до сих пор испытываю те же чувства. Но в свои детские годы я, вероятно, боялся проявить ложную слабость или не мог осознать и позволить себе понять, а тем более, оценить те нечеловеческие трудности, которые Вам пришлось испытать, и перенести,  и с которыми Вы сталкивались на каждом шагу, пока мы росли. Помню всё до мельчайших подробностей. Много лет, сам уже отец и дед, а, с некоторых пор, и прадед, но мне не стыдно повторять, что всегда искренне любил Вас. Я сохраняю память о Вас и благодарю, мои дорогие, за всё, что Вы сделали для меня и моей семьи, особенно на первых порах, в тех  непростых жизненных условиях и обстоятельствах. Благодарю Вас  за персонального ангела-хранителя, который, благодаря Вашему пожеланию, на протяжении многих десятков лет наблюдает и сопровождает нас, охраняет и ограждает от  грубых житейских ошибок, вовремя подталкивает к правильным решениям.  Вечная Вам наша  благодарность и память.
И так, я родился в обычной, не религиозной (светской), нормальной еврейской семье советского образца и, к большому сожалению, абсолютно обрусевшей. Копаясь в своём генеалогическом «древе», я не увидел в его прошлом смешения кровей, оно наступило с приходом советской власти, но, по-моему, это не отразилось на его качестве, которое, вероятно, благодаря и этому обстоятельству, в отдельных случаях, только укреплялось и улучшалось. В довоенные годы в Советском Союзе кадровый офицер Красной Армии (отец был таковым), а вместе с ним и его семья, по статусу   причислялись и относились к элите общества. Таково было отношение к военным, к армии.  Хотя, думаю, это было сделано с огромной и не всегда справедливой натяжкой, так как  люди, из которых формировался кадровый офицерский корпус, были совершенно  разные  по уровню образования (точнее, образованности) и воспитания. Моё происхождение в советское время в послужной анкете отмечалось, как «из служащих». В этом чувствовалась и звучала какая-то загадочная легенда.  Наверно это делалось с целью, подчеркнуть суть  происходящих изменений в социальной жизни общества, а может, таким образом, просто создавалась  иллюзия, или, действительно,  «легенда» для  скрытия происхождения военных кадров (и их семей).
Я оказался в семье «первенцем» и не сомневаюсь, желанным и любимым. Мой отец родился в 1905 году в семье обувщика, уроженец города Двинска (ныне г. Даугавпилс, Латвия).  Его отец, мой дед, был хорошим сапожником и, по моей памяти, всегда оставался «великим» тружеником. Имея многодетную семью, он на протяжении долгих лет, пока подрастали дети, на пределе сил и возможностей оставался её единственным кормильцем. Его первая жена, к сожалению, умерла при родах старшего сына и все заботы о ребёнке легли на плечи её младшей, следующей по возрасту, сестры (таково было не писаное  правило), ставшей затем женой деда и,  родившей ему ещё четверых сыновей и дочь. А так как, через четыре года она сама стала матерью уже своего первенца, моего отца, то это и есть моя родная бабушка. Жизнь в Прибалтике, крайне не спокойная по отношению к евреям в те дореволюционные годы, вынудила деда в 1908 году переселиться с семьёй  на Урал, в город Челябинск. Там мой отец успешно окончил восемь классов школы и в 1922 году поступил в лабораторию Городского здравоохранения учеником зубного техника, а, окончив учёбу, там же до 1930 года проработал сначала помощником, а затем и  зубным техником. В 1931 году он успешно окончил двухгодичный Свердловский медицинский Рабфак, и был принят в Свердловский  мединститут. У нас дома хранится фотография учебной группы выпускников Рабфака, на которой,  в числе других, наряду с отцом, была девушка по фамилии Ковригина, ставшая впоследствии Министром Здравоохранения СССР. Иногда, просматривая фотографии юности, отец  вспоминал о ней с какой-то завистью к её успешному профессиональному росту  и достигнутому положению. Вообще, он всегда считал себя  «неудачником» по жизни, точнее,  не сумевшим реализоваться, и частенько говорил об этом вслух. До последних дней жизни этот факт биографии глубоко волновал его. Хотя последующие годы показали, что, несмотря ни на что, с первых  шагов своей самостоятельной деятельности, отец быстро стал мастером на поприще лечения и протезирования зубов, и пронёс это качество по всей жизни. Он, действительно, был  прекрасным и очень ответственным зубным врачом, и протезистом. Но тогда,  успешно окончив  первый курс института, возникшие материальные обстоятельства и трудности в семье вынудили его оставить институт и  перевестись на зубоврачебное отделение свердловского медицинского техникума. Я доподлинно знаю, что на этой почве у него на всю жизнь сохранилась обида на своих родителей, главным образом, на мать, не поддержавших его материально во время учёбы в институте, т.к. его заветной, но  несбывшейся, мечтой детства было стать хирургом. Кстати, «холодные» отношения со своей матерью он сохранил, видимо, по той же причине до последних дней её жизни. Впоследствии, будучи уже на пенсии, отец не раз комментировал этот шаг, как «личное малодушие и непоправимую жизненную ошибку», не позволившие ему своевременно получить высшее медицинское образование. И это, действительно, впоследствии  мешало его карьерному росту, хотя, возможно, и не только это. В начале 1935 года он получил звание «зубного врача» и, проработав год в челябинской зубоврачебной поликлинике того же Городского здравоохранения в марте 1936 года был призван в войска НКВД в качестве зубного врача и направлен в 187 полк, расквартированный тогда при Челябинском тракторном заводе (оборонный объект того времени, изготавливающий танки). Таким резким поворотом жизненных событий  он попытался, вероятно, как-то «погасить» недостаток своего образования. Его образование для армии того времени вполне удовлетворяло её потребностям.  Однажды, ещё в средине 1935 года (в это время он работал в поликлинике), к нему на приём пришла молодая девушка с очень ровными и красивыми зубами (как он сам потом рассказывал), они познакомились и вскоре, в феврале 1936 года, поженились. И правильно сделали, я «ждал»  своего появления на свет, и в ноябре 1936-го это произошло. Будучи  уже взрослым, как-то при разговоре с отцом, я  заметил ему, что не ушёл бы он тогда из института, и не приехал бы снова в Челябинск, и не работал бы  в той поликлинике, именно, в тот момент, когда у моей будущей мамы вдруг разболелись зубы, они бы и не встретились. И, возможно, родился бы я, но отец-то у меня мог быть другим и, вообще, всё могло быть иначе. Оказалось, что повелительное наклонение сыграло не последнюю роль в моём появлении на свет, а может, и в дальнейшей моей судьбе. И неужели  стоило   ему столько лет сожалеть о своём неоконченном институте, когда за плечами такая продолжительная  жизнь  в мире любви и согласия, это  дорогого стоит (напоминает «соль» в монологе М.М. Жванецкого о влиянии учёбы в консерватории на  жизненный финал). Не помню, что он мне тогда ответил, но хмыкнул про себя, так он обычно реагировал. Я уже говорил, отец был техником высокой квалификации, ему неоднократно поступали предложения, заняться частной практикой и открыть свой, как сейчас говорят, бизнес. Мне было доподлинно известно о некоторых таких предложениях и помню, от кого они исходили. Однажды, это было уже после войны, его приглашала в компаньоны семья профессионалов, зубных врачей, глухонемых Гринбергов, уже успешно отсидевших несколько лет в лагере за ведение частной практики и проделки с золотом.  Они не раз бывали у нас в гостях, я их хорошо помню, и даже считал, что свою болезнь они искусно симулировали, и говорил об этом родителям. В те времена частная практика определяла прямой путь в лагерь или тюрьму и надолго, а порой и навсегда. Отцом же всю жизнь верховодили и управляли сверхчеловеческая честность и осторожность в поступках и знакомствах, перешагнуть, через которые, он был просто не в состоянии. За продолжительное время  службы в НКВД перед его глазами прошло немало примеров, он повидал переломанные человеческие судьбы, и не в праве был рисковать, даже в ущерб материальному состоянию семьи. Такое, как он считал, безвыходное положение постоянно угнетало и раздражало, его. А, с другой стороны, действительно, каковы были гарантии, что его жизнь, после успешного окончания  медицинского института, стала бы лучше. Иной – вероятнее всего,  да. Но лучше ли?
Все родные братья и сестра моего отца выросли и получили образование. Старший из них, Фёдор Давыдович,  прожил долгую жизнь, дожив до 96 лет, умер в Израиле. Так уж сложилось, что был трижды женат, но дети родились в первом браке.  Он окончил медицинский институт, в годы войны трудился в военном госпитале Владивостока, вернулся, и весь активный период жизни прожил в Свердловске. Я хорошо помню его первую жену, очень красивую женщину, и её маму, которая,  после безвременной смерти дочери (в 1952 г.), продолжала поднимать детей, заменив им мать. Его дочь, Эллочка, на год старше меня, окончила мединститут, и всю свою жизнь тоже прожила и проработала в Свердловске, а в средине  девяностых годов со своей семьёй (отец, муж, дочь и внучка) выехала в Израиль  и   сегодня счастливо проживает в городе Хайфа. С ней до последних дней проживал Фёдор Давыдович. Мы с ним периодически встречались. В свои последние годы жизни он внешне стал напоминать мне отца, но, правда, только внешне, у него был характер значительно сильнее. Мне всегда по жизни нравились люди,  целеустремлённые и с сильной волей. Его, пожалуй, единственного из всей семьи отца, очень выделяло  стремление  познать свои корни и  родословную.  Он по всему миру разыскивал (и не безуспешно) родственников и умудрялся находить  их даже в условиях советского режима, когда это было небезопасно. Однажды, в 60-х годах, ему удалось «вычислить» и найти близких родственников в Америке,  один из которых был в то время военным летчиком,  успешно воевавшим во Вьетнаме, заслуженным и многократно награждённым. Мой отец, узнав об этом факте,  высказал ему возможные негативные последствия такой информации. И даже высказал соответствующие  опасения  для моей службы, объяснив, что она не совместима с тем, чем занимаюсь я.  Когда мы встречались с Фёдором  Давыдовичем в последний раз, и он с гордостью  демонстрировал свои находки, я понял,  пообещав тогда, он не прекратил поиски и после просьбы моего отца. Для меня его эти  поиски никаких отрицательных последствий не имели. Ему удавалось как-то скрывать их, зато он обогатил наше семейное «древо» дополнительными сведениями, спасибо ему. Не сомневаюсь, что сегодня он стал бы моим активным сторонником.
Сын Фёдора Давыдовича, Гера, окончил школу, затем политехнический институт. Он рано стал   достаточно популярным и известным в стране (и не только) профессиональным писателем-юмористом, поэтом и инженером (по совместительству), членом союза журналистов страны, принимал непосредственное участие в создании самых известных юмористических программ и циклов, многократно издавался  и публиковался в уральских, союзных и зарубежных издательствах. Сегодня он является почётным жителем города, верен себе, всю жизнь проживает  и творит в своём родном Свердловске (теперь снова Екатеринбург). У него прекрасная дочь, Лёля, подстатье отцу, проживает в том же городе. В ходе написания воспоминаний мне удалось познакомиться с ней, что оставляет самые приятные впечатления.
Следующим, по старшинству за Фёдором Давыдовичем, следует мой отец, о нём рассказываю подробно и пишу выше.
У Михаила Давыдовича, следующего по возрасту брата (он родился в 1910-м году), жизнь сложилась несколько иначе. Коренной уралец и очень этим гордился. Он учился, пробивался в жизнь, как и все остальные братья, самостоятельно, но шёл своей дорогой. Был активным комсомольцем и вожаком среди молодёжи, получил высшее образование в Томском технологическом институте (ставшим впоследствии университетом, известным сегодня  на всю страну). Работал в Госплане СССР и учился в заочной аспирантуре, больше тяготел к гуманитарным наукам, мог стать профессиональным политработником. Начало войны встретил в Москве, в октябре 1941 года перебрался на Урал, в город Свердловск, а в январе 42-го был мобилизован и ушёл на фронт.  Воевал до осени 43-го, сначала в должности адъютанта батальона, в конце, до ранения, помощником начальника штаба 11-й гвардейской механизированной бригады по оперативной работе. После госпиталя был направлен в военный комиссариат города Молотов (ныне Пермь), после чего, демобилизовавшись,  трудился в Облплане города Молотов, затем в Пермском Обкоме партии, а с 1963 года, до выхода на пенсию, вёл активную педагогическую деятельность на кафедре пермского Университета.  Всегда много читал, имел огромный и разноплановый кругозор,  энциклопедический запас знаний. Интеллигент в самом высоком понимании слова. Всегда был идеален в быту, безупречно опрятен внешне, я привык его видеть в строгом полувоенном костюме. Он  никогда не курил и не знал спиртного.  И, в то же время, был очень одинок, хотя и  не демонстрировал этого. По известным, только ему,  обстоятельствам  его личная жизнь до войны не сложилась, однако,  к этой теме он ни кого не допускал, и не  любил возвращаться сам, тема была закрыта для всех окружающих.  Вероятно, поэтому он, будучи исключительно вежливым и тактичным с окружающими, казался, одновременно,  несколько скрытным. Но никто в семье, я думаю, не знал его так хорошо, как мать, наша бабушка. Несмотря на её сложный характер, они часто очень мирно беседовали (я тому свидетель), он обычно чем-то делился с ней, возможно, и личным. Многие годы у меня с ним оставались прекрасные отношения, он в своё время очень внимательно отнёсся к моему выбору  военной профессии, именно, с пониманием и одобрением, а уж понять он умел, как никто другой. Такие разговоры мы вели с ним, когда я учился ещё в 8 классе и проживал в Перми.
Вот написал о Михаиле Давыдовиче почти страницу своих воспоминаний, несколько раз перечитал их, и показалось, будто  подготовил ему рекомендацию в партию или заполнил  «сухой» аттестационный лист. Я писал о нём по своим детским и взрослым воспоминаниям и, уверен, что портрет получился суховатым, но зато точным, хотя и  не достаточно полным.
Далее по списку значится  Борис Давыдович, он родился в 1912 году, профессиональный журналист и писатель. С юности увлекался журналистикой, рано, после окончания семилетней школы, начал трудовую деятельность, работал в типографии, затем в редакции, а перед самой войной стал главным редактором заводской газеты - «малолитражки» в Ленинграде. На фронт ушёл добровольно и сразу, начав её рядовым. Затем, в качестве военного корреспондента фронтовой газеты, воевал в танковых войсках. Оказавшись в числе немногих, удачно вырвавшихся из «харьковского  котла», отступал до Сталинграда с гранатой в кармане, чтобы,  в случае необходимости,  воспользоваться ею, и избежать пленения. Война для него окончилась  в Вене. Был неоднократно ранен, но, каждый раз,  после излечения в госпиталях, всегда возвращался на фронт, имел много правительственных наград. Демобилизовался по плану «хрущёвского» сокращения в 1956 году, проживал с семьёй на Украине, в городе Хмельницком, затем, в Челябинске, и, работая штатным журналистом, собирал материалы по однополчанам-участникам войны. При жизни успел выпустить книгу, как автор, и одну в соавторстве с другими.
Его жена, Елизавета Ефремовна (для меня навсегда останется, просто, тётя Лиза), с детьми, Юрой и Галей, сумела своевременно вырваться из, почти уже, блокадного Ленинграда в 1942 году, и проживала с нами в эвакуации в селе Шарташ (этот период нашей совместной жизни я описываю ниже).
Юра окончил школу, затем, после окончания  железнодорожного института в городе Днепропетровск, был направлен в Челябинск, в Управление южно-уральской железной дороги, вырос там до заместителя начальника дороги по снабжению. В 1998 году со своей семьёй выехал на постоянное местожительство в Германию, в город Ганновер, там же умер и похоронен. Галя, его сестра, окончила школу, техникум, институт и всю жизнь проработала бухгалтером в различных компаниях, проживает в Челябинске, с семьёй дочери, Наташи, помогает воспитывать внуков.
Предпоследним ребёнком в семье была Рахиль Давыдовна (наконец-то, девочка). Она родилась вскоре после революции, в 1918 году. Окончила семилетнюю школу в селе Шарташ, затем техникум и медицинский институт в Свердловске.  Я помню её совсем юной красавицей, запомнились её необыкновенные волосы, есть даже её девичья фотография с огромной косой. Помню, как во время войны за ней ухаживал очень красивый высокий молодой человек, фронтовик, кажется Юра. Немного прихрамывая, он ходил, в модной, тогда, полувоенной форме, и иногда бывал у нас дома в селе Шарташ. Но что-то у них не сложилось (думаю, вмешалась бабушка, видимо не последнюю роль сыграла его национальная принадлежность, он,  видимо, был русским парнем). Вскоре, после окончания института, она была направлена на работу и уехала в Пермь, там познакомилась с чудесным человеком, Михаилом Лазаревичем Вассерманом, ставшим ей навсегда другом и мужем. Это был необыкновенный человек, я его очень уважал и любил, всегда сравнивал со своим отцом, он был мне очень близок по духу, у меня  немало сохранилось в характере от нашего с ним общения, я считал и считаю его не близким родственником, а, именно, родным, светлая ему память. Рахиль Давыдовна, врач-терапевт по образованию, всю свою сознательную жизнь  прожила в Перми, много лет проработала в поликлинике  и профилактории завода им. Сталина, оттуда и ушла на пенсию. Сегодня они оба похоронены в Перми.  У них в браке двое детей, мои двоюродные, сестра Лена и брат Юра. Елена Михайловна, или просто Лена, была послевоенным ребёнком, окончила школу и пермский Университет, по образованию химик, работала технологом на велозаводе (г. Пермь), переучилась на патентоведа и с конца 80-х годов её трудовая деятельность прошла на ниве экологии. Её первый муж, Лёва, светлый и очень добрый парень, с лёгким характером,  служил в армии (кажется, в ПВО страны), затем окончил медицинский институт, по профессии санитарный врач, рано, но прочно, под прессом характера и обстоятельств  связал свою жизнь с алкоголем, от него и  рано умер. Лена через несколько лет вышла замуж вторично, очень удачно и уже много лет счастлива в браке, с мужем, Мишей, проживают в Израиле. Юра, или Юрий Михайлович, рос очень развитым и начитанным, но болезненным, ребёнком (любимый племянник Михаила Давыдовича), окончил школу и пермский Университет, стал кандидатом экономических наук, с 1976 года трудился в лаборатории социологии, а с 1994 года на кафедре «социологии и политологии» Технического Университета, на преподавательской работе. Раз и навсегда, безнадёжно холост, твёрдо шагает по стопам любимого дяди, проживает в Перми.
Каждый из тех, кого я вспоминаю на своих страницах, безусловно, достоин отдельного развёрнутого повествования, но это не входит в мои планы. Моя задача, здесь и сегодня  сказать о тех, с кем я, рука об руку, или за руку, шёл одновременно по жизни, но выделить в подробностях обязан лишь тех, кто непосредственно сопровождал меня.  Думаю, это вызовет правильное  понимание у читателя, ведь невозможно объять всё, тем более,  необъятное. Я совершенно уверен, что сегодня, среди близких мне родственников, достаточно тех, кому совсем не безразлично, какую память оставили их самые близкие и родные, они в праве и могут дополнить моё повествование в любой, удобной для них форме. Я  буду только искренне признателен Вам всем, а корни нашего общего «древа», получив дополнительные  питательные соки, от этого только выиграет.
Последний сын в семье моего деда, Владимир Давыдович, родился в 1924 году и получил своё имя в честь Ленина, умершего в том же году, была в то время такая традиция.  Я видел его нечасто, да и общался немного, но он остался в моей памяти навсегда. Он был старше меня «всего» на 12 лет, т. е. был из близкого мне  поколения. Мы все, в том числе и он, должны были жить долго. Но его, к сожалению, нет среди нас и уже более 65 лет. А среди моих новых знакомых в Германии до сих пор живы его ровесники, и даже те, кто старше. Я часто думаю, ведь он мог жить и сегодня. Это так не справедливо, он один из тех, кто погиб за всех, живущих, его сверстников, но так рано, в возрасте двадцати лет. Вечная память о нём и всех погибших и  слава им навсегда. Последний раз мы виделись с ним где-то  в 39-м  или 40-м году, ему было тогда 15 – 16 лет, мне около 4-х. Но он, уже в том возрасте, был   светлым и  добрым парнем (таким я его запомнил, а детским впечатлениям верить можно, они не обманывают). Он так и остался в моей памяти по фотографиям, сделанным в Шарташе, то на огороде, то у входа в дом. Писал стихи (у нас это семейное) и любил читать их, было там персональное посвящение и мне, я даже его частично помню, но приводить не хочу, оно личное. Ранее, выше я уже писал о нём, о последних событиях, связанных с ним, повторяться не буду.
Итак, я познакомил Вас, мои дорогие, с  веткой  «древа» моего отца.  Но у деда, Давида Захаровича, были родные братья (я знал об одном, его звали Бенцион). Однако есть сведения, пока, к сожалению,  не до конца подтверждённые, что их было не двое, а четверо. Полагаю, следует продолжить поиск, думаю, может помочь Интернет.  Должен заметить, что всегда полагал и считал свою фамилию (без искажений) большой редкостью и, как выяснилось, очень ошибался.
А теперь я начинаю «покачивать» соседнюю ветку кроны своего «древа».
Моя мама, Дробиз Лия Осиповна, девичья фамилия Гурвич, родилась в 1912 году в семье родителей - профессиональных фармацевтов, уроженка Нижнего Новгорода. Её родители проживали в большой дружной семье дедушки Моисея (что было очень характерно для еврейских семей того времени), заводского высококвалифицированного рабочего-мастера, химика. По рассказам мамы и её младшего брата, Александра, их детские годы были освящены благополучием, счастьем и безоблачностью. Дети были окружены любовью, постоянной заботой, теплом и душевным вниманием со стороны родителей и всех старших семьи. Некоторых из них я видел и помню, включая деда Моисея. Он был достаточно крупного размера и тоже, вероятно, мог бы водить евреев по пустыне, любившего  аккуратно меня катать на своей ноге, но это было позже, в 1943-м. А тогда, летом 1919 года, беда в семью пришла  внезапно. Мама, её младший брат и их родители (отец, мой дед, Осип Гурвич и мать, моя бабушка, Кицис Циля Моисеевна) отправились в отпуск из Нижнего Новгорода в Оренбург, где в то время проживал со своей семьёй мой прадед (отец моего деда), в прошлом кантонист (ранее, я уже рассказывал о нём). После 25 лет службы на верность царю, даже не будучи офицером, прадед получил земельный надел, дом, лошадь, корову и деньги на обзаведение. Кстати, тут уместно привести  образное сравнение (если не сказать, «прямое совпадение») с тем, как за 90-летний период существования армии в России качественно изменился порядок  увольнения офицерского состава на пенсию. Оно, к сожалению, окажется не в пользу нашего времени. Прадед женился и успел вырастить пятерых детей, одним из них был мой дед, мамин отец. Летом 1919-го года по всему Поволжью свирепствовал брюшной тиф. На третий день путешествия в вагоне поезда внезапно заболела и  там же умерла бабушка, её сняли с поезда и увезли, не позволив мужу и детям попрощаться с ней,  а ещё через два дня заболел и  тут же, в вагоне, умер дед, с ним поступили точно так же. Им не было тридцати лет. Умерших от тифа просто сжигали, а прах закапывали в «братские» могилы, места захоронений тщательно скрывали, боялись распространения инфекции. Так было и в данном случае, детей ссадили с поезда на полустанке, продержали пару дней в приютном участке, они оказались, к счастью,  здоровыми,  и их отправили в ближайший детский дом, как беспризорников, не разыскивая родственников и, естественно, не поставив их в известность. Маме было в тот момент неполные семь лет, брату шесть. Волнения взрослых, оставшихся в Нижнем Новгороде и в Оренбурге, с обеих сторон  начались сразу и закончились тем, что родные сёстры бабушки, Фаина Моисеевна и Любовь Моисеевна, выехали в поиск по маршруту хода поезда, выходили на больших станциях, опрашивали местных жителей. Поиск продолжался около месяца, но дал результат, детей нашли. Оказывается, старшие по возрасту ребята, будучи такими же, как и моя мама, бежавшие из  детского дома, где находились и пропавшие дети, захватили с собой малышей, мою маму с братом. Все они скитались по рынкам, ночевали на ларях. Мама не отпускала брата от себя, держала всегда его за руку. Только позже,  от них самих стало известно, как и чем они питались, иногда просили милостыню,  копались на помойных свалках, часто подворовывали вместе с взрослыми, но, к счастью, остались живы и не заболели. Там и нашли их Фаина Моисеевна и Любовь Моисеевна. Место, где захоронены их родители, а это очень близкие мне люди, бабушка и дед, до сих пор остаётся неизвестным и, почему-то, является  тайной. Между прочим, в кроне нашего древа им по праву принадлежат определённые места, но без указания места захоронения. В той печальной ситуации всё дальнейшее воспитание детей  легло на плечи родственников, заменивших  родителей. К тому времени Фаина Моисеевна лишилась мужа, большевика-подпольщика (я ранее писал о нём). По одним сведениям, он погиб в Одессе при невыясненных обстоятельствах, по другим, скрывался в Америке и там исчез.  Любовь Моисеевна не была ещё замужем. Эти две, совершенно необыкновенные, героические женщины лишили себя личной жизни и посвятили её воспитанию детей, вырастили их, дали образование, заменив им собой  мать и отца. Мама до конца дней считала их своими родителями. Вскоре она пошла в школу, страшная трагедия постепенно  затягивалась, жизнь приходила в норму. Но однажды, в том же возрасте,  катаясь на качелях, мама свалилась и очень сильно ударилась головой о землю, последовало сотрясение мозга, полная потеря речи и, частично, памяти. И опять, уход и доброта этих женщин,  сделали своё дело. Текущий учебный год был потерян, но врачи рекомендовали и в следующем году повременить с посещением школы. Однако как только возвратилась у ребёнка речь (первым словом было «шоколад»), новые родители начали занятия с ней  дома, постепенно наращивая нагрузку, и за полтора года подготовили её сразу в четвёртый класс. Таким образом, в 1930 году мама успешно окончила среднюю школу (тогда это была «девятилетка»). В следующем году, завершив учёбу на  курсах металлографов, она начала самостоятельно работать в лабораториях Горьковского автозавода, а, затем, и  завода фрезерных станков, и так до замужества.  В 1936 году мои будущие родители поженились,  мама переехала к отцу в Челябинск, и год работала лаборанткой в клинической лаборатории тракторного завода, а после моего рождения (кстати, я получил имя деда, маминого отца) в течение двух лет находилась в послеродовом отпуске, по уходу за ребёнком. В 1938-м году нас стало четверо, родилась сестрёнка, названная Цилей, в честь рано умершей бабушки.
 С приходом  1939 года у отца начались плановые переводы, сначала в Новосибирск, затем в 1940-м в Ульяновск, а оттуда в Балахну. После расформирования части (в 1941 году) отец был переведён в 71 полк войск НКВД,  и семья переехала в Хабаровск.
   Вернёмся в этот город, через абзац, а сейчас настала очередь познакомить Вас с маминым  братом, Александром, впоследствии ставшим Александром Осиповичем, 1913 года рождения, прожившим долгую и активную жизнь. Он окончил в Нижнем Новгороде семилетнюю школу и техникум,  работать начал после того, как перебрался в Москву. Сначала его деятельность была связана с железнодорожным транспортом, затем со строительством дорог  и тоннелей, он активный участник послевоенного строительства БАМа (занимался вопросами снабжения), вырос до начальника отдела в союзном министерстве. Всю трудовую часть жизни прожил в Москве. Перед войной зарегистрировал брак с Мазиной Сарой Наумовной, красавицей, прекрасным музыкантом-педагогом, и вскоре у них родился первенец Рудик, который, к сожалению, прожил недолго. Почти за год до окончания войны, в 1944 году,  родился  Женя,  будущий   Евгений   Александрович,   а в 1952 году - Таня, ставшая впоследствии Татьяной Александровной.  Все годы мы поддерживали хорошие отношения со всей семьёй дяди Шуры.  Я всегда называл его так, всю свою жизнь. Он страшно рассердился однажды, когда я случайно назвал его полным именем,  был удивлён и поражён официальным тоном. Мы часто у них бывали, проездом, конечно. Мой первый визит к ним состоялся, когда мне было 2-3 года (удивляюсь, но я этот эпизод запомнил), а они жили в квартире Мазиных, родителей Сары, в Москве, на Волоколамском шоссе, напротив МАИ. Квартира была большая, трёхкомнатная. Меня  приглашали войти в, дальнюю от входа, комнату, угловую слева, а я (отчётливо помню) сопротивлялся, уже тогда открыто демонстрируя, свой мужской бойцовский характер. Дядя Шура любил меня, все годы очень уважал моё мнение по разным вопросам, со мной  всегда обращался, как с равным и взрослым. Хотя, в семидесятых годах они неожиданно (для меня это было и остаётся сейчас, как какой-то бред) разошлись с Сарой. К этой ситуации я отнёсся спокойно и отреагировал на неё  по-своему. Я их любил обоих и не менял вкуса. С Сарой Наумовной общался до её последней минуты жизни, и отношения наши были всегда ровные и прекрасные, она была мне родным человеком (не по крови, а по духу). И жалко их, стариков, тогда было одинаково.
 В порядке отступления,  однажды, я легко пошёл на поводу, передоверялся дяде Шуре. И был за эту легкомысленность наказан (хотя, в средине 60-х годов, когда он обратился ко мне, вскоре после перенесенного инфаркта, с просьбой, достать ему теплую легкую куртку, я поднял на ноги весь Северный флот и привез ему, хотя сам такой не имел, это был в то время большой дефицит).
Как-то, за год до своей демобилизации, будучи в Москве и встретившись с ним, я поделился предстоящими планами и дальнейшими перспективами и, конечно, трудностями в своем будущем трудоустройстве. На это  получил однозначный   и совершенно определенный совет, не волноваться. Они с  Женей пообещали, легко подобрать мне место, соответствующее моему образованию, профессии и опыту. И я, действительно, успокоился. Но в жизни все оказалось с точностью до «наоборот». Возвратившись в Москву после службы, я напомнил о себе, подождал около месяца, потом услышал об одном сомнительном  предложении, на этом всё закончилось, к этому вопросу больше не возвращались. Я понял, что те мои друзья, которые, как и я сам, всегда были твердыми  хозяевами своему слову, остались  там, далеко на Севере, здесь их не может быть, даже среди родственников. Мне трудно было понять сложившуюся ситуацию. Однако, никогда,  в дальнейшем, мне даже мысль не  приходила в голову, вернуться самому к разговору на эту тему. Я отчетливо понимал, что возможности, конечно, есть, но, видимо, нужны поручители. А их не было, потому мне и  не предлагали, хотя должны были понимать, что проблема оставалась. Иногда приходилось, в дальнейшем, уходить от дежурного вопроса («как дела?») деликатным ответом («все в порядке»). Театральный спектакль окончился, но  для меня это стало грозным  уроком, не следует  грузить  других, переваривай свои проблемы сам или решай их в кругу  посторонних людей, это надежней и дешевле стоит. Давно забыл об этом факте, но, видимо, остался осадок, и он всплыл при воспоминаниях. Этот случай в своё время так меня взволновал, что я приказал себе, «зарубить» о нём себе на носу на всю оставшуюся жизнь, как назидание.
Женя в детстве вёл активную жизнь,  занимался спортом, однажды был даже чемпионом Москвы по фехтованию среди школьников,  музыкой (правда, по словам тёти Сары, без большого желания), работал на Мосфильме (кем, не помню), после школы поступил в МИИТ. Его внутренняя активность и коммуникабельность позволили проявить себя в студенческих программах (первых КВН), среди его друзей тогда был Саша Масляков, который был у него на свадьбе. Кстати, на этой свадьбе, как представительница нашей молодой семьи, была и моя Ирина, ваша мама и бабушка, в этот момент оказавшаяся в Москве.  Женившись на последнем курсе, Женя работал сначала в Москве, а, вскоре, они, с женой Олей,  уехали на  север Сибири (на нефтегазовый комплекс), и длительное время проработали там. Ему удалось вырасти до начальника Управления, и за год-два до начала перестройки, вернуться в Москву, в союзное министерство. О дальнейших событиях знаю не точно, но готов восполнить пробел.  Проживает в Праге, на пенсии. У них взрослый сын, Дима (1969 года рождения), сам давно отец, и тоже живёт в Праге. Таня (в детстве я  называл её «чудесной прелестью») успешно окончила школу с математическим уклоном, затем МИИТ, но в перестроечный период полученная профессия не дала ни материального, ни морального удовлетворения. Вышла замуж, однако, к сожалению, брак распался вскоре после рождения второго ребёнка, так что самостоятельно вырастила, замечательных детей, сына и дочь. Проживает в Москве и много лет успешно совмещала роли мамы, бабушки и, до выхода на пенсию, сотрудника в ведомственной гостинице МНТК имени С.Н.Фёдорова. С  малых лет, мы всегда, когда бывали и бываем в Москве, продолжаем общаться с Танечкой и Женей. Я ещё буду не раз, ниже обращаться к событиям, связанным с жизнью семьи Александра Осиповича, в этом году уже было 12 лет со дня его кончины, ещё больше, как не стало дорогой Сары Наумовны. Боже мой, как летит время.

                Сентябрь 2010 г.