Дорога, горы и любовь. Гл4 А вот и горы. 5Цветок л

5. Цветок любви и мужества.

«Если это горы,- рассуждал я, - тогда здесь должен быть цветок любви и мужества – эдельвейс». Много о нем слышал с детства и был он, как нечто недосягаемое и не столько потому, что рос в труднодоступных местах, сколько потому что сами труднодоступные места были практически не доступны, ибо были так   далеко-далеко, что удастся ли с ними сблизиться да так, чтобы еще и цветок поискать, никто не знал и особо не надеялся. Да и что в них, в горах такого - вот море – совсем другое дело, туда и рвались все на отдых – покупаться да позагорать,  близко и удовольствие  не из малых. О горах и книжек-то не было, и в кино все больше Москва, горы   только на папиросах «Казбек» и были  нарисована, но эдельвейсы вряд ли там были, какие эдельвейсы, если на саму вершину Казбек заезжали на мотоцикле, так, во всяком случае, я слышал из радио.

Подойти к инструктору и спросить   на походе не могу, потому что он впереди нашей растянувшейся колонны, а я её замыкаю. На привале с сухим пайком спрашиваю  про эдельвейс, боюсь, что не скажет, чтобы не подвергать меня и всех опасности. А он безо всякого рассказал про эдельвейсы все, что было нужно –   какой цветок из себя и где искать, и тут же предупредил, что цветок этот встречается редко очень и места, где он растет тоже не на виду и добраться к ним не просто. Правда, когда я узнал, как выглядит эдельвейс, мне что-то расхотелось его искать, а остальные и вовсе без интереса отнеслись к цветку любви и мужества. Я-то представлял, как в книжке, - белый большой цветок, вроде нашей лилии, а он с двухкопеечную монету, серенький с зеленцой да еще лохматый, - так описал эдельвейс инструктор. Книжка, видно, мне неправильная попалась или я неправильно её смотрел, только ничего   в нем хорошего теперь я не видел, и что за охота ради такой «красоты»   рисковать  жизнью? А инструктор, заметив мой интерес к цветам, предупреждает, чтобы от группы не отбивался и самовольно никуда не отходил.  Мне и самому что-то расхотелось.

Шел второй день похода. Мы вышли уже на высоту в три тысячи над морем и продолжали идти дальше и выше, с каждым шагом мы не только уходили дальше, но и поднимались выше, рюкзаки становились легче, но не у всех, а только у девушек, что до моего, то по причине сложности в него попадания, отбор продуктов из него был очень вялый.   В этот день идти было особенно трудно, даже опасно. Мы шли по марене. Это такая каменная россыпь, где нет ровного места - только камни разных размеров, те, что поменьше могут даже покачиваться  – ты на него прыгнешь, а он взял да и качнулся, изловчайся тогда, как можешь, только ноги не ломай.  Время  близилось к обеду, а морене конца не видно - так на камнях и поедали колбасу с сухарями, запивая сгущенкой и водой из фляг. Инструктор сказал, что к ночевке морена закончится и больше такого безобразия на пути не будет. С трудом верилось, потому что до самого горизонта простиралась каменная пустыня, как пытка, как шутка великана, засыпавшего камнями всю долину, где нам идти, и обойти которую никак было нельзя.

Но всякие неприятности рано или поздно заканчиваются и не всегда для того только, чтобы смениться новыми неприятностями, иногда им на смену приходят приятности и даже, бывает, радости. Так и здесь – радостью было уже то, что каменная россыпь закончилась, а уж какое было облегчение - можно   ступать на плоскую почву и не бояться соскользнуть или вывернуть ногу. Как просто доставить облегчение, надо только для начала устроить что-нибудь тяжкое и невыносимое.  После скачек по морене казалось, сил идти дальше не будет, казалось, что ноги просто отвалятся, но  ноги  усталости не чувствовали.  Уже в который раз я заметил этот «эффект гор» - так я назвал  ножную неутомляемость. Но не уставали только ноги, все остальные органы после выхода из морены  требовали отдых. Был объявлен привал больше обычного.   Я решил использовать большой привал и  все-таки поискать  эдельвейсы, все равно, делать нечего. А когда снял рюкзак, так и подавно казалось, что сейчас улечу - тело без рюкзака казалось невесомым. Стараясь не обращать на себя внимания – мало ли куда надо бывает пойти, я отправился искать эдельвейсы. Подумаешь, цветок мужества, успокаивал я себя на случай, если не найду цветок, очень боялся не найти его, мне надо было его найти обязательно. Казалось бы, ты уже влез почти на три тысячи над уровнем моря, так ищи под ногами, но нет, я лезу еще на пяток метров выше  да еще к пропасти поближе и  таки нахожу этот знаменитый цветок, хотя сам я поостерегся бы  назвать это растение цветком - так, травка с бубенцами. На всякий случай иду к Феде, так зовут инструктора, показываю. Говорит: «Это он». Тогда я к Кате, показываю ей и неторопливо так  поясняю, что это и есть цветок любви и мужества и что нашел я его над самой пропастью.  Катя осторожно взяла цветы в руки и стала их рассматривать, мне казалось, что она   даже не дышит на них.   Цветков было с десяток, они так растут – плантациями. Катя долго на них смотрела, пока решилась попросить себе один. «Бери все, это я тебе нарвал», - сказал я фразу, заготовил которую еще утром, когда только узнавал об эдельвейсе… Враг повержен. Стас никак  не созреет для своего деревянного юмора. Мне   приятно ощущать его подавленность, скрыть которую он пытается, делая вид, что ничего особенного не случилось. «Подумаешь – эдельвейс, подумаешь – цветок любви и мужества, почему только не я сорвал этот цветок и не я вручил его Кате», - так думал он, я был в этом уверен.  «Подъем», - командует Федя. Я иду к своему рюкзаку, который даже девочки просили, чтобы сфотографироваться. 
   Слышу, как Катя шепчет: «Какие они хорошенькие!»

Продолжение http://www.proza.ru/2013/01/29/354