Дровосек

               
 
  Наши детские впечатления. Почему одни из них, казалось бы важные, так и не запоминаются, а другие, на первый взгляд незначительные, прочно оседают в памяти, остаются на всю жизнь, а со временем наполняются иным смыслом?    
                *   *   *
   Как порой несправедливы и жестоки бывают дети в своей прямоте и бескомпромиссности.

  - Юрка, дурак! Дурак! – кричал я вместе с бежавшей ватагой дворовой детворы, преследующей идущего по дороге взрослого мужчину.  Мужчина шёл, как казалось мне тогда, по-смешному переставляя ноги, сутулясь и пытаясь спрятать голову в плечи, чтобы не слышать наших детских назойливых голосов. Кто-то, особенно смелый из нас, по-моему Славка Свистунов, который был старше меня года на три, подбежал к взрослому и дёрнул его за рукав рубашки.

  Мужчина остановился и оглянулся, но как-то неловко и беззащитно.  До сих пор запомнился его почему-то виноватый взгляд… Мужчина съёжился всем телом и жалко улыбался. Неожиданно свёрток, который взрослый нёс под мышкой, упал на землю и из тряпицы показался топор. Всю детвору как ветром сдуло. Дети в страхе разбежались кто куда. Я же в ужасе не мог сдвинуться с места, переводя взгляд  то на топор, то на странного взрослого.

  - Зима скоро. Дрова нужно колоть, – сказал мужчина, часто моргая виноватыми глазами, извиняясь передо мной, пятилетним пацаном, как перед взрослым. Затем он поднял топор, завернул его в старую бесцветную тряпицу и, так же пряча голову в плечи, пошёл дальше по дороге.

  - Дурак, дурак! – вновь кричали ему вслед дети.
 
  Через два дня в дверь нашей квартиры, расположенной в двухэтажном деревянном доме, кто-то осторожно постучал. В ту пору, конец 6о - начало 70-х, днём мало кто закрывал на засовы свои жилища. Я первый подбежал к двери и открыл её стучащему. На пороге стоял всё тот же странный человек, со свёртком в руках. Тогда я испугался, подумав, что взрослый пришёл на меня жаловаться, и спрятался за дверь. Бабушка из комнаты спросила: «Кто там?» и, не дождавшись ответа, подошла к входу. Мужчина, переступая с ноги на ногу, так и не осмелясь зайти в квартиру, произнёс всё ту же фразу:

  - Зима скоро. Дрова нужно колоть.
 
  Бабушка, Засухина Татьяна Егоровна, проработавшая всю жизнь помощником воспитателя в детском садике, имеющая всего лишь одну запись в трудовой книжке, как и многие из её ровесников и ровесниц так и не нажившая больших материальных благ, обладала неисчерпаемым источником доброты, справедливости и мудрости. Завидев гостя, бабушка засуетилась и стала извиняться.
 
 - Ты уж прости, Юра. У нас же и печки то нет.
 
 Затем, как бы спохватившись, бабушка сходила на кухню и принесла гостю большой кусок хлеба, жирно намазанный маслом.
Мужчина сначала прижал хлеб к щеке, пробормотав: «Хлебушек», и, весь перепачкавшись маслом, засунул хлеб  за пазуху и ушёл.
 
  - Баба, а кто это? – спросил я.

  - Юра-Дровосек. Он людям помогает, – на секунду задумавшись, ответила бабушка. 
            
  - А он дурачок, да? – решил уточнить я.

  - Да что ты! – всплеснула бабушка руками и продолжила: - Нет, Юра-Дровосек много что понимает. Даже чего мы не знаем. Только объяснить всё не может. Вы, смотрите, не обижайте его.
 
  Какое-то чувство вины осталось у меня после того случая перед Дровосеком. Нет, оно не преследовало меня всегда. Я вспоминал о нём лишь, когда время от времени вновь видел Дровосека. Он ходил по разным улицам, то встречался на самых окраинах, то забредал в  центр города. Дровосек невпопад обращался и в благоустроенные дома, где никто не запасался дровами, стучался в двери и, наивно мигая глазами,  предупреждал жильцов о необходимости готовиться к какой-то невиданной зиме. Приходил он в любое время года, и получалось, что зима может наступить и в марте, и в июле, и в октябре. Его встречали по-разному. Люди старшего возраста обычно проявляли участие. В других домах и квартирах, часто  вынужденно выслушав, предлагали поискать работу в другом месте, а то и откровенно посмеивались и подшучивали над Дровосеком.

  Мало кто интересовался, было ли у Дровосека какое либо имущество кроме топора, с которым он никогда не расставался. Если для большинства жителей города рабочий день был ограничен временными рамками, то Дровосек не знал отдыха. Он всё время решал какую-то важную задачу, смысл и способ решения которой никто не понимал.
 
  Если Дровосек находил только что привезённые, сваленные в кучу возле дома чурки, то сразу же принимался их колоть. Здесь среди сверкающих свежерубленной желтизной и пахнущих лесом и смолой поленниц его часто можно было встретить. Всегда неловкий в движении и ходьбе, при колке дров Дровосек преображался. Как будто сама природа дарила ему невидимые силы. Взмах рук  и сильные удары острого топора были точны и бесконечны. Работал порою и, прихватывая полночи, будто хотел заготовить топлива и обогреть  весь город. Не знаю, кто придумал, но тогда в детстве я верил, что ночью  кряжи и брёвна раскалывались от одного прикосновения топора Дровосека на несколько частей и ровными поленницами сами укладывались возле домов.

  Оплаты за свой труд Дровосек ни у кого не просил. Да и не разбирался он в деньгах, если не успевали сунуть ему в карман горсть медяков или мятый рубль, он всё такой же довольный от выполненной работы спешил искать другие ворохи дров.
 
 В те времена старшее поколение, познавшее голод и войну, старалось, чтобы их дети и внуки были сыты, одеты и не сталкивались с теми тяжёлыми испытаниями, которые выпали на его долю. Но как-то не ценили мы всего этого. Хлеб, который раньше выдавался по карточкам, через 30 лет после войны стоил всего 18-20 копеек и, к сожалению, бывало чёрствый и заплесневелый валялся кусками на улицах. Не знаю, кто сумел привить Дровосеку любовь к хлебу. Как-то случайно я увидел Юру, сидящего на бревне. Левой рукой он крепко сжимал краюху хлеба, осторожно откусывая её. Другую руку он ладошкой держал под подбородком, чтобы случайные крошки не упали на землю. Глаза Дровосека лучились необыкновенной теплотой. Он то и дело шёпотом повторял:

  - Хлебушек! Хлебушек!..

  Доев хлеб, Дровосек собрал невидимые крошки со штанов и рубахи и отправил их в рот.
  Дровосек не запоминал лица людей. Мы все для него были одинаковыми: дети и взрослые, те, кто помогал ему, и те, кто обижал. В детстве он виделся какой-то необходимой и неотъемлемой частью города.
 
  Время, казалось, безвластно над Дровосеком. Внешне, с годами, он оставался практически таким же, как и раньше. Лишь только сильно изменился его голос. Свои слова о зиме он говорил теперь уже с надрывом, сильно охрипшим голосом, в котором стали слышаться нотки безысходности  и безнадёжности.
               
  Последний раз я встретил Дровосека, почему-то без топора, в самом центре города, у Центрального гастронома. Несмотря на тёплый июльский день, он был в своей телогрейке, но всё ни как не мог согреться и говорил: «Зима скоро. Топора нет». Позднее я узнал, что подвыпившие мужики, шутки ради, нашли, где-то старый топор и предлагали его Дровосеку. А Дровосек вроде и не увидел топора, не взял его, а всё смотрел как будто сквозь людей и приговаривал:

  - Холодно мне! Зима скоро.

  А мужики смеялись над ним глупым. Что с них возьмёшь? Пьяные же.
 
  Ближе к осени Дровосек куда-то пропал. А осень в тот год  тёплая была. Не осень, а второе лето. Уже ноябрь на дворе, а снега и в помине нет, даже ночью плюсовая температура держалась. Люди тогда непонимающе удивлялись капризам природы: «Ну, у нас теперь как в тропиках, глядишь, и северные надбавки снимут». Помню, тогда уже моя сильно состарившаяся бабушка, тоскливо глядя из окна, почему-то сказала: «Не к добру это. Люди дров не заготовили. Вот осень зиму и не пускает».
   
  Осень до последнего держалась, а потом враз сдалась. И замело кругом, запуржило. Да так запуржило, что всё перемело-перемешало. Снегоуборочная техника  не успевала справляться с очисткой улиц от снежных заносов. Небывалая суровая и морозная зима тогда стала хозяйничать в городе и взяла верх над людьми. От холодных резких порывов ветра на улицах людей не спасала даже тёплая одежда. Мороз глубоко проникал  сквозь шубы и тулупы.
В ту зиму на окнах домов стали расти металлические решётки. Люди отгораживали свои жилища массивными непроницаемыми дверями. Горожане всё реже стали обращаться друг к другу «по-соседски» за солью и хлебом. В городе возле мусорных бачков и контейнеров появились первые бродяжки.

Дровосека больше никто не видел. Он навсегда ушёл  куда-то из нашего города.