Живой русский язык В. П. Астафьева

Читая произведения Валентина Распутина,  невольно проводишь  параллель с другим писателем-сибиряком Виктором Астафьевым, который показал  всю красоту, богатство и величие русского языка. В его рассказах и повестях  на каждом шагу алмазные россыпи самобытных просторечных слов, от которых веет домашним теплом.   Эти слова маленький Витя сотни  раз слышал от своей бабушки, от  родственников и соседей, с детства воспринимал их,  как данность, как часть души, как что-то  спущенное свыше, поэтому они  без труда легли на бумагу и остаются в памяти внимательного читателя. 

Язык писателя живой, естественный. Как сказал один критик: честный язык. В нем нет слов   ложных, обманных, имитационных, маскировочных. У него радость, юмор и грусть   идут бок о бок.
Без смеха, улыбки и слез читать невозможно.  «..Стрелок я плохой, на три метра с подбегом..»   Сопливую, выстроившуюся вдоль дороги мелочь, он называет одним словом: «разностроевой карапуз».
…И сапоги-то на нем «огармошенные» - того и гляди в пляс пустится, опять «выкамуриваться» будет. Перед читателем образ этакого хахаля-ухореза, любителя под гармошку поплясать да девкам подмигнуть. А девки-то тут как тут «разных возрастов и калибров»

О людях, их житейских «премудростях» Астафьев пишет, находя, как нельзя точные слова: «Пахорукая в делах горожанка», - называет он    неумелую, неприспособленную  к деревенской жизни бабенку, а человек «небарахольных наклонностей»  – это уже  тот, кто не склонен к накопительству.

Хахаль вертолетчик у него "вертун-ухорез",  любители выпить - "друзья-ханурики".  Писатель может одним словом дать полную характеристику тому или иному герою.
"Дыроротый" – полоротый, невнимательный, "худоухий" – глухой к чужой речи, "хитромудрый",  "хитрован" – себе на уме,  "востротолый" – остроглазый, любопытный…

 Слова эти просторечные, немного грубоватые, экспрессивные, но близкие по духу, родные, они придают речи естественность, простоту, живость. Они умело вплетаются в язык, создавая живую динамичную речь.

 Не всем нравится  просторечный, деревенский говор героев Астафьева. Они, мол, отстают от нашей жизни, говорят как-то не так, несовременно.  А писатель часто пользовался областными словарями народных говоров, чтобы «воспрепятствовать мякинной бесцветности проникающей в деревню «среднегородской» речи.  Его народная речь мускулиста и здорова, весела и упруга – не наслушаешься», - писал лет двадцать тому назад  литературный критик В.Я Курбатов. 
Частенько в произведениях можно встретить такие слова, о которых мы даже не догадывались. Писатель  «изобретал» свои, идущие от самого сердца.
Не могу не привести ряд примеров из произведений мастера русского слова.
Зимой лёд на реке – «матёрый», а весной  «пластушины льда» идут по реке, наползая друг на друга.  Не льдины, а именно «пластушины льда». И сало резали не кусками, а «пластушинами».

Лёг первый снег – наступило «свежезимье». А до него долго стояло «предзимье», тянулась «расхлябистая» осень со «стеклянистыми»  утренниками.  И вдруг снова сырая «непогодь»,  «мокромозготник» со снегом.  Воздух  в морозный день «что карамелька».

Осенью «густеет яркий листобой»,  невдалеке виднеется  «мелкоствольный тыкучий лесишко» да «оподолье кустов», но охотника манит  «глушина» тайги, «хмуролесье».
На реке сплошь  «пороги и унырки» да «кружливые пенистые омутки», зато там «гимзит рыбы»

Собираясь «гамузом», бабы в лесу  «одаивали» голубику,  а осенью их манила  красная «брызганка-брусника». «Ухайдакаются» они бедные, «упехтаются», «до пыху намыкаются» по лесу, а сами  рады-радёшеньки: ягод-то полны набирки-короба. 

 Это каким же запасом «деревенских» слов надо было обладать писателю, чтобы создать такое произведение, как «Ода русскому огороду»!
 «Ода» -  своеобразный поэтический гимн крестьянскому труду, в котором всегда сочетались целесообразность и красота. «Ода» – мое и не только мое радостное детище, похожее на новогоднюю елку, которую чем больше наряжаешь, тем она красивее выглядит.  Потянуло меня написать что-то для услады души, легкое, радостное, и я решил набросать этюд об огороде, поэтичном, что райские кущи. Да и жизнь деревенская вокруг огорода «пляшет», – писал автор.

Читатель снова в море народных слов и выражений. Читая произведение, он, как наяву, видит и "желтоухие солновороты", которые случайно заводились в картошке и не успевали вызревать до твердого семечка;  и пупыристые ребристые "огурчишки" с торчащими в носу "шушулинами", которым тоже не всегда доводилось дозревать на гряде. А вызреет, уцелеет на свое счастье "белопупый огурец-молодец", так его тут же и в окрошку. Первенький! 
И огороды  один другому рознь. У одной хозяйки огород, что светлица: грядка к грядке нарядными половиками расстелены, все к месту посажено. А у другой бабенки на огород глянь и сразу определишь: растяпа, "межедомка", может, и пьяница.
 
 Произведения Астафьева насыщены пословицами и поговорками. И они не затертые, не избитые, а почти неизвестные читателю. Возможно,  автор придумал их сам. Они,  как из рога изобилия сыплются из уст астафьевских героев:

“Не тереби лихо, пока оно тихо” (“Царь-рыба”), “Видит кошка молоко, да рыльце коротко”, “Ловко в чаю плавает веревка”, “Чем хуже дела в приходе, тем больше работы звонарю”, “Раз занесло незваных гостей в дверь, вынесет в трубу” (“Последний поклон”). “Тайга – наша кормилица, хлипких не любит”, – вспомнил он слова отца и дедушки, то есть дед – отцу, отец – сыну и т.д. Уже готовая пословица (“Васюткино озеро”).

 А эти: нужда намучит, нужда научит; все мы задним умом богаты; перекати поле: лег – свернулся, встал – стряхнулся;  нужда – наука проста, но верна: любого недотепу, филона наверх овчиной вывернет;  садись хлебать уху, вспоминать бабушку глуху; любимая весть – как позовут есть; хоть ложка узка – цепляет по два куска; никто не ведает, где бедный обедает; пей перед ухой, за ухой, после ухи, уху вспоминаючи; я, не смотри, что не по-банному скроен, зато по-амбарному шит…   

Какое наслаждение получаешь, читая подобное!  Читаешь, перечитываешь и всякий раз открываешь для себя что-то новое.

 

Продолжение следует