2-18. Не соприкасающиеся миры

«Когда тебе захочется заплакать - засмейся!» - посоветовала с экрана ведущая телепередачи. Это действительно был неплохой совет. 

Как же я пришла к осознанию нашей несовместимости? В памяти всплывают разные эпизоды нашей семейной жизни,  не только тяжелые, но и радостные, счастливые. Может быть, нашего развода можно было бы избежать, и имело смысл, сломав себя, принять Валеру таким, каков он есть, ради дочери и  ради сохранения нашей семьи.  Может быть. В решении этого вопроса очень многое зависит от человека, от того, что для него в жизни является главным,  для чего он живет и что считает счастьем. Тогда я еще только подходила к постановке и разрешению этого главного для себя вопроса, но  интуитивно уже решила его правильно.

Я часто вспоминала семейную жизнь родителей Валерия и все больше сознавала, что для меня такое не подходит. Не знаю, подходила ли такая жизнь моей свекрови, вечно сетовавшей на свою судьбу, но смирившейся с ней, но мне такая жертва все больше казалась бессмысленной. Наши взгляды с Валерой не совпадали ни в чем. Он не взрослел, на что я прежде по наивности надеялась, и по-прежнему не признавал ни советских  фильмов, ни книг. Он не читал газет и не слушал радио,  а по телевизору смотрел только зарубежные боевики, фантастику да редкие передачи, посвященные популярным ансамблям. Кроме поп-музыки и необходимой для ее прослушивания аппаратуры, да автомобиля,  Валера практически ничем не интересовался. В театр их семья не ходила.  В наши «хорошие» дни Валера не возражал составить мне компанию в театр, но по его настроению я видела, что он делает это только для меня, а сам он предпочел бы заняться своими делами вместо этого или, в крайнем случае, сходить на концерт какого-нибудь ансамбля.

Совместные походы с мужем куда-либо не доставляли мне удовольствия из-за полной противоположности наших оценок виденного. В его семье, слывшей и,  наверное,  бывшей интеллигентной, было на удивление мало книг, а те, что были, в основном оказывались или подарками знакомых или технической литературой. Учитель школы, не собравшая в доме даже небольшой библиотечки классики для себя и мальчишек? - Все это казалось мне непонятным. 

При мне Ольга Ивановна никогда не  вела общих  разговоров  с мужем.  У нее были свои интересы и свои друзья: гости, уборка квартиры, сентиментальное обсуждение  старинных  фильмов о любви, воспоминания своей молодости. У Георгия Александровича - свои: автодело, техника, собственный круг знакомых. И все это не имело общих точек соприкосновения, кроме,  разве что, общих детей, обеденного стола, постели и внешне вежливого обращения друг к другу.

Вероятно, того же Валера ожидал и от меня. Я вполне устраивала его как существо,  поддерживающее в доме комфорт и правильно воспитывающее его дочь, без возражений принимающее все его мнения и доверяющее им. Моя личность, мой мир и мои увлечения его совершенно не интересовали. Я могла делать все, что хочу (если найду для этого свободное время), но, с его точки зрения, все мои занятия  - «фуфло», его не касающееся. Его мнения  и  высказывания  сильно отдавали либо цинизмом, либо низменным прагматизмом: ценным для Валеры казалось только то, что может принести практическую пользу или украсить жизнь (его!),  и в пределах разумного и законного для достижения этой цели все средства хороши. Любовь - это хорошо, когда  тебя любят, но он – только такой,  каков есть,  и ничего не имеет против мнения, что не заслуживает к себе любви, он готов с этим смириться, но меняться не собирается.

Этот человек был странным эгоистом, высказывания которого всегда больно  ранили окружающих и больше всего работали против него самого. При этом Валера  был значительно лучше своих высказываний. В поступках он оказывался лучше, чем в высказанных намерениях: он не был способен на подлость, воровство, ложь и  предательство... Рассуждая о карьере и оправдывая некрасивые способы ее достижения (хочешь жить - умей вертеться), сам он, при этом, вертеться не умел, врать так и не научился, и потому не оценивался другими должным образом. Работал Валера гораздо больше других,  а пенки снимали  остальные -  более дипломатичные и верткие!  Может быть, потому я его и любила?

Больше всего меня мучило именно то, что я понимала его лучше, чем кто-либо, иногда даже лучше, чем он понимал себя. Я видела все, что сделала  его именно таким. Глупая, хотя и хорошо образованная мать, и отец, впервые увидевший сына уже в двухлетнем возрасте, когда они с женой приехали в Ленинград из Иваново. Георгий Александрович  сразу же невзлюбил своего первенца - непокорного и очень похожего на  него «соперника»!  Он  часто бил сына за непослушание,  желая  его обломать,  а Валера,  ненавидя отца, в то же время его любил и страдал от его нелюбви к себе, особенно на фоне хороших отношений отца с Сашей - глупеньким и покладистым, бесхарактерным мальчиком. Ольга Ивановна, единственная в семье, его защищала, по сути, больше всего от него же и страдая.

 Валера ждал от меня повторения поведения своей матери. Но я  была ему женой, а не матерью, и мне, самой обойденной любовью настоящих мужчин, тоже безумно хотелось видеть в нем опору и ласку,  защиту и понимание, а не становиться его покорной овцой на заклание!

Не забуду того чувства тревоги и нежности, которое я ощутила к Валере, когда он заболел, и его положили в больницу для вскрытия фурункула на шее. Несколько дней до этого Валера  мучился от боли по ночам.  Причиной фурункулеза было его неправильное  питание: муж упорно не употреблял овощей, и его организм ответил на его мясо-картофельную диету таким вот протестом. Даже хорошо сознавая вредность своих вкусовых привычек, не говоря уже о неудобствах, которые он доставлял всем нам при готовке, Валера все равно не менял их.  Оставив его в больничной палате - худенького, с замотанной шеей, упрямого и несчастного «ребенка» -  я почувствовала к нему огромную жалость и любовь:  что бы он ни творил, он, к сожалению, не мог стать другим, и никого, ближе меня, у него не было!  Как  ни странно, больница вновь вернула нам нежность друг к другу, на какое-то время улучшила наши отношения. Каким бы «уродом» в семье ни был Валера,  но он был моим «уродом», и с этим я тоже ничего не могла поделать!

По отношению ко мне я никогда не замечала у Валеры подобных порывов любви и сострадания. Он весь находился в себе и внешне никогда не показывал своих эмоций,  совершенно не умел хвалить кого-либо, всегда соизмеряя свои «благодеяния» с целесообразностью. Он не дарил цветов без повода, делал только сугубо полезные подарки, не умел тратиться по велению чувства,  не считая денег.  Он во всем ограничивал себя (и семью) для того, чтобы потом приобрести для дома дорогую вещь самого лучшего качества. Это было,  в общем-то, правильное  поведение,  но, по моим представлениям,  уж очень разумное, расчетливое... 

Вспоминается мне и наша с мамой книжная эпопея со сдачей макулатуры на талоны, позволяющие выкупать в магазине  книги А. Дюма -  большой дефицит в те времена! В очередь на сдачу макулатуры была предварительная  запись:  мы в положенное время приходили на отметку и дежурили ночью, чтобы не упустить возможность получить желанный талон на покупку. Стояли суровые морозы, а я - кормящая мать - около двух часов продежурила тогда ночью возле пункта приема макулатуры, охраняя наш список. Книги мы все  в нашей семье очень любили, и мне хотелось приобрести «Трех мушкетеров». Валера к моим интересам был равнодушен.  Конечно,  ему, в отличие от меня, в тот день нужно было идти на работу (что было,  впрочем, гораздо легче, чем сутками крутиться дома с грудным ребенком!), но, будь я на его месте, я ни за что бы не пустила на дежурство свою жену, еще имевшую молоко,  а пошла бы вместо нее сама!  Валера об этом даже не подумал, считая мои желания блажью.

Жертвуя чем-то ради другого, получаешь от этого радость, даже, если и не понимаешь ценности результата жертвы.  Так думала и чувствовала я. Валера был устроен совершенно иначе. Если желание другого с его точки зрения безрассудно,  то и его жертва ради  такого  желания  будет столь же безрассудна.

Я любила и мужа,  и Машу,  и дом, и дачу, но с Валерой вся эта любовь получалась только по отдельности и в одностороннем порядке. У нас не было общего дома и дачи – муж постоянно употреблял выражение «у нас» лишь по отношению к своей даче и квартире,  а наших  хозяйственных  интересов  не  разделял,  все по дому делал лишь по моей просьбе,  без инициативы и без души. Мне было очень обидно, когда он ездил копать свои грядки в Васкелово назло своему отцу,  желавшему отвадить его с их участка, а на нашей даче Валера только критиковал нашу работу,  не проявляя желания все взять в свои руки.  Конечно, в присутствии мамы почувствовать себя полным хозяином в нашем доме было трудно – их мнения о том,  как сделать лучше,  не совпадали. Понимая и его, и маму,  я ничего не могла изменить, но становилась причиной ссор как с мамой, так и с Валерой. Я снова начала впадать в жуткие истерические состояния,  во многом похожие на те, что у меня были с Толиком, мучилась  от сознания собственной  вины и неуправляемости и не представляла себе  никакого выхода из ситуации.

Выход на работу после затянувшегося отпуска показался мне отдыхом. Открыв  свои секретные тетради и книги,  к которым,  судя по записям в карточке,  никто за время моего отсутствия не прикасался (такая вот у нас была «живая» тема!), я продолжила моделирование тех же самых задач.  Многих, с кем я начинала работать, за это время уже повысили в окладе, а я  все еще пребывала  в рядовых инженерах. Особой нужности ни  во мне, ни в работах, которые я вела, не чувствовалось. С учетом выхода мамы на пенсию мне надо было как-то решать материальные проблемы. Я начала поиск нового места работы.

В отделе у Валеры дела были не лучше. Через своих знакомых мама замолвила за меня и за Валеру словечко в Метрополитене, где она проработала много лет, и к ней там прекрасно относились. Вопрос с моим трудоустройством долго решался:  видимо, всех пугал мой маленький ребенок! С Валерой оказалось проще: благодаря маминой  рекомендации, его взяли в службу метро на должность старшего инженера с окладом 150 рублей и хорошей ежемесячной премией.

Валера работает в этой службе и по сей день, став там большим начальником, но, почему-то он никогда не вспоминает мою  маму добрым словом,  единственную тогда из всех его друзей, кто помог ему устроиться на хорошее место…

Мне повезло меньше: меня в Метрополитен не взяли – женщины с детьми там не требовались. Я почувствовала себя совсем одинокой. С Валерой, который больше не был моим коллегой,  мы стали видеться очень  редко и все больше  отдалялись  друг от друга.

На день рождения Саши, совпадавшего с днем нашего бракосочетания, мы с Валерой пришли в «худом» мире. Но я собралась с духом, принарядилась и смогла выглядеть веселой и симпатичной. На празднике я вовсю кокетничала с друзьями братьев,  приглашенных в гости. Закончилось это тем, что Петя, лучший друг Валеры, в его отсутствие полез ко мне с поцелуями. Рассерженная на Валеру за его полное невнимание ко мне, я на Петин поцелуй ответила, но ужасно расстроилась. Не за свой дурацкий поступок, а  …за Валеру: хороши же у него друзья, если за его спиной так поступает его самый лучший друг! А ведь Валера был всегда так уверен в Пете!  Чего же стоит тогда их хваленая мужская дружба?!

Освободившись от приставаний захмелевшего друга мужа, я  вернулась к Валере и  пригласила его на танец. К концу вечера мы с ним полностью помирились и ушли домой в хорошем настроении. Я все еще никак не могла разобраться в своем отношении к мужу.

     (продолжение следует)