2-19. Неотвратимые потери

Бабушка все хуже себя чувствовала, ее мучила одышка и сердечные приступы, в наш дом зачастила неотложка. Мы с мамой все время были на нервах, часто ссорились друг с другом,  с болезнью характер бабушки тоже стал  трудным.

Единственной моей отдушиной оставалась группа йоги, куда я снова начала ходить: занятия меня отвлекали и учили принимать жизнь радостно, понимая и принимая неотвратимость ее отдельных сторон. На Новый Год мы в последний раз собрались все впятером за  праздничным столом. После полуночи к нам пришел Саша с  его  очередной девушкой Леной из Иваново: Саша так и не решился жениться на моей Тане, несмотря на поданное ими в ЗАГС заявление.

С Валерой мы постоянно находились в «худом мире»: он не проявлял никакого внимания к семье, жил своими интересами и замыкался в себе. Одной из странных и мало приятных для меня особенностей его характера было почти полное отсутствие у него чувства юмора: я не помню, чтобы он сам, даже в самые лучшие периоды наших отношений, когда-нибудь острил, шутил над чем-либо, к тому же, он плохо понимал  иронию, воспринимая сказанное в шутку буквально. Этим он разительно отличался от менее умного, по сравнению с ним,  Толика.  Валерино отношение к браку, вообще, было излишне прямолинейным и покорным:  он принимал его таким,  как он есть, и не  пытался  что-либо предпринять для изменения или улучшения отношений семье. Это, впрочем, не  мешало ему  всегда действовать по своему усмотрению в делах, которые он считал своими - в собственных увлечениях. Такая позиция чужака в доме всех угнетала: Валера не провоцировал ссор, но и ни в чем и никогда не поступался ради меня или дочери.

28 марта бабушка совсем сдала. Она с трудом передвигалась по квартире и большую часть дня лежала, почти ни на что не реагируя. Вечером снова пришлось вызвать неотложку: не прекращался сердечный приступ.  По реакции врача я поняла,  что ее дела плохи. Врач все еще пыталась вогнать очередную иглу с лекарством в ее вену, а мне хотелось кричать, чтобы она перестала ее мучить хотя бы напоследок! Последние слова, произнесенные бабушкой вполне осознанно и даже спокойно, были: «Ухожу,  ухожу...». Несколькими минутами позже моя бабушка действительно ушла от нас навсегда. Ей совсем недавно исполнилось ровно 80 лет.

Случилось то, что всегда представлялось мне самым страшным событием моей жизни. Возможно, таковым оно и было. Как ни странно, плакала я гораздо меньше, чем обычно, наоборот, все будто бы застыло тогда во мне.  На похоронах нас было совсем мало: мама, мы с Валерой, Саша, Георгий Александрович, и мой отец. Других родственников, да и ее близких друзей, у нас уже не было. Мы не хотели присутствия лишних и случайных людей,  формальных и пустых речей перед посторонними: ни я,  ни мама не понимаем традиции застолий по случаю похорон.

Устав от борьбы с мужем по поводу его единоличного пользования машиной, я  записалась на курсы вождения для получения водительских прав, перед которыми мне пришлось пройти довольно серьезную медицинскую комиссию. Обучение стоило дорого – пришлось накопить сумму, сравнимую с моим месячным окладом. В автошколе собрались одни мужчины,  из 35 человек,  с которыми я училась,  в нашей группе было всего 7 женщин.  Учение давалось мне легко, пока оно было только теоретическим. Приближались дни практики. И тут я вдруг совершила то,  что для меня было совершенно не типично и необъяснимо.  Зримо увидев себя  за рулем автомобиля, я  вдруг  испугалась настолько, что решила уйти, наплевав на затраченные время и деньги.  Я поняла,  что мое желание водить машину легко может закончиться для меня либо тюрьмой  (задавлю кого-нибудь), либо трагедией (попаду в автокатастрофу). И я ушла.

В то время наши взаимоотношения  с Валерой были такими,  что  мои нервы их не выдерживали. Муж не собирался поддерживать меня в моем обучении, помогая осваивать практику вождения (думаю, что он даже не дал бы мне сесть за руль «своего» автомобиля!), а взять на себя даже в отдаленном будущем ответственность за управление  автомобилем, если таковой в нашей семье когда-нибудь появится, у меня не хватило мужества. Я уже четко понимала, что все идет к нашему разводу.

Все мои  друзья  уговаривали  меня хотя бы получить права: денег за курсы уже не вернут, а в жизни любая бумага может пригодиться. С этим я была совершенно согласна – прежде я всегда все начатое доводила до конца и денег на ветер не бросала. А тут все произошло иначе: резко и бесповоротно я ушла с курсов, так ни разу и не сев за руль учебного автомобиля,-  совсем как  глупая и взбалмошная девица, не знающая, куда выбросить свои деньги. Валера только хмыкнул,  узнав о моем решении, но ничего не сказал. Я даже не заметила, как он стал  для меня чужим человеком -  постояльцем дома.

 Окончательный разрыв  в  наших отношениях произошел много позже.   Поводом для него послужил совершеннейший пустяк: сломались ножки секретера, на  который Валера,  помимо основных тяжелых  книжных полок, установил еще и дополнительные - с кассетами, магнитофоном и проигрывателями. Не удивительно, что сломались. Я подсознательно уже давно ненавидела всю эту музыкальную технику, и она мне отомстила.

 К своей музыкальной аппаратуре Валера не подпускал меня с  самого начала нашей семейной жизни: «ты можешь ее испортить!».  Я  не могла даже переписать что-либо, мне нравящееся, с помощью его техники на свой маленький магнитофон более низкого класса: «твои кассеты «грязные» и  могут испортить  мою аппаратуру!». Слышать это всегда  было очень  больно:  к  Валере  постоянно  приходили  его друзья,  которым он записывал и переписывал музыку, а я для перезаписи пластинки с песнями Пугачевой искала на стороне кого-нибудь «попроще», у кого аппаратура была обычная… На мои собственные удовольствия у меня в доме не было ни места, ни времени.  Валерина форма постановки вопроса, хотя и не содержала ни грубых слов, ни повышенных интонаций, была оскорбительна. Муж  убивал меня не грубостью, а своим отношением, а мне не прощал моих эмоциональных, резких слов и несдержанности. Сломавшийся старенький секретер, который помнил меня школьницей и студенткой, оказался последней каплей.  Я  заявила Валере,  что  больше не  позволю ему ставить на него всю эту тяжелую технику, которая для него дороже меня.

Спорить со мной Валера не стал. Он переехал к себе,  забрав с собой его любимый магнитофон. Так фактически закончилась наша общая семейная жизнь, впоследствии   принявшая весьма странную форму. Уговаривать Валеру вернуться я не стала. Количество проблем и неудобств от нашего совместного проживания давно уже перевесило количество семейных радостей. Этот брак двух непьющих и одинаково образованных людей, протекавший без скандалов, оскорблений и взаимных измен – всего того, что обычно становится причиной разрушения семьи – оказался видимостью. Ничто не соединяло нас, даже Маша, которую Валера любил как-то уж очень теоретически. Он  ничем не жертвовал  ради этой любви, ни чем себя для нее не ограничивал.

  Валерин переезд в комнату брата  я  очень переживала, но совсем не так, как наши былые размолвки с Толиком: сознание неотвратимости всего происходящего примиряло меня с нашим разрывом. Я больше не хотела покорно служить тому, что не приносило никакой радости, только ради того, чтобы внешне жить «как все» - иметь приличного и порядочного мужа, отца собственного ребенка. Окружающие вряд ли смогли бы это понять и оправдать, но я и не посвящала их в тонкости наших отношений.

Личная жизнь моих подруг была не лучше. Вероника неожиданно узнала об изменах мужа, которые, как неожиданно оказалось, случались достаточно часто, и планировала развод.  Таня осталась совсем одна - от мужа она ушла, а  Саша не оправдал ее надежд.  Он в очередной раз влюбился - на этот раз в свою троюродную племянницу Ирину, приехавшую к ним погостить из Свердловска, и по неосторожности сделал ее беременной.  Случившееся его испугало:  он приходил ко мне проконсультироваться,  как  уговорить Иру на аборт. Этот «милый», добренький мальчик еще плохо разбирающийся  в физиологических особенностях женского организма, уже успел превратиться в эгоистичного самца, не учитывающего последствия своих поступков.  Брака с Ириной и отец, и Валера  не хотели: приезжая родственница грозила стать хозяйкой всей их собственности. При жизни  Ольга Ивановна подыскивала Сашеньке невесту с собственной квартирой и дачей. Провинциалка Ирина делать аборт, естественно,  отказалась, и теперь на самое ближайшее время  была назначена Сашина свадьба. 

Забегая вперед, скажу, что все опасения Ольги Ивановны по поводу слабости характера Саши в отношении женщин полностью оправдались. Очень скоро на свет появились двоюродные сестренки моей дочери Оля, а потом и  Нина, а Ирина стала не только полноправной хозяйкой их квартиры, дачи, машины и всего имущества, но и выселила Валеру сначала из его родительской квартиры, а потом и с дачи, выделив ему худшую и меньшую часть участка, на котором Валера построил себе отдельный дом. Но все это только маячило в далеком будущем. 

На свадьбу Саши с Ириной я была приглашена в качестве члена семьи: мы с Валерой поддерживали теплые, дружеские отношения, не подкрепляемые с Валериной стороны ни деньгами, ни его конкретными заботами о воспитании дочери. Каждый из нас  жил в своем доме и занимался «своими» делами. Все родственники мужа очень хотели нашего примирения, вернее -  водворения Валеры в нашу квартиру. С приходом в дом Ирины, Саше позарез нужна была отдельная  комната,  которую  теперь снова занял  Валера вместе со своей техникой.

 Валера обращался  со  мной очень ласково и, мне кажется, ждал инициативы с моей стороны. На Сашиной свадьбе, проходившей в их квартире, мы выглядели, как голубки,  не показывая друг  к  другу никаких претензий,  но по окончании празднества  я, пожелав молодым счастья,  отправилась  домой, заметив, что меня провожать не надо- в одном дворе живем! Это оказалось  неприятным сюрпризом для молодоженов и отца, почему-то решивших, что мне больше всего нужно вернуть Валеру в семью. До этого они даже не пытались разобраться в причинах нашего поведения.  Проявлять  инициативу  мне  не хотелось.  Да и ситуация казалась мне  унизительной:  пока Саша не надумал жениться, всех устраивала полная отстраненность Валеры от дочери и от забот о семье. Внучка росла без их участия, невестка работала, себя обеспечивала  и ничего от них не требовала, вот только Валера по вечерам свою музыку включал...

Моя обида не была главной причиной моего поведения. Как говорится, «на обиженных воду возят», было бы за что бороться… В случае возврата мужа я не видела никакой перспективы изменения наших отношений,  а вот неудобств на мою голову  бы  прибавилось. Для интимных отношений мы  с ним и так находили время, для это не было главным. В конце концов, брак не сводится к одному только сексу! Да и в нем я с Валерой никогда до конца не чувствовала себя желанной и единственно необходимой. Все мои эмоции всегда безвозвратно уходили в его рациональную правильность и чисто физические потребности.

 О своих обязанностях по отношению  к  дочери  Валера  вспомнил вновь только по весне,  когда после зимнего перерыва машину вновь поставили на колеса.  Он позвонил маме и предложил ей отвезти нас на  дачу.  На  вопрос мамы,  собирается ли он принимать участие в прочих семейных делах, Валера ответил отрицательно: «Я решил, что мне лучше быть одному». И снова - ни слова о дочери, об интересах которой он практически не думал,  к общению с которой его родные тоже  не стремились:  ни дед,  ни дядя. Валера тоже видел дочь крайне редко – не искал с ней встреч.  Я все больше понимала,  что нас с Машей не любят, что эгоизм этих, в общем-то, хороших и по-своему несчастных людей  превышает мои представления об этом качестве, которого и во мне предостаточно.  Я  едва ли смогу изменить его. Мне не хватало любви к Валере для того, чтобы посвятить всю свою жизнь только служению в упор не замечающего меня мужу, как это делала Ольга Ивановна. Я была другой, может быть, хуже ее, но другой.

Нужно было кардинально менять свою жизнь. Число моих коллег из моей  прежней лаборатории стремительно сокращалось: кто умер, кто вышел на пенсию, кто давно уже перешел в другую организацию. В этих родных мне стенах,  где я так и не сделала ничего выдающегося, я стала чувствовать себя одинокой и не нужной: я не нашла применения ни своим знаниям,  ни своим способностям,  ни желаниям много работать, чувствуя себя полезной.  На  осень я запланировала поиск новой работы,  а пока взяла за свой счет месяц к очередному отпуску, чтобы пожить летом с дочкой и мамой на даче. 

За все это длинное  лето Валера ни разу не приехал к нам - повидать дочку,  и  не предлагал нам денег. В последнем я не нуждалась - на жизнь нам хватало,  но было обидно. Обида и подтолкнула меня на необдуманный поступок - подать на алименты, оставив заявление в Народном суде. Почти сразу же я об этом пожалела: пусть хотя бы формально у Маши будет отец!  Но моя поспешность сработала:  вскоре пришли повестки в суд, и Валера подписал свое согласие на алименты без возражений. И даже мое эмоциональное заявление,  что теперь  ему в нашем доме можно больше не появляться, он принял, как должное. Он и так почти не появлялся, а мои слова только  развязывали ему руки. Валера даже не показал желаний видеться с дочкой, заботиться о ней... «Не хочешь, чтоб я приходил, ладно. Может, я позвоню когда:  ты мне расскажешь,  как она...».

То ли безразличие, то ли черствость, то ли эгоизм? Не знаю. Да я бы на его месте волком бы выла, если бы меня лишили дочери! Его – не лишали, а он  -  хоть  бы  что!  Набычился, взгрустнул - и пошел по своим делам. Хотя, я точно знала - ему плохо!  Почему-то я всегда его понимала и даже жалела, оправдывала для себя всячески…

Мне было паршиво. Я чувствовала себя, находящейся у  самого  подножья высокой горы, с которой я очень долго, медленно и мучительно падала, а теперь падать уже некуда, и не о чем беспокоиться. Что-либо изменяться теперь может только к лучшему.  Вспомнилась фраза Рериха: «Господь строит новый град и, сжигая, творит». Что же ожидало меня впереди?

    (продолжение следует)