Незнакомка

Дина терпеть не могла смотреться в зеркало. Изобретение Джона Пекама вызывало у нее отторжение, объективных причин для которого не существовало, – Дина была славной девочкой, потом симпатичной девушкой.

– Ну посмотри, какая ты красивая, – разворачивала ее к зеркалу мама, примеряя новое платье. Дина тотчас закрывала глаза и энергично мотала головой.

Дело в том, что она не знала человека, глядевшего на нее из хрустального полотна. Он не пугал ее – просто она была с ним незнакома.

По этой причине Дина не пользовалась косметикой – пришлось бы столько времени смотреть в отражающую гладь и раскрашивать чужое лицо.
Она вовсе не хотела изменить форму носа, ушей или губ, как многие ее подруги. Она просто не понимала, почему должна иметь вот такие нос, уши, губы. Конечно, нужно носить хоть какие-то, но почему эти?..

Нелепость усугублялась тем, что внутренним зрением Дина видела облик того, кто был ею. Если бы она умела рисовать, она бы рассказала о себе красками или карандашом. Если бы работала в полиции, то составила фоторобот, извлекая детали поочередно, добиваясь соответствия. Но она занималась с детьми в рядовой городской музыкальной школе. Обладая посредственной исполнительской техникой, Дина оставалась чутким музыкантом и обожала гармонию сфер. Но самое главное – она предугадывала, почти что знала, какая она в звуке, хотя никогда не слышала этого наяву. Различные композиторы – от Гайдна до Хиндемита – подбирались близко к портрету, бывало «тепло», но никогда не «горячо», – не хватало обертонов, структурных кирпичиков.

Импровизируя на пианино, часами варьируя тоники–доминанты–субдоминанты, Дина пыталась извлечь образ, сделать его осязаемым. Но получаемые колебательные движения частиц в виде звукоряда никогда не совпадали с волнами внутри.
Так она и жила с разными лицами, одним – на каждый день для всех, другим – собственным, невидимым, вечным. Особенно по этому поводу не переживая – мало ли у людей более мучительных страхов, чем спектрофобия.

Приближался ее юбилей. Дине исполнялось 40 лет. На домашние посиделки были приглашены родные, друзья, ученики. Дине хотелось сочинить к празднику небольшую легкую пьеску – немного развлечь гостей. Она любила придумывать такие необязательные вещицы. Но за хлопотами все никак не могла выкроить время, чтобы закрыть двери гостиной, настроиться и поиграть созвучиями. И лишь буквально за день до торжества, на закате – самом нелюбимом времени суток, прямо среди рабочего гама, пришли к ней несколько необычных аккордов, наметивших основной мотив. А под утро – в 4.06, отметила она, разбуженная внутренним толчком, – главная тема обросла плотью, добавились побочная и заключительная партии, высветилась нетипичная «сомневающаяся» кода. Соната даже присвоила себе имя: «Ручеек».

Вечер удался – по-дружески уютный, естественно веселый, как сама именинница. Когда разгоряченную треволнениями, раскрасневшуюся от поздравлений Дину попросили сыграть, она чуть было не забыла о новой пьесе. Гости же удивились непривычному для Дины гармоническому ряду – светлому и одновременно трагичному, сочетанию уравновешенности и динамичности. Простота была волнующей и многослойной. Дина сняла ногу с педали и опустила руки на бедра. Под нестройные хлопки пришло понимание: то самое изнутри проложило себе дорогу. Она кажется обрела лицо. Да, именно так она выглядит и так звучит в этом мире.

А потом ребята принесли распечатанные фотографии с праздника. На одной из них за фортепьяно сидела женщина. «Это ж Вы, Дина Санна!» – воскликнул ее любимый ученик Федя, поймав ее недоуменный взгляд.

Дина встала и подошла к зеркалу. Отразившаяся сорокалетняя женщина с легкой россыпью морщин была ей знакома. Она звучала как главная партия «Ручейка». Дина вгляделась в отполированную поверхность и подтвердила: «Да, это я».