Батюшка Дон кн. 4 гл. 13

День Победы Григорий Шелехов встретил в захваченном месяц назад Кёнигсберге. В старинном доме, где размещалась санитарная рота, он залечивал полученную при штурме рану. Он заснул рано, но спал профессионально, настроенный на любой выстрел или звук тревоги. Вдруг кругом раздались громкие звуки:
- «Та-та-та» и «бах-бах-бах».
- Что такое? - спросил сонный сосед Сытин.
- Зараз посмотрю…
Он выскочил с автоматом во двор, всё небо было расчерчено светящимися нитями от роя трассирующих пуль. Гудели упругие звуки гавкающих зенитных разрывов, во дворе люди палили в воздух из автоматов и пистолетов, взлетали разноцветные ракеты, выпускаемые из ракетниц.
- Война кончилась! - к нему подбежал паренёк с перевязанной головой. - Мир!.. Немцы капитулировали!
Повсюду звучали восторженные крики:
- Победа!.. Победа! Победа!
- Слава Богу! - облегчённо выдохнул Шелехов.
Он поднял автомат и выстрелил обойму в ночную вышину. Такова была реакция красноармейцев на получение из Берлина сообщения о подписании немцами акта о безоговорочной капитуляции. Спать больше никто не хотел.
- Сообразим на троих?! - предложил пехотный лейтенант.
- Святое дело выпить в такой день! - согласились все обитатели палаты.
Праздновать раненые сели за импровизированный стол в мрачном подвале. Обожжённый танкист, двое на костылях и Григорий, перевязанный от плеча до плеча стягивающими бинтами. Конечно, если бы собеседники были более подвижны, то обязательно отправились бы в город, выпить с весёлыми от счастья советскими солдатами.
- На костылях далеко не уйдёшь! - с горечью сказал артиллерист по фамилии Сытин. - Не повезло нам, в самом конце войны ранения получили…
- Некоторым не повезло больше! - возразил Григорий. 
Несмотря на периодическое ворчание раненых в их подвале тоже царило веселье. Накануне друзья прислали с передовой большую флягу немецкого шнапса, и они распивали его в компании с доктором Шебалиным, мужчиной лет сорока пяти, большим грузным, килограмм на сто весом.
- Давайте товарищи выпьем за великую Победу! - высокопарно предложил он.
- Всё-таки мы одолели немца! - охнул после выпитого Сытин. - Никто не верил, но мы справились.
- Вопреки, а не благодаря… - вставил Шелехов.
- Точно! - охотно согласился танкист. - Бардака было много, но и воинской выдумки хватало. Помню, на подходе к Мелитополю произошёл бой. Нашей танковой бригаде был придан кавалерийский полк. Сначала кавалеристы пошли в атаку в конном строю, но немцы прицельным огнём их быстро завернули. Потом пошли танки, и нарвались на немецкие 88-м орудия, три танка сожгли за минуту. Тогда наш комбриг приказал выстроить в линию все танки, автомашины, мотоциклы, всё что есть, вплоть до полевых кухонь, кавалеристы тоже выстроились в одну линию.
- Своего рода психическая атака… 
- Верно, - кивнул он головой. - Когда немцы увидели цепь, от края до края, то не выдержали подобной демонстрации и без боя бежали из села, бросив орудия и машины. Мне там достался трофей - мотоцикл «цундап» с коляской, который служил верой и правдой, пока не сгорел от бомбы. 
- А правда, что этот «цундап» проходит по любой грязи лучше, чем американский «виллис»? - поинтересовался Сытин.
- Не то слово…
Собеседники снова выпили и плотно закусили заокеанскими продуктами. Потом закурили пахучие американские сигареты.
- Последняя битва в войне самая решающая! - неожиданно сказал лейтенант. - А Берлин мы лихо взяли.
- Без победы под Москвой мы бы здесь не сидели… 
- От Сталинграда война повернула на Запад! - тихо произнёс Григорий.
- Я там не был, - признался доктор, - но говорили, что там был ад.
- Победа в войне сводится к выигрышу одного сражения… - задумчиво сказал Шелехов. - Победа в отдельной битве часто зависит от доблести одного человека.
- Получается, что мы в Сталинграде победили благодаря одному солдату? - засмеялся Сытин.
- Да.
- И ты знаешь кто это?
- Мой погибший сын Михаил! - серьёзно ответил Григорий.
- Ну, ты даёшь…
Собутыльники засмеялись и снова выпили за Победу. По мере опьянения они завели обычные застольные разговоры. 
- Когда-то я был сельским врачом, - пожаловался пьяненький Шабалин, - а теперь стал майором медицинской службы. 
- Радоваться надо! - икнув, сказал Сытин. - Всё ж была не передовая.
- Не скажи! - доктор помахал указательным пальцем перед носом собеседника. - У нас иногда такое случается…
На улице в честь великого праздника палили из всех видов оружия. От близких выстрелов дрожала земля, и песок сыпался с потолка. Военные были привычны к этому, и ничего не замечали, но доктор вздрагивал, вжимая голову в плечи. 
- А как сюда попали? - спросил танкист для поддержания беседы.
- Мне надо было добраться до КП батальона, - начал рассказ, заметно охмелевший лейтенант. - Со мной пошёл сержант, наблюдатель. Выждав момент, делаем бросок: я первый, он чуть следом за мной. И тут снова нас накрыли снаряды. Я успел допрыгнуть в траншею, правда, ногу сломал, оглянулся - моего спутника не было, будто он испарился!   
Усердно закусывающий артиллерист встрепенулся:
- При попадании снаряда в человека он исчезает, испаряется при страшной температуре взрыва.
- Таких погибших военная бюрократия называет без вести пропавшими… - мрачно сказал Шелехов. - А значит, вдова и дети не будут получать пенсию по потере кормильца.
Руки доктора заметно задрожали. Поэтому Григорий налил всем шнапса и сказал:
- Энто последняя бутылка, а денег штоб купить ишо, больше нет.
- К концу коллективной пьянки финансовые возможности участников выравниваются! - засмеялся Шабалин.
Лейтенант тут же перевёл разговор на научную тему.
- Доктор, а что такое иммунитет? - поинтересовался он.
Военврач очень доходчиво объяснил слушателям:
- Если вы имели впятером одну немку, и четверо из вас заразилась, а пятый остался здоров, это и есть иммунитет…
Научную лекцию прервал заглянувший в подвал рябой санитар, который крикнул:
- Доктор! Быстро в перевязочную!
- Чего тебе?
- Там привезли два «живота»!
- Так война кончилась…
- Война кончилась, а жертвы остались!
- Как их угораздило? - удивился Шелехов.
- Кто-то на радостях выпустил очередь не вверх, а в бок…
«Животами» медики называли раненых в брюшную полость. Обычно в санроте лечили только легко раненных, а остальных отправляли дальше, в более приспособленные для операций условия. Но теперь в разгар празднования найти транспорт не представлялось возможным, и командир медсанроты приказал оперировать Шабалину.
- Я никогда не делал подобных операций! - попытался отказаться он. - Да и выпил…
- Всегда что-то делаешь в первый раз…
Руки доктора задрожали ещё сильней, чем раньше.
- У себя в селе я принимал роды, лечил расстройства желудка, простуды, переломы и вывихи, - заикаясь от волнения, объяснил он, - а тут лапаротомия!
- А что это такое? - поинтересовался Сытин.
- Вскрытие брюшной полости.
Стены перевязочной поспешно обтягивали чистыми простынями и кипятили инструменты, весь персонал был взволнован. Операция прошла неудачно. На следующий день Григорий с товарищами вырыл в прусской земле могилу для какого-то незнакомого лейтенанта Ваулина. Он никогда не узнал, что случайно похоронил человека, когда-то спасшего от смерти его среднего сына Сергея.

***
Кормили немецких военнопленных камсой, половина разворовывалась охраной. Четыре немца попытались убежать от унизительной жизни.
- Их поймали и вернули в лагерь, - сообщил через пару дней Бабель.
Утром советский офицер построил взволнованных пленных. Им раздали в руки палки и приказали «пропустить сквозь строй» четвёрку беглецов.
- Nein! - гордые арийцы отказались бить своих товарищей.
- Тогда я сам! - начальник охраны ударил беглеца. - Это вам за Катю! 
Постепенно все привыкли к своеобразной жизни в плену. Ежедневно ровно в шесть часов кричали подъём. После бежали к умывальникам. На высоте приблизительно полтора метра начинался жестяной водосток, смонтированный на деревянной опоре. Вода спускалась на уровень живота.
- Очевидно, русские сами редко умываются! - едко заметил офицер.
Верхний резервуар наполнялся водой. Для мытья нужно было повернуть вентиль, после чего вода лилась или капала на голову и верхнюю часть тела.
- Варвары! - буркнул Бабель. - Но они победили нас… 
- Поэтому и победили, пока мы чистили зубы, они обходили с тыла!
В семь часов подневольные работники пошли на лесоповал в бесконечные берёзовые леса, окружавшие лагерь.
- Я не могу припомнить, чтобы мне пришлось валить какое-то другое дерево, кроме берёзы! - весело сказал Милов.
На месте их ждали гражданские вольнонаёмные надзиратели. Они распределяли инструмент: пилы и плотницкие топоры. Создавались группы по три человека, двое пленных валили дерево, третий собирал листву и ненужные ветки в одну кучу, а затем сжигал.
- В особенности, - учил Ганс, - при влажной погоде это искусством…
У каждого военнопленного была зажигалка и ложка. Норма состояла из двух кубометров срубленного дерева, сложенного в штабеля. Обрубок в два метра длиной и минимум десять сантиметров в диаметре.
- С таким примитивным орудием как тупые пилы и топоры, - ругался измученный Бабель, - едва ли можно выполнить такую норму.
- У русских оружие хорошее, - пошутил Милов, - инструменты плохие.
В обед работа прерывалась на полчаса. Выдавали водянистый капустный суп и кусок хлеба.
- Впрочем, довольно хорошего на вкус, - отмечали пленные.
Кому удавалось выполнить норму, получали вечером дополнительно к рациону, состоявшему из двухсот граммов влажного хлеба, столовой ложки сахара и жмени табака, ещё и кашу прямо на крышку кастрюли.
- Одно успокаивает, - заметил Иоганн. - Питание охранников не лучше.
Зима оказалась тяжёлой. Пленные, стремясь сохранить ускользающее тепло, затыкали в одежду и сапоги комки ваты. Валили деревья и складывали их в штабели, пока температура не опускалась ниже двадцати градусов мороза. Если становилось холоднее, все пленные оставались в лагере.
- Лучше бы морозы никогда не прекращались… - сказал дрожащий Ганс.
- Как по мне, - сказал Майер, - здесь никогда не бывает тёплых дней…
Два раза в месяц всех будили ночью. Они вставали с соломенных матрацев и ехали на американском грузовике к станции, до которой было десять километров. Там лежали огромные штабеля заготовленного ими леса.
- Дерево должно было быть загружено в закрытые товарные вагоны и отправлено в Тушино под Москвой! - скомандовал старший конвоир.
Горы леса внушали пленным состояние подавленности и ужаса. Немцы должны были привести эти рукотворные горы в движение.
- На погрузку уйдёт целая неделя, - угрюмо предположил Бабель.
Погрузили эшелон за ночь. В следующие разы дело шло быстрее.
- Сколько мы ещё продержимся? - гадал после очередной погрузки уставший Майер. - Как долго это ещё продлится? Пока не умрём…
В сочельник 1945 года их погнали на станцию. Ночные часы впервые показались Иоганну сплошным кошмаром. Работа была утомительной. Чтобы подогнать медленно двигавшихся работников охранник закричал:
- Шевелитесь быстрее! Вагоны должны быть полностью загружены.
Разбившись по два человека, пленные носили на плечах двухметровые стволы дерева до грузового вагона, задвигали их в открытые двери. Два особо крепких военнопленных складывали дерево внутри в высокие штабели.
- Не укладывайте брёвна чересчур аккуратно, нам важно просто заполнить, чёртов эшелон целиком. - Бабель шипел на особо педантичных.
- Тогда состав будет перевозить воздух! - не понимал Милов.
Погрузочную площадку освещал маломощный прожектор на высоком столбе. Тени от стволов деревьев и копошащиеся военнопленные виделись Майеру, словно фантастические бескрылые существа. Когда на землю упали первые лучи солнца, они пошли назад в лагерь.
- Хорошо, что следующий день выходной… - устало сказал Ганс.
Мороз был крепок, после работы не завелись замёрзшие моторы нежных иностранных грузовиков. Полная луна освещала чужую равнодушную землю. Группа из пятидесяти пленных плелась в лагерь, слепо спотыкаясь о подлые ледяные торосы. Люди всё больше отдалялись один от другого. Майер уже не мог различить силуэт идущего впереди товарища.
- Я думаю, что это конец, - безразличный к своей жизни решил он.
Иоганн без сил упал на спину и увидел кроны склонившихся деревьев. Они набросили на объёмные головы хрупкие жемчужные одежды из инея
- В воздухе ничто не шелохнётся! - отметил застывший страдалец. - Тишина и безмолвие… Царство рождественской сказки.
Вокруг него стояли, словно невесты в подвенечных уборах, светлые берёзы. Непоседливый ветер, налетев на них, замер от восторга и утих.
- Если в мире столько красоты, - сказал себе Иоганн, - значит нужно жить, чтобы увидеть это ещё хотя бы раз!
Он с трудом встал и, двигаясь как механический автомат, совсем как в конце своего пребывания в Сталинграде, пошёл по следам ушедших вперёд.
- Я понял, что значит хромать на обе ноги, - почему-то подумал Майер, - это когда ни одна нога по отдельности не выдерживает больше тяжести тела. 
Чудом не отстал от колонны пленных, что означало бы верную смерть.
***
Американские войска первыми вошли в немецкий город, где на принудительных работах давно трудилась Мария Сафонова. После ранения она вернулась в дом бывших хозяев Шуман.
- Из трёх подруг, угнанных вместе со мною из родных Криниц, в живых осталось только я! - призналась она им.
В день официального освобождения Марии велели появиться с вещами в гражданский госпиталь, куда остальных остарбайтеров, призвали работать, так как война ещё не была окончена.
- Просто сменим одних хозяев на других… - сказала она. - Освободителей всегда нужно благодарить!
При госпитале, куда были помещены бывшие заключённые лагерей, и раненные с фронта, была лечебница, в которую определили освобождённых из неволи на работу по уходу за ранеными.
- Война закончена! - ярким майским днём сообщила Маше разбитная Верка Бабак, которая якшалась с американцами.
- Значит, скоро поедем домой... - обрадовалась она.
- Мне сегодня Джон анекдот рассказал, - весело сказала Вера. - Гитлер подошёл в кабинете к своему портрету, висевшему на стене, и задумчиво спросил его: «Что с нами будет после окончания войны?» «Меня снимут, а тебя повесят!» - ответил ему портрет.
Пока лидеры вовлечённых в войну сторон съезжались на подписание всех официальных документов о капитуляции Германии, жизнь Марии, да и вообще городка Биелефильда, особо не изменилась. Когда все бумаги были подписаны и решения утверждены, началось распределение бывший заключённых в фильтрационные лагеря для отправки по своим странам.
- Да ерунда! - отмахивалась Сафонова от предостережений хозяев.
- Ты подумай, - предупредила её фрау Шуман, - лучше остаться здесь...
Мария также приходила к ним в гости, делилась новостями, к тому времени, она довольно сносно научилась разговаривать по-немецки.
- Быть того не может, что нас обвинят… - отмахнулась девушка. - Не по своей же воле мы здеся оказались!   
Герр Шуман прослышал о плохом отношении к бывшим узникам в советских фильтрационных лагерях и пытался образумить воспитанницу. Но Мария не верила:
- Да что вы такое говорите!
- Поверь мне… - убеждал он.
- Что же наши своих же будут и винить в том, в чём они не виноваты?
- Мне говорили…
- Это полный абсурд!
Шуманы всё лето провели в уговорах Маши остаться в Германии с ними:
- Мария, ты для нас как дочь, останься с нами.
- Я хочу вернуться! - отрезала Мария.
- Возьми хотя бы от нас вещей на память, - предложила бывшая хозяйка.
- С превеликим удовольствием!
Вскоре она официально закончила работу в качестве сиделки в госпитале и села на проходящий поезд, доставивший её в фильтрационный лагерь. Багаж составляли объёмные баулы с платьями, верхней одеждой и обувью.
- Ты что, с заработков едешь? - с подозрение спросили худые спутницы.
Маша тащила с собой эмалированное ведро и блестящий медный таз.
- Хозяева подарили! - односложно отвечала она, испытывая одни неприятности от щедрых подарков.
За вещами приходилось следить, не смыкая глаз, народ в пересыльном лагере собрался разный. Там они прожила почти четыре месяца, и всё время их мучили вопросами въедливые «особисты»:
- Почему выехали из Советского Союза?
- Угнали! - отвечала Мария.
- Почему работали на немцев?
- Заставили.
- Почему не предприняли попытку к побегу?
- Куда бежать? - удивлялась девушка. - Кругом Германия.
- Почему не покончили с жизнью, - настаивали они, - а сдались врагам?
На такой вопрос ни у кого не было ответов. Но появился страх и обида за непонимание в том, какой ад они пережили в концлагерях.
- Будто мы не такие же советские люди! - думала она, когда выходила в город и смотрела на гулявших по улицам военнослужащих. 
После капитуляции Германии советские солдаты успели перестроиться на мирный лад. Мужчины пили всё, что горело и ухлёстывали за женщинами. Девочки из всех сил набросились на дармовое заграничное барахло.
- Форму носить надоело, а кругом такие красивые вещи! - хвастались военнослужащие женского пола. - Дома таких не будет…
Знакомые связистки надели яркие платья, туфельки на высоких каблуках и счастливые, сияющие пошли по улице. Навстречу шла группа пьяных солдат, которые начали кричать:
- Ага!.. Фравы! Пошли с нами! 
- Да мы русские, свои, ай!.. Ай! - завизжали девчонки.
- А нам начхать! - красноармейцы утащили их в кусты.
Однажды Мария дремала на нарах, сквозь вату сна прорвался вопрос:
- Кто-то знает Марию Сафонову из Криниц?
Виновница интереса приподнялась на локтях и недовольно спросила:
- Кому я там понадобилась?
К ней на второй ярус деревянных нар поднялась хрупкая симпатичная девушка, лет семнадцати на вид и смущённо сказала:
- Я знакомая твоего брата Николая. Меня зовут Саша Шелехова.
- Где ты его видела? - вскочила Сафонова.
- Он освобождал меня из концлагеря…
Девушки быстро подружились. Санька подробно рассказала ей свою незавидную историю. Маша свою. Они настолько сблизились, что почти всё время проводили вместе.
- Глупая ты Сашка, - укоряла подругу спустя месяц более опытная Сафонова, - завела бы себе «мужа» и не парилась бы…
- Как можно! - ужасалась Саша и сильно краснела.
Дело в том, что пересыльный лагерь, куда они попали, оказался смешанного типа. Изголодавшие за много лет от женского общества молодые мужчины не давали прохода девушкам.
- Немцы за этим делом строго следили, - вздохнула Саша, - а нашим всё равно… У них был во всём порядок! 
Организованные группы бывших работников похищали зазевавшихся девушек и затащив в свой барак коллективно насиловали всю ночь. Особенно свирепствовали выходцы из азиатских республик.
- Я вот даю Андрею, и он меня от всех защищает! - похвасталась Машка.
Спастись от приставаний можно было одним способом. Парень и девушка объявляли об отношениях и становились временными мужем и женой. Сафонова нашла кареглазого Андрея и мечтала увезти его на родину.
- Я так делать не буду, - отрезала Сашка и покраснела.
- Ну и дура! - возмутилась Маша.
Шелехова не могла признаться подруге, что не потеряла девственность. В начале осени поздно возвращалась с очередного допроса. Внезапно ей набросили на голову мешок из-под муки и потащили. Сопротивлялась, но ничего не смогла сделать с десятком жадных сильных рук.
- Мамочка! - шептала она на протяжении этой бесконечной ночи.
Утром парни, которые даже не говорили по-русски, выбросили её за дверь барака и она, шатаясь, еле добралась до своего места.
- Господи! - крикнула при виде её Мария.
Она сразу всё поняла и принялась хлопотать над измождённой подругой.
- Они же советские люди, - заплакала Саша. - Как так можно?
- Нашла советских…
Вскоре Александра, к своему ужасу, поняла, что забеременела.
- Что мне делать? - спрашивала она совета у опытной Сафоновой.
- Поехали со мной в деревню, - предложила она.
Её быстроглазый Андрей успешно нашёл новую «жену».
- Что я у вас делать буду?
- То же что и все, - парировала Сафонова, - работать в колхозе… 
- А ребёнок? Вдруг получится узкоглазым, соседи засмеют.
- Скажем, что у тебя муж был казахом…
Шелехова заплакала, Мария гладила её по спине и уговаривала:
- Ну, кому ты в Донбассе нужна?.. Матери нет, отец пропал. А у нас в деревне тебе завсегда помогут.
- Думаешь, они не будут ругать тебя?
- Да ты что, - засмеялась Мария и сообщила: - У нас знаешь, какая большая семья?.. Один или два человека особой роли не сыграют.
Александра неохотно согласилась. Осенью 1945 года подруги сошли на полуразрушенной станции Унеча, откуда Мария была угнана три года назад. 
 
 
 
продолжение http://proza.ru/2013/01/26/53