Только факты

Случайно включенный телевизор поведал страшную историю.
Ещё, не уразумев, о чём речь, я понял, что точка кипения собравшихся на передачу достигает предела. Но ведущий ловко увёл всех на рекламу. Ведущий своё дело «знал туго» и свою выгоду соблюдал неукоснительно. Наконец понял я, о чём говорили все эти «тёти и дяди, и дяди и тёти».
Побудил этих тётей и дядей, а среди них были «заслуженные» и не заслуженные, и учителя, и депутаты, и психологи, и юристы, так вот привёл их в негодование ребёнок школьного или дошкольного возраста.
Ребёнок увлёкся компьютером. Увлёкся настолько, что уже ничего вокруг не видел и уж точно не понимал, что от него хотят «эти взрослые» (родители). «Эти взрослые» (родители), естественно, хотели ему «только добра». 
Упрямство ребёнка раздражало родителя. Родитель (придя с работы) взбеленился от такого непонимания собственного дитя, схватил нож (!) и … обрезал провода «зло приносящего прибора». Реакция ребёнка на такое варварство была мгновенна и, думается мне, абсолютно безрассудна. Ребёнок подхватил тот же нож и ткнул этим же ножом папашу в бок. Папаша скончался.
      И вот теперь все собравшиеся ужаснувшись и негодуя, порывались «осудить поступок». Но, вовремя спохватывались. Осуждать малолетку как – то не получается. И все  начинали говорить о том, что вот, когда «он вырастит и осознает». Сплошные эмоции.
Первое, что я подумал – кто допустил вытаскивать на такое судилище мальчонку?
И второе. Если так хотят осудить этот «ужасный поступок», почему никто не задался вопросом – кто первым схватился за нож?
И никто не сказал вслух ту мысль, что когда «ребёнок вырастит и осознает» то некому будет ни перед кем извиняться, просить прощения.
Впрочем, говорили о «факте случившегося», даже не пытаясь затронуть причины, приведшие к трагедии.
Чистой воды – говорильня. Казалось, что говорившие, перебивая друг друга, старались отвести от себя подобную беду.
Время от времени оператор показывал «предмет обсуждения». Мальчик походил на совёнка, выпавшего в ветряную погоду из гнезда.



Говорят, что всё познается в сравнении, или на аналогичных примерах. Говорят, чтобы понять настоящее следует обратиться к прошлому, говорят, что – не скромно приводить в пример себя. Мне представляется, что здесь имеет значение возраст. Когда младенец плачет – он зовёт на помощь. Когда юноша говорит «Я» он старается обратить  на себя внимание (скромно, или не скромно). Когда взрослый человек рассказывает о пережитом, то часто бывает, что говорит он о себе, как бы в третьем лице. 
Итак, 1944 год. Мы живём на Камчатке. Я иду в школу, в первый класс! Для меня школа – праздник.
Два слова о том времени.   

Осень, Камчатка, на всей земле Война. Первое полугодие я заканчивал на Камчатке, а первый класс закончил во Владивостоке в 45 году. В Победном 1945!




Там же и тогда же я узнаю, что учебники должны быть не только у учительницы, но и у каждого ученика!
В школу я бежал с листком в кармане. Из книги вырывался первый чистый лист «форзац», линовался по линейке карандашом. Это было мое первое школьное пособие.
Где – то к Ноябрьским Праздникам пришел с материка теплоход («Владимир Ленин») и много чего привёз.
Старшеклассникам выдали по целой тетради, а первоклашкам по половине. И ещё ручки (ф – ка «Киров Кутша»), и перо «Пионер».
И вот я пыхчу и потею от усердия. Я старательно пишу цифру «2», почему – то решив, что чем больше я накручу завитков у этой цифры – тем будет лучше. Я уже протёр первую страницу и перешел ко второй. Но я уклоняюсь в сторону.
Я так усердствовал, что пересел на первую парту, чтобы мне никто не мешал. Мне не повезло с соседом. Его посадили за первую парту, чтобы он не мешал классу.
Он стал мешать мне. Он развлекался. Подталкивал, дергал за рукав. И в какой – то момент … . Впрочем, я не берусь даже определять, что со мной случилось в тот момент. Я со злостью отмахнулся от него правой рукой. Но в руке была зажата ручка с пером, превратившаяся  в нож. Я мог попасть ему в лицо, мог выбить глаз. Каким – то образом он успел вскинуть руки, и перо воткнулось ему в тыльную часть левой руки и там сломалось.
Закапала кровь, раздался вопль, началась кутерьма. Раненого повели в «санитарную комнату». Прибежал директор. Уборщица мокрой тряпкой затирала кровь.
О директоре школы следует сказать отдельно. Директора, как мне казалось, все боялись. Он был одноглаз, громогласен и казался огромным. Говорили, что глаз он потерял на войне.
Директор стоял, не произнося ни слова, и в упор смотрел на меня. Плечи у него опустились. Я продолжал сидеть, и набычившись, поглядывал на директора. На близком расстоянии он не казался мне таким огромным. В это время вернулся раненый, неся напоказ забинтованную культю (на которую ушла целая пачка ваты) и, распространяя запах йода, всем своим видом старался вызвать жалость к себе.
Скажу сразу: – «мне ничего не было»! В классе ко мне стали приглядываться с большим вниманием. Это обычно чувствуется.
Но более всего я думал о том, что «директор ничего не сказал»!
Взрослея, я стал понимать, как мне представляется, «поведение директора».
Он, директор, знал, что после окончания школы, уже весной, его учеников «ждёт война».
В первом классе учительницы «менялись каждый месяц». В классе было человек сорок, и среди них трое (!) третьегодников (!), то есть эти трое в первом классе «сидели» уже третий год!  И кого – то уже ждала тюрьма.
Что он думал, молча, глядя на меня? Того я не узнаю.
Но я часто вспоминаю эту сцену.
Я согласен, что поступок мой из разряда диких, но ни «осознания вины», ни, тем более раскаяния  не испытываю.   
Я помню вспышку ярости, я уверен, что «справедливость» была на моей стороне,
и – вот это ощущение – «мне  мешали».

2013 год.