Легкое дежурство

Первый час ночи. Третья кружка сладкого, густого кофе. И Устинова, и Караван историй прочитаны. Как же долго тянется  время, когда никто не поступает в ОКБ по экстренным показаниям. И мысли разные в голове роятся, воспоминания, чуть ли не из детства. Старею, наверное, подумала Инна. Она же Инна Николаевна Новикова, зав. отделением интенсивной терапии областной клинической больницы, сегодняшний дежурный доктор. Милые, интеллигентные  коллеги звали ее «ИНН» или «Антистеплер». Первое – аббревиатура от ФИО,  второе осталось от времени, когда она носила брекеты. Вот, кстати, про брекеты тоже отдельная история. Как тут не обратить внимание на взрослую, почти сорокалетнюю тетю с детской приспособой на зубах. Разговоров не только по отделению, но и всей ОКБ было. Сначала она терпеливо объясняла, что это «не для витрины», а ортодонт прописал по показаниям. Потом устало объясняла, что целоваться(и не только), конечно, неудобно, но возможно, и Новиков от ее брекетов не страдает, а даже наоборот заинтересовался новыми технологиями. А после того, как Федя Дун, ординатор отделения, попросил у коллеги антистеплер, и тот его отправил за помощью к Новиковой (она, дескать, своими железными зубами тебе все раскрепит), так Инна, антистеплером и стала. А  вообще, брекеты, наверное, это так, повод. Зуб у нее, читай характер, действительно железный.Но и человечный одновременно. И подчиненные, гады, этой человечностью и добротой начальника нещадно пользуются.
Ладно, вечерний обход завершен, листы назначений подписаны, персонал озадачен. Заснуть попробовать? Инна побрела в ординаторскую. В закутке, на «ночном» диванчике устроилась поудобнее, несколько раз кликнула  на кнопку переключения программ пульта от телевизора. Смотреть нечего. Убавила громкость – пусть будет фоном, под его бормотание и мигание засыпается хорошо.  И телевизор, и она работают в этом отделении больше десяти лет. Почти одиннадцать. Сколько хорошего и тяжелого случилось за эти годы. Да уж, на спокойных дежурствах всегда одолевают воспоминания. И философские размышления в голову лезут. А ведь она была уверена, что врачом не будет никогда.

Выбор профессии

Неее, только не врачом. Сколько можно? Достаточно брата, - врача в третьем поколении, гордости семьи, хирурга от бога и любимого ученика профессора Уткина. В семье были врачами все – дедушки, бабушки, мама и папа, брат и его жена. И окружение семьи, конечно же, было тоже медицинским. Она очень любила этих людей. Но себя считала не готовой к этой профессии морально. Потому что с детских лет видела, КАК отдаются лечебному делу родные, какие консилиумы спонтанно возникают в маленькой домашней кухне и сколько благодарных пациентов присылают поздравительные  открытки к праздникам, фото своих детей и краткое содержание клинических анализов своих родственников. И бесконечные звонки от знакомых с просьбой проконсультировать, пристроить, спасти и т.д. Одно слово - династия. И одно словосочетание – всегда на посту. Если заканчивается дежурство в больнице, то его с успехом можно продолжить на дому. Телефон не отключался никогда, в помощи не было отказано никому. Но не это хроническое самопожертвование пугало ее. Пугало то, что врач, а особенно хирург, каждый день обязан  принимать решения. Решения, от которых зависит жизнь и здоровье человека. Она не считала себя способной принимать решения. Она была поздним ребенком, с рождения относилась к группе ЧБД (часто болеющие дети), а значит, подвергалась постоянной опеке и пристальному вниманию со стороны всех родственников и их медицинского окружения. Ее Ростили (да-да, именно с большой буквы) и холили, образовали и любили со всей  мочи. Вырваться из-под этой опеки ей пришло в голову только один раз, в период так называемого переходного возраста. Точнее на его исходе, в 15 лет. Родители боялись отпустить ее в молодежный лагерь и она добилась поездки закатив им жуткую истерику. Ну съездила. Всем стало понятно, что она не совсем ботаник и вполне может существовать без нянек. Ей стало понятно, что лишаться опеки и заботы совсем ей не сильно хочется. Но о своем намерении семейную традицию не продолжать и решении поступать в университет на филологический факультет объявила спокойно и уверенно. Родители не то что бы поддержали, но препятствий чинить не стали. И вместе с подругой, Маринкой Шустовой, одноклассницей и соратницей по учебе в музыкальной школе, они поступили на подготовительные курсы в университете, радостно готовясь стать филологами (а может и журналистами в будущем, чем черт не шутит?)
Надо сказать, что любовь к Слову передалась ей от отца. Он вообще человек неординарный, очень образованный и разносторонне развитый. Многогранный как стакан, так сказать. Кстати, любовью к стакану тоже грешил, но, в отличие от некоторых коллег лица и памяти не терял. В 17 лет, после распределения из фельдшерского училища, приехал работать в сибирский поселок, в ФАП (фельдшерско-акушерский пункт). К ФАПу было прикреплено 8 деревень в радиусе 12 км. И тайга вокруг. И болото. И рыси с медведями. И чтобы сделать прививки летом – нужно идти пешком через болото с ружьем на плече, потому что ездить можно только по зимнику, когда все топи промерзнут. Вот так, в 17 лет папа стал принимать роды, оперировать аппендициты и ущемленные грыжи. Потом был лечебный факультет, аспирантура и женитьба на маме. Да, еще была высшая партийная школа марксизма-ленинизма, нынешний МБА, можно сказать. Но который по идейной составляющей сильно проигрывает, конечно, потому как кроме коммерческой выгоды вообще ничего не пропагандирует. После папиных нотаций и размышлений о системе жизненных ценностей любой тренинг по противостоянию манипуляциям или NLP-технологиях может показаться детским лепетом на лужайке. Ну, школа - школой, а силу личности со счетов тоже  справедливо сбрасывать не будем. А папа, несомненно, личность с большой буквы.
Еще у отца был красивый баритон, изумительный слух и свое мнение по поводу  произведений искусства. Он томами цитировал Есенина, Лермонтова, Пастернака, Цветаеву и Шекспира. Сам баловался рифмоплетством. Но больше всего, с раннего детства,  Инна любила когда отец читает вслух. Даже во взрослом состоянии, в период душевных метаний и морального дискомфорта, лучшим средством от хандры были эти эпизоды: Инна под пледом клубочком на диване, а папа в кресле с книгой. Этот глубокий, хрипловатый от частого и огромного количества сигарет, тембр убаюкивал и настраивал на оптимистический лад одновременно. И жизнь налаживалась. Литературные произведения варьировали от «Вечеров на хуторе близ Диканьки», до работ по гнойной хирургии Воино-Ясенецкого. Такое вот разнообразие..
В конце августа перед девятым классом начались занятия на подготовительных курсах. А в конце сентября случилось событие, которое перевернуло их с Маринкой жизнь. Да и жизнь всей школы. Возвращаясь с картофельных полей, один из автобусов школьной колонны столкнулся с грузовым военным ЗИЛом. Молоденький солдатик уснул за рулем и выехал на встречную полосу. Если бы не опытность водителя автобуса – погибли бы все. Он избежал лобового столкновения, чудом успев свернуть в кювет. ЗИЛ протаранил обшивку заднего левого бока и скомкал ее в страшный гофрированный рулон вместе со стоящими на задней площадке шестиклашками. Не попавшие в рулон посыпались на обочину как яблоки из перевернутой корзинки. Во время столкновения Инна ударилась лбом о впереди стоявшее сидение, и, то ли от удара, то ли от сработавшей защитной реакции время вдруг замедлилось. Даже потом, спустя много лет, эпизоды той аварии проходили у нее перед глазами медленной документальной черно-белой лентой. Вот учителя бегут к лежащим на траве детям: кто то пытается встать сам, кто то лежит без движения. Вот,  физрук с перекошенным от ужаса и боли лицом пытается остановить хоть одну легковушку, спешащую по трассе (почему его все объезжают и никто не останавливается?). Вот приехали машины скорой помощи и милиции. Вот, Валентина Алексеевна несет на руках мальчика (как она смогла его поднять, такого большого?). Валентина в белой водолазке, по которой ниже прижатого к груди ребенка расползается темное страшное пятно. Вот,  прицепив трос к милицейскому УАЗику, распрямляют гофрированный рулон из обшивки автобуса. Из него выпадают дети, сколько Инна не поняла. Вот, всех кто пострадал не сильно (Инну и Маринку тоже) заталкивают в другие автобусы колонны, везут домой. Дома отец машет перед ней пальцем, велит следить за ним взглядом и ощупывает огромную гематому в центре лба. Маринка ночевала у нее, они почти не спали, молчали. И не плакалось.
Утром в школе они узнали, что три ребенка погибли на месте, три в отделении реанимации детской больницы и трое в тяжелом состоянии  находятся там до сих пор. Потом вся школа пережила шесть похорон, несколько судебных разбирательств, смену директора школы и несколько реабилитационных курсов педагогов, на руках выносивших покалеченных детей с места аварии. До нового года всем было не до учебы. Повзрослели. Родители внимательно приглядывались к Инне, чаще, чем обычно интересовались тем,  как она поживает и задумчивость дочери пытались обосновать усталостью от трудной программы предпоследнего школьного года. После нового года напомнили, что на подготовительные курсы надо бы все- таки походить. И занятия музыкой она совсем забросила. Музыка вернулась. А подготовительные…. Да чего туда ходить? У нее и так подготовка отличная…
 Перед самым выпускным вечером она сказала родителям, что вместе с Маринкой поступают в мединститут. На педиатрический факультет.

Дети анестезиолога Орешина

Да, легкие дежурства – легкий путь к воспоминаниям. Ну чисто как старуха рассуждаю, подумала Инна. Громко зазвонил телефон. «Шустова, кто ж еще во втором часу ночи может позвонить»- улыбнулась Инна.
- Интенсивная терапия, слушаю.
- Очень интенсивная?
- Очень интенсивна, Шустова. Что стряслось? Ты опять кому- то нанесла моральную травму не совместимую с жизнью?
- Не, но собираюсь!
- Шустова, ты не пугай меня!
- Не сцы, всего лишь Котька наша ощенилась. Если тебе надо маленького спаниельчика – приходи и выбирай.
- Фув. Хочу сказать, что новость один фиг из разряда «от Шустовой»
Спаниельчик, понимаешь. А вспоминаются другие звонки. Из категории «незабываемые». Ну вот,  опять дилемма: покурить или поплакать. И то, и другое Инна делала очень давно.
Как водится, их с Маринкой  студенческая жизнь протекала очень бурно. Учились они в одной группе, где из 12 студентов было 4 мальчика и 8 девочек. Коллектив собрался, что называется,  очень и очень. И  учится, и праздновать, и делится жизненным опытом, и вместе выкручиваться из передряг было легко и надежно. Все девчонки стали успешными докторами и деятелями медицинской науки. Маринка стала детским окулистом, Инна до декретного работала хирургом гнойно - ожогового отделения детской больницы. Судьба же мальчишек сложилась очень по- разному. У двух из них более чем трагично. Оба остались инвалидами: один по причине неудачного прыжка в речку и перелома шейных позвонков, второй случайно попал в разборку пьяных студентов и ОМОНа в общаге. Один из омоновцев открыл предупредительную стрельбу вверх (это в каменном мешке общежитского коридора то!!) и пуля, отрекошетив от потолка попала в голову Андрюхе, который просто пошел с чайником за водой в туалет. Всем курсом Андрюху ставили на ноги. И это просто чудо, что сейчас он, несмотря на гемипарез и приступы посттравматической эпилепсии, работает на кафедре физиотерапии, преподаватель и отец двух очаровательных детей. Он  всем говорит - , что бы не случилось, - нужно просто жить и верить, что все не зря.
Третий одногруппник является владельцем сети частных клиник и преуспевающим бизнесменом. А четвертый заведует отделением реанимации и анестезиологии в роддоме. Это доктор Орешин. Маринкин муж. И это тот редкий случай в человеческих отношениях, когда стремительно вспыхнувшая страсть переросла в глубокое и нежное чувство, которое никуда и никогда не исчезает. Надо признаться, что Инна, знавшая Маринку с семилетнего возраста, теперь с трудом припоминала ее отдельно от Орешина. Уже давно оба этих образа слились в ее восприятии в единый конгломерат. И, как ей казалось, даже стали сильно походить друг на друга внешне. Хотя более непохожих  внешне людей представить сложно. Маринка маленькая, вечно лохматая, с золотыми кудрями и такими же золотыми глазами, всегда хохочущая и бегущая болтушка с ярко выраженными формами. Женька - квадратный молчун с прямыми жесткими волосами, в  ботанских очках, никак не вяжущихся с атлетическим телосложением. Как он очутился в мединституте,  и почему решил стать детским доктором, у него никто не спрашивал. Решил и решил. Мало ли кто как профессию выбирает, уж кто – кто, а Инна это знала.
Они прожили вместе уже 18 лет, когда Маринка окончательно отчаялась забеременеть. Слезы, анализы, тесты, обследования, операции по ЭКО, снова слезы – бесконечный цикл разочарования. Никто не мог им помочь, потому никто не знал, почему у них нет детей. Оба были здоровы, и иметь детей теоретически могли. Теоретически.
Шустова была пьяна в стельку, рыдала на груди у Инны и кричала, что она бросает Орешина, вернее не бросает,  а дает ему шанс, пока он молод, завести ребенка с другой женщиной и прочую горестную лабуду, когда позвонил Орешин. Инна сказала ему, что с Маринкой сейчас говорить бесполезно – она не в себе. И… почувствовала, что он тоже не в себе. От волнения. Нечеловеческим голосом он попросил ему позвонить, как только та будет способна слышать и говорить. Это очень важно, добавил он. Когда эти природой данные и отобранные алкоголем и тяжелым душевным расстройством способности к ней вернулись, они позвонили Орешину. И тут же поехали к нему в роддом, он дежурил.
Оксане Иванчук было 43 года, это была ее первая беременность. Двойня. Родни и мужа нет. Тяжело протекающая беременность, огромное количество сопутствующей патологии. Как они не бились, но спасти ее не получилось. Она умерла через 2 часа 45  минут после кесарева сечения от тромбоэмболии. Два мальчика были абсолютно здоровы и абсолютно одиноки. Орешин смотрел на два маленьких молчащих, как будто все осознающих,  кулечка с красными физиономиями в детском отделении, и с трудом сдерживая слезы (впервые за 13 – летний стаж работы) размышлял о высшей несправедливости. 
Выкурив три сигареты подряд, он рухнул на диван в ординаторской и забылся тяжелым  сном. Проснулся сам, но от мысли, что должен вспомнить что то очень важное. Вспомнил – ему снилась Маринка с одинаковыми, примерно полугодовалыми пацанами, занимающими все возможные маринкины коленки. Все трое, и дети, и Маринка, судя по лицам, были счастливы… А может она все же есть, эта самая справедливость?
Помогали ему все: сотрудники роддома, администрация города, департамент здравоохранения области, сокурсники, друзья, коллеги. ВСЕ. Только Маринка была не в состоянии ему помогать. Все две недели, пока он занимался оформлением документов на усыновление детей, она тихо скулила в углу дивана их малогабаритной двухкомнатной хрущевки и молилась о том, что бы эти два маленьких существа навсегда поселились в их доме. Хотя, наверное, этим тоже помогала, обращаясь не к Богу, а к небесам, к жизни, к судьбе или еще к чему-то (кому-то), что есть, наверное,  выше нас, человеков.
В день выписки детей из роддома Инна настроилась на тихое (или громкое) умопомешательство Шустовой и приготовилась собирать ее в кучу и помогать как морально, так и физически. Но, подъехав к роддому, она увидела спокойную, слегка бледную Марину, почти коматозного от всего пережитого Орешина и два радостных голубых конверта.
 Господи, или кто там есть, помоги им пожалуйста..
Примерно три месяца спустя, во время очередного Инниного дежурства, так же поздно, как сегодня, ей позвонила Шустова. Дикие рыдания и всхлипывания, а так же нечленораздельные вопли напугали Новикову так, что та, обладая многолетним опытом спасения людей, готова была в хирургическом костюме, по сугробам,  бежать и спасать Шустову. Что кого то надо спасать (скорее всего детей) Инна почти не сомневалась. Собрав волю в кулак и войдя в образ  оператора службы 911, Инна попросила Шустову сначала заткнуться, а потом по пунктам рассказать о том,  что случилось и дома ли Орешин. Сквозь завывания Инна поняла, что Маринка не дома, она возвращается от их же одногрупницы, дежурившей сегодня в гинекологическом отделении и имеет на руках все доказательства того, что она серьезно беременна. И опять зарыдала в голос.
Новикова села на стул и почувствовала, что рожа сама собой расплывается в улыбке и приобретает абсолютно бессмысленно-радостное выражение.
- Чё ж ты ревешь, дура?
- Ыыыы, уже восемь недель почти…
- Ну и прекрасно! Ты себя как чувствуешь, лапушка?
- Ыыыыыы, хреново как никогда, потому и анализы сдавать стала, ... Их двое там!!(громкое всхлипывание и шмыгание носом)
- Ох ё, ну и тоже прекрасно!!! А ты как сама- то едешь?! Одна?? Ночь ведь!
- Не заговаривай мне зубы! Еду я на такси прекрасно! А двойняшки в срок не рождаются, ты же знаешь! Вот и получится, что между нашими детьми разница неправильнаяааааа….
Тут Инна поняла чего она  так убивается. Не, конечно и  эмоционально такое сложно пережить: бац, и то, чего ты ждал в течение почти двух десятков лет само приходит не спросясь, что называется, а еще и старшим детям не объяснишь, почему них у них с младшими 7 месяцев разница. Вот ведь история: получается, что Маринка забеременела в процессе оформления документов на старших детей.
-Слушай, Шустова, ты не истери. Я к тебе завтра приеду и мы поговорим нормально, не по телефону. А сегодня услышь меня, пожалуйста: все равно «добрые» люди, которые расскажут твоим старшим детям историю их появления в вашей семье, обязательно найдутся. Рано или поздно вам придется рассказать им правду. И поверь мне, это - хорошая правда. Этой правдой гордиться можно. И их маму Оксану добрым словом поминать. А ты сейчас думай о том, как это прекрасно, когда ты беременна! Можно над Орешиным куражиться: подай то, сделай се! А он то в курсе??!
- Да. Плачет. Слушай, это мне, наверное, маму на подмогу вызывать надо…
-Обязательно. И меня, и Новикова, и маму Новикова – всех на подмогу!!
Я тоже плачу…
И плакала Инна каждый раз, когда первый год после рождения младших Маринкиных детей приходила к ним в дом. Слезы сами выкатывались из - под век и текли безостановочными теплыми ручьями по щекам.  Дом Орешиным  дали как многодетной семье, в 7 км от города и 5 соток в придачу. Заходишь в комнату, а там дети: два мальчика и две девочки, как разнокалиберные щенки в разные углы на четвереньках расползаются со скоростью звука. В доме грохот, хохот, крик, гром и посреди этого беспредела - Маринка с золотыми кудряшками и выражением лица святой Марии. Того и гляди, нимб среди кудряшек засветится.

Друг мой Лизавета

На встречу по коридору медленно шествовала позавчерашняя «отравленная». И что за манера такая, - чуть сложности в жизни появляются, давай «лечить» их таблетками и запивать большим количеством алкоголя. Слабые они, эти молодые. Усмехнулась. Ну, точно как старушка рассуждать стала. А  так ничего вроде, хоть и слегка зеленоватого оттенка, но ходит уже.
- Мясникова, куда на ночь глядя?
- Спасть не хочется, Инаниколавна, прогуливаюсь.
       Это лицо с тонкой, белой кожей и синими прожилками вен на висках напомнили Инне другую пациентку. Было это пять лет назад, и у Новиковой был кризис пяти лет работы на одном месте. Было ей 37 лет, уже пять с половиной лет она работала в руководителем этого  отделения и серьезно задумывала завязать с медициной совсем.
       Поступила Литман в первом часу ночи, в сопровождении супруга и в тяжелейшем состоянии. После экстренного осмотра и лабораторных исследований стало ясно, что Литман Елизавета Геннадьевна, 35 лет от роду, мать двоих детей и менеджер среднего звена, может покинуть этот мир прямо во время дежурства ИНН от послеабортного сепсиса, осложненного полиорганной недостаточностью. От мужа тяжесть состояния скрывать не стали, назвали, конечно, и причину болезни. На лице его  быстро сменились удивление, боль и отчаяние. «Каковы шансы»,- едва выдавил из себя. И что сказать ему? Что их почти нет?
Они боролись за нее. И Лизавета, несмотря на страшные прогнозы, выжила. На третий день окончательно пришла в себя и попросила телефон. Так и стоит у Инны эта картина перед глазами: зеленая Лиза с катетером в вене правой руки и подключенной к ней капельницей, а в левой телефон. Набирает письма одной рукой, покрываясь испариной и прикрывая глаза от слабости. После улучшения муж к ней приходить перестал, и Инна полагала, что длинные СМС предназначаются ему. Но…Не все так просто оказалось.
Первая любовь накрыла Лизавету во время выпускных экзаменов из школы. С головой. Не спасали  ни экзамены, ни холодный душ, ни бдительность родителей. Она была младшим и поздним ребенком, в которого вкладывали душу, жизненные и материальные ценности. Профессорская дочка, выросшая среди книг, музыки и научных знаменитостей. Артем был другим. Старше на четыре года, после службы в спецназе, окончивший первый курс юрфака. В его жизни никогда не было отца, и всегда были бои по правилам и без правил.  Встретились они случайно, на городском концерте, посвященному юбилею Победы. Она выступала в составе струнного квартета, он обеспечивал порядок в составе охранно-административной группы. Она запала ему в душу с первого взгляда. Она долго присматривалась и пугалась его эмоциональности и взрослости.
Экзамены сдали благополучно,  в Университет Лиза поступила легко. Что может быть дальше? Лето и Любовь.
В их первый раз ничего не вышло.  У него. Он обвинял себя, не понимал, почему так случилось. То ли от огромного, настоящего чувства, то ли от ответственности за первый Елизаветин раз. Она винила себя: либо неопытна, либо не привлекательна. Переживали почти как трагедию и неделю не показывались друг другу на глаза. Но всему суждено было случиться. Очень красиво и очень по-настоящему. Через месяц Лиза переехала в его съемную квартиру и, несмотря на вздохи родителей и тяжелый первый семестр в университете, целых полгода была совершенно счастлива.
А потом к ним в квартиру пришла девушка Настя, с которой Артем учился на курсе. Она была сильно беременна, - скоро в декретный. Отцом ее ребенка был Артем. После фиаско с Елизаветой, на следующий же день он, крепко выпив, пошел в общагу самоутверждаться. Оказалось, что все работает. Он и не вспомнил бы про это, унесенный счастливым ветром настоящей любви. Но Настя пришла к нему, сказала, что аборт не может сделать по медицинским показаниям и эта беременность может быть единственной ее возможностью стать матерью. И вроде бы договорились они, что Артем будет помогать, и ребенка никогда не бросит, но просит ее о молчании. Покрывался липким потом от мысли, что потеряет Лизу. Настя на слово не поверила, решила, что брачные узы есть самый надежный гарант ответственности за ребенка. И пришла к Лизе в отсутствие Артем. Естественно, с сообщением о том, что все это время встречается с Артемом и что она то и является его настоящей любовью и почти законной супругой.
Что чувствует любящее всем сердцем  восемнадцатилетнее существо, когда ей говорят, что ее любимый скоро станет отцом не ее ребенка? Мир переворачивается. И  все  разумные доводы кажутся бессмысленными. Проводив Настю, Лиза собрала вещи и позвонила отцу. Он прилетел ее забрать через 15 минут. Слез не было. На кухонном столе она оставила коробочку с надписью «сюрприз к 23 февраля» и ключи от квартиры.
Расставались они тяжело. Он пытался ей все объяснить, брал штурмом родительскую квартиру. Она как будто не слышала и не видела. Не только его – все вокруг: автоматически училась, ела, общалась с друзьями, играла в струнном квартете. И точно знала, где у человека находится душа. И что она может болеть. Иногда нестерпимо.
Он отступился, на ее прощение больше не надеялся. Женился на Насте и перевелся в другой город. Она больше никогда  его не видела.
Постепенно отошла от потрясения, возвращаясь к жизни и к возможности любить.
Замуж Лиза вышла  на пятом курсе. Ее муж был молодым врачом. Образован, воспитан, наполовину еврей, продолжатель врачебной династии. Она любила его, и родители были страшно рады «удачной партии».  Одного за другим Лиза родила двух замечательных мальчишек и наслаждалась семейной жизнью. Когда младшему было три года, выяснилось, что супруг является счастливым обладателем наследственного заболевания, характерного для национальной принадлежности его матушки. Заболевание протекало хронически и   пожизненно. Могло не проявляться совсем и тихо дремать в организме, а могло спровоцировать  гибель  от элементарного гриппа.  Диагностически было подтверждено, что заболевание передалось обоим детям, клинически же могло проявиться начиная с  подросткового возраста. Лиза рыдала всю ночь и вопрошала небеса и мужа «За что?!». Всю жизнь бояться за детей, приглядываться к ним, с особым смыслом спрашивать, как они себя чувствуют, и замирать от ужаса при получении результатов банальных анализов. «Ты же врач! - кричала она Литману, - Ты же знал, что болен! Как же ты мог скрыть это от меня! Ты не сказал мне, даже когда у нас появился первый сын!». Он рыдал вместе с ней и повторял о том, что любит, что боялся потерять ее. «Совсем как Артем», - подумала Лизавета. Тот тоже боялся сказать правду. Что ж они все такие трусы никчемные?
С тех пор счастливой семейной жизни не стало. Она замкнулась, он испытывал чувство глубокой вины. Пробовали пожить отдельно. Не получалось, потому что была любовь, страсть и любимые дети. Но и ложь с трусостью, вставшие между ними, не покидали дом. Так и мучились. Вместе тесно, - порознь скучно. Она приняла от него огромную жертву – стерилизацию(клипсы на семенные канатики) . Он сказал, что никакая другая семья с другими детьми ему не нужна и Лизе не надо думать о предохранении. В общем, он полностью несет ответственность за своих детей и нее, Лизавету.
А в 34 года она серьезно влюбилась. Это был служебный  роман. Встретились на работе и ничего, как говорится,  не предвещало. Но, чудо современного мира – электронные средства общения, сблизило их. От корпоративной почты быстро отказались, так как она вся насквозь читалась спецами из корпоративной СБ и начальниками заинтересованных подразделений. Не хотели разговоров, так как оба были не свободны. Так и договорились: пусть будет и любовь, и страсть, но без проблем и без огорчений для близких. Они писали друг другу письма в СМС и на домашние электронные адреса. От проникновенно – личных,  с рассказами о детстве и внутренних переживаниях (так писала она) до страстных и откровенно эротичных. Он рассказывал о разводе со своей первой женой и о том, как одинок. Виделись редко, в кафе, и, казалось, говорили совсем не о том. «Душа моя,- думала Лиза, засыпая с телефоном на груди, -  я нашла свою родную душу». Ее не смущало то, что после столь откровенных писем и виртуального секса, он никак не стремился к настоящей физической близости. И что инициатором встреч была всегда она.
И все – таки это случилось. У них было два дня, много  вина и таблетки для предохранения. И кто бы мог подумать, что в 35 лет, проведя с мужчиной неполных два дня и предохраняясь эффективным (судя по рекламе) средством Лиза забеременеет. Судьба, наверное. 
Когда она поняла, что беременна, пришла в ужас. Потому что это точно должен был быть аборт. Абортов в свои 35 лет Лиза никогда не делала. Да и вдруг кто-нибудь узнает? Супруг работал в лечебном учреждении, могла просочиться информация, а он то, с перевязанными канатиками,  точно уже не может быть причиной ее беременности. Но больше всего Лиза боялась за любовника. По слухам, его жена была обладателем собственного бизнеса и крутого характера. Не сносить ему головы, если узнает. Она решилась на медикаментозный ( таблеточный) аборт. Месяц ходила как в тумане, ей было все время плохо. Пока не оказалась в реанимации. Оказывается, она была беременна двойняшками. Один не пожелал расставаться с насиженным местом, и так и остался замершим в матери, являясь для нее  источником смертельной опасности.
   Она писала ему письма из реанимации. Одной рукой, потому что вторая была подключена к системе. Он был на отдыхе с семьей и друзьями. Она писала, обливаясь слезами о том, как ей больно, страшно и стыдно. Он отвечал, что письма получает, но писать в ответ не имеет возможности. К его возвращению она уже выписалась из больницы, и даже ходила на полдня на работу. Он ни о чем не спрашивал, она тему навсегда закрыла. Еще полгода в тумане. Таблетки горстями, два раза в неделю капельница, занятия по лечебной физкультуре в реабилитационном центре. И корочки инвалида второй нерабочей группы. Состояние мужа было близко к умопомешательству. Она сказала просто: «Если можешь простить – прости, не можешь, я уйду, только с детьми дай видеться». Он простил. Потому что знал, что в том, что она была с другим, есть и его вина. И он спасал ее, всей душой желая сделать свою семью такой, какой она была 9 лет назад.
 Еще полгода она писала  письма своему любовнику. И он ей. Иногда. Он делал вид, что ничего не произошло, ее иногда прорывало в гневе и он праведно удивлялся: что с тобой, не в духе? И действительно, что она? Зачем ему знать какие душевные и физические муки она терпит? Сколько платит за лечение и как она пытается добить себя чрезмерной работой или чрезмерным употреблением водки (а ведь даже нюхать нельзя). Что ж делать, сама виновата. В день, когда ей «присвоили» инвалидность, она написала больное письмо. О том, что испытывала к нему редкое чувство, что никому не хотела причинить неудобство и тем более пугать его или портить ему жизнь. Он не ответил. Возможно, даже облегченно вздохнул. И славно, что не он инициатор. А то как то некрасиво бы совсем получилось.
Инна была свидетелем происходящего. По многим  причинам она следила за судьбой своей пациентки. Они стали близки. И Инна иногда выполняла роль психотерапевта и духовника одновременно. И пуская облако дыма в сторону от Лизы, а на сомом деле отворачиваясь, что бы не показать стоявшие в глазах слезы,  говорила назидательным тоном: «…душа моя, бла бла бла… Да с чего взяла ты, что твоя душа нужна ему?! И вообще, ты пойми, что ты чудом осталась жива. С такими диагнозами единицы выживают. И тебе еще на ноги вставать годами! А посмотри, как твой муж о тебе заботиться! Тебя сама судьба тыкает носом и говорит: «Вот кому ты дорога по-настоящему, вот кому нужна и ты сама и твоя душа!». Ты давай, оживай. Теперь ты знаешь, как быстро может все измениться, и как все мы можем вмиг оказаться на краю. Ты теперь жизнь как никогда должна ценить. И эти ваши мужнины нездоровые гены – фигня полная по сравнению с тем, что тебе пришлось вынести. Живите себе спокойно и пейте травяные отвары для профилактики. И не реви, Лиз, жизнь налаживается. А случается это все с тобой, потому что ты любить хочешь. Вот и люби, она же рядом, любовь твоя. Не реви, Лиз, пожалуйста».
 Откуда ей, Инне, было знать, что это за многие годы, накопленные слезы, наконец- то приносящие истинное облегчение измучившейся душе. Слезы, которые иногда предвосхищают появление слабой, но все же надежды.
А несколько дней назад, чета Литман  сообщила ей, что благодаря далеко шагнувшей медицине, они восстановили проходимость одного из канатиков, прошли полное обследование, в том числе  генетическое, и собираются родить дочь.
- Охренели?! Да вам же обоим за сорок! А ты, Лизавета, после такого лечения, вообще как беременность вынашивать будешь?! - Новикова орала не жалея сил и глотки. – Так вы уже или только собираетесь, полоумные?!
Литманы переглянулись и заулыбались. Видимо «уже».  Господи, или кто там есть над нами, помоги им, пожалуйста…
Ну что это за профессия такая. Иногда пациенты, как родственники, даются кем-то свыше, и проходят через всю оставшуюся жизнь. Может быть, это потому, что ты навсегда в ответе за тех, кому подарил вторую жизнь?
Ууу, а это уже гордыня и величие. Ну да ладно, маленько можно. Кстати, после Лизы у Инны ни разу не возникло желание уйти из профессии.
Время три ночи. Надо отбить СМС Новикову о том, что все в порядке, дежурство легкое, и что завтра младшего с английского  она заберет сама. И спать. Вдруг привезут кого, а она вся  в сентиментальных воспоминаниях.
Все - таки не любит она легкие дежурства...