Летние грозы

     Поздний вечер. Над деревней навис свинцовый купол туго набитых влагой ожесточенных туч, толкающихся, как дети, посаженные за один стол перед единственной тарелкой с лакомством, из шаловливой ли вредности, или из жадности, пихают друг дружку, пока на них не прикрикнут родители.
       – И чего они все здесь собрались, тучи-то? Будто бы им на небе тесно! – всплёскивает руками бабушка, горюя об урожае, и без этого дождя залитого водой.
        Я сижу на подоконнике, широком, как у всех домов старой застройки (всё тогда делалось крепко и основательно, хотя и не без предосторожных опасений касательно обещанного светлого будущего). Сижу, поджав ноги, оперевшись локтем о колено и положив голову на кулак. Смотрю в окно, а за стеной – гроза.
        Осторожная и, может быть, немного суеверная бабушка, вспомнив слышанное когда-то предупреждение главы МЧС, пробежала по комнатам, выключая все светильники и таким образом прогоняя живущее в доме электричество, чтобы оно – упаси Бог! – не откликнулось и не позвало внешнее.
        Темные серые краски небосклона, в которые его окрасили надвигающаяся ночь и гроза, казалось, стекли с него вниз, на землю, и, смешавшись с другими – полными жизни, - образовали единое месиво неподдающегося определению цвета. Какой фронт работ для художника, если тот затеет передать непередаваемое, возьмётся за труд, непосильный многим, не обладающим терпением, настойчивостью и, что хуже всего,  талантом или, по крайней мере, - способным выручить мастерством. И какого искусства, аккуратности и въедливой внимательности потребует такая работа.
        Слежу за грозой. Она, верная своему характеру, пронеслась над нами стремительно и уже утихает, уходя на север.  Всё слабее и слабее становятся вспышки ее гнева, а промежутки между ними – продолжительнее.
        - Утихомирилось, - вывела экспертное заключение бабушка, пережившая на своем веку немало гроз; иные из них и поразрушительнее были.
        Шепчет дождь. Недовольные лужи, внимая ему, пузырятся. Сплошной поток катится с лестницы на второй этаж, превращая ее в водяную горку из аквапарка. Да что там - весь двор и стал этим самым аквапарком. Только мрачным, пустынным.
        А вот и первые посетители! В лужу перед моим окном из травы выскочила лягушонка, в темноте показавшаяся совсем черной на черном асфальте. Кругами по воде разбежались последние капли дождя. И вот вдруг – эта лягушонка, вышедшая из убежища, вдохнувшая чистый воздух, потянувшаяся с блаженством. Конечно, всё это нарисовало моё слишком уж живое воображение, но – кто знает? – может быть, так оно и было на самом деле.
         Крохотная амфибия запрыгала по луже, устремившись к клумбе. В это время из-за развалин прижатого к земле, сломленного дождем куста дикого винограда на углу дома вышел кот. Надо сказать, неторопливо вышел, намокший немного и потому взъерошенный, сел на дорожку и стал смотреть куда-то на парник, сараи, лужайки, оглядывая по-хозяйски владения, будто оценивая разрушения, причиненные грозой.  Но вот он повернулся и заметил меня в окне. Я кивком головы поздоровалась с ним, после чего глазами указала ему на лужу. Он посмотрел вниз и, увидев лягушку, вспыхнул взглядом, насколько можно было разглядеть в вечерней тьме, затаив мысль, подобрался весь и в азарте бросился бы вперед, если б не лужа и, впрочем, глубокая. Так мне довелось наблюдать, как извечный страх и неприязнь кота к воде спасли жизнь маленькому созданию, наверно, даже не подозревавшему о только что грозившей ему опасности, а может, и гибели.
       Дом между тем уже стряхнул с себя капли дождя. Открылись окна и потянуло опьяняюще свежим воздухом, принесшим с собой запахи послегрозовой прохлады, хрустящей в легких, мокрого асфальта, земли и сирени.
        Как бы я ни любила дожди, всё же их запахи манят меня куда больше. У каждого дождичка, каждого ливня он свой, особенный, хотя подчас эта неповторимость создается величайшим из изобретателей и волшебников – нашим воображением, часто работающим в соавторстве с настроением. Как по-разному наша фантазия рисует нам образы. Например, осенний дождь представляется уставшим стариком, измученным нудной работой, вымотанным трудными переходами-путешествиями, доживающим последние деньки. Очень скоро он уйдет, как и все уходят, а ему на смену придут другие, полные сил дети следующего поколения – снега. По сравнению с осенним дождем весенний – юнец, живой, веселый и беспечный. Он резвится, шлепает по лужам, умывает молодые листочки деревьев и иногда оставляет на небе свою улыбку – радугу.
       В запахах дождей едины свежесть очищенного от пыли и смрада воздуха. Да только дождь осени несёт с собой запах опавшей, а значит, мертвой листвы, уже не обжигающего и не согревающего солнца, увядания и скорых холодов, тогда как запах весеннее-летнего дождика – запах молодых или только родившихся листиков, пробудившейся ото сна природы и обновления жизни.
         А вот другая гроза, случившаяся парой дней позже. Воспоминания о ней прижились в памяти, как пересаженное растение в новой земле. Не берусь сказать почему, но запоминаю все увиденные мною грозы, а  я, не пропуская, наблюдаю за каждой, потому что так волнует, будоражит душу бунт неистовых стихий, отзывается в мятежном сердце, понимающем и сочувствующем, и даже восхищает – размахом, мощью, непредсказуемостью, величием и в конце всего великодушием, с которым он отступает, выплеснув свою ярость до капли или сжалившись над насквозь промокшей землей.   
       Итак, гроза. Но дождя еще нет. Жду его с минуты на минуту с нетерпением, как гостя, без которого не начинают обед. «Запаздывает», - с некоторой укоризной подумала я. Грома тоже не слышно: и он задержался где-то вдали.
        Засверкало. Сначала чуточку, настороженно, робко, но с каждым разом, будто смелея и распаляясь, всё настойчивей, уже выхватывая не отдельные предметы в спящей комнате, а всю ее озаряя и раскрашивая в цвета радуги.
        Полночь. Лежу, уже не уговаривая себя поспать, и смотрю в окно. При каждой новой вспышке из темноты дома вырываются в жизнь из небытия различные предметы: часы, фотография в рамке на комоде, дремлющий ночью светильник, игрушки, разбросанные по ковру, смешной и милый фикус. Игра света вселяет в них душу, и кажется, что фарфоровая кукла смотрит на полыхающее окно испуганно, содрогаются плюшевые собачки, сокрушенно кивает головой-макушкой березка. Молния бросает блики на мое лицо, разноцветными огоньками загораясь в глазах и рождая удовлетворенную улыбку.
        Вдруг – будто шлепанье по полу босых стоп. Я поднимаю голову, облокотившись о локоть, и вглядываюсь во тьму. Никого. Но обостренный наблюдательный слух не ошибся. Шлепанье продолжается и вместе с ним ощущение чьего-то присутствия. Впрочем, это чувство не тревожило, напротив, раззадоривало пытливое любопытство. Подбегаю к окну и тут только понимаю, кто был гостем в моем спящем доме – скромный дождик.
        – Так это ты ходил по дому! – вырвалось у меня.
        Дождь брызнул по стеклу, будто прося прощение.
        – Ну, здравствуй, милый друг, - ответила я ему. – О чем сегодня поговорим? О чем расскажешь? Где сегодня носила тебя твоя судьба-туча?
        И дождик, как уставший путник, долго бродивший по размытым дорогам и наконец попросивший приюта, усевшись у очага в кухне и желая отблагодарить хлебосольных хозяев, начал рассказывать. Должна признать, голос у моего старого друга красивый: негромкий, мелодичный, мерный и плавный, - а речь его эмоциональна. Дождь поначалу говорил тихо: щадил дом, - но постепенно чувства и воспоминания захлестывали его, он горячился, раскачивая ветви яблонь во дворе и бросая в стекло листья дикого винограда, но потом, словно опомнившись, извинялся и снова переходил на тихий шепот.
        Много успел он мне поведать в этой ночной беседе: о том, как кружился над полем и бегал по лесным тропкам, провожал пассажирский поезд и бродил по соседнему поселку, подглядывая в окна, встречался с возлюбленной, милой деревенской девушкой – речкой по имени Клязма, и плакал о разлуке с нею, вынужденный вновь уходить. Он сетовал, горевал, снова ободрялся, смеялся и шутил. И меня расспрашивал о моих дневных заботах, мыслях, приключениях.
        Так беседовали мы с ним около двух часов, а когда ему пришло время уходить, простились весело, зная, что не раз еще увидимся.
         Провожая друга взглядом, я думала: «Как жаль, но там, в Москве, дожди и ливни, что приходят ко мне в гости, совсем другие: чужие, холодные, неразговорчивые, гордые, а может, и равнодушные вовсе. И как славно, что мой дружок деревенский дождь – простой паренёк, живой, дружелюбный, отзывчивый. Любимый друг».
        Но были на моей памяти и другие грозы, не кроткие, ласковые, как эта, а лихие, удалые, разгульные, неистовые – настоящее буйство стихий.
        До сих пор я рассказывала, как мог заметить читатель, о ночных грозах. У них имеется существенное отличие: под них (во время или после) благополучно засыпают. То есть такие грозы становятся яркой чертой в итоге прошедшего дня, этаким спецэффектом или неожиданным и поэтому поражающим событием, которым авторы сценария любят прерывать очередную серию затянувшейся истории, чтобы вновь разжечь затоптанный нетерпением интерес. Так разве и наша жизнь не такой же сериал? С огромным числом персонажей, хитросплетениями сюжета, закрученным неведомым Сценаристом наших судеб, неожиданными поворотами или развязками? Да только дело в том, что мы не смотрим этот фильм с экранов, а сами играем в нем. И порой забываем, что жизнь – кино особенное: оно снимается с первого раза, со всеми неудавшимися репликами и движениями, без дублей и монтажа.
       Но вернемся от невольно нагрянувших философских к размышлениям созерцательно-описательным, связывающим действительность с ее отражением в зеркале наших чувств, настроя, фантазии, таланта – образом.
       Теперь, как вы догадались, дело было днем.
       Небо обложено тяжелыми антрацитовыми облаками. Совсем как простуженное горло по утрам, с той только разницей, что тучи в вышине расталкиваются ветром гораздо быстрее, чем в горле. И от этого немного завидуешь небу.
      Хотя бы один голубой просвет – прореха в рубище из облаков, в которое облачилась сегодня Земля. Но мечтать бесполезно –  ни крошки надежды. Темно, вернее будет сказать, зловеще. Порывистый ветер, словно оголтелый пес, терзает провода, паутиной опутавшие городок. Бьет дождь.
       Ручьями стекает с небес вода. Потоки её, слившиеся с грязью, пылью и сором, бегут по тротуарам, обочинам, улицам и площадям, обгоняя бесстрашные машины, мчащиеся навстречу урагану. На мокром, отполированном водой асфальте, как в гладком зеркале озера, отражаются окна домов с лицами тревоги и жалобной мольбы в них, листва деревьев,  дрожащих в ужасе от возможности обнаружить себя после бури с поломанными руками.
        Дождь. Он унимается, и тогда, радуясь - хоть и короткому – затишью, под серым куполом неба проносится заблудшая пташка, стремясь поскорее укрыться от ливня, но потом снова налетает хлёсткий холодный ветер и дождь усиливается. Без жалости и устали он обрушивается на крыши домов и жмущиеся к людским жилищам автомобили. Кажется, океан перевернулся, завис над землей, а как отпустили его, он водопадом опускается вниз, грозя прижать к земле, а то и раздавить.  Льёт так, что не видно даже соседних домов. Временами заметно, как струи воды с неба идут слоями, вертикально двигающимися по улицам, будто волна за волной.
       – Неужто вся стихия водная ополчилась против нас, поднялась по приказу разгневанного морского божества и спешит потопить? – предположил романтик дедушка, с ухмыляющимся удовольствием глядя в окно.
       Вопрос не остался без ответа, потому как через минуту, утверждая в интересной мысли, раздался гром и, подхваченный лихим воображением, отозвался в нём рёвом того самого яростного божества. Дождь, отвесно падая на землю, зачастил с новой силой, будто до этого только копил ее. Лужи взъёрошились под ударами падавших капель. На небе уже нельзя было различить отдельных туч – всё слилось в единое сумеречно-серое покрывало.
        Разошедшееся божество (назвать богом не смею, а какому-нибудь мелкому божку такое не под силу, поэтому непременно серьезное божество) швыряло в землю испепеляющие молнии, разбивающиеся о поверхность.
       Наблюдать такое зрелище и страшно, до замирания сердца, и волнующе маняще. Снова убеждаюсь, что гроза воистину великолепна в своем могуществе.
       Стихия природы в который раз указала не в меру разошедшемуся в бурной деятельности человеку, в своих тщеславных иллюзиях возомнившему себя властелином, его истинное положение если не раба, то уж в любом случае не более чем равного ей.
         Мы ставим себя над миром, совершенно не задумываясь, что являемся его частью. Существенной, конечно, что льстит нашему самолюбию и порождает спесивое и высокомерное пренебрежение к природе. А на деле-то оказывается, по всем известной теории, человек – всего лишь модернизированная версия обезьяны, одного из представителей животного мира.  Да простят автору некоторый сарказм, ведь, как водится, умение смеяться над собой – высшая степень чувства юмора. Впрочем, не только его, еще и понимания себя, а это уже шаг по пути к исправлению и совершенствованию. Но, надо отдать должное, человек, бесспорно, далек от обезьяны, как современный компьютер далек от той первой ЭВМ, занимавшей приличных размеров комнату и выполнявшей всего лишь простейшие операции вычисления. Но, по сути своей, компьютер так и остался компьютером: машиной, роботом, несмотря на то, что изменил и облик, и внутреннее наполнение, и качественные характеристики.
        Забыв, что мы часть целого, считаем себя надприродной частью бытия. Отнекиваемся от своего же происхождения, законами своей прародительницы пренебрегаем, от них отрекаемся и отмахиваемся, как от нелепо выдуманной сказки. Да только, ну-ка вспомните, именно в сказках и заложена истина и вековая мудрость.
       Стремимся подчинить себе природу, не понимая, что такое невозможно. Именно потому, что часть не может искоренить целое. Сковать, парализовать, забить, истерзать. Не более того. Ведь, в конце-то концов, не поднимет же она руку на себя. И ни в коем случае не укротит целое. Как нельзя потушить огонь, если он полыхает в недрах, как ядро в центре Земли, хотя сверху, на поверхности, всё спокойно и  даже безмятежно.
         Разумеется, нельзя, да и глупо, совсем отказаться от технического прогресса, но и против природы его ставить – себе же боком. А потому по мере сил гуманизировать и гармонизировать. И, впрочем, не столько прогресс, сколько себя. Вот что нужно делать в первую очередь. Пока это не поймём, будем по-прежнему барахтаться в бестолковой и безполезной борьбе. И еще одно: если человек не уважает свою мать, то он и человеком-то быть перестает.
        Но простите пылкому автору это лирическое отступление, явившееся излиянием возмущения и стоном боли. Сердце, как чайник, время от времени нужно очищать от накипи, иначе оно начнет поражать всё внутри. А муки человека, отравленного горечью, которой не в силах излечить, поистине ужасны.
        Так на чём мы остановились? Ах, да, гроза.
        К своему удивлению, я поймала себя на том, что стою у окна и... улыбаюсь. При этом улыбкой искренней, спокойной, даже умиротворенной. Что ж, сознаюсь, мне в самом деле нравится эта буря.
         В отличие от многих, я люблю дождь. И люблю не из окна. Мне мало просто созерцать его, спрятавшись под крышу или закрывшись в теплом доме. Мне надо идти  под каплями его – это рождает чувство, будто кто-то сверху крапит Землю святой водой, и так хочется, чтобы ее брызги попали на меня.
        – Странный человек, – скажут мои знакомые, узнав, что никогда (а если честно, то почти, поскольку временами всё же приходиться покориться) я не беру с собой зонт. – Ну что за смешные причуды?
       Я только молча улыбаюсь их скучному благоразумию. Если хотите, прихоть, но настолько мне нравится бродить под дождем. Правда иногда случается бегать от идущего по пятам ливня, что превращается в забавную игру – этакие салочки, в которых – вот загадка –  он всегда выигрывает.
         Вопреки устоявшемуся (и я бы даже сказала застоявшемуся) мнению или ощущению, дождь не наводит на меня ни уныния, ни тоски, ни печали. Наоборот, окрыляет восторг, радует легкость, подхватывает и кружит вдохновение. Вспоминаю давнее свое открытие, что дождь олицетворяет собой нравственное и физическое очищение.
         Но вот ливень кончился. Ветер рассеял тучи, унося их на восток, воспрянули и встряхнулись умытые деревья. Встрепенулись птицы, выскочили из небытия, защебетали торжественную оду благодатному дождю.
        Вдыхаю чистый и свежий, живительный воздух. Он проносится в жадные легкие, горячит тело. Свободно и легко дышится уставшей груди. Благодать и весело.
        Природа сбросила с себя завесу пыли и смога. Дождь подарил ей прохладу и чистоту, а мне – неясное пока еще, но крепнущее ощущение начала нового жизненного этапа. Он будто поднял меня вверх на одну ступень по невидимой лестнице духовной жизни.
        Лужи, капли на стекле – эти осколки дождя – всё, что осталось от грозной грозы. Взглянув на облегченно и обрадовано вздыхающую бабушку, лукаво прищурившегося дедушку, сияющую сестренку, обведя глазами двор и сад, подмигнув вылезающему солнцу, осторожно перешагивавшему через облако, я с неискоренимым оптимизмом негромко сказала:
       – Наверняка где-то над деревьями поднялась и засияла радуга.
             
                Июль 2009