Письмо из кельи

Письмо из кельи

«И вдруг прошмыгнет что-то и за угол, а на стенке вдоль тень. Ничего нет, а на стенке тень. В других местах что такое тень? – так, пустяки, явление, не стоящее внимания, а у нас они, Савва Егорович, живут, чуть что не разговаривают. Ей-богу!»
Л.Андреев, «Савва».

На дворе ночь или день какого-то числа какого-то месяца. В этих недельных сутках ведешь себя как старик: чуть ложишься уснуть – а сна уже и нет. Мир совершенно не воспринимается, стоишь как будто вдалеке на пригорке и щуришься против солнца. Город и улицы – как большой магазин с витринами и вывесками. Ходишь и силишься вспомнить, зачем забрел в этот отдел. Сознание привыкло к состоянию полубреда и не пытается из него выбраться. Не хочет. Узкая келья из мыслей и воспоминаний. Впрочем, не без своих прелестей.
Две склочные и вздорные собаки этажом ниже, видимо, играют в хоккей на голом исцарапанном полу.
Темнота за шторами представляется непременно густым лиственным лесом, по которому крадутся безмолвные индейцы Сиу с тамагафками в руках, сверкают золотом глаза торопливого волка. В голову лезет всякая дрянь вроде кинематографических черно-белых картин дореволюционной Москвы и предания об англосаксах, зачем-то в кожаных косоворотках, на телегах и с трубками. Вот сейчас один просунет голову ко мне в комнату и потребует чаю с сахаром.
Что-то ходит по дому и скрипит половицами, которых нет, так как цельная фанера. И беспрестанно гудит вдали то ли поезд, то ли самолет, то ли давление.
Немыслимый узор на ковре наводит легкую оторопь, хочется чмокать губами и задирать кверху брови. Иногда в жизнь непонятно откуда врываются понедельники и четверги, как чертики из коробки выскакивают ритуалы и предписания.
Голова не привинчена к телу, а парит под потолком у люстры, которая последний раз зажигалась месяц назад или в прошлом веке.
Из воздуха повсеместно серыми пятнами проступают Бертольды Брехты, Теннеси Уильямсы и скабрезная улыбка Шуры Балаганова.
В голове, как на приеме к врачу, толпятся и ссорятся ненаписанные песни и неотвеченые звонки. Иногда тишину, - словно камешки высыпали на стол, - режет собственный голос, застоявшийся и незнакомый. Поминутно порывает вскочить, куда-то идти, но тут же и проходит, оставляя в недоумении. Нет, не от страха леопард забрался в горы, скорее – сдуру.
Человек может не спать без стимуляторов двенадцать суток. Жалкие любители. Уверяю, что за девять лет слово «спать» очень даже рифмуется с «ничего подобного». Чего только не делает человек, когда нет сна. Он сочиняет либретто, стоит у окна, барабанит пальцами Вагнера, чистит коврик, делает зарядку, читает зарубежные новости, репетирует номера Чарльза Чаплина, поет из фольклора, раскачивается в кресле, чинит лампу, беседует с отражением шекспировским слогом, лезет в теологию, рисует акварелью на обоях, ловит комара, играет на дудке, мастерит астролябию, делит на ноль – словом, многое делает человек.
Колючие шарики звезд перемигиваются на черном покрывале и вроде бы тихонько смеются. И сам посмеиваешься вместе с ними над кружкой с битой ручкой, над укладом жизни в Индии, над собой.
Наполовину высунувшись из окна, смотришь, как ветер залихватски прыгает по деревьям и кустам, теребит волосы и медно гремит на крыше.
Постоянно хочется пить, но почему-то дождевой воды и чтобы с градом. Иной раз ненадолго станет тоскливо, но скажешь себе: «Глупости», - и тает тоска, как свежий полумесяц от чая на скатерти.
Представляешь собой нечто среднее между схимником и отчужденцем доброй воли. Забавно.
Вместо порядочной, лаконичной прямой и более философской спирали, время, вопреки всему, движется произвольно во всех направлениях, а ты бумажным корабликом плывешь по его волнам.
Всех друзей и приятелей одинаково проглотили разные дома. У случайно встречных знакомых становится такой вид, будто они знают что-то такое, что роднит меня с ними, и злятся, когда я отказываюсь с ними родниться. Выяснилось, что любой разговор можно свести до междометий, пожатий плечами, кивков головы и чего-то нечленораздельного.
Печальные тени терпят тесноту по углам и время от времени шевелятся и вздыхают. Клумба волос совершенно потеряла всякий стыд и растет, как ей вздумается.
Периодически шикаешь сам на себя, когда мысли залетают в совсем уже немыслимые высоты, и гулко ухаешь: «Отомри!». Помогает.
Рваные передвижения по комнате становятся кругообразными, закономерными: стол – кровать, стол – кровать. Несколько кругов, и ручка кашляет на бумагу четверостишием с претензией на лирику, но нотка эта постепенно делается все тише, тише. Все возможные человеческие эмоции кажутся какими-то смешными и ты уже можешь, как в парке аттракционов, выбирать, на какой карусели прокатиться.
Если прислушаться, то слышно, как почти у самого дома шипит и чавкает река, на аллее вдоль которой почему-то зеленым светом горят фонари. Косматые ивы полощут свои ветви в темной воде и загадочно перешептываются. В кабаке напротив, помимо алкогольных напитков, видимо, продают еще и счастье, так как люди оттуда выходят боком, вприсядку и крайне счастливые.
Сумасшедшее воронье и прочая мелкая шушера бранятся до самых поздних сумерек, а после них все снова заполняет безучастное гудение изумрудиков на стальных ножках, да тихий шепот ив.
Все смешалось в одночасье, как в доме у Облонских: что привиделось, что состоялось – неразрешимая загадка.  Произошедшее несколько лет назад – сдается так – было только вчера. Вчерашнего не было. Или было? Весь прошлый год померещился. Сегодня, в прочем, вроде бы с кем-то разговаривал. Точно не уверен.
Утром искал смысл жизни. Нашел, что оный зависит от времени суток, настроения и последней прочитанной книги.
Страстно хочется на вкусно пахнущие альпийские луга, чтобы мычала корова, чтобы солнце в предзакатном состоянии и чтобы «+ 25» по Цельсию.
С вечера по всему дому разложил лимоны и мяту, и теперь почти осязаю их ароматы. Взгляд то и дело намертво прилипает ни к чему в частности, и только стонущая боль в ноге окликает по имени-отчеству и услужливо докладывает: «Не сон».
Состояние «de ja vu» крепко в меня влюбилось и мало что не преследует. Смирился. Без никогда не прекращающейся легкой лихорадки и полумрака было бы уже как-то не по себе. Это как старая, удобная домашняя рубашка, ветхая, но упрямо хранимая, как некий артефакт.
В минуты бездеятельности в ушах включается радио, где ты сам за диктора и всех исполнителей, и вещает оно безжалостно и безостановочно, и, как не пытайся ты его заглушить – все бессмысленно.
Господа ученые, как мало вы знаете о диссомнии!
Фаза быстрого сна может наступить во время перехода улицы, приготовления еды, во время беседы и вообще когда пожелает. Фаза «медленного сна» может напрочь отсутствовать, а «сонных веретен» может приключиться совершенно несчетное множество.
Мне больше нравится говорить – «выпадения». Так будет намного точней. Хотя объяснить это полно тому, кто ни разу этого сам не испытал, довольно сложно. Опиши слепому радугу.
«Ночные бдения» - просто детская шалость. Не вижу в этом ничего героического и религиозного. Нелепостью, в прочем, назвать не посмею. Шалость – не более.
Когда кто-то говорит, что у него бессонница – право, меня смех разбирает. Сознание вдруг рисует кругом один гротеск и картины Брейгеля. Фактически, мало что происходит осознанно. Словно вышел из дому частью рассудка, а дверь оставил открытой, и смотришь на себя сквозь дверной проем.
Ослаблены все виды чувствительности, условные рефлексы заторможены, дыхание значительно реже обычного, частота сердечных сокращений снижена, температура тела постоянно меняется, теряется чувство личности и реальности, наблюдается головокружение, общее замешательство, периодические галлюцинации, гиперактивность, нетерпеливость, раздражительность, провалы в памяти и все это в произвольном порядке, поодиночке и в разных сочетаниях. Другими словами – скучать совсем не приходится.
Память хитрым и юрким зверьком шмыгает по годам, разбрасывает дни и то и дело норовит скользнуть в какой-то темный закоулок, но ты-то знаешь, что нельзя давать ей чересчур своевольничать.
По два-три раза за ночь приходится приоткрывать входную дверь и наблюдать, как минуту назад скребущийся в нее сумасшедший белый кот вдохновенно и с задором удирает вниз по лестнице. И чего он хочет? Одно слово – дурень.
Сам от себя нетерпеливо чего-то жду, какого-то решительного, пугающего шага, но никак не пойму, какого. Злюсь на себя временами, также не пойму зачем и все силюсь открыть замок своего состояния, но безуспешно. Эта тщетность доводит порой до исступления, до малярийного озноба всего существа, словно от тебя ускользает самый очевидный на свете ответ на все твои вопросы, а ты никак к нему не подберешься. Чертовщина какая-то.
Тут и там в воздухе мигают красные искорки, образуя причудливые знаки, и будто бы тихий писк идет от них. Под эти немного назойливые звуки пытаюсь приручить свои мысли, отрицающие всякую дисциплину и управление.
Приходится в срочном порядке созывать комитет по чрезвычайным делам, в котором я вхожу в состав участников, сам являюсь слушателем и сам же председательствую.
«Отвечаете ли Вы за свое состояние? Отдаете ли себе отчет в происходящем?»
Нет в квадрате.
Я знаю наверное, что во многих культурах то, что происходит со мной поневоле, применяется как метод самопознания, а некоторыми организациями – как изощренная пытка.
В первом случае я скоро просто обязан достигнуть нирваны, во втором – в чем-то сознаться. Подозреваю, что есть еще и третий вариант: восковой куклой застыть в этом состоянии.
У всего без исключения есть свой логический конец, и я с любопытством жду, какой будет конец у всего этого.