Цаца изучает социалистическое общество

продолжение книги - http://biorno.ru/wppage/kniga-v-dome-na-sadovoy/

В четырнадцать лет Цацу принудили участвовать в групповом акте, который назывался в то время профориентацией и заключался в том, что надо было отработать месяц на одном из предприятий своего города вместо одного месяца бездумных летних каникул.

Их школа заключила договор об использовании бесплатной неквалифицированной детской, но рабочей силы на различных предприятиях родной сторицы, и сразу после окончания учебного года в большом актовом зале школы, затянутым красным пыльным плюшем, была проведена лотерея розыгрыша мест практики для учеников восьмого класса.

По независящим от Цацы причинам, она не попала в тот день на эту лотерею, и когда она появилась в школе опять, ей сообщили, что из всех возможных мест практики ей достался металлургический сталилитейный завод, расположенный на окраине Москвы. Она чуть не упала  в обморок, услышав такое, казалось ей,  несправедливо решение - работать ей, Цаце, на грязном и страшном металлургическом заводе целый месяц. Но делать было нечего - она не пришла на лотерею, и все места секретарш-машинисток, шустро печатающих по слепому методу, были разобраны её подругами первыми, потом шла практика в госпиталях, и самое последнее - на заводах, таких как Маз и другие. На дне желаемой практики лежала практика на металлургическом заводе, но делать было нечего, и Цаца приготовилась к худшему.

До завода надо было добираться на электричке, поэтому на дорогу тратился самый важный утренний час, который обычно Цаца проводила в постели в сладких снах и детских мечтах о принце. Теперь, невыспавшись и с неподействованным по-большому животом, угрюмая и злая, она сидела в электричке среди таких же невыспавшихся угрюмых людей и ехала на завод, которого она безумно боялась.

На проходной группу школьников встретил ответственный за практику и повёл всех в подсобку, где всем были выданы довольно грязные безразмерные комбинезоны и рабочие перчатки.

Задача этой неквалифицированной бригады была простая - четыре часа они должны были грузить уголь во дворе и привозить его в большой зал цеха, где он складывался в углу. Дело, казалось, простое, но уголь пачкался, тачка была тяжёлая, а когда Цаца оказалась с тачкой в цеху, она поняла, что это - живой ад. Там стоял грохот, было холодно с одной стороны, а от печек валил такой жар, что она тут же вспотела.

Вдруг кто-то дернул ее за рукав комбинезона:

-Смотри куда прешь, раззява!

И Цаца увидела, что прямо на неё лезет горячая железная труба, или прут, который только что вытянули из сплава. Она увернулась и помчалась с тачкой в свой угол. Там ее стало трясти от того, что могло бы случиться - раскаленный до красна прут мог перерезать Цацыно мягкое тельце пополам, как цыпленка, и она зарыдала от страха. Именно - не заплакала, а зарыдала - от несправедливости жизни, приведшей ее не к принцу, а на этот страшный грохочущий завод.

Она сидела в углу около своей тачки и размазывала слёзы и сопли по лицу. Тут к ней подошёл ответственный за школьную бригаду начальник, положил свою большую, обгорелую руку на хрупкое плечо Цацы и коротко скомандовал:

 - Шабаш! Кончай работу и ступай домой.

- Мне завтра приходить?  - спросила Цаца сквозь слёзы.

- Как хочешь, - угрюмо ответил бригадир и проворчал:

- Посылают тут цац таких!

А она удивилась:

- Откуда же он знал ее имя?

Но не спросила и стала собираться домой. Через полтора часа она лежала в ванне, наполненной горячей водой и ревела - от страха, жалости к себе и от огорчения, что не смогла стать настоящим советским металлургом-стахановцем, о которых она читала в своих книгах, не имеющих никакую связь с реальным миром.

На следующий день она пошла в школу и заявила знакомому заучу, которую все звали Чиполлина Филипповна - из-за длинного носа и прически, похожей на луковицу с грядки:

- На завод больше не пойду!

Та посмотрела на Цацу, криво улыбнулась и сказала:

- Хорошо, проходи практику в госпитале. Я туда позвоню. Завтра в восемь быть на месте!

Цаца взяла адрес и растворилась за тяжёлой дверью. В школьном коридоре пахло мочей и грязной половой тряпкой. Она зажала нос и вышла из школьного здания, где её не обучали ни жизни, ни раскрывали секретов общества, в котором ей надо будет жить.

Дома она поела немного - котлет с картофельным пюре, которые ей оставила мама, работающая в химчистке, и пошла со своей лучшей подругой Татьяной, проходившей практику секретаря-машинистки, в торговый центр, где давали, именно не продавали, а давали - модные жёлтые носки. Почему именно жёлтые носки были в моде, никто не знал, но именно они определяли статус модной молодёжи, для которой - всегда существовали желаемые “жёлтые носки” - в разных вариантах - кем-то завезенная мода бездумного стада. Носки им не достались в тот день, но они  были рады постоять в длинной очереди вместе с другими, тоже желающими купить жёлтые носки - а таких оказалось немало.

Цаца и ее подруга съели по мороженному и пошли домой, разговаривая по пути о звездах, кошках и мальчиках.

На следующее утро в восемь ровно Цаца стояла на пороге большого госпиталя, где ей предстояло пройти месячную практику. Мимо неё пробежали два паренька из соседнего класса, и она успокоилась - если они проходят практику здесь, то и она сможет, сможет обязательно, но...

Но события развертывалить не так как Цаца предполагала, совсем не так. Ее представления о добром докторе Пилюлькине и Афйболите развеялись уже через десять минут. Правда, ей дали халат - белый, но не очень чистый, но на этом ее школа сестёр милосердия и закончилась. Толстая бровастая нянечка подошла к Цаце и низким грудным, но не допускающим возражения голосом сказала грозно:

- Иди в третью палату и вынести судна у лежачих.

Цаца плохо представляла, что такое судно и кто такие лежачие, но переспрашивать побоялась и решительно открыла дверь третьей палаты. Там было шесть коек и стоял запах чего-то невыносимого - то ли гниющего тела, то ли протухших продуктов, но ей чуть не сделалось дурно. Бровастая нянечка дышала Цаце в шею, указывая безапелляционно короткой и толстой рукой под кровать:

- Бери судна и вынести их в туалет.

- А потом?  - наивно спросила Цаца

Потом вымоешь их и принесешь назад,  - и она подала  Цаце судно, полное вонючих испражнений, прикрытых бумажкой. У Цацы закружилась голова и ее чуть не вырвало прямо на месте.

Она вышла в коридор, где по обоим сторонам тоже лежали больные, которым не было место в палатах, и проходя мимо них, она увидела их полумёртвые, затянутые как у птиц, желтоватой пленкой, неживые глаза. Когда она проходила мимо одной из коридорных коек, из под одеяла вдруг высунулась рука и схватила идущую мимо Цацу за халат. От этого движения вонючая жидкость в судне пришла в движение и Цаца почувствовала нестерпимое желание стошнить всё содержание своего небольшого желудка прямо на пол.

- Отпустите меня, - пропищала она.

Схватившая ее рука не ослабла, а из под одеяла показался скелет старухи, затянутый желтоватой пергаментной кожей,  и старуха демонстративно стала стонать.

- Мне плохо, пойди сюда!

Цаца поставила судно на пол и подошла к страдалице, которую родные не торопились забирать из больницы, не имея возможности ухаживать за умирающей. В то время больницы были переполнены умирающий стариками, которых держали больше из жалости, нежели из необходимости, а платило за них, конечно, социалистическое общество, которое было не в силах обеспечить счастливую старость для своих членов, а уродливые дома для престарелых были пугалками в любой советской семье, где было доподлинно известно о всех унижения стариков и ненормальных в этих местах скорби.

Такой дом скорби находился недалеко от Цацыного дома, и она с ужасом наблюдала плохо одетых, непричесанных людей непонятного возраста, выходящих гулять во двор, расположенный за колючей проволокой. Они казались ей всегда несчастными, нечесанными и убогими. Поэтому умирание в госпиталях было более гуманным и благородным.

Старуха в коридоре, оторвавшая Цацу от процесса выноса судна, стала плакать и жаловаться Цаце на врачей, не хотящей ей дать настоящих лекарств. Вдруг она закатила глаза и стала выгибаться всем телом, не выпуская из цепких паучих рук маленькую лапку Цацы. Глаза её сделались выпуклыми и стали вращаться, и она задышала часто-часто, поднимая свой водянистый живот вверх и вниз. Неожиданно она открыла рот и стала как собака, высунув язык, глотать воздух. Цаца услышала чуть слышный, но резкий хлопок, как будто-что-то лопнуло в старухе, и старухино дыхание прекратилось. Рука Цацы так и осталась зажатой в цепких клешнях старухи. Цаца вся напряглась, но освободить руку не смогла. Изо рта старухи стала выходить пена. Теперь уже Цаца задышала быстро-быстро, как молодой щенок и глаза ее наполнились слезами.

- Помогите! -  тоненьким, несвоим голосом проговорила она.

Рядом пробегавшая медсестра в обтяжном, кокетливо сидевшем халатике и с наколкой на голове, остановилась на мгновение, освободила Цацыну руку, автоматически послушала пульс старухи и спокойно сказала:

- Умерла бабуся. Сейчас вызову транспортеров и врача.

- А ты иди, девочка, не путайся под ногами. Делай свои дела.

Цаца автоматически взяла судно и пошла в сторону туалета. Там она поставила судно на пол и ее вырвало - прямо на пол, а на глазах показались крупные как виноградины слёзы самосожаления. Она зарыдала на полную катушку. В туалет вошла  бровастая нянечка.

- Ты чего ревешь, девочка?

- Там тетенька умерла в коридоре - выдавила из себя Цаца.

- А тебе что?  - спросила нянечка.

- А я  - практикантка.

Нянечка покачала головой, вылила спокойно судно в туалет, потом вымыла его в умывальнике и коротко спросила:

- Из какой палаты судно?

- Из третьей, ответила Цаца.

- Ну и неси его туда, практикантка!

Цаца вышла в коридор, где ей надо было пройти мимо мёртвой старухи. Она закрыла глаза и решила на мёртвую не смотреть, но не выдержала, и когда проходила мимо ее постели, повернула голову - старуху уже закрыли простыней, и только тощие пальцы ног выглядывали наружу.

Цаца чуть не упала со страха. Она, как в тумане, дошла до нужной палаты, поставила судно под кровать, повернулась и вышла в дверь, решив, что ее практика на службе советскому обществу была закончена. Она молча положила в подсобке халат, одела свою куртку и в каком-то оцепенении поковыряла домой. Ей было все равно, что она ушла с практики и ей теперь ее не зачтут.

Дома она заполнила ванну нестерпимо-горячей водой, сбросила одежду и погрузила своё ошалелое от пережитого тела в горячую воду. Вода была нестерпимо горчая, но она этого даже не почувствала. Она лежала в ванне, может, целый час, пока вода не сделалась холодной и  её стала бить дрожь.

Она вылезла, одела теплую пижаму и вязанные носки из деевенской шерсти козы, котые ей связала бабушка, и  улеглась в постель с любимой книжкой в руках, которая её всегда выручала, а именно  -  “Алые паруса”. Через полчаса она забыла и о старухе, и госпитале, и запахе лекарств и мочи и погрузилась в мир детских грез и принцев.

24.01.2013 18.00