Fiat Justitia 11

 11.  FACTA LOGUUNTUR - 2.
                Факты вопиют (лат.)
   
На следующее утро после помпезного вхождения в должность журналиста Санников проснулся с твердым намерением осуществить свой безумный план. Он принял холодный душ, выпил чашечку кофе и погрузился в кресло, обдумывая каждый дальнейший шаг.
Очень своевременно и совсем некстати объявился Улаф. Он снова заговорил свежим и бодрым голосом, видимо предполагая, что его энтузиазм прямым путем переливается в жилы Сан Саныча.
-  Как наши дела, мистер Маккинли? – спросил он, похрюкивая, что, вероятно, должно было изображать легкий беззаботный смех. – Вам еще не предложили там пост министра  печати?
-  Только в вашем кабинете министров я соглашусь принять эту должность, сэр, - ответил Саня тем же беспечным тоном, и Улаф поспешил перейти к серьезному разговору, понимая, что его молодого собрата трудно  осилить по части  пустопорожнего юмора.
- Так что у нас нового? – деловито спросил он.
-  А у нас все новое, - продолжал ерничать Саня. – Новые деревни с новенькими хижинами, новые мэры этих деревень и даже новые шахтеры, бывшие вчера шефами криминальной  полиции. Все это так интересно и занимательно, что мое перо само тянется к бумаге, чтобы достойно описать весь этот маскарад. И у меня уже зреет замысел тиснуть в «Гардиан» грандиозную статью под сенсационным названием: «Мурумба на пути к независимости: два народа и один вождь». 
-  А что на самом деле? – Улаф  продолжал настаивать на официальном ответе.
-  А  на самом деле, - вздохнул Саня, - мне надо разобраться  в истинном положении вещей. Пока здесь из меня делают дурачка, которого запросто можно водить за нос. Сегодня я докажу Великому Джамбо, что со мной такие шуточки не проходят.
-  Как ты это докажешь? – встревожено спросил президент.
-  Улаф, - как можно мягче сказал Санников, - не терзай свою и мою душу. Сегодня вечером я сам выйду на связь и расскажу тебе обо всем в мельчайших подробностях. А пока позволь мне действовать по своему разумению. Добро?
- Добро,  - мрачно ответил Улаф и отключил связь.
Получив «добро» от своего непосредственного начальника,   пусть даже не совсем мажорное, Саня повеселел и побрился.  Саид  появился у него ровно в десять. Он был как всегда радостен и льстив.
- Вы великолепно выглядите сегодня, сэр! – закричал он с порога. – Наш климат явно идет вам на пользу.
- Мне все идет здесь на пользу, - глубокомысленно заметил Санников, но сегодня у него не было желания философствовать и он тут же сухо сказал: - Я бы хотел незамедлительно встретиться с Вождем.
- Он уже ждет вас, - отрапортовал Саид и распахнул дверь.
- У меня есть небольшая просьба лично к вам, мистер Саид, - остановил пресс-секретаря Санников. – Мне нужна цифровая фотокамера. Вы знаете, что это такое?
- Конечно, сэр, - снисходительно улыбнулся Саид. – У нас есть все виды современной аудио- и видеотехники. Но мне придется обратиться в Совет государственной безопасности, чтобы получить ее. Вы можете подождать с часок?
- Конечно, мне не к спеху, - ответил Саня и подумал: «Оказывается местный КГБ является островком прогресса в этом странном допотопном государстве».
Джамбо принял его в беседке у ручья, рядом с зоопарком. Судя по всему, он был в отличном настроении, хотя рычание львов и истошные крики обезьян не располагали к спокойствию духа.
- Вчерашний трудный день не отложил на вашем лице  печати уныния и усталости, мистер Маккинли, - произнес он приветливо, и Саня понял, что сегодня Великий Вождь склонен говорить на «языке Шекспира».
- Спасибо за комплимент, о, Великий Вождь, - поклонился Санников. – Но это только благодаря вам. Наша прогулка была приятной во всех отношениях. Во-первых, я увидел, как плодотворно живет и трудится ваш народ. Во-вторых, я имел удовольствие отведать замечательные блюда  мурумбийской кухни и выпить вашего превосходного вина.  И, в третьих, сопровождавшие меня лица  были очень внимательны ко мне и облегчили мою работу, как только могли.
- Твоим речам я с радостью внимаю, хотя не знаю, насколько ты правдив, - совсем уже стихами заговорил Джамбо, и  Санникову поневоле  стало весело.
   - Правдивее меня одна лишь правда, - решил Санников посостязаться с Вождем в красноречии.
  Великий Джамбо рассмеялся, довольный тем, что журналист принял его игру, и отреагировал прекрасным стихом:
  -  Глупее глупости я буду, когда в конце обманешь ты меня.
  И сразу перешел  на деловую прозу, понимая, вероятно, что не стоит увлекаться игрой красивых слов, если не хочешь, что бы люди  подумали о тебе как о легковесном и кичливом человеке.
  - Ну, что же, - сказал он, - если хотите,  давайте  обсудим план мероприятий на сегодняшний день
  Этого Саня хотел меньше всего. Он уже был по горло сыт показухой и мифическими планами на свои   выступления в прессе, и решил, что именно сейчас пришло время уйти от всего этого и действовать ради той цели, которую поставили перед ним товарищи. Он посмотрел  в радостные глаза Великого Джамбо и  мысленно сказал ему:
  «Давай-ка, о, Великий, уйдем в мир сна, а, значит, в мир реальности. Как видишь, у нас все наоборот. Ты ведь готов сам показать мне, как счастливо и вольно живут люди, не так ли?»
   Санников сразу же увидел, как он рискует: Великий Вождь противился его воле, и это отражалось на его лице.    Глаза его зажглись ярким неестественным светом, щеки покраснели, а на лбу выступили крупные капли пота. Но это длилось недолго. Словно почувствовав, что  стоящий перед ним человек ждет его ответа, Джадо вдруг расслабился и сказал,  еще неуверенно, но  отзывчиво:
  - Конечно, конечно… Кто как не хозяин должен показать хозяину свой дом…. Свою страну, хотел сказать я… И ее народ.
  Он начал говорить прерывисто и не совсем внятно, переходя от прозы к стихам и обратно.
  «Все-таки он испытывает некий дискомфорт в своих ощущениях, - тревожно подумал Саня. – Вероятно, дают  знать его незаурядность и сила воли. Надо перейти к привычным для него речам, и тогда он успокоится».
  «Вы правы, о, Великий Джадо, именно вы можете непредвзято рассказать мне о жизни вашего племени и показать ее мне наяву» - мысленно обратился он к вождю, чувствуя, что никак не может избавиться от «высокого штиля» великого Шекспира.
  Вождь, казалось бы, успокоился и пришел в себя, но тут же беспокойно заерзал в кресле, ища взглядом своих телохранителей. Саня решил говорить с ним вслух и робко посоветовал, зная, однако, что каждое его предложение носит характер приказа:
  - Давайте совершим нашу прогулку без свидетелей. Мы будем чувствовать себя гораздо свободнее, и наша беседа будет непринужденной и откровенной.
  - Останьтесь здесь,- приказал Джадо вышедшим из-за деревьев телохранителям. – И ты тоже мне не нужен.
 Эти слова относились уже к внезапно появившемуся Саиду.
  - Я принес фотоаппарат для мистера Маккинли, - объяснил он. – Самая последняя модель. Можно просматривать снимки сразу же после съемки. Записывает звук, так что вы можете комментировать отснятый материал.
  Санников поблагодарил услужливого пресс-секретаря, в то же время внимательно наблюдая за поведением Джадо. Тот был спокоен и по-прежнему величественен. Его нисколько не беспокоило, что его действия и мысли находились под контролем.
  - Я хотел бы спуститься с вами в подземелье, - сказал Санников, стараясь показать, что он весь во власти Вождя.
   - Нет проблем, - важно ответил Джадо и быстрым, но царственным шагом направился к оранжерее.
  Там никого не было, лишь где-то в ветвях какого-то экзотического дерева, привезенного, судя по всему из далекой Австралии, чирикал самый обыкновенный среднерусский воробей.
 И тут Саня понял, что перегнул палку, ограничив Вождя в принятии собственных решений: тот просто не знал теперь, что ему делать. Он искал глазами по сторонам кого либо, кому бы он мог отдать указания, но рядом никого не было.
  - Мы сможем пройти в копи прямо отсюда? – спросил его Саня.
  - Да, конечно, - уверенно ответил Джадо и тут же стал мучительно вспоминать, как это можно сделать. Но память все же подсказала ему что-то, он  с улыбкой направился к двери с буквами «WC» и нажал потайную кнопку. Створки разошлись, и Санникоа увидел перед собой … ярко освещенную кабинку лифта.
  В лифте Джадо повел себя как-то неуверенно и вяло. Видимо, раньше при спуске под землю все операции по его управлению выполняли телохранители. Тем не менее, через пару минут они ступили под своды шахты.
  Высшая степень удивления отразилась на лицах охранников, стоявших у выхода из лифта, когда они увидели Вождя без свиты и телохранителей. С большим опозданием они взяли на караул и прокричали уже хорошо знакомое Санникову приветствие: «Вечная слава Великому!». Джадо поморщился и махнул рукой: в нем проснулась скромность, свойственная простым людям. Саня не оставил это без внимания и остался доволен плодом своего творчества.
  Ход, по которому они двигались, был, вероятно, построен  специально для торжественных посещений: здесь не бегали вагонетки, было сухо, чисто и светло. Но через десять шагов Джадо остановился, не зная, куда идти дальше и Саня решил взять инициативу в свои руки. Он нырнул в первый же боковой штрек и сразу же пожалел, что не позаботился о соответствующей экипировке. Под ногами захлюпало, за воротник закапала холодная вода. Несколько минут они шли в кромешной темноте, но вскоре впереди замаячил тусклый свет, и они вышли в просторный, слабо освещенный забой. Несколько десятков человек ковыряли здесь стены примитивными кирками, а множество других нагружали породой джутовые мешки и тащили их в темный тоннель слева. Санников понял, что все виденное им вчера было лучиком света в темном царстве первобытного труда.
  При их появлении работа прекратилась. Шахтеры уронили свой инструмент и замерли в изумлении. Затем, выдохнув негромкое приветствие, все дружно пали на колени. Джадо снова выразил на своем лице крайнее неудовольствие и велел им подняться. А Санников подошел к тусклому фонарю и достал свою записную книжку. Он подозвал к себе близстоящего работника и спросил:
   - Сколько часов в сутки вы работаете здесь?
   Шахтер, по всей видимости, не понял его вопроса. Он начал озираться, ища поддержки своих товарищей,  и кивать головой.
   - Когда вы заканчиваете работу? – изменил Санников свой вопрос.
   - Когда за нами придет Большой Ндо, - охотно ответил рудокоп.
   - И что вы делаете после работы?
   - Мы едим и спим. Раз в неделю к нам приходят женщины, и тогда мы не спим.
   - Эти женщины – ваши жены?   
   - Нет. У нас нет жен. И детей тоже. Эти женщины сортируют алмазы в Светлой комнате, и их заставляют приходить к нам на ночь.
   - А ты не мог бы показать мне помещение, где вы спите?
  Мужчина торопливо  и беспокойно посмотрел туда, где стоял Джадо, рассматривая что-то на ладони одного из рабочих.
   - Великий Вождь тоже хочет посмотреть, как вы живете, - успокоил его Санников. – Я все делаю только согласно его желаниям и только с его позволения.
  Шахтер тут же окликнул невысокого человека, который, приблизившись, оказался мальчиком лет двенадцати от роду, и тот принес две пары резиновых сапог и черные накидки из полиэтилена. Вождь покорно и долго переобувался, не позволяя рабочим помогать ему, и Санников успел за это время сделать несколько снимков.
  Потом они снова нырнули в темноту штрека, но теперь впереди мигал фонарь в руках их проводника, и мгла была не такой жуткой. Шли они около получаса, и за это время Санников не услышал от Джадо ни одного слова ропота или приказа. Он шел тяжело дыша и спотыкаясь, и лишь однажды спросил, далеко ли еще идти.
  Внезапно из одного из боковых тоннелей повеяло спертым, теплым воздухом, показался свет, и Санников замер на месте, услышав доносящуюся оттуда… песню. Она была грустной и протяжной, но все же это была песня, услышать которую  в этих условиях было для него жутковато.
 Они вошли в большой полутемный зал, плотно уставленный трехъярусными нарами. На них лежали, сидели и прыгали люди, издали похожие на больших мышей. Если бы не мальчишки, игравшие в догонялки, да не эта странная песня, звучавшая из угла, можно было подумать, что этот зал – вместилище мертвых. Закрытые глаза спящих и безжизненные взгляды сидевших на нарах людей, мрачные своды подземелья и мерный звон капавшей с потолка воды – от всего этого веяло ужасом смерти.
  Какое-то время Санников стоял, пораженный увиденным, хотя заранее был готов встретиться с подобным. С подобным, но не таким. 
  - А где будете спать вы? – спросил Санников проводника, заметив, что пустых нар в зале совсем нет.
  - Эти люди уйдут на работу и освободят место нам, - ответил шахтер.
 Санников взглянул на Джадо и понял, что тот оказался здесь впервые. Нет, он не был потрясен тем, что увидел. Простое любопытство отразилось сейчас на его лице, и других чувств прочесть там было невозможно.
  Между тем, песня, доносившаяся из темного угла стала громче и надрывнее. Санников присмотрелся и различил там очертания изможденного человека, похожие на тень. Чуть раскачиваясь из стороны в сторону, он продолжал тянуть на одном дыхании свою монотонную, унылую песню.
  - О чем он поет? – спросил Санников.
  Проводник сложил руки на груди, поднял глаза вверх и тихо сказал:
  - Он готовится уйти в другой мир и поет о вечности и солнце. Сегодня ночью умрет.
  - Как может он знать это в точности? – удивился Сан Саныч.
  Проводник взглянул на него с сожалением:
  - Вумба стал слабым. Сначала он не мог работать весь день, а потом совсем перестал ходить на работу. Поэтому он должен уйти. Боги назначили эту ночь для его ухода.
  - Боги сами сказали ему об этом?
  - Нет. Большой Ндо пришел к нему вчера и положил у его ног крыло черной птицы.
  Санников понял все и содрогнулся: они убивали бесполезных людей, ссылаясь на волю богов. 
  - Как зовут тебя? – спросил он проводника.
  - Все называют  меня Бана, -  разулыбался шахтер. – Бана – хорошее имя. Его дают только тем детям, кто в День представления Богам смогли поднять Камень Духа Гор.
  - Он такой большой?
  - Нет, он горячий и скользкий, так как лежит в дыре, через которую дышит Дух Гор.
 - И сколько было тебе лет, когда ты поднял его.
 Бана пожал плечами:
 - Мы не ведем счет дням и ночам, потому что не видим ни солнца, ни луны. Нас представляют Богам, когда мы можем сделать первый  шаг.
 - А где рождаются ваши дети? Неужели тоже  под землей?
 - Нет, для этого у нас есть Мир продолжения рода. Там живут люди, которые рожают и воспитывают детей. Они проводят в светлом мире всю свою жизнь. Мужчины тоже работают в алмазных копях, но каждый вечер они поднимаются к себе наверх. Их кормят тремя обедами, а их дети учатся считать.
 - Но, когда они вырастут, они тоже будут навсегда спущены под землю, чтобы добывать алмазы?
 - Конечно, мы добываем их, чтобы наша страна стала свободной. И чтобы Великий Вождь мог жить долго и счастливо.
 - А ты можешь проводить нас в это место, в Мир продолжения рода?
 - Нет, - твердо ответил Бана, - Боги запрещают входить туда даже избранным.
 - Ты хочешь сказать, что даже Великий Джадо не может посетить это место?
 Бана замялся, искоса поглядывая на Вождя, который был занят разглядыванием устройства нар, и тут за спиной Санникова раздался скрипучий голос, произнесший по-английски:
 - Вам же сказали, сэр, что посещение этого места запрещено Богами всем без исключения. И вам следовало бы уважать обычаи народа, который принимает вас как высокого и уважаемого гостя.
 Санников обернулся. Перед ним стоял, недобро  улыбаясь, министр транспорта и промышленности, мистер Майкл Ордвей. За ним расположились около двух десятков туземцев, вооруженных отнюдь не луками. Новенькие блестящие «Калашниковы» выглядели в их бронзовых руках особенно зловеще. И Саня понял, что допустил промашку. Он не подумал, что свита  будет искать своего пропавшего Вождя.
 «Кажется, я попал в переплет, - сразу мелькнула тревожная мысль. – Конечно, можно отправить их всех в иное состояние, но массовый «тихий час» может вызвать у населения шок, переходящий в неприятие моей персоны либо в глубокое почитание ее. Первое для меня опасно, второе – чуждо».
  Но тут он увидел, что суровый облик  мистера Ордвея и ледяной тон его речи начали разительно меняться.
  - Рад видеть вас, мистер Маккинли, - произнес он радостно и на его лице засияла ослепительная улыбка. – Я вызвал охрану, чтобы сопровождать Великого Джадо и вас в шахте. Здесь не всегда бывает безопасно.
  - Отпустите их, - сухо приказал Санников.
  Он понял, что помимо его воли сработала система устранения опасности, о которой ему говорил Улаф.
  - А вы можете сопровождать нас, снисходительно сказал он министру. – Профукали своего благодетеля, так будьте добры следовать за ним.
  - С великой радостью, - ответил министр. – Но я здесь не при чем. Это служба безопасности не доглядела, как Великий Вождь смог незаметно покинуть дворец.
  Джадо воспринял появление своего чиновника весьма индифферентно.
  - Здравствуйте, мистер Ордвей, - сказал он и пожал ему руку, чем вызвал у министра изумление и радость. – Как поживаете?
  Сейчас он мог говорить только на отвлеченные темы.
  - Я хотел бы попасть в Светлую комнату, - обратился  Саня к своему  проводнику, но Бана лишь грустно покачал головой:
  - Я не могу пройти туда, где работают женщины.
  Теперь Саня не стал настаивать и ссылаться на желания Вождя. Что-то подсказало ему, что Бана не хочет идти туда сам.
  - Спасибо, тебе, о, Бана, - сказал он и незаметно от остальных пожал ему руку. – Пусть будут долгими твои дни, хотя вы и не ведете им счет. И пусть дадут тебе Боги счастье увидеть когда-нибудь солнце и луну.
  - Прощай, о, добрый белый человек, - ответил ему шахтер глухим ровным голосом. – Да даруют тебе Боги силы победить врагов твоих. Читаю в глазах твоих, что будет их у тебя немало.
  «А ты, однако, мудрец, черный рудокоп из подземелья, - с горестью подумал Санников. – Ты угадал: теперь врагов у меня прибавится».
  - Я буду вашим гидом, - откликнулся Майкл Ордвей, слышавший их разговор. – Здесь рядом есть тоннель, где ходят электропоезда, и через десять минут мы будем в Светлой комнате.
  Санников согласился, но теперь у него появилась новая головная боль: ему надо было сделать так, чтобы Великий Вождь проявил хоть какую-нибудь инициативу при осмотре копей. Иначе широкие народные массы, какими бы темными они не были, могли заподозрить неладное. Они уже и так с удивлением, переходящим в страх, наблюдали за  Вождем, безвольно слонявшимся среди нар и пытавшимся беседовать со своими подданными о погоде и ее влиянии на их здоровье. И у них возникали вполне объяснимые опасения насчет здоровья самого Вождя.
  - Вы позволите, о, Великий, продолжить наш путь? – обратился он к Джадо, дабы развеять эти опасения.
  Джадо мгновенно преобразился, вспомнив, что он – Вождь своего народа .
  - О да, конечно, - важно произнес он. – И непременно на электропоезде. Мне надоело бить ноги по этим темным и сырым закоулкам.
  Саня облегченно вздохнул: царственные гены Великого Вождя были весьма стойкими и разрушению не поддавались.

  Светлая комната на самом деле оказалась очень светлой. Десятки неоновых ламп освещали огромный зал, весьма искусно вырубленный в скальной породе. И тем более контрастно выглядели в этом ярком свете черные тела сотен женщин, склонившихся над длинными столами. Их руки беспрестанно, но плавно двигались над горками камешков, отделяя их в отдельные кучки. Движение глянцевых рук было почти синхронным и оттого завораживающим. В зале царила полная тишина, если не считать тихий шорох разгребаемых алмазов. Создавалось впечатление, что здесь работает отлично отлаженная, бесшумная машина.
  Санников внимательно вглядывался в лица работниц, выискивая подходящий объект для своего интервью, но вскоре понял, что зря теряет время:  весь облик работниц был одинаково  безучастен.
  И тогда он обратился к одному из смотрителей, дюжина которых разгуливала по залу с резиновыми дубинками в руках с просьбой привести ему одну из девушек для беседы.
  - Вам помоложе или постарше? - равнодушно спросил его белозубый верзила.
  - Мне поумнее и поразговорчивей,  - попросил Санников.
  Стражник, вероятно, ничего не знал о наличии у своих подопечных подобных качеств и долго чесал затылок прежде чем сказать:
  - Ладно, я приведу вам номер сто сорок пятый, ее, кажется, еще не водили к мужчинам.
 - А что, это сильно влияет на их ум? – спросил Саня, не надеясь, впрочем, что собеседник поймет его вопрос. Но тот его понял и ответил как истинный философ:
 - Не знаю, как на ум, но только после этого они становятся немного не в себе. Наши шахтеры очень грубый народ, они сначала страдают без женщин, а потом издеваются над ними.
  - А почему ты назвал эту женщину по номеру? У нее нет имени?
  - Ее имя знает только она сама. Ну, может быть, соседки по нарам. Да и то навряд ли. После работы они падают на нары и спят, как убитые. Двенадцать часов под этим мертвым солнцем  не выдерживаем даже мы, а ведь нас кормят двумя обедами.
  - Ладно. Веди сюда номер сто сорок пятый.
  Номером сто сорок пятым оказалась миниатюрная девочка с вопрошающим, но совсем не удивленным взглядом больших, усталых глаз: «Что вам еще от меня надо?»
  - Как тебя зовут? – спросил Санников, стараясь, чтобы голос его звучал как можно ласковей.
  - Лулу,  - ответила девочка и пожала плечами, мол, какое это имеет значение.
 - Ты давно работаешь здесь?
 - Не знаю. Меня привели сюда, когда я была вот такой, - она показала рукой приблизительно метр от пола. – Тогда я умела хорошо считать, и сначала я считала, сколько раз я спала после работы. Но потом я стала очень уставать, а охранники так сильно били меня по голове, что я стала забывать счет.
  - Неужели в твоей жизни нет и не было ничего хорошего?
  - Почему? Иногда я вспоминаю до сих пор, как хорошо мне жилось наверху, как я бегала по зеленой траве и плескалась в ручье. И я засыпаю счастливой.
  - А здесь? Неужели у тебя не бывает хоть какой-нибудь, пусть мимолетной радости?
  - Нет. Я живу в ожидании смерти. Скоро меня поведут к мужчинам, и тогда я умру. Так мне сказали мои добрые  Боги. Им очень жалко, что я ухожу, но даже они не могут спасти меня. Этот день назначен мне как день моего ухода, как только я появилась на свет.
  Санников почувствовал, как вязкое и холодное отчаяние заполняет его душу, и ему стало так страшно, как не было никогда. Он искал слова, чтобы утешить эту маленькую девочку, размышляющую о собственной смерти, словно прожившая свой век старуха, и не мог найти их.
  - Спасибо, Лулу, - сказал он, пряча в карман ненужную записную книжку. – Я, конечно, не Бог, но сделаю все, что могу, чтобы ты жила долго и счастливо. Я буду просить Великого Джадо, чтобы он вернул тебя к солнцу.
  - Великий Вождь всесилен, - грустно ответила девушка, - но нашу и даже его судьбу определили Боги, и все будет так, как велели они.
  «Я буду говорить с Джадо сегодня же, - решил Саня, покидая Светлую комнату. – Хватит выжидать и играть в эти игры, наблюдая такое. Это больше не может продолжаться  и дня! Он услышит мой ультиматум, как только мы вернемся во дворец».
  Но тут же другой голос, спокойный и уверенный, остановил его: «И что это даст? Что будут делать тысячи рабов, получив свободу?  Создавать новое, справедливое общество? Навряд ли…   Они не знают, что такое свобода и справедливость. Они бросятся добывать то, чего была лишена их плоть. Люди будут убивать людей, пока не насытятся. Ты хочешь этого? Нет, надо все хорошо продумать…».
  … Они вернулись в беседку, из которой утром отправились в сое тягостное путешествие, когда солнце зацепилось за верхушки пальм. В отличие от Санникова, Джадо был  бодр и беспечален. Это  настроение не изменилось и тогда, когда Саня вернул его к действительности.
  - Как чувствует себя наш гость, - жизнерадостно произнес он, потягиваясь словно после  всамделишнего сна. – Была ли  успешной ваша экскурсия?
  - О да, Великий Вождь, - почтительно ответил Санников. – Но сейчас я хотел бы отдохнуть. О своих впечатлениях я расскажу вам завтра.
  - Хорошо, - согласился Джадо. – Я тоже непрочь отдохнуть пару часов, Что-то у меня страшно гудят ноги. Будто я тоже проделал нелегкий путь по моим алмазным копям.

   Оказавшись у себя в комнате, Санников сразу же вызвал на связь Улафа:
  - Я хочу, чтобы вы незамедлительно созвали Совет организации. По-моему, мы делаем что-то противоестественное и несбыточное. Я постараюсь доказать это всем членам нашего альянса.
  - Согласен, - грустно ответил Улаф. – Через час все наши друзья будут на связи.


                Restitutio 11.
                Возвращение к прошлому (лат.)
                Продолжение рассказа Бориса Ивановича Крюкова)

  Наступило лето. Мой вологодский друг поэт Коля Пальчиков называл эту пору «время высоких трав». Мы возвращались с Китти из далекого монастыря, выходили на лесную поляну, и она падала в зеленое, звенящее море травы и говорила, обращаясь к высокому, синему небу:
  - Thank You, o, my Lord! You’ve made me comprehend to love this land. And I’m dying from love to its unsparing beauty! It’s me,  o, Lord, a peccable girl Kitty Lockheart by name who is grateful to You for the windfall given to me! (Спасибо Тебе, о, Господи! Ты вразумил меня полюбить эту землю! И я умираю от любви к ее щедрой красоте. Это я, о Господи, грешная Китти Локхарт, кто благодарит Тебя за данное мне счастье!)
  Потом она указывала пальцем на меня и добавляла по-русски:
  - И не забудь про этого парня. Он сам пропадай, а товарища выручай.
  В город теперь мы возвращались редко. Ночевали на заимках, там же по субботам топили баньку, вечером при свете лампы «летучая мышь» просматривали сделанные за день записи и зарисовки, намечали планы на завтра.
 Меня поражало то, что Китти не переставала удивляться и радоваться всему, что встречалось у нас у нас на пути. Уже целый месяц мы скитались по городам и весям Вологодчины, а она делала для себя все новые и новые открытия. И не просто новые, а ошеломляюще новые, способные вызвать у нее чувство первооткрывателя и чуть ли не творца. Она не уставала, не ныла, стойко переживая и комариные атаки, и дорожную распутицу, и ночевки на жестких нарах. Утром, опухшая от комариных укусов, он выбегала к взошедшему солнцу над деревьями солнцу и кричала по-русски:
  - Здравствуй, матушка!
  Откуда она почерпнула это приветствие и кого называла матушкой, оставалось загадкой. Потом она бежала к ручью, умывалась, выпивала кружечку горячего кофе из термоса и начинала торопить меня:
  - Давай, давай, минуту час бережет.
  Любую мою заботу о ней она воспринимала в штыки. Помню, как в одном из сельмагов я купил ей накомарник, не в силах уже смотреть на ее разодранную до крови кожу. Он взяла его с любопытством аборигена, впервые увидевшего брюки вместо набедренной повязки, повертела в руках и спросила:
 - Почему один?
  Я принялся объяснять ей, что я человек привычный, искусанный комарами в течение двадцати с лишним лет вдоль и поперек и что, наконец, я – мужчина.
  Тогда она аккуратно сложила защитную сеточку в шляпу, прищурилась и, широко размахнувшись, послала ее вдаль жестом опытного метателя бумерангов, сказав:
  - Я тоже буду привычный, как мужчина.
  Единственное, что она позволяла мне делать для нее, это заваривать чай и наматывать портянки.  Резиновые сапоги стали для нее основной обувью чуть ли не с первого дня наших походов по тайге. Дважды она стирала ноги до крови, одевая сапоги на один носок. Я сделал для нее мягкие байковые портянки, и показал, как их надо наматывать на ногу. Но  она никак не могла освоить эту науку и «скрипя сердцем»,  доверила совершение этого таинства мне. При этом она всеми силами  старалась превратить этот процесс в веселое развлечение, сопровождая его комментариями капризной леди.
  - Ну как ты можешь, парень, упрятывать в эту тряпку такую красоту и не сказать по этому поводу ни слова восхищения? – говорила она, положив ногу мне на колено. – Ты когда-нибудь у кого-нибудь видел такую ножку? Клянусь Юпитером, не видел и не прикасался. Так гордись же, несчастный, что ты можешь каждое утро держать в своих руках такую красоту!
  Я гордился и даже был счастлив.
  Но особую гордость я испытывал, когда она, закатывая глаза и стеная от удовольствия, пила заваренный мной чай. Секреты заварки поведала мне моя бабушка, знаменитая на весь Устюг травница.
  «Польза – пользой, а удовольствие тоже должно быть», - говаривала она, колдуя над приготовлением повседневных напитков. И все эти напитки, будь это чай, компот или настойка, были у нее несказанно вкусны и ароматны.
  Китти и не думала узнать у меня это секрет, но отхлебнув лишь первый глоток чая и выразив свой восторг, она тут же начинала громить словесно всю чайную промышленность Британских островов, неспособную создать нечто подобное.
  Так бежали дни, приближая грустную для меня дату разлуки – десятое июля. Но я не знал, что она станет еще печальнее.
  Был конец июня, наступала жара. В тот день мы остановились на ночлег в заброшенном рыбацком стане. Садилось позднее солнце, приближалась полночь, а я сидел на берегу реки и что-то писал. Китти вышла из хибары и сказала тоном, не рерпящим возражений:
  - Иди ночевать и не высовывайся. Я буду купаться, в чем меня родили.
  Я думаю, она сознательно перевирала русские пословицы и поговорки, испытывая удовольствия, когда я хохотал над ними. Однажды в городе я специально для нее взял в библиотеке «Угрюм – реку» Шишкова и прочитал ей избранные места из этого романа, чтобы показать ей, что в России уже жил однажды подобный ей представитель англоязычного мира, большой любитель перевирать культурное наследие нашего народа. Она отнеслась к мистеру Куку с презрением, заявив:
  - Он – обалдуй! Эти янки никогда не понимали тонкостей чужого языка.
  Китти купалась очень долго. Почти стемнело, и я стал беспокоиться. Но выглянуть даже в окошко я не решался, зная крутой нрав моей подопечной. Наконец на крыльце раздалось шлепанье босых ног, дверь распахнулась,  и в ее проеме появился силуэт девушки. Я не сразу сообразил, что она  совсем обнажена, а когда это дошло до меня, поспешно закрыл глаза. Но тут же я услышал ее голос:
  - У-у, как холодно! Пусти меня погреться…
  Она нырнула под одеяло  и прижалась ко мне. Я попытался превратиться в камень, но сразу почувствовал на своих губах ее влажные и холодные губы…
 Из той ночи я не запомнил ничего…
  Я открыл глаза, когда в окно стремительно и властно ворвалось солнце, и в его ярком свете я увидел лежавшую рядом со мной Китти. Она не спала, а подперев рукою голову, разглядывала мое лицо.
  - Доброе утро, сэр,- сказала она и поцеловала меня в щеку.
  Я невежливо промолчал, все еще стараясь осознать, что произошло со мной. С нами… Она откинулась на изголовье нар и тоже стала смотреть в потолок.
  - Ты о чем думаешь? – спросил я.
  - Ни о чем, - легко и беззаботно ответила она. – Когда мне хорошо, я ни о чем не думаю. А ты о чем думаешь?
  - Я думаю о нас.
  - И что же ты о нас думаешь?
  - Как мы будем жить дальше.
  - А это важно?
  - Конечно. Теперь мы  не можем жить, как прежде. Мы должны быть вместе.
  - Зачем?
  - Потому что я не могу без тебя. И вообще…
  - Что вообще?
  - И вообще, после того случилось с нами, обычно женятся. Или…
  - Или что?
  - Или делают вид, что ничего не произошло.
  - Мне больше подходит второй вариант. У нас так и поступают в большинстве случаев.
  Я сделал огромное усилие, чтобы остаться или хотя бы казаться спокойным, и вспомнил, как я  ненавидел ее  тем утром в гостинице, когда она вдруг заинтересовалась моей мужской состоятельностью. От ненависти до любви оказался всего один шаг. Неужели будет обратный?  От любви к ненависти…
  Я вышел к реке. Раннее утро было холодным, свет солнца – ярким, но неласковым. Я стал разводить костер, но вскоре вздрогнул от крика.
  - Мистер Хук! – кричала Китти, не выходя из домика. – Я сегодня никуда не пойду! Я буду спать! И прошу не мешать мне!
   Мистером Хуком она называла меня нечасто, в основном, когда мы спорили или ссорились по пустякам. Но сейчас искаженная на английский лад моя фамилия прозвучала для меня недобро. (hook – по-английски «крюк» - прим. автора).
  Я не отозвался на ее крик и продолжал возиться с сырыми дровами. Через полчаса мне удалось разжечь  костер и приготовить мой фирменный чай.  Я налил его в кружку и понес в хибару.
  Китти действительно спала, но на ее лице не было покоя. Тень какого-то внутреннего борения  металась по нему. Ее губы судорожно сжимались и разжимались, не в силах произнести какое-то очень нужное ей слово; брови внезапно поднимались вверх, выражая испуг и удивление; лоб бороздили растревоженные морщины.
 Я поставил чай на табурет у ее изголовья и вышел. Я не мог видеть ее такой.
 Я сидел у затухающего костра, смотрел на реку. Несмотря на солнечный день, она была серой и неприветливой. Ветер гнал по ней барашковые волны и выплескивал на берег желтую пену. Я не заметил, когда Китти вышла из домика, и вздрогнул, лишь ощутив на своих плечах ее теплые руки. Я встал и взглянул в ее печальные глаза. Она сделала шаг назад, по-ангельски сложила на груди руки и кротко спросила:
  - Сэр, вы не изволили бы взять себе в жены бедную девушку из Виндзорского замка?
  Теперь я точно знаю, что от счастья люди глупеют, потому что тогда я задал ей  дурацкий вопрос:
  - Почему из Виндзорского?
  Казалось, Китти совсем не удивилась моему неуместному вопросу и принялась терпеливо объяснять мне:
  - Понимаете, сэр, наш местный пастор никогда не выезжал дальше нашей деревни и не видел этой резиденции королей. Поэтому он думал, что наш замок такой же большой и богатый, как Виндзор, и называл его именно так. 
  Я молчал, потому что в горле у меня стоял ком, а сердце зашлось от счастья. И тогда  Китти сделала еще один шаг назад, опустила руки и сказала упавшим голосом:
  - Значит, мистер Хук отказывается жениться на бедной девушке из Виндзорского замка, потому что он не настоящий? И это после всего, что было между нами?
  И я наконец понял, что она тоже счастлива, а потому просто дурачится, видя, что я никак не приду в себя. Я подхватил ее на руки, закружил и закричал на всю ширину реки и высоту неба:
  - Мистер Хук не отказывается жениться на бедной девушке! Мистер Хук – осел и растяпа!
  Китти взяла меня за ухо притянула к себе и прошептала:
  - А теперь скажи мне по-русски  - «любимая»…
  Я сказал ей это слово десятки раз и после каждого раза она целовала меня, приближая к моему лицу свои счастливые глаза…
  Мы прожили на берегу Сухоны семь сказочных дней…

  Десятого июля я провожал ее в аэропорту Пулково. Она была красива, подтянута и сосредоточена.
  - Ты не знаешь,- спрашивала она, -  куда я положила свои записи? Я думаю просмотреть их в самолете…
  Я не успел ответить на ее вопрос, как она расплакалась:
  - Ну, скажи мне что-нибудь хорошее по-русски.
   Я знал уже, что именно я должен сказать, и после этого волшебного слова она успокоилась, привела себя в порядок и деловито сказала:
  - Значит так. Поживи в Питере еще с недельку, если возможно. Я боюсь, что в своих краях ты просто затеряешься в тайге. А сюда я пришлю тебе телеграмму и большое письмо. В телеграмме будет заверенное нотариусом согласие моих родителей на наш с тобою брак. В письме я расскажу тебе, как я умираю без тебя в этом вонючем Лондоне. Если бы у тебя был телефон, я звонила бы тебе каждый день, лишь бы услышать одно единственное слово…
 Я видел, что она готова расплакаться снова, и взял ее за руку. Но мелочной опеки она не терпела и, вырвав свою руку из моей,  решительно сказала:
  - Ладно. До нашей свадьбы  осталось ровно пятьдесят дней. И тогда ты будешь говорить мне это слово тысячу раз на дню.
 - Ты уверена? – спросил я печально.
 - В чем? В том, что свадьба состоится, или в том, что ты будешь говорить мне это слово? Я, лично, уверена и в том, и в другом.  А вы, сэр?
 - Ты знаешь, у нас в стране есть множество официальных и неофициальных препятствий для браков с иностранцами…
  - Ты плохо знаешь моего папу, сэра Джона Локхарта –младшего, - прервала она меня. – Он дойдет до…, как это у вас?...до Генерального партийного секретаря, но первого сентября мы будем стоять с тобой перед аналоем собора Святого Павла…
  -  Даже так? – спросил я, сомневаясь.
  - Только так! – уверенно ответила Китти и гордо вскинула вверх свою англосаксонскую головку.
  Я тихо пожелал себе, чтоб так оно и было…