Любовь Матери

Аркадий уже заканчивал возиться с машиной приятеля, поддерживая ненавязчивую беседу, неожиданно появилась Юлька. Она просто ворвалась в гараж. Глаза были наполнены слезами. Слезы большими каплями серебрились и удерживались длинными ресницами.  Вся взбудораженная, как будто вот-вот взорвется. Но она пыталась изо всех сил сдерживать рыдания при постороннем человеке. Что могло случиться? Что?
- Аркаша, Аркаша, я …. Нельзя так…. Как же это? Там,… нет, здесь…Я не могу так!
Аркадий бросил работу, удивленного приятеля, и потащил жену в дом. Чувства распирали грудь и мешали словам сформулироваться для понимания проблемы. А Юлька понимала, что у нее нет времени наплакаться, чтобы потом все рассказать: ведь там ждет мужа посетитель со своей машиной, со своими проблемами.  И она, на ходу обуздывая себя, взахлеб начала объяснять, что она все пыталась понять, что такое МАТЬ. Не ее мать, а вообще. Например, Мать Мария как идеал матери. Она, наверное, «дырку проела» у кого-то ТАМ НАВЕРХУ  и ей показали. Да так реально, что результат видно, а объяснить трудно.


Юлька пересаживала цветы в горшках, и мысли ее были поглощены любовью, заботой. Но неожиданно все вокруг резко изменилось, наполнилось совсем другими звуками, цветом и ощущениями. Краем сознания Юлька понимала разницу между днем сегодняшним и тем, в котором оказалась. Воздух был чистым. Сравнивать можно было умом: ощущение прикосновения к босым ногам травы, теплой и в то же время прохладной, чистой, умытой росами. Казалось можно пить саму жизнь травы ногами. Хвоя там была многолетним ковром, дающим жизнь земле и ее обитателям. Темнота леса была покоем, умиротворением. День вчерашний так же отличался от современного дня, как та нежная трава от  асфальта. Асфальт, с его запахом испаряющейся смолы, пыли делает этот мир жестким, плоским. Чувства замирают, уступая место рациональному мышлению. Эмоции, не находя нужной чистой  пищи, поглощают жесткую и жестокую суть   мира цивилизации. От этого душа, кажется кричит и рвется из этого мира, от этой действительности. Ум человеческий ищет виновных во всем, ищет новых ощущений, даже если это уже не ощущения, а извращения. Но это было где-то на краю сознания. Но скоро все заполнили новые ощущения, заполнило чувство несправедливости происходящего.
Она оказалась в большой бревенчатой избе. Окон она не видела. В избе был сумрак. Вдоль стен  располагались лавки. Земляной пол был устлан соломой.
Вернее остатками соломы. Утром ее, как всегда, убрали, а новую еще не стелили. В углу висела пустая колыбель, притянутая веревочкой к стене. Бревна от времени темные, пропахшие домом и сладким… дымком? –«А где же была печка?» - вспомнила она позже, когда рассказывала Аркадию. Тогда же все воспринималось совершенно естественно и привычно. Она привыкла к тому, что к вечеру собирается вся большая семья. Кто-то спит на лавках, кто-то на соломе в центре дома. В углу за занавеской проводят ночь ее молодые родители. Это были редкие свидания супругов в строго определенные старшинами дни. Там, в этом углу, днем так здорово  играть! Родные и двоюродные братишки и сестренки собирались там тесной кучкой и шептались, взрываясь время от времени звонким смехом. Она была самой младшенькой тогда из детей. Хотя – нет, в колыбельки подвязанной под закопченными балками лежал маленький живой плаксивый комочек. Это он со своей мамой часто занимал потаенный уголок дома за занавеской.
 Юлька была пятилетней девочкой и у нее была замечательная молодая мама. Отца она почти не знала: его неделями не бывало дома. Он вместе с другими уходил далеко в лес на охоту. А мама всегда была рядом. Она очень любила мужа и скучала за ним. Да и что могла знать тогда малышка о том, что привело их в эту глушь, почему иногда всех малышей испуганно загоняли в дом, закрывали двери огромным засовом. Не понимала, почему тревожно настораживаются взрослые, когда храпят лошади. Почему иногда их загоняют в дом и заставляют детей сидеть тихо-тихо. Она просто знала эти простые правила и прижималась поближе к ласковой маме.
 У мамы были большие голубые глаза, длинная темно-русая коса, а на висках вились кудряшки-солнышки. Юлька видела все это вместо привычных стен своего нынешнего дома. Видела и воспринимала маму своим пятилетним детским восприятием. Мамины глаза были окнами в огромный добрый мир, полный любви и заботы. Все остальное растворялось в нем. И волосы. Когда мама разрешала дочке расчесывать эти шелковые волны, девочка уносилась в сказку. Мама тихо рассказывала что-то, не торопя малышку, наслаждаясь общением, таким редким в этих суровых буднях. Ведь оставаться в постели не дозволялось никому. Можно только на ночь поцеловать свое дитятко и благословить на добрые сны.
 Все это пролетело перед мысленным взором за долю секунды, оживив те чувства, порядки, запахи. А теперь почему-то горел угол того родного дома, а сонная девочка стояла в дверях и смотрела на вбежавшую в дом маму. Где все люди и почему мама просит и ее бежать? Может быть это такая игра? Но в воздухе вокруг был разлит ужас.
Огонь уже подточил балку, поддерживающую крышу. Потолка в доме не было. Только горизонтальные балки, над ними – крыша и отверстие под самым коньком. Над ним на крыше обычно делали оберег: голову оленя или просто хохолок. Туда теперь устремлялось такое доброе до недавнего времени, пламя, облизав перед этим сухие стены. Оно стонало от удовольствия или возмущенно трещало, когда находило что-нибудь сырое. Гудело наверху победно и громко.
Мама, стараясь перекричать его, в надежде спасти удивленную и испуганную дочь, просила бежать ее подальше в лес. А Юлька стояла и не могла поверить, что беда так велика и реальна. Она может отнять у нее весь мир, что был ее мамой. Но ослушаться она не могла. Последнее, что она видела –  хрупкая  тростиночка-мама, и приближающееся пламя. Полные слез мамины глаза. Когда-то красивый сарафан был порван и закопчен, а на нем как-то обреченно лежала прекрасная мамина коса. Ее губы что-то шептали: может последнюю молитву, может - имя любимого. А за ней – огонь, который с радостным криком-треском начал валить угол дома. И этот грохот был громче последнего маминого крика, страшнее грозного окрика отца. Он заставлял бежать, не оглядываясь.
Но еще ужаснее, что от этой, любимой мамы, нужно бежать! Девочка любила ее всем  своим существом, любила от кончиков пушистых детских волос до самых пяток. Почему? И почему в лесу такая зловещая тишина?
А вокруг дома были только огромные деревья, чью крону можно увидеть, глядя прямо вверх. Они мрачно и безразлично гудели. Солнце почти не доставало подножия деревьев, не оживляло ничего под ногами. Даже самой неприхотливой траве не хватало света, чтобы здесь выжить. Зато можно было бежать как по ровному полю, только огибая огромные стволы.  И она бежала. Бежала, пока не стало горячо в груди и не пересохло горло так, что перехватило дыхание. Тогда она остановилась и нерешительно посмотрела назад. Далеко ли убежит маленькая девочка, хоть и считавшаяся в свои пять весен помощницей, нянькой для младших? Но и за это время дом успел превратиться в большой костер. И  бревна, как сухие ветки, сложились в нем в кучку. И там была ее мама. Ее ласковые руки, тихий смиренный голос и огромные кроткие глаза. Казалось, что свет их любви ярче пламени, казалось, что мама смотрит на нее сквозь огонь. Сквозь века!?
Что, что эта маленькая девочка сделала не так, если судьба отняла у нее это счастье? Почему мама там, а она здесь, в этом суровом мрачном лесу? И что ей за дело до других людей? Это ее горе. Огромное горе, которое не смоешь слезами.  И она плакала долго и навзрыд. И плакала Юлька. Уже эта Юлька, которая где-то в глубине сознания поняла, что с тех пор прошли века.
 Это когда-то была ее мама. И еще поняла, что такой материнской любви она больше никогда не встречала. Никогда не было рядом такой красивой, доброй мамы. И даже просто такого замечательного кроткого и в то же время сильного человека рядом, скорее всего, не было.
 И ее боль от этой потери пронизывала все века и расстояния. Она протестовала против такой несправедливости. Почему нет в мире таких как ее мама? Тогда все было бы  по-другому. И небо, и птицы, и люди. Рядом с ней не могло бы ужиться зло.
Тяжелая поступь человеческих пороков слышалась в этом прекрасном, но уже страшном лесу. И если в современном городе человеческие чувства притупляет грязь вокруг, в воздухе, душах, чтобы человек мог жить, работать, думать, то там, в лесу гарь от пожарища проникала в саму душу, а не только в легкие. Наполняла мысли, чувства и оставалась на века.

Она поняла насколько милосердно Сущее, что держит завесу от глубинной памяти людей, пока они не станут мудрее. Пока не научатся  применять Закон беспорочного понятия, чтобы не осуждать себя за  прежние ошибки. И за свои и за чужие.

Аркадий слушал сбивчивый от судорожных всхлипов, рассказ жены. А она постепенно возвращалась в этот привычный мир.
 - Нужно отказаться от такой возможности узнавать! Может быть это трусость? – заглядывала она ему в глаза, ища поддержки.
Аркадий трусом не был и такого категоричного решения принять не мог. Ведь он мужчина! Юлька успокоится, оттает. Да и показывают ему, не очень-то спрашивая согласия, раз уж принял решение работать над своими недостатками. Как в анекдоте про парашютистов:
 «- готов? – пошел!
  - Готов? – пошел!
  - Готов? Не готов? – пошел! Го-о-тов!» 

Юля постепенно успокаивалась и примирялась с той потерей матери. Однако в ее голове рос список вопросов: Что такое мать? Что такое любовь матери? А вообще что такое любовь? Способна ли она на нее? В молитвах говорится о любви, но что стоит за этим словом?
Все эти вопросы откладывались в голове и ждали своего часа, как выяснилось позже.

Невозможно жить рядом с этим чудаком-мужем и оставаться в суете будней. Юлька и Аркадий не могли наговориться, Уже не первый год вместе, а тем для разговора  все больше и больше, информация появляется все интересней И начинаешь все больше убеждаться, что только в уединении, вдали от культмассовых мероприятий, от эстрадных идолов толпы, можно понять этот мир. Только тогда, в молчании страстей, можно увидеть, как тихо опускается завеса иллюзий реальности этого мира, истончив покров майи. И ничто уже не мешает ярко разгореться огню из трех лепестков в сердце. И этот алтарь в душе озаряют Сила, Любовь и Мудрость. Все это горит и звучит в глубине существа тихо и торжественно. И вот тогда хочется узнать, что такое - любовь. Не та похотливая служанка, что выметает все возвышенные чувства и рекламирует свободу секса на каждом перекрестке и в каждом фильме. А та, загадочная любовь Матери Марии, которая любит всех. Все народы и каждого в отдельности. Любовь Иисуса Христа, которую прячут под терновый венец и вынуждают поклоняться только его страданиям. Заставляют чувствовать свою вечную вину перед ним, перед каждым. В то же время, убеждая, что те, кто распял Его, к вам не имеют отношения. У нас только одна жизнь.
 Эта просьба не может быть не услышана. Воистину, «зов заставляет ответить»! Ее сочли готовой приблизиться к пониманию. Ответом был нежный взрыв. Эти взаимоисключающие понятия нашли друг друга и проявились. Юля стояла оглушенная этим чувством.
Деревья, травы, птицы – вся благоухающая и поющая жизнь природы – это нежные и прохладные руки, поднимающие душу человека к вершинам творения. Это руки Матери, возносящие своих детей к Отцу-духу. И только слишком отягощенная пороком душа не поднимется в этом окружении благоухающих цветов, сочных трав, трелей соловья и стрекоте кузнечиков. Но и эти люди с мрачными душами и тяжелыми мыслями даже не зримо для себя получают поддержку. Даже если в памяти остался только хорошо поджаренный шашлык на пикнике.
Не жгучая волна любовной страсти, а огромная теплая сила рвалась из груди. Хотелось распахнуть объятия всему миру и дотянуться кончиками пальцев до горизонта. Обнять каждого и прижать к своей груди, так, чтобы треснула скорлупа, слепленная из обид, зависти, сплетен, пороков. И осыпалась. Вот тогда эти обнаженные, чистые души и сердца зальет и наполнит светом ее любви. Любви, которая не вмещается в маленькое человеческое тело, сдавленное нелепым корсетом условностей и ограничений общественного мнения и предрассудков.  Этой любви было не знакомо ограничение отношений пола. Не было мужчин или женщин, были светящиеся души. Некоторые едва тлели, некоторые были покрыты смогом или слоем грязи. Некоторые пылали багровым пламенем лютой страсти и похоти. Она видела всех и каждого в отдельности почти по всему миру. Она ощущала боль потерявших своих любимых, боль отвергнутых. Это перемежалось с восторгом радости долгожданных встреч близких людей и родственных душ. Нежными зелеными листочками светилась трогательная и чистая  влюбленность совсем юных сердец. Эта многообразная гамма эмоциональных красок переполняла все ее существо. Но тонкими трещинками повсюду вплеталось чувство боли немного другого рода. Она прислушалась к нему и к себе. Маленькими искорками светились среди могучих потоков эмоций людей чувства их подопечных – собак, кошек, птиц. Это они вплетали свой узор любви и боли в жизнь, подобных богам, хозяев и просто окружающих людей. Большими островами боли и страдания были стада загоняемых охотниками слонов и других животных. И просто фонтаном боли и муки в океанах были киты. Это они назначены быть живыми антеннами и передатчиками всего, что происходит на планете. Это они, будучи не в состоянии передать всему Мирозданию ужас происходящего на Земле, выбрасываются в полном здравии на берег. Это они умирают в присутствии удивленных простых людей и ученых, пытающихся спасти и столкнуть обратно в родную стихию неразумных животных. Но и ко всем обижающим и заблудившимся душам она испытывала могучее  чувство любви.   
Она поняла, что получила только каплю той Любви, только крупицу понимания. И, когда это чувство постепенно отхлынуло, в груди осталась боль. Как после рождения ребенка, когда пространство, занимаемое новым человеком, опустев, начинает сжиматься. Но остается ощущение чуда. Приходит осознание себя матерью и, невольно становишься частью этого чуда. Только в этом случае было ощущение, что вместить в себя, а потом – родить, пришлось, по крайней мере, пол страны. Нет, повторять этот опыт еще раз, пока остаешься в этом теле, не стоит.
Это испытание Юлия оставила навсегда в памяти и в ощущениях. И на мир теперь смотрела через эту любовь. Теперь хотелось узнать, что такое настоящая надежда и настоящая вера. Но только понемножку узнавать.
Маленький кусочек надежды удерживает от отчаянья и придает силы, чтобы ждать, воспитывая терпение. Но можно не заметить, когда ожидание в надежде переходит в ожидание из упрямства. Это ожидание, обычно, бесплодно. Оправдавшаяся надежда рождает веру, что именно так и будет.
Знание, даже маленькое, рождает вопросы и жажду. Утоляя эту жажду знаний, человек взращивает веру. «Я верю, что это так, и не иначе. Я знаю это» - идут рука об руку по жизни. И вера становится крепче день ото дня. От надежды к надежде, питаясь знанием.
Враг надежды – упрямство, сомнение.
Враг веры – сомнение, невежество.
А любовь ко всему сущему – универсальный растворитель. Она поглощает все сомнения, отрицания, упрямство. Она очищает знания от ошибок и заблуждений, веру – от фанатизма. Делает надежду чистой и радостной.
Надежа, как и любовь, живут в сердцах, а не умах.