Рондо для двоих. часть 4, Ульяна. гл. 1

                Глава первая

                Пока Ирина рожала детей и растила их,  приспосабливалась к характеру мужа, переживала безработицу, а потом осваивала издательское дело, жизнь Ульяны  текла по совершенно иному сценарию.
                Внешняя сторона ее замужества была идеальной. Она попала в дом, где никто не покушался на ее независимость,  не перекраивал на свой вкус. Владислав оказался до того воспитанным, что даже в сердцах не повышал голоса. Наташка была единственным источником его беспокойства в подростковом периоде. Другой источник напряжения исчез естественным образом: мать Владислава умерла через два месяца после женитьбы сына. Скоропостижно, даже повозиться с нею Уле не пришлось.
                – Не вынесла поступка сыновьего, – заметила по этому поводу  Анна Казимировна. – Это хорошо, пусть меня Бог простит за грешные мысли. Зато ты пристроена, и мне тоже пора туда, к твоей свекрови. Помни: дом я тебе отписала. Моим девкам он не нужен.
                Сама Анна Казимировна  пережила Улину свекровь всего на полгода. Махнув рукой на завещание, Уля со спокойной душой стала обустраивать дом мужа и падчерицы. Он тоже требовал ремонта.
                После окончания института Уля могла остаться на кафедре психиатрии, где сосредоточились все ее интересы последних лет учебы, но  она предпочла практику. Три года работала ординатором в областной психиатрии,  расположенной за городом. На капитальный ремонт дома денег не хватало, так как   решили купить машину. Уля закончила курсы для водителей и теперь ездила на работу в новеньких «Жигулях».
                У нее была своя палата с собственными «шизиками», как говорила Наташка, которая знала их всех пофамильно, потому что мачеха о них рассказывала по вечерам, когда все собирались за ужином, и Владислав с Наташкой слушали развесив уши. Потом наступал их черед. Наташка травила анекдоты про учителей, Владислав скупо делился своими кафедральными заботами, но очень быстро  разговор снова сворачивал к «психушке».
                – Пора рожать детей, – беспокоилась Улина мама, Катерина, когда они оставались наедине.
                Вот тут и гнездилась тревога. Сначала – молчаливая,  никем не произнесенная вслух,. Потом и Владислав осторожно посоветовал:
                – Ты бы проверилась, Уленька. Врачей-то у тебя хороших много...
                – Проверилась. Давно, – призналась Уля. – Сказали, что все в порядке.
                Какое-то время тема не поднималась. Владислав словно забывал о ней.
                – Ничего, у нас есть дочь, – сказала  Уля однажды мужу, когда тот заикнулся о лечение на грязях.
                Конечно, Наташка  не могла заменить младенца, по которому Уля тайно тосковала.  «Скорее у нее появится ребеночек, чем у меня», – думала грустно, наблюдая, как Наташа крутится перед зеркалами.
Девочка получилась красивая: стройные ноги, высокая грудь, папины глаза – темно-голубые, но побольше, с хорошими ресничками... Улыбается симпатично. Такая не засидится в девушках.
                Неожиданно вернулась Наташкина мама – вспомнила, что когда-то давно «забыла» дочку у супруга.
                – Свалилась на нашу голову, –  бурчала Наташа вроде бы недовольно, но была возбуждена этим  приездом.
«В такую можно влюбиться, – грустно призналась себе Ульяна», – помогая Эмме Эдуардовне распределять вещи. Их было столько, что сразу стало понятно: красивая дама не собирается отчаливать в свой Ленинград в ближайшее время.
С нею Эмма Эдуардовна вела себя подчеркнуто вежливо, словно это Ульяна свалилась на их голову, а не она сама.
                А Владислав повел себя неожиданно – не мог скрыть волнения. Уля с грустью наблюдала за ним, то роняющим вещи, то забывающим, о чем его спросили, то почему-то громче обычного поднимающим голос.
Эмма усиленно изображала вспыхнувшую любовь к своему «ребенку», но ребенок  сначала нагло не принимал этих чувств, хамил или уходил к подружкам как раз в момент, когда мамочка возвращалась из похода по магазинам.
                – Как вы живете! – изумлялась Эмма Эдуардовна скудости продуктов на полках. – Хорошо еще, что рынок... побогаче.
Эмма Эдуардовна оккупировала детскую, где по вечерам вела переговоры с Наташкой за закрытой дверью. Иногда оттуда слышался смех. Владислав нервничал и почему-то уговаривал Улю не волноваться. Та не волновалась – она была в растерянности от поведения мужа. «Неужели он до сих пор ее любит? Эту акулу, хищницу?» – думала с наплывающим раздражением.
                Визит к «ребенку» неожиданно закончился через неделю после приезда Эммы Эдуардовны. Вернувшись с работы, Уля застала такую картину в гостиной: Эмма сидела в кресле с чемоданом у ног, Наташка с румянцем на щеках ковырялась в своем чемодане, Владислав застыл у окна, повернувшись ко всем спиною.
Появление Ули всех привело в движение: Эмма вскочила, перекидывая сумку через плечо эдаким молодежным жестом, Наташа пошла к папочке обниматься, а тот с кривой улыбкой  принимал объятья.
                – Папа, я вернусь!  Я даже не все свои вещи взяла! Я только город посмотрю – и назад.
                – Вот не надо лгать, – сказал Владислав, снимая с груди руки Наташки. –  Я думаю, ты вернешься тогда, когда твоя мать заскучает. Или найдет очередного дядю, с которым будет комфортней.
                Эмма Эдуардовна злорадно усмехнулась:
                – Чужих дядей возле моих ног – навалом. А дочь одна.
                – У тебя же есть еще сын!
                – А я хочу девочку!
                – Вот и рожай себе девочку.
                – Поздно.
                – Я вижу – ты  не только дочку прихватила с собой, но и это!
Он кивнул в сторону запакованной картины. На стене белело пятно. Пейзаж неизвестного художника нравился всем.
                – Хочу экспертизу провести.
                – Но это моя картина. Мамина. Тебе мало Эрмитажа или  Русского музея?
                – Владик, – насмешливо заметила Уля. – Отдай еще мамин сервиз. А можно – вместе с буфетом. Тоже ценность антикварная.

                Наташа не вернулась. Поступила в университет и «успокоила» папочку  обещанием приезжать каждое лето – гостить. Это было сказано по телефону.
На какое-то время работа в больнице так захватила Улино время и душу, что мысли о ребенке отступили. Владислав не возвращался к этой теме. Жизнь вдвоем была такой размеренно – упорядоченной, что действительно казалась идеальной. Ни ссор, ни проблем... Сделали наконец ремонт дома (перекрыли крышу),  летом ездили в Крым на своей машине, отдыхали «дикарем», как любила Уля. Это разнообразило быт,  на какое-то время вырванный  из-под хозяйского контроля Ули. Приезжали – и снова жили по расписанию: завтрак, работа, возвращение, ужин. Обедали на своей работе.
Уле нравилось смотреть на мужа – что бы он ни делал. Любовалась благородным профилем, голубоватой сединой, как-то быстро и рано охватившей всю голову. Когда шагала рядом с Владиславом по улице, с удовольствием ловила женские взгляды на мужа, пропуская мимо внимания мужские – на нее. А они были нередкими. Уля изменила прическу: отрастила волосы и заплетала их в одну косу, которую перебрасывала на грудь. Стройная фигура, ноги без намека на варикоз, свежее лицо – все это было признаками  нерожавшей  женщины, а  со вкусом подобранная одежда еще и говорила о безбедном существовании.          
                Если бы  Анна Казимировна смогла ее узреть со своих небес, то осталась бы довольна: «Моя девочка добилась всего сама, я могу быть спокойна».
                Уля не задавала себе вопроса, любит ли мужа или он – ее. Была ли то привычка, дружба-любовь или только любовь – без особых страстей, устоявшаяся, как и быт. Это напоминало короткий брак с Шуриком.
                «Я всего достигла, – все чаще думала Уля. – Не хватает только ребенка. Все мои желания сбылись. Это несправедливо... Я стала бы хорошей мамой!»
                А где-то в глубине извилин созревала другая мысль, странная, нелогичная: «Неужели так будет всегда?»
                Однажды этот вопрос вырвался у нее при муже.
                – Ты что-то сказала? – не расслышал тот.
                Она повторила:
                – Неужели так будет всегда?
                – Ты имеешь в виду – так хорошо? Или плохо?
                – Так стабильно...
                – Тебе нужны бури, ураганы? Что-то я не замечал за тобою такой тяги. Сходим в театр. Там у меня знакомые остались. Помнишь Татьяну? Мы еще с нею в Доме ученых вместе играли?
                – Симпатичная такая блондинка? Мы с нею в одной школе учились.
                – Славная была девочка. Их надо поддержать. Я – про артистов. Время такое – нет публики.
                Разговор  вильнул в сторону, но проблема наметилась. У нее осталось мало друзей. Однокурсники разъехались, разбежались,  Анна Казимировна умерла, Павел исчез из ее жизни, словно его и не было. Нового его адреса Уля не знала. И главное – у нее не было такой подруги, которая могла бы заменить всех приятелей. Мать была не в счет. Та жила своим мужем и работой, но когда встречалась с дочерью, говорила одно и то же:
                – Как я за тебя рада, Уленька! Все мои мечты сбылись. Почти. Я за тебя спокойна. Ты у меня умница.
                Уля заметила, что в ее отделении все женщины врачи разбились по парам. Дружба их объединяла или приятельство, просто симпатия,  было неясно. Одна она держалась особняком, и это  было заметно во время совещаний, когда рассаживались, занимая место другим, а потом шептались. Только Уля присаживалась где-то с краю и вынуждена  была слушать начальство без возможности посплетничать о нем. Хорошо, что у нее не существовало тяги к сплетням, а потому  миг сожаленья о своей отдельности был кратким и почти безболезненным.
                Может, поэтому она тянулась к тем больным, с которыми было интересно общаться. В ее палате лечились от различных неврозов и так называемых переходных состояний, типа депрессивных психозов – без стабильных признаков шизофрении. О таких людях в народе говорят, что они с заскоками.
Все чаще  Ульяна задерживалась на работе – ей не хватало дневного обхода. Ее ждали, ее любили в палате, с нею всем хотелось поговорить. Ее  долго не отпускали,  ей задавали вопросы обо всем на свете, хотя по возрасту   она  почти всем годилась в дочки.
                Над ее привязанностью к своим пациентам в отделении подшучивали, и не всегда миролюбиво, но Ульяна отмахивалась, не обижаясь.
                – Как там твои шизики поживают? – шутил муж.
                Эта его повторяющаяся шуточка слегка раздражала Ульяну, тем более что она не верила, будто Владиславу нужен ее ответ.
                – У меня не шизики, а циклотимики, – уточняла Уля.– Это разные вещи.
                Как бы много времени она не отдавала работе и семье, его все-таки оставалось достаточно, чтобы задуматься  о будущем.  Оно требовало наполнения. Будущее  могло быть только в науке, раз личная жизнь сложилась так упорядоченно, что для эмоций не оставалось места.
                Владислав чувствовал неприкаянность жены, наблюдая ее поведение  в минуты вынужденного безделья. Он, переживший уже одно любовное крушение,  пытался  определить, что нужно этой внутренне страстной  женщине для оживления хотя бы внешней стороны существования. Чего она ждала от брака, второго в ее коротенькой жизни? Ведь он толком так и не понял причину раннего брака и  столь поспешного развода. Говорит, что разлюбила... Но если вспомнить, что Уля рассказывала о своем Шурике, то получается так: было что-то общее в характере и темпераменте обоих мужей.  Уля бессознательно выбирала тип такого мужчины – уравновешенного и надежного. Но зачем?
                Однажды Владислав, с минуту понаблюдав, как его жена лихорадочно  перебирает старые пластинки в поисках любимого Рахманинова, сказал грустно:
                – Мне кажется,  детка, ты живешь... не своей жизнью.
Уля замерла. Почти такие слова она слышала от Анны Казимировны, когда та впервые поставила Рахманинова, а Уля неожиданно расплакалась.
                – Моя девочка,  ты создана для таких вот страстей. И напрасно загоняешь себя в чужую... шкуру. Не обижайся.
Тогда Уля действительно обиделась. Никуда она себя не загоняет! Она просто знает, чего хочет! Она выстраивает  свою судьбу! Она обеспечивает себе интеллектуальную свободу!
                – Ты обиделась? – спросил Владислав, обнимая ее за плечи. – Не надо. Понимаешь, ты...
                Они сели рядышком на диване, одновременно замолчав. Потом муж сказал:
                – Я помню, как ты пыталась поступить к нам в студию. Как ты схулиганила, изображая страсть к Арнольду. Помнишь? «Ты некрасив, ты дурняшка?»
                Уля молчала.
                – Это в тебе прорвалось твое нутро. Твой темперамент. Ты словно заточила себя в золотую клетку. Вернее, я тебя заточил. Тебе нужна какая-то встряска. Простор... побольше. Я в нашей семье прожил ту жизнь, что мне нарисовала мама. Я ради дочки не должен был искать замену ее мамочке. Она всех нас... имею в виду мою маму... в эту золотую клетку и засадила.
                – Из этой клетки я никуда не хочу улетать. А давай возьмем... ребенка?
                Владислав ответил не сразу:
                – Подождем, когда Наташка нам подкинет киндера. Чужой – это так непредсказуемо...
                – Все, забудь.
                Теперь они оба засели за научную работу – Владислав – за вторую в жизни диссертацию, докторскую, Уля – за первую. В свободное время они иногда наведывались в гости к приятелям Владислава или прогуливались по главному проспекту. Реже – ходили в филармонию или Оперный театр, но  чаще возвращались  разочарованными: местные артисты казались им слишком провинциальными.
                Клиника уже  успела стать для Ульяны  родной,  а больные заменили подруг.
                С одной из  своих подопечных, Галиной Антоновной, Уля даже подружилась.

продолжение  http://www.proza.ru/2013/01/25/2080