Буханка для Ивана

   Референдум по поводу судьбы СССР проводился по всем правилам. Два крупных добротно сколоченных из красной древесины фанерных ящика для голосования стояли на столе. Изготовленные еще в шестидесятые, после основания здесь советского посольства, для проведения выборов в Верховный Совет, они были обновлены темно-коричневой морилкой.
   Некоторые сидящие в актовом зале шутили, что на одном ящике повесят табличку «за», на другом -  соответственно. С ящиков были сняты крышки с широкой прорезью, продемонстрировано дно. Чисто, без фокусов. Крышки водружены на место, опечатаны посольской печатью.
   Офицер безопасности Чурин разъяснил, что одна урна будет в посольстве, другая поедет в СовСМО, где располагается большое число советских граждан-строителей. Голосование должно пройти честно, с объективным подсчетом всех голосов, в присутствии регламентировано правильно избранной комиссии.
   Александр Николаевич призвал всех собравшихся:
   - Мы прекрасно понимаем, что творящиеся сейчас сумбурные процессы в нашей стране нас, мягко говоря, напрягают. Мы живем в единой великой стране, среди нас, здесь, работников советского посольства и сотрудников других учреждений, есть представители всех братских республик.
   Чурин был безупречен в своей бледно голубой сорочке, сшитой вьетнамским портным Чаном, с галстуком в горошек, красивый, хоть и ряб лицом, и с носом бульбаша. Улыбался. Его уважали за мягкость и ровность в общении с каждым и почти полное отсутствие кагэбэшных замашек. Он был из Белоруссии, тот самый один из немногих счастливых представителей республиканских комитетов госбезопасности, выбившихся в загранкомандировку по линии союзного мида.
   - Прошу вас, товарищи, сделать правильный выбор. Наша родина должна остаться едина и неделима, всё в ваших руках.
   … Отец посоветовал перед отъездом:
   - Для Ивана Валентиновича надо взять то, что всегда привозили во Вьетнам советские специалисты. Ему будет приятно. Даром, что украинец.
   Черный хлеб, большая банка атлантической селедки и сало всегда являлись наиважнейшим атрибутом произведения позитивного впечатления о командировочном, впервые прибывшем за границу, у коллег и, в первую очередь, руководства.
   Зам бережно принял пакет, заглянул в него, вдохнул почти с упоением не выветрившийся за долгую дорогу запах бородинской буханки и чесночного сала, поблагодарил.
   Торгпред был в отпуске, возвращался через неделю. Благодаря Тищенко, в нарушение указания не селить новичков по прибытию в сносное жилье, мне удалось заехать в неплохую комнату для холостяков или специалистов-одиночек на одной из арендованных вьентьянских вилл на живописном городском обводном канале. Среди моих соседей была семья завхоза и переводчик Игорь, старший выпускник моего вуза, со второй женой и приемным ребенком.
   Игорь Дерижный прекрасно знал лаосский язык, глубоко и с удовольствием вникал в дебри буддийской религии, неподвластные, в полную меру, даже самым мудрствующим местным монастырским теологам. Профессиональный фотограф, вне рабочего времени передвигался исключительно на велосипеде в ожидании уникальных закатов и пасторальных сценок из жизни мирных лаосских крестьян.
   Он был личный переводчик Касатенко, и подчинялся только ему. Его не мог привлечь на перевод без разрешения начальника никто, даже первый зам Иван.
   Я же, только что прибывший, второй и последний знаток лаосского в представительстве, был нарасхват всеми. За меня круто взялись англо или франкоговорящие заместители и эксперты, а также не говорящий ни на каких иностранных языках технический персонал. Несмотря на мою должность старшего инженера – не переводчика – я так и оставался фактически переводчиком, что вызывало во мне двойственное ощущение. С одной стороны, я поддерживал со всеми нормальные отношения, так как был более чем востребован, и шлифовал язык по всех словарным направлениям человеческой деятельности, но с другой – не принадлежал себе и был практически отлучен от своих штатных обязанностей – крепить советско-лаосское торгово-экономическое сотрудничество напрямую.
   Заведующему административно-хозяйственным отделом Михаил Михайловичу, благо он был первым, кто со мной познакомился еще в аэропорту, я был нужен как воздух. Он туго знал свое дело, но ему не хватало широты мысли для полноценной деятельности завхоза на зарубежной ниве. Выезжая с ним на закупки или другие торгпредские задания и помогая с переводами, я не знал, что такое платить за себя в ресторанах или закусочных. Таким же ценнейшим другом был я для водителя-механика и техника по эксплуатации зданий. Иногда с просьбами попереводить приставали коменданты, но в меньшей степени, поскольку дежурили сутками, а в свободное время отсыпались.
   Буквально накануне переезда в СовСМО Ивана ограбили в его кабинете. Металлический двухстворчатый шкаф с тонкими дверцами с хлипким замком был легко взломан. Пропал конверт с двумя тысячами долларов. Иван Валентинович, с лицом, покрытым багровыми пятнами, не глядя нам в глаза, скорбно стоял в присутствии всех срочно собравшихся в его кабинете сотрудников аппарата. Голиков, качая головой, оглядывал нас всех, демонстративно вперивал взгляд в каждого.
   В кабинет Чурин ворвался с тяжелым с виду черным ящиком. Как оказалось, это был следственный чемоданчик. Даже такое есть в посольствах! Не зря же говорят, что посольство это маленький слепок своей страны.
   Я и, наверняка многие другие, представили, что в ящике лежат пыточные инструменты, и Александр Николаевич с обаятельной улыбкой Броневого начнет их не спеша доставать и бережно раскладывать на широком столе для совещаний. Внутри, однако, содержались предметы для милицеского сыска и снятия отпечатков пальцев.
   - Мы найдем всех мерзавцев, – торгпред тяжело выхаживал по маленькому свободному пространству в душном кабинете. - Иван Валентинович кристальной души человек, заслуженный загранработник. Это его последняя командировка перед пенсией. Кто посмел поднять руку на этого святого человека?
   - Пусть это займет время, сколько угодно времени, но следствие будет идти до полного завершения, - Чурин снял со стола ящик и удалился.
   Я с волнением ждал своей очереди на опрос. Он состоялся спустя два дня. В следственную комиссию, помимо все тех же сотрудников безопасности, входил эксперт торгпредства Алексей Зивалов. Первым начал он.
   - Михалыч и его кореш почти раскололись. Ты же сам видел, как они дергались на первом собрании. Осталось выяснить только, каким образом и когда они сделали слепок ключей, а это означает, что комендант в сговоре, он же свою каморку никогда не покидает, за исключением разве что поссать, но и то с подменой. Или же им в этот день эта сволочь и выдала ключи, а там минутное дело, ловкость рук.
   - Отпечатки брали? – спросил я.
   Чурин криво усмехнулся.
   - Брали, брали, не наследили, в перчатках они работали, бывалые.
   Спустя два года я узнал, что краска для отпечатков пересохла или загустела, набор следователя был очень старый, вероятно, никогда не использовался, поэтому про замену расходных материалов забыли.
   Зивалов поблескивал очками в мою сторону.
   - Ты давай вот что. Мальчик ты уже взрослый, не прикрывай их, дружков своих, потому что это статья.   
   Мне оставалось только пожать плечами.
   Ну ты гад, Михалыч, и ты, Николай Палыч, раздумывал я, возвращаясь домой на торгпредском автобусе. Мало рынков и аренды? зачем хорошего человека-то обижать.
   Ивану Валентиновичу я, по-прежнему, готовил пресс-релизы, выезжал с ним на встречи с лаосским руководством, его супруге и супруге Касатенко помогал с покупками на талате. Продолжал работать с Михалычем и Колей Брюхатовым, отпечаток подозрения в краже на которых со временем стирался. В узком коллективе загранучреждения в маленькой стране, вдали от родины, когда телеграммы из министерства и исполнение бюджетного плана возводились в ранг задач государственной важности, каждая штатная единица была незаменима на своем месте, по крайней мере, до окончания командировки.   
   В первый мой отпуск Тищенко передал для своей старшей дочери и внуков посылку.
   - Что привезти, Иван Валентинович, назад? Как обычно?
   Иван махнул сухой морщинистой рукой.
   - Зачем вес свой перезагружать? Сам скоро в отпуск лечу.
   - Тогда может что срочное от родственников?
   Спустя год мне выдался полноценный двухмесячный отпуск. Июль и половину августа провели на даче, во встречах с друзьями. Тесть тоже был в отпуске. Дача активно строилась. К середине августа тесть, необычно напряженный и молчаливый последние недели, начал интересоваться, когда мы, наконец, улетим.
   Аэрофлот летал в Лаос дважды в месяц, очередной рейс был в понедельник 19 августа. Положенное по закону время для отпуска истекало именно в эти дни, но была возможность продлиться еще на две недели. Маринка не возражала, ей и Алешке было хорошо с бабушками и подружками с их детьми-ровесниками.
   - Никаких продлений, – Владимир Алексеевич был, как всегда, тверд. – взяли билеты и вперед.
   Билеты брал в гостинице «Октябрьская», спасибо управляющему делами ЦК, соседу на Лавочкина. Мидовская касса была опустошена до октября.
   Солнечный проспект Вернадского в день нашего вылета заполнили танки, медленно ползущие в сторону центра. Происходящие события мало интересовали меня, так как предстояла возня с багажом, с коляской, утомительный ночной перелет, мелкие и средние подставы и передрязги в торгпредстве еще в течение года, не говоря об изнурительной жаре.
   По дороге в Шереметьево также встречались танки и бронетранспортеры. Тесть жал на газ, нарушая скоростной режим. В кюветах узкой МКАД валялась перевернутая бронетехника, на днище сидели вспотевшие бойцы с задранными до макушки шлемами, курили сигареты, которыми охотно делились местные любопытные жители или останавливающиеся автолюбители. 
   Особого оцепления или усиления в Шереметьево не наблюдал.
   Утром, по прилету в Ваттай, встречал, как обычно, взлохмоченный, в длинной светлой перемазанной футболке Володька Наталков, сбивчиво рассказывал о последних новостях и сплетнях торгпредства. В чем-то я должен был ему помочь, что-то он без меня ну ни как, ждал приезда, а я на два месяца так его...
   - И когда приедете, дуй к Ивану, он тебя ждет уже с утра, что-то важное там у него.
   Выхватив из чемодана сверток с традиционным набором, не заходя домой, я поспешил в кабинет Тищенко.
   Иван молча принял пакет, отложил его в сторону.
   - Рассказывай, что в Москве творится.
   Я рассказал все, что видел из окна дома, по дороге в аэропорт, о «Лебедином озере».
   - Ты понимаешь, Афанасий, тут такая ситуация. – Иван заходил по кабинету, заложив руки за спину. – В Москве переворот какой-то, лаосцы называют это путчем. Никакой информации, полная изоляция. Вчера ночью пришла шэтэ из центра по поводу признания какого-то ГКЧП. Время у меня мало. Я сейчас исполняющий обязанности. Касатенко и Грудов в отпуске. Молодцы! Вот умеют, ты же знаешь. Я и Самоваров остались замещать. Мне до конца рабочего дня нужно дать ответ, а в Москве уже 16.
   Что я мог еще рассказать шефу кроме как о перевернутых БТР и чумазых водилах, братающихся с населением? Откуда я знал, кто такой Янаев, куда делся Горбачев, из-за чего переворот, почему, не понятно, участвует Павлов, а Язов участвует, так это понятно. Я также, как все, был лишен доступа к достоверной информации и мог только гадать, как и Иван, судьба которого, как я понял, решалась от моих выводов. И я, как назло, был единственный из Москвы, прилетевший в страну в тот день. 
   - Иван Валентинович, я думаю так. Пока не надо спешить и поддерживать непонятно кого и чего. У меня было ощущение какого-то праздника на улицах. Ну и что танки? Как будто на парад вышли, только бардака больше, асфальт весь разворотили на улицах. Путч это как революция, перестрелка, захват ключевых объектов. Ничего не видел такого. Давайте подождем до завтра.
   Иван долго внимательно смотрел мне в глаза, щурился, потирал маленькие ладони, потом хрипловато произнес:
   - Обещаю, слова не скажу, если что. Но тебе спасибо.
   … Голосование собрало почти сто процентов совершеннолетних загранработников. Неявку составили всего лишь два-три человека, находящихся дома по болезни. Их письменные заявления с подтверждением «за» были доставлены в посольство еще до референдума.
   Подсчет голосов прошел очень быстро в присутствии комиссии, состоящей из посла, торгпреда, его зама, двух советников, Чурина, главного бухгалтера и освобожденного парторга. На следующий день в посольстве и торгпредстве были созваны экстренные собрания по подведению итогов.
   Слава Голиков сидел в президиуме и ехидно улыбался, кивая головой в такт размахивающему руками Саше Чурину.
   - Помимо того, товарищи, что бюллетеней с «против» мы насчитали 23 с половиной процента, что уже является вопиющим нарушением, так было вброшено еще несколько бюллетеней вообще незаполненных или даже перечеркнутых, что считается для подсчета голосов недействительным!
   - Есть решение, - звонко встрял Голиков, – проверить каждый отрицательный бюллетень под графологическую экспертизу и разобраться с каждым противником советского режима.
   - Не пойму, что плохо кому-то живется в нашей стране? Тем более мы вообще в уникальных условиях, - офбез был честным человеком. – Я понимаю, там, в глубинке или в республиках какие-то трения, но мы-то?.. Зарплаты у всех хорошие, на что жалуемся?
    Когда присутствующие загранработники стали расходиться, Голиков встал и попросил задержаться на минуту. Он выискал завхоза и изрек:
    -Михал Михалыч, уж, извини, но надоело, и я тебе обещал, что рано или поздно поставлю на вид при всех... После прошлой раздачи подарков, двое министров опять пожаловались: в коробках из Блэк лейбл были бутылки Рэд лэйбл... Смотри у меря или разберись. А теперь все!..
   До графологической экспертизы так и не дошло. Спустя несколько дней по телевизору объявили всесоюзные итоги. Они, в среднем по стране, с точностью до процента совпадали с нашими.
   Вскоре после провального ГКЧП сменился торгпред. На место бывшего секретаря мангышлакского обкома заехал функционер от новых демократов из Коми. Он с упоением рассказал своим подчиненным, как сжег партбилет в кругу тысяч себе подобных 21 августа. Новый водитель Юра Рубальченко, хохмач по призванию и беспартийный по убеждению, не удержался и спросил: а почему не 20-го? Нажил врага, конечно же.
   Телеграмму с одобрением действий ГКЧП подписал тогда только советник-посланник Самоваров. Через несколько месяцев ему не продлили командировку, и, грамотный дипломат-востоковед, надолго завис между Смоленкой и заграницей в одной и той же не самой высокой должности начальника регионального отдела, пока не уехал спустя долгие годы в очередную страну, но уже послом.
   Иван Валентинович проработал в Лаосе еще два года, тормознув на десять месяцев  подготовленного ему на замену такого же пенсионера из министерства.
   Спустя несколько лет на лаосском государственном приеме Тищенко признался мне, что думал, я сдам завхоза с его подельниками. Я рассмеялся и сказал, что о краже не знал ничего.