07. 04. 98 Алесь Цвик-Олег Ковалев Алеся

   На склоне лет память выхватывает из паутины времени лишь основное, вы-деляя на тёмно-синем фоне ушедшего только яркие искорки событий, укра-шавших его длинный, извилистый путь, словно редкие звезды на утреннем небе. Одни светились желтовато-золотистым, другие загадочно мерцали, а эта вдруг вспыхнула в сознании голубым пламенем, затмив всё вокруг и выз-вав жгучие воспоминания о печальном и странном событии, тревожащем ду-шу тихой болью. Тайну об этом он носил с собой, ибо доверить её никому не мог и не хотел.
   В конце 30-ых Фридрих Ленц /из поволжских немцев/ работал учителем русского языка в одном из небольших городков Западной Беларуси. В то тре-вожное время Советы не успели пройтись по жившим здесь людям пролетар-ско-крестьянским серпом. Дух людей ещё был свободен и попытки заковать его в одночасье иногда встречали ожесточённое сопротивление.
   В редакции районной газеты просили его, как человека, владевшего пером,  иногда написать статью, то ли по линии образования, то ли об успехах нового здесь колхозного хозяйства.  Для Фридриха эта была возможность подзарабо-тать и он соглашался. Правда, потом под его статьями оказывалась подпись редактора. Тот правильно реагировал  на все изгибы центральной линии пар-тии, но, будучи интеллигентным человеком, виновато пожимал плечами и го-ворил, глядя в окно: "Федор, ты же умный человек! Такую смешную фами-лию, как твоя, нельзя помещать под статьей. Ты уж извини".  И тихо добав-лял: "Терпи, лишнего не болтай, придёт твоё время, подпишешься." 
   В тот осенний день Ленц на велосипеде поехал в самую отдалённую, забро-шенную лесную деревеньку, где в доме бывшего местного священника от-крыли в сентябре начальную школу. Сам ксёндз был схвачен при попытке за-брать свои же книги из своего же дома. Потом всё-же сбежал в леса. По сля-котной дороге, местами исчезавшей в зарослях, Фридрих еле добрался до места. Вечерело. Поездка оказалась неудачной. Он подошел к молчащему зданию школы, попробовал открыть дверь – заперта! Глянул в окно - классы пусты. Ни парт, ни досок! На полу в беспорядке валялись печные изразцы – печи в спешке были разбиты. Полное запустение. Ничто не говорило о школьной жизни. Скорее, брошенное по тревоге жилище?
   Плохое предчуствие холодком прошлось по груди. Он слышал, как коррек-
тор, поляк по национальности, сказал редактору: "Игнат, зачем ты его в эти леса. Фик с ней, с этой школой. Загубим!" Редактор твердо отрезал: "Стасик, хоть ты и родственник, но не лезь в глубину. Оттуда попросили! Не знаю за-чем. По их словам, он ни с ними, ни с другими не связан. Но сказано было, какой-то эксперимент на нём проводят.Понимаю так, что может кто-то им, как немцем, в лесу заинтересуется, а они тут как тут! Но ты ни гу-гу! Иначе три головы отсекут! У них в банде кто-то свой уже есть. Видимо, Фридрихом и хотят его прикрыть. Вроде фальшивой приманки".
   Зайдя к соседям, Ленц не получил вразумительного ответа. Бывший поно-марь, прятал глаза и путано обьяснял, что"..это на время, может всё уладится, дети много боятся..." и т.п. Слух о приезжем тайными путями опережал Фри-дриха и, когда он пытался пройтись по домам и выяснить, что случилось со школой, двери закрывались, в окнах гас свет керосиновых ламп и только ос-торожные движения занавесок выдавали тех, кто наблюдал за посторонним. Стало темно, нужно было смотреть под ноги, чтобы следовать тропой вдоль заросших хмелем плетней. В полной темноте он ошибся и прошёл мимо пос-леднего дома, аж за околицу. Когда понял, поднял голову и оглянулся. От не-ожиданности выронил папку - на кровавой полоске заката в шагах двадцати чётко виднелись два силуэта с винтовками наперевес. Мелкая дрожь в колен-ках, затем ползучее оцепенение, холодный пот на спине и ладонях сковали его. Мозг лихорадочно отмечал: "Всё, они свидетелей не отпускают! Конец!" В кромешной темноте раздался негромкий голос: "Иди, немец, живи! И тебе и нам не сладко! Мы бы тихо зарезали тебя, но знаем, что ты и редактор по-рядочные люди. Никому о нас ни слова!" Тени исчезли.
   Дорога к ночи подмёрзла, и каждый шаг Фридриха отзывался в стене чёр-ного леса громким эхом. Из-за темноты он пошёл пешком, толкая свой вело-сипед. Старался не шуметь, перетаскивая колёса через корни и глубокие кол-добины. Много раз казалось, что кто-то невидимый следит за ним. Два раза услышал хруст. Оглянулся – никого! Луна окрасила всё в жуткий мертвенный свет. Полная тишина. Зарыться бы куда, дождаться дня. А если они переду-мают? Лучше идти. От страха спасительные молитвы сами зазвучали в голо-ве. Оглохший от бешеного стука собственного сердца, через полтора часа быстрой ходьбы различил маленькую хату-хуторок и робко постучал в тём-ное окно. Никого. Неужели опять через лес? Нет, пойду в сарай и дождусь утра. Будь, что будет! На цыпочках подошёл к воротам, медленно открыл. Внутри была кромешная тьма. Что-то сопело и шевелилось в дальнем углу.
   Скрип отворяемой двери дома поднял дыбом его волосы. Ноги приросли к земле. Всё!
   В ночи раздался женский голос: "Приходил бы лучше завтра, а то в селе гость из города появился. Как бы сюда не забрёл".
- А ты откуда про него пронюхала?
- Да сова принесла.
- А твоя сова не в погонах ? Смотри, те на выдумки мастера!
   Шаги удалялись. Никого. Половинка ворот открылась - на пороге, осве-щённая луной, стояла молодая женщина в тесной и короткой ночной сорочке, открывавшей головокружительной красоты ноги. Тонкая ткань подчеркивала прекрасные формы, левое плечо было совсем обнажено. Небольшая заминка, пауза и с редким самообладанием лесная Алеся тихо сказала: "Раз мне попал-ся, то заходи. Быстро!“  В сенях подошла поближе и жарко, глядя прямо в глаза, сказала: "И в лесу хорошие люди есть! Понял?"
   Далее всё было как во сне. Короткий ужин в темноте - блины на сале с яич-ницой, адская горчица, стакан самогонки гостю, себе рюмку.   
   Пронизывающий взгляд чёрных гипнотических глаз, лёгкое касание рук и тысячи торопливых, горячих и дурманящих поцелуев. Единственный и неза-бываемый аромат этой женщины ошеломил Фридриха. Никогда больше в жизни он не узнает такого, никогда не повторится эта осенняя ночь! Горячий всплеск всепоглощающего чувства, голос с небольшой хрипотцой, запах се-на... Всё провалилось в глубокий сон.
   Резкие голоса в комнате разбудили Фридриха. Сначала он не понял, где на-ходится, кругом темень, но промолчать ума хватило. Не меняя позы, прислу-шался. Уже знакомый голос властно произнёс: "Сюда приходим в исключи-тельном случае. Только после дела. Кстати, после меня вечером никто к тебе не заходил? Чужак был в нашем селе, немец из городской школы. Что-то Со-веты придумали. Не пойму что. Мы было хотели пройти за ним, посмотреть, не связан ли? Но пропал, сволочь, куда-то! В лесу потеряли."
   Женский голос: "Приходи, милый! Пока я здесь - ты в безопасности".
   Через полчаса длинный поцелуй проводил Фридриха в путь. Крепко при-жавшись к нему, прошептала: "Иди через речку, перейдёшь и налево, вдоль берега, через три километра твоя дорога. Смотри, убийцы моего отца следят за тобой! Я с ними сама разберусь! Иди, сладкий мой, я сама найду тебя! Ви-димо, влюбилась!" И ещё раз до крови впилась в его губы. Перейдя речку, Фридрих оглянулся - из ночи послышалось: "Прощай, немец!"
   Выслушав ругань редактора, и, еле увернувшись от его дотошных вопро-сов, Фридрих занялся обычной работой в школе. Более он не заходил в редак-цию и уклонялся от командировок. Атмосфера в городе, школе стала гнету-щей и тревожной.
   В стране развернулось окончательное и решительное наступление на пере-житки буржуазного капитализма. В связи с этим обьявлялась бритвенно ост-рая борьба с бандитизмом и западным шпионажем. Честные и умные люди исчезали из жизни, как лепестки ромашки, обрываемые жёсткой и мозолис-той рукой сталинских молотобойцев. Все замкнулись, ушли в себя и лишь на собраниях держали на одинаковом уровне руки под тяжёлыми кладбищен-скими взглядами приезжего руководства. Окровавленный серп, не отдыхая, собирал свою жуткую жатву, срезая головы сотням и сотням невинных лю-дей, а молот безжалостно выбивал из остальных мозги, выковывая однород-ную, монолитно-думающую массу рабов.
   Огромная страна погружалась во мрак. Фридриха не расстреляли. Ему по-везло. Он был арестован, как резидент немецкой и почему-то японской разве-док и в кандалах сослан в Сибирь. Знания русского языка и литературы спас-ли немца. До 1959 года, целых тринадцать лет учил отпрысков лагерных па-лачей любить Россию, её людей и её великую историю. Всё это время он но-сил в груди сердечную тайну прошлого. Только по ночам и про себя шептал слова, адресуя их той, единственной и любимой в его жизни. Его память сох-ранила все детали, все подробности, всё, что было выхвачено вспышкой их любви из той тёмной осенней ночи.
   Уже на склоне лет они встретились. Но какая это была встреча! Он дрожа-щими руками держал газету. Потрескавшиеся губы опять шептали ей те, са-мые искренние слова в его жизни, а она, молодая, красивыми чёрными гла-зами всматривалась с газетной фотографии в его лицо.
   То были воспоминания какого-то начальника МГБ об удачной охоте на ан-тисоветское бандитское гнездо, а расстрелянная заодно с бандитами его лю-бовь значилась, как связная всего подполья. Фридрих догадался, что она вы-полнила свой долг перед отцом. Сумела по приказу чекистов заманить в ло-вушку банду и погибла, как многие, от всепроникающего подозрения своих.
   Газету с лживой статьей выбросил, а фото аккуратно вырезал. Сейчас в Гер-мании, в его маленькой квартире живет её портрет - красивейшей и един-ственной женщины Фридриха.
   От вопросов знакомых и друзей он уклоняется, хотя знает, что рассказать об этом уже пора.