Чёрный монах. Глава 1. Бегство

Глава 1. Бегство
Утро едва-едва занималось, разливаясь бледно-лиловой полосой на востоке, а в маленькой комнате при монастыре два молодых человека уже совершали молитвы, преклонив колени. Их поселили вдвоём, ибо каждый из них нуждался в помощи. Один из них, пройдя долгий путь послушника, готовился к постригу в монахи-рясофоры. Ему шёл двадцать седьмой год, но телом он походил на соседа по комнате, которому минувшим месяцем исполнилось шестнадцать лет. Оба худые, с торчащими под одеждой острыми лопатками. Они жили вместе без малого восемь лет, неразлучно следуя друг за другом. Тесная комната способствовала сближению и усмирению нравов.
– Последний раз мы делим с тобой одну келью, – сказал черноволосый молодой человек, поднимаясь с колен. В его голосе слышалась грусть.
– Последний раз, Никола, – согласился сосед. – Теперь у тебя начнётся иная жизнь. Ты отречёшься от всего мирского, ради служения Господу нашему Иисусу Христу и станешь монахом. Я рад, что ты достойно выдержал все испытания.
– А ты, Никодим? – спросил Никола, присаживаясь на свой топчан. Брови на печальном лице вопросительно поднялись, и чёрные глаза невидящим взглядом уставились перед собой.
– А что я? – откликнулся юный отрок, затягивая широкие кожаные ремни на запястьях и скрывая под ними грубые безобразные шрамы. Он старательно придавал голосу равнодушие, а сам испытывал жгучее желание выплеснуть наружу невесёлые мысли. – Я буду искать свой путь.
– Уйдёшь?
– Может быть, – Никодим пожал плечами, глядя в красивые глаза друга, и сжал кулаки от поселившейся в сердце растерянности. Он и впрямь не понимал, чего сильнее хотел – остаться при монастыре, став послушником, или посмотреть белый свет. Что-то в его душе противилось и тому, и другому. – Путь не всегда является дорогой, ты же знаешь. Ты выбрал свой.
– Выбрал, – подтвердил Никола и смутился, вспомнив первый год жизни в монастыре, куда его сослала богатая тётка, чтобы не заботиться о свалившемся, как снег на голову, великовозрастном дитятке. Была она властной и жестокосердной. Люди поговаривали, что свела мужа в могилу за два года, завладев имуществом и деньгами. Жадной Фёкле Игнатовне сирота-нахлебник до того был в тягость, что она ни днём, ни ночью не знала покоя, пока не вспомнила про настоятеля отца Сергия, которому сбывала подгнившее зерно за бесценок. Монастырю немного перепало с того, что осталось Николе от матери, но тётка смогла уговорить настоятеля, пользуясь давним знакомством.  С той поры сирота стал послушником, но не слишком усердствовал в учении и труде, проявляя лень и отсутствие веры. К тому же он был убеждён, что скромное пожертвование, ежемесячно выплачиваемое могущественной тёткой, не даст выгнать его за ворота.
Жизнь перевернулась в тот день, когда небеса разверзлись, испуская на землю потоки воды и осыпая молниями. Одна из них ослепила и навеки лишила послушника возможности видеть мир глазами, а разум не сразу научился жить в ладу с душой. Долгое время Никола безумствовал, обвиняя в случившейся беде Никодима, сумевшего наслать страшное проклятие.
– Помнишь, как мы попали в грозу? Скажи мне тогда, что я буду опечален разлукой с тобой, не поверил бы, – вздохнул Никола и поднялся с топчана, оправляя длинный чёрный подрясник. Шитый в талию, он делал молодого человека ещё более худым, чем тот был на самом деле.
– Вот и не печалься, – ответил Никодим, наматывая верёвки на ладони. За восемь лет мешки с песком поизносились. Бесчисленные заплатки закрывали дыры. Никто не заставлял юношу истязать себя ношей, то было его добровольное желание, немало удивившее монашескую братию. Спустя несколько дней после урагана Никодим открылся отцу Сергию, что именно намокшие неподъёмные мешки спасли жизнь и ему, и ослепшему Николе. Ураган, бушевавший несколько часов кряду, причинил немало бед монастырю. Та самая конюшня, в которой мечтал укрыться мальчик, вспыхнула от удара молнии и сгорела вместе с конюхом и лошадьми. Но более всего воспитанник печалился о проклятии, наложенном на послушника, и всеми силами старался искупить вину, а потому продолжил носить мешки, снимая их только на время сна. Прошло несколько месяцев, прежде чем Никодиму удалось расположить к себе Николу и заменить несчастному глаза. С той поры они всюду были вдвоём: во время службы и учёбы, в обыденных трудах и недолгих прогулках по саду. В уединении молодые люди предавались разговорам и размышлениям о жизни мирской и о боге. Никодим вслух читал книги, коими был завален маленький стол. Так прошло восемь лет. Минувшей ночью Никодим почти не спал, терзаясь сомнениями о надвигающейся поре, когда придётся принять решение, как жить дальше. Не столько разлука с другом, которую и разлукой-то не назовёшь, ведь они, как прежде будут жить в одном монастыре, сколько назойливые мысли о собственном происхождении не давали покоя. В последнее время они всё чаще заволакивали разум и приводили в состояние отрешённости. В подобные минуты юноша забывался, машинально продолжая ходить и говорить, не замечая ничего вокруг. Вот и теперь разговор о разлуке вновь разворошил ночные мысли.
– Погоди, – вдруг торопливо позвал друга Никола, услышав, как скрипнула дверь. – Притвори.
– Опоздаем к заутрене, – оборонил Никодим, но вернулся, плотно прикрыв дверь.
В узкое оконце пробивались первые лучи, пока не яркие и спокойные. Но на сей раз от их мягкого света на сердце не потеплело. Глядя на Николу, хотелось выть от тоски. Худой и длинный, что оглобля, он стоял, понуро свесив голову, и прижимал к груди костлявые руки.
– Послушай, никто не знает о том, что сейчас скажу. Есть у меня одна вещица, от матушки досталась. В бреду горячечном она говаривала, цены большой, просила сберечь горемычная от чужого взгляда. Тётка не знает о наследстве, а мне оно теперь ни к чему, – послушник протянул дрожащей рукой свёрнутую тряпицу. – Будет нужда, продай.
– Почему монастырю не пожертвуешь? – недоверчиво спросил друг, принимая дар. – Сам же знаешь, что так положено.
– Взгляни и поймёшь, – чувствуя сомнения в голосе Никодима, ответил Никола. Сердце его разрывалось. Последняя память о матери, бережно хранимая от чужих глаз, должна исчезнуть из его жизни, как всё мирское. Одно утешало, что послужит ещё родная вещь доброму делу.
– Это же… – выдохнул Никодим, едва развернул тряпицу. В полумраке блеснул драгоценными камнями золотой браслет.
– Это фамильная драгоценность. Отца я не помню, но матушка просила хранить браслет, как единственное напоминание о нём. Любила она пропавшего мужа сильно, до последнего вздоха любила.
– Странно. Ты никогда не говорил об отце.
– Потому что ничего о нём не знаю, – тихо ответил Никола. – Он пропал ещё до моего рождения. Спрячь браслет и никому не сказывай здесь о нём.
– Будь, по-твоему, – Никодим поднёс браслет к свече. На широком золотом основании выделялся овалом массивный чёрный камень. Отблески пламени отражались в его гранях, превращаясь в расплавленную лаву, которая норовила выплеснуться и затопить маленькие изумруды и рубины, коих было бесчисленное множество в ажурных завитках. Но не это заставило паренька восторженно выдохнуть. Из глубины камня проглядывался лик женщины, видимый лишь в отражении пламени и теряющийся в дневном свете. – Удивительный камень.
– Символичный, – усмехнулся Никола. – Чёрный монах. Матушка обмолвилась как-то, что это окаменевшее сердце монаха, бросившегося с высокой скалы из-за любви к женщине. Ведь душа его принадлежала богу.
– Поторопимся, – Никодим расстегнул кожаный ремень на левой руке и спрятал под ним подарок, чувствуя, как прохладный металл срастается с кожей. – Можешь не сомневаться, браслет навсегда останется со мной, как и ты.
– Пусть так. Ведь завтра меня уже не будет, – Никола привычно положил руку на плечо друга, чтобы покинуть комнату навсегда, а Никодиму стало страшно от услышанных слов, которые показались пророческими.
День закрутился, завертелся колесом в молитвах и заботах. После вечерней литургии друзей разлучили, уведя Николу в отдельную келью, чтобы провёл он последнюю ночь в уединении, готовясь к постригу. Никодим смотрел ему вслед и видел, как уныло поникли худые плечи, и склонилась голова, будто и не стремился послушник много лет в монахи. В сердце больно кольнуло от расставания. Но более разлуки тяготило предчувствие скорой беды, вот-вот готовой сокрушить на своём пути привычный мир.
«Больше мне здесь не место. Не смогу я отдать себя служению, а обманывать никого не хочу. Бежать. Бежать, куда глаза глядят. Боже, как жжёт руку, – он схватился за ремень на запястье. Под браслетом кожа горела огнём. – Как же так, ведь я его даже не чуял, а теперь будто руку на части режут».
– Никодим, – донеслось из-за спины.
Юноша оглянулся, не зная, куда спрятать горящую руку. Боль разносилась по всему телу, а сердце тем временем холодело, превращаясь в лёд.
– Благословите, отец Сергий, – выдохнул он, сгибаясь пополам и касаясь рукой пола.
– Бог благословит, – послышался ответ. В голосе старца прозвучало замешательство. От пристального взгляда крошечных мышиных глаз не ускользнуло странное выражение на лице Никодима, которое тот попытался скрыть в поклоне.
Широкий сводчатый коридор, как по мановению, тут же заполнился монахами в чёрных рясах. Все как один, они встали в молчаливом согласии, окружив Никодима и настоятеля монастыря. От дружного единения у несчастного воспитанника помутилось в голове, и мрачные одеяния замелькали перед глазами, вызывая тошноту и желание вырваться на свободу.
Больше отец Сергий не успел произнести ни слова. Молодой человек подхватил свои мешки и побежал прочь от монахов, расталкивая их в стороны. Столь непозволительная дерзость превратила спокойную обитель в гудящий улей, но беглец и не подумал оглянуться. Каменные стены давили, лишали воздуха и норовили заточить в своих объятиях навсегда, похоронив заживо.
«Бежать», – стучало в висках. Никодим из последних сил толкнул массивные высокие двери и вывалился на крыльцо под угасающие солнечные лучи. Рука перестала гореть, но тело бил озноб, сотрясая в жутких конвульсиях, а в голове продолжал звучать призыв к бегству. Что-то гнало молодого человека, а по сути, мальчишку, прочь из монастыря. Он испытывал тоже чувство, что и восемь лет назад, когда решение не зависело от его желаний. Тогда он вынужден был замереть на месте, чтобы остаться в живых, а сегодня торопился унести ноги, подгоняемый непонятной силой.
«Вставай! Вставай, несчастный, пока не поздно», – тревожный голос против воли гремел в сознании, но тело не слушалось, продолжая дрожать.
– Вернись сию же минуту, Никодим, – раздался далёкий крик. Это монахи очнулись от потрясения и последовали за беглецом, шаркая сандалиями.
– Никогда, – прошептал юноша и открыл глаза.
Боль прошла, браслет не обжигал руку. Недавнее помешательство казалось игрой разума, но, тем не менее, желание убежать нарастало с каждым вдохом и, подчиняясь ему, Никодим поднялся на ноги и шатающейся походкой направился к воротам. Но, не пройдя и десяти шагов, остановился, вслушиваясь в приближающийся топот и гиканье. Спустя мгновение в дубовые ворота заколотили в несколько рук, послышались требовательные крики. Угрозы сыпались одна за другой, накликая беду.
«Вот она, напасть, – пронеслось в голове у Никодима. – Спрятаться с глаз долой».
Он подбежал к собачьей конуре и забрался в тёмное мрачное нутро, дурно пахнущее хозяином. Линялая шерсть устилала земляной пол и прилипала к вспотевшим от страха рукам. Огромный пёс оглушительно лаял и рвался с цепи, не замечая незваного гостя, забившегося в угол. Впервые за время добровольного самоистязания, Никодим захотел избавиться от ноши. Пугливо вглядываясь в отверстие конуры, он пытался отвязать верёвки от ремней на руках. От волнения боли не чувствовалось, лишь сердце билось необычайно громко, сотрясая грудь.
– Господи, кто это? – прошептал он, замерев в испуге, когда мимо конуры промчалась чёрная карета, запряжённая четвёркой лошадей. От грохота, топота и криков заложило уши. – Не иначе, сам дьявол пожаловал!
Никодим вытянул шею, чтобы разглядеть того, кто выйдет из кареты, остановившейся возле крыльца.
– Что не встречаешь гостя, старый затворник? – послышалось издалека, но хозяина голоса разглядеть не удалось. – Али не рад?
– Гость гостю рознь, – раздался спокойный ответ, и Никодим узнал знакомые хриплые нотки отца Сергия, появлявшиеся в ту минуту, когда старец пребывал в недовольстве.
– Ну, ну, буде тебе ворчать. Не по своей воле приехал. Сам знаешь, какое нынче время, не до церемоний. Дело имею безотлагательное.
«Так они знакомы, – подумал беглец, выглядывая из конуры. Возле крыльца гарцевали на конях мужчины в странных одеяниях. Для человека, проведшего с рождения время за монастырской оградой, иная жизнь была в диковинку, и яркие одежды вызвали восторг. В глазах рябило от красных, жёлтых и синих цветов. Неугомонные жеребцы под всадниками пританцовывали на месте, храпели, мотали роскошными гривами. – Что за чудо? Век бы любовался».
Однако восхищение быстро угасло. Тревожные колокольчики звенели в ушах, затмевая радостное чувство. Подсознание призывало к осторожности, и лишь детское любопытство влекло к незнакомцам, не обращавшим никакого внимания на громкий лай сторожевого пса. Спустя несколько минут четверо всадников спешились и прошли следом за властным господином по узкой дорожке в стоящий чуть поодаль дом, где жил настоятель и принимал мирян, приходящих с просьбами. Там же держалась вся канцелярия монастыря. Отец Сергий много времени уделял устройству затворнической жизни, проявляя мудрость и незаурядный ум в решении спорных вопросов.
Оставленный в одиночестве кучер недолго смотрел по сторонам. Устав от бесконечной дороги, он облокотился о колени, подперев голову ладонями. Запылённая одежда сливалась в единый грязный цвет. Никодим с завистью посмотрел на сапоги и чудную шапку с плоским круглым верхом и небольшим козырьком.
«Счастливый человек, – вздохнул паренёк, выглядывая из конуры. – Столько всего повидал, поди. А я тут пропадаю за высоким забором».
Возле уха раздалось частое дыхание и чмоканье. Никодим обернулся и потрепал цепного пса по загривку. Преисполненное счастьем от неожиданно свалившейся ласки, животное лизнуло старого знакомого по щеке в благодарном порыве.
– Фу, Мальчик, – сморщился Никодим, но тут же рассмеялся. Сердиться на огромного лохматого пса рыжей масти было невозможно. Исключительно человеческий взгляд тёмных глаз обезоруживал любого, кто пытался заговорить с собакой, носившей странное имя Мальчик. – А ну, как я тебя заберу с собой. Что скажешь, а?
Пёс жадно облизал нос и лязгнул зубами.
– Вот и славно. Ты покуда посиди тут, а я сбегаю к отцу Сергию. Дюже охота посмотреть на заезжего гостя. Видал ли ты таких разряженных господ? То-то же, – Никодим поднял указательный палец перед носом собаки. – Я быстро обернусь. Вот только узнаю, о чём они там шепчутся, и тут же ворочусь.
Мальчик зашевелил короткими ушами, заводил бровями, всем своим видом показывая, что готов бежать, хоть сейчас. Могучий хвост заколотил по земле.
– Тшш, – зашикал паренёк. – Обожди чуток. Поторопился я бежать. Надо бы краюхой разжиться на дорогу, да денег у казначея одолжить по-тихому.
Никодим выбрался из конуры и, пригибаясь, побежал вдоль кустов разросшейся малины. Небольшой деревянный дом стоял недалеко от ворот. Со всех сторон его окружали дерева самой разной масти: яблони с раскидистыми кронами, в которых, если хорошенько присмотреться, виднелись крохотные зелёные яблочки, берёзы с длинными тонкими ветками, пара сосенок, едва доходящих до резного наличника. И везде, куда только доставал взгляд пушились колючие кусты шиповника. Не знавшие заботливой руки садовника деревья напоминали дикий лес, но тем и дороги они были отцу Сергию, не любившего строгие линии обрезанных по одной высоте растений.
Никто не заметил худую, как тень, фигурку Никодима, когда тот пробирался в давно знакомом лабиринте из стволов и веток к дому. Пользуясь тем, что последнее время мысли и чаяния монахов были связаны с надвигающейся угрозой, он частенько таился под окнами, надеясь услышать что-нибудь исключительное о французах. Но старец, словно видел сквозь стены, тут же замолкал и выпроваживал странных гостей, посещавших его с завидной регулярностью, а после долго сидел в одиночестве, погружённый в глубокие думы. Но сегодня что-то изменилось. Никодим чувствовал, что приехавший господин нечета прежним гонцам-простолюдинам в лаптях. Этот ступал важной птицей, голос имел грозный и свиту себе подобрал один к одному молодцы.
«Гляньте-ка, до чего ладно сидят на них порты, точно кожа вторая. Я не прочь в таких щегольнуть по деревне, – со вздохом подумал Никодим, разглядывая сквозь ветки молодых людей. Вблизи они ещё сильнее восхищали неокрепший разум. В свете ускользающего солнца, которое будто нарочно задержалось на коротких куртках, мужчины поражали статью и раскованностью. Они громко смеялись, стоя на ступенях широкого крыльца, отвлекая засевшего в кустах мальчишку от намеченной цели. – Зачем же им по две куртки? Жара проклятущая с ума сводит. А под такими шапками, поди, как в бане. Небось, тяжеленные. Всё шнуры да косы плетёные. Ах, ежели мне повезло бы так принарядиться».
Лёгкий стук, долетевший из раскрытого окна, вернул Никодима из созерцания в существующую реальность. Но, похоже, кроме него никто не услышал подозрительный звук, гости продолжали что-то громко обсуждать, упоминая особу женского пола. А в комнате тем временем разговор из едва различимого перешёптывания начинал приобретать зловещие нотки. Голос отца Сергия гудел, что большой колокол со старой колокольни.
– Я достаточно заплатил много лет назад, чтобы получить желаемое сейчас, – слышался не менее громкий ответ.
– Дерзить вздумал, мальчишка! – вместе с криком в окно вылетел белый комок.
Разговор вдруг куда-то переместился, и Никодим растерянно застыл на месте, лихорадочно соображая, под каким окном теперь предстоит затаить дыхание в ожидании новостей. Руки непроизвольно потянулись за смятым листом, закатившимся в густую траву.
– «Вернуть через подателя сего письма Петру Ивановичу Обольеву причитающуюся ему ценность», – вслух прочитал Никодим, старательно разглядывая фамилию в конце послания, но подпись оказалась неразборчива, будто принадлежала другой руке и в письмо попала по ошибке.
Мужчины на крыльце оглянулись, и мальчик зажал рот рукой, упав под колючий куст шиповника, больно царапая лицо.
«Ай, негоже подглядывать», – мысленно укорил он себя, но услышав, что разговор между гусарами, а это были именно они, возобновился, маленький шпион быстро прополз вдоль стены дома, надеясь остаться незамеченным. Слово «ценность» горело огнём в голове, браслет на руке потяжелел неимоверно. Удивительные события сменяли друг друга стремительно и едва успевали отложиться в юном разуме, привыкшем к монотонному течению жизни. Только переменчивая погода вносила разнообразие, подчиняя себе нехитрый быт монастыря. Но наступивший августовский вечер прервал унылую череду дней. Никогда прежде отец Сергий не позволял себе срываться на крик, а тут не сдержался, разбушевался не на шутку и всё из-за послания. В этом Никодим не сомневался ничуть, а потому хотел доподлинно узнать тайну, скрытую за бревенчатой стеной, но, как назло, хозяин дома увёл гостя совсем в другую сторону.
«Залезу в окно, никто и не заметит, а там разберусь. Только боязно. Точно вор, – устыдился Никодим и потёр нос, но вспомнив, что собирался сбежать из монастыря, оставил сомнения и подтянулся на своих длинных руках, уцепившись за раму. – Авось не заметят».
Несмотря на распахнутое окно в комнате было очень душно. Всюду высились огромные шкафы, заполненные книгами и свитками. На двух больших столах среди вороха бумаг терялись чернильницы и перья. То была библиотека, служившая по большей части для канцелярских нужд. Но попасть в тёмную мрачную комнату раньше не удавалось, поскольку в неё допускался только казначей, да и то в определённые дни. Никто никогда не задумывался о том, что кто-либо из монахов или работников проберётся тайно через распахнутое окно.
– Где-то среди этого бумажного беспорядка наверняка прячется моя метрика, – прошептал Никодим, с тоской оглядывая бесконечные полки и ящички. – Да разве ж найдёшь.
За дверью послышались шаги и голоса. Вроде бы и знал мальчишка, что такое может случиться, да всё равно задрожал, заволновался, закружился на месте, отыскивая укромный уголок. Краска стыда залила лицо, щёки полыхнули жаром, а тем временем шаги неумолимо приближались, громыхая в голове вместе с пульсом. Секунда-другая и дверь отворится. Никодим бросился под стол, прижав руки к груди, чтобы усмирить разгулявшееся сердце.
– Извольте, я готов представить вам отчёт для ознакомления, – послышался голос отца Сергия, уже не кричавшего, но говорившего сурово и холодно. – Но уверяю, что вы напрасно пытаетесь получить несуществующую вещь.
– Чёрный монах существует, – упрямо возразил гость.
В то же мгновение от его слов запястье у Никодима вновь загорелось, как при расставании с Николой. Браслет причинял невыносимую боль. По пунцовым щекам потекли слёзы.
– Что же, упрямство пригодится на поле брани, а в православной обители негоже свой норов показывать. Извольте, – раздалось возле стола, под которым спрятался незадачливый искатель правды.
На столешницу упала массивная, обтянутая кожей книга, и на голову Никодиму посыпались мелкие частицы пыли. Пока шелестели страницы, никто из присутствующих не произнёс ни слова. От напряжения воздух в комнате вдруг стал ощутимым, почти вязким. Его было трудно вдыхать, но ещё мучительнее делать беззвучный выдох. От пролитых слёз опух нос, от боли в руке скручивало тело. Хотелось застучать ногами по полу, выгибаясь луком, чтобы выгнать боль, но тщетно. Приходилось сидеть, скрутившись в клубок, и впиваться зубами в руку, пытаясь не закричать от страданий.
– Как видите, всё, что досталось монастырю, не более чем скудные пожертвования, – сообщил отец Сергий, захлопывая книгу.
– Ваш духовный сан не даёт мне права усомниться, но я точно знаю, что Чёрный монах в монастыре. Получается, послушник утаил от братии мирскую ценность, способную послужить на благо не только монастырю, – голос гостя стал приторно вкрадчивым.
– Никола – слепой калека, всем своим существованием обязанный монастырю. На протяжении девяти лет за ним следили по вашей указке, но не обнаружили ничего подходящего под описание.
– Плохо следили.
– Бог всё видит и наставляет на путь истинный, – отозвался отец Сергий. – А мы не тайная канцелярия, чтобы допросы учинять да исподнее ворошить. Странно слышать от вас, милейший, подобные слова. Чёрный монах – всего лишь вымысел, погубивший не одну душу. Сколько вас охотников за якобы всесильным камнем сгинуло бесследно.
– И всё же он существует. Никола, насколько мне известно, пока не монах. Так что я забираю его с собой, как доказательство. Иначе не сносить мне головы. Чиню сие беззаконие вам во благо. Мы, к несчастью, отступаем. Француз теснит нас и скоро будет здесь. Готовьтесь к нашествию иноземцев. Молите неустанно Всевышнего Господа нашего о спасении. Из тайных источников до меня дошли слухи, что Рыжий Дьявол немыслимым образом осведомлён о местонахождении камня и намерен получить его, во что бы то ни стало, – торопливо говорил гость, приглушив голос.
Дрожащий под столом Никодим готов был выползти на свет и скинуть с руки страшную вещь, но неведомая сила удерживала на месте. Должно быть, это страх пропитал насквозь тело, вымочив до нитки тонкую рубаху и склеив волосы в мокрые пряди. От растерянности и непонятного наваждения слова молитв, произносимые сотни тысяч раз, стёрлись из памяти и только два повторялись бесконечно: «Спаси и сохрани».
– Не может быть, чтобы неприятеля подпустили к Москве. Не бывать тому! – сказал отец Сергий, как отрезал, и хлопнул рукой по столу.
– Не вам решать, святой отец. Сами сказали, что на всё божья воля. А теперь не мешкайте. Отдайте мне Николу.
Стол скрипнул от тяжести, с которой об него облокотился гость. От стремительного напора старец не удержался на ногах и упал на стул. Глаза его машинально посмотрели под ноги и встретились с затравленным взглядом притаившегося мальчишки.
– Ни к чему вам отлучать Николу от монастыря, – собравшись с духом, ответил отец Сергий, поднимая голову. – Ступайте прочь, милостивый государь. Вижу я, бежать вы надумали, а Николу вместо охранной грамоты заиметь пытаетесь. Не бывать тому. А коли усердствовать будете, сила на вас найдётся. Ишь, француза испугался.
– Можно подумать в монастыре смельчаки укрылись, – презрительно фыркнул гость, неприятно задетый прямотой старца, но от стола отодвинулся на шаг. Более всего удручало, что неприветливый хозяин быстро разгадал тайный умысел. – Смотрите, беду накликаете. Охота за камнем началась и не в вашей власти остановить надвигающуюся угрозу. Рыжий дьявол придёт сюда. Говорят, он беса на плече носит, а тот ему нашептывает в ухо обо всём, что вокруг творится, потому и жив до сих пор.
– Не стращай иноверцами, – откликнулся отец Сергий. – Не таких злодеев видала Русь-матушка, да все по домам воротились.
– Ну, буде серчать, – вдруг миролюбиво заговорил незнакомец, вновь приблизившись к столу, при этом он прищурился, заглядывая в глаза монаху и склоняясь, как льстивая лиса, задумавшая очередную хитрость. – Оставлю Николу в покое, если дозволите поговорить с ним с глазу на глаз. Не посмеет он солгать и если камень при нём, то отдаст, а если спрятал куда, то место укажет.
Мужчина непонятно зачем погрозил указательным пальцем, а потом, спохватившись, уронил руку, и Никодим вздрогнул от неожиданности, когда холёная ладонь на мгновение промелькнула перед глазами. Белые длинные пальцы распрямились и тут же сжались в кулак, сверкнув драгоценными перстнями. Никогда прежде Никодим не видел столько украшений на мужской руке.
– Вижу, что затуманенный разум ваш не успокоится, пока не получит ответ. Быть по сему. Никола поговорит с вами, но у дверей будут стоять монахи, дабы вы не сотворили зла, – ответил отец Сергий и поднялся со стула. Шаркающие шаги направились к окну, стукнули створки. – От комаров нынче спасу нет.
– Да-да, – соглашаясь, закивал головой гость, довольный собой. В радостном предвкушении он следовал за неторопливым старцем, так и норовя подтолкнуть того в спину.
– Провожу вас и ворочусь. Дел невпроворот, – неизвестно к чему громко сказал отец Сергий, поворачивая ключ в дверном замке.
Но его собеседник не обратил внимания на последние слова, думая о скорейшем завершении долгого путешествия. В июне минуло девять лет, как он пустился в дальнюю дорогу. Именно в ту пору Никола оказался в монастыре, не подозревая, что обязан своим содержанием вовсе не тётушке, отрёкшейся от него в ту минуту, как испустила дух её несчастная сестра, а Георгию Ивановичу Обольеву, только-только начавшему воинскую службу в лейб-гвардии казачьего полка при одном из императорских дворцов. Спустя годы полк разделился на два – гусарский и казачий, но Георгий Иванович об этом узнал, будучи заграницей. Молодой и жадный до всего секретного, он пришёлся ко двору петербургских дворян, помешавшихся на мистике, и вполне естественно влился в некое тайное общество. Как бы он удивился тогда, узнай, что не его персона была столь желанна для окружающих господ. Старший брат, неожиданно исчезнувший, словно и не существовавший никогда, давно притягивал к себе внимание охотников за Чёрным монахом. Погоня за камнем успела превратиться в легенду, а люди всё пытались добраться до заветного талисмана, по слухам дарующего власть и бессмертие. Обольев-старший пропал, бросив жену на сносях и оставив ей небольшое состояние, которое должно было скрасить горечь от разлуки. Но молодая жена, пребывая в постоянной тоске, быстро подурнела с лица, занемогла, исхудав до крайности, и едва сыну пошёл восемнадцатый год, умерла со странной улыбкой на устах. Всё время, пока несчастная женщина страдала в ожидании мужа, за ней неустанно следила прислуга, приставленная деверем. К тому времени он уже знал о камне и не прочь был заполучить его, но поскольку ниточки вели в разные стороны, Георгий Обольев решил отправиться на поиски брата. К молодому отпрыску приставили монахов на тот случай, если недалёкий умом увалень всё же получил камень от матери и умудрился спрятать подле себя. Дружба с влиятельными людьми, имеющими свои виды на Чёрного монаха, помогла добиться сопроводительных бумаг для беспрепятственного путешествия не только по России, но и за её пределами. Долгие поиски привели молодого человека в Париж, где он благополучно обосновался, пользуясь ссуженными деньгами и собственной красотой. Он и впрямь был неотразим. Природа даровала Обольеву высокий рост, сильное упругое тело, чёрные вьющиеся волосы и приятные черты лица. Вдобавок благородное происхождение, светские манеры и хорошее образование выставляли его в лучшем свете и открывали двери во многие дома, где он чувствовал себя раскованно и привольно. Столь яркую личность быстро приметили и спустя несколько месяцев под благовидным предлогом сопроводили в один из особняков на площади Вогезов. Если бы Обольев знал заранее, чем обернутся долгие поиски брата, то вряд ли столь беспечно принимал бы те знаки внимания, которыми его одаривали беспечные на первый взгляд молодые люди. Лишь однажды он испытал неприятное покалывание под лопатками и холодок, пробежавший по спине, когда в очередной приезд на площадь Вогезов повстречал офицера с яркой запоминающейся внешностью. Несмотря на французский мундир, мужчина говорил с небольшим акцентом, что тут же насторожило Георгия, привыкшего слышать вокруг чистую речь, куда больше его поразил предмет разговора. Рыжеволосого мужчину интересовала судьба камня, но в задаваемых вопросах Обольев слышал осведомлённость и не понимал, к чему спрашивать о том, что давно известно. С дотошной тщательностью выпытывался подробный маршрут путешествия молодого человека, места вынужденных остановок и результаты поиска брата. Беседа длилась всю ночь, а под утро измученного и напуганного до смерти Обольева перевезли на его съёмную квартиру.  Придя в себя, Георгий хотел было вернуться в Россию, но тут же возникли проблемы с выездом, и ему пришлось задержаться в Париже на добрых четыре года. Казалось, жизнь вошла в спокойное русло, интерес к русскому утих, никто не досаждал пытливыми беседами. Его закрепили за одним из гусарских полков, чтобы он мог получать жалование, ничем при этом не занимаясь. Иногда что-то скребло в одинокой душе, и Георгию казалось, что он постоянно берёт в долг и придёт день, когда этот долг придётся вернуть. В конце мая 1812 года этот день настал. С гонцом был получен конверт, содержащий в себе документы на выезд и два коротких письма, в одном из которых предписывалось незамедлительно покинуть пределы Франции. Второе послание, подписанное рукой брата, больно ранило в самое сердце. Его корявый почерк, ставший притчей во языцех в семье, невозможно было спутать ни с коим другим. Посланник намекнул на словах, что жизнь Петра Ивановича Обольева всецело зависит от того, с какой расторопностью его младший брат отыщет камень в монастыре.
«До чего несговорчив настоятель. Я и так задержался, улаживая дела в Петербурге и Москве. Чего стоило выхлопотать себе должность при полку. Былые связи давно утрачены. Как назло французы теснят наши позиции, а Рыжий Дьявол всегда на коне и пули его не берут», – лихорадочно думал Георгий Обольев, шагая за отцом Сергием, который, как нарочно, едва переставлял ноги. Долгая погоня за братом промелькнула единым видением за жалкие минуты.
– У вас час, господин Обольев, по истечении его прошу покинуть монастырь незамедлительно, – произнёс старец суровым голосом, который, впрочем, не возымел никакого действия на погружённого в думы гостя. – В этой комнате вам никто не помешает.
Георгий очнулся, когда хлопнула дверь, и недоумённо огляделся. Он стоял в узком проходе между двух подобий кровати. В свете единственной свечи стены нависали со всех сторон, под их мрачным куполом стало холодно и неуютно. За узким вытянутым окном уже чернела ночь. Говорить ни о чём не хотелось. Утомительные переезды, пугающие секреты, которые удавалось хранить, прилагая большие усилия, давно превратили холёного барина в нервное существо, способное сорваться в любую минуту и задушить первого встречного. Он с трудом сдержался, чтобы не поднять руку на отца Сергия. Отвыкнув от России, Обольев ненавидел разбитые дороги, деревни и мужиков, которых приходилось набирать в рекруты по новой должности. Но только так получилось не вызывая подозрения попасть в монастырь.
«Стоит ли говорить племяннику, кто я есть на самом деле? Не лучше ли оставить его и дальше прозябать в привычном неведении. Но как тогда объяснить интерес к камню? Господи, я уже и сам не знаю, чего хочу. Вот найду Монаха, а дальше что? Куда с ним податься – в Петербург или Париж, или двинуться навстречу Рыжему Дьяволу? Нет-нет, никогда мне не будет покоя, покуда камень существует. Отнять и тут же избавиться, чтобы не достался никому, – думал Георгий, скрестив руки на груди. Едва мысль об уничтожении камня закрепилась в сознании, сердце неистово забилось, разум всколыхнулся: – Что же это я, совсем обезумел, о брате даже и не вспомнил. Прости, Петруша, меня окаянного. Коли жив ты, отыщу хоть на краю света».
– Здравствуйте, милостивый государь. Чем провинился я, ежели желаете видеть на ночь глядя, – раздался тихий голос, и Обольев оступился, повернувшись к неслышно отворившейся двери.
– Ах, – только и смог вымолвить Георгий, увидев вошедшего человека. Перед глазами стоял брат, всё такой же худой и высокий, будто и не было тридцати лет разлуки. В голове помутилось, ноги подкосились и Обольев упал на топчан.
– Что с вами? Я слышу вам нехорошо. Позвать монахов? – спросил Никола, чутко внимая всем звукам и досадуя, что не видит гостя.
– Нет, – сдавленным голосом произнёс Обольев, приходя в себя после наваждения.
– Говорят, вы хотели меня о чём-то спросить.
– Пройди, не стой в дверях. Разговор наш не для чужих ушей, – тихо произнёс мужчина, приглашая жестом пройти и расположиться рядом на топчане.
– У меня нет секретов, – ответил Никола и направился привычно вдоль стены. В душе что-то неприятно отозвалось, едва он понял, что попал в комнату, которую делил с Никодимом, и присутствие в ней незнакомца вызывало тревогу. – Кто вы?
– Георгий Иванович Обольев, – откликнулся гость, всё ещё думая, что видит брата. Его нисколько не смущало, что идущий навстречу человек ступает неуверенно, перебирая рукой по стене, по краю постели, что взгляд чёрных глаз недвижим, что не мог родной брат не постареть за долгие годы разлуки.
– Обольев? – встрепенулся Никола, не чаявший услышать свою фамилию из чужих уст. – Так мы родственники?
– Возможно, – опомнившись, ответил Георгий. Он вдруг испугался вопросов, на которые не мог дать правдивых ответов, а быть может и не хотел. – Видишь ли, если ты тот самый Никола, то хранишь семейную реликвию.
– Не представляю, о чём речь, – осторожно сказал молодой человек, присаживаясь на топчан. Тревога нарастала. Не глупый от рождения, он догадывался, что неспроста в монастыре появился чужак с той самой фамилией, что досталась от отца несчастному сироте.
– Чёрный монах. Я знаю, что камень у тебя.
– Увы, у меня нет никакого камня, – произнёс Никола, воздавая мысленно хвалу небесам, что не надо лгать. Десять лет он старательно прятал семейную реликвию от людского глаза, выполняя последнюю просьбу матери, и каждый божий день чувствовал, как тяготит молчание. Но стоило открыться Никодиму, тут же появился незваный гость.
– Негоже обманывать в монастырской обители. Камень тот достался тебе от отца, – резко сказал Георгий, убедившись, что слепой послушник вовсе не брат, но между тем становилось очевидным, что если сын имеет хоть малую толику отцовского характера, то о камне можно забыть. Пётр всегда отличался скрытностью и упрямством, шёл против семьи, невзирая последствия. Вызволять его из плена пропало всякое желание. В конце концов, шанс на то, что брат жив, выглядел призрачно. Слишком много лет прошло с той поры, как оборвался его след в Париже, и корявая подпись на послании могла оказаться искусной подделкой. К тому же, если камень столь могущественен, как о нём говорят, то ему всегда найдётся применение.
– Бог свидетель. Я не лгу, – Никола осенил себя крестным знамением и смиренно сложил руки на коленях.
– Но Чёрный монах был у тебя! Кому ты отдал камень? Отцу Сергию? – зашипел Обольев, потеряв терпение. Руки так и тянулись к тощей шее, чтобы сжимать её до тех пор, пока правда не вырвется с последним хрипом.
– Не ваше дело, милостивый государь. Тешу себя надеждой, что мы не родственники.
– Да, если бы не мои пожертвования монастырю, сидел бы ты сейчас на паперти и просил подаяние, – мужчина вскочил на ноги и уцепился за длинную шею послушника. – Кому ты отдал камень?
Никола усмехнулся в ответ. Не видя гнева, перекосившего лицо ночного гостя, он чувствовал его нетерпение и жажду обладания камнем. Капли слюны попадали на кожу, вызывая брезгливость, и от этого упрямство становилось сильнее, возводя стену по прочности не уступающую монастырской. Подарив браслет Никодиму, послушник знал, что отдал его в надёжные руки, но сейчас волнение за судьбу друга подняло в душе бунт.
– Кому ты отдал камень, слепец? – не унимался Обольев, буравя глазами Николу, но видя перед собой упрямое и заносчивое лицо брата. – Не скажешь?
Услышав тихий смех, Георгий отпрянул и огляделся.
«Почему отец Сергий привёл меня именно в эту комнату? Две кровати, стол, книги. Постели помяты и не  свежи. Значит, жили здесь два человека. Кто? Если предположить, что это комната племянника, то с кем он её делил? Ведь племянник слепой, кто-то должен был сопровождать его на трапезы и молебны», – рассуждал он, наблюдая за Николой, по виду невозмутимым и беспечным.
– Эй, кто там за дверью? – внезапно крикнул мужчина.
Тут же дверь приоткрылась, и в проём просунулась голова монаха.
– Чья это постель? – Обольев ткнул наугад пальцем на один из топчанов.
– Никодима, воспитанника, – не задумываясь, ответил монах.
Никола скрипнул зубами от бессилия.
– Где он? – неожиданно спокойным голосом спросил Георгий и миролюбиво посмотрел на простодушное лицо незадачливого сторожа.
– Бежал, стервец. Как с цепи сорвался сегодня. Аккурат перед вашим приездом и бежал, – доверчиво поделился монах, вспоминая странное поведение обычно спокойного и сдержанного Никодима.
– Как бежал?!
– Сами в печали. Словно бес в него вселился. Растолкал нас и помчался прочь, только его и видели.
«Бежал, – радость промелькнула по лицу Николы. – Неужто бежал? Господи, спаси и сохрани Никодима в пути».
Обольев выскочил из комнаты и бегом ринулся к домику настоятеля, желая узнать о том, куда мог податься похититель камня. Время ускользало, и тратить его на бесполезные поиски мальчишки заведомо было непозволительной роскошью. Увидев взволнованного офицера, пролетевшего мимо, точно пушечное ядро, гусары всполошились и последовали за ним, теряясь в догадках, что стало виной переполоху. У ворот вновь залился лаем сторожевой пёс, гремя цепью. Лунная ночь потеряла свою безмятежность.
– Пошли прочь! Разворачивайте карету, – крикнул Обольев, раздражённый топотом за спиной. Минуты стремительно таяли. Как ни крути, а беглец мог затеряться в любой стороне от монастыря.
В окне библиотеки горел свет, и Георгий заторопился прямиком в комнату, забитую книжными шкафами. Сердце громко ухало, затылок стянуло ледяным прикосновением страха. Заботы о брате ушли в прошлое, собственная судьба сейчас заботила куда сильнее. Связанный клятвой с Рыжим Дьяволом, Обольев боялся его возможностей. В донесениях с разных направлений, где шли бои, только и звучало о победоносных манёврах маршала Нея, словно он по воле рока появлялся во всех местах одновременно. А что не вписано в бумаги, передавалось на словах, обрастая нелепицами и домыслами. В одном лишь сходились все сплетни – пули не брали француза. Потому и боялся Георгий Иванович заговорённого Дьявола.
– Куда мог бежать Никодим? – зарычал он, вламываясь без позволения в библиотеку. Дверь хрустнула от напора, с которым её распахнули.
– Что? – отец Сергий поднялся с кресла и бросил перо на стол. – Как дерзнул ты нарушить покой? Вон отсюда!
– Прошу прощения за ночной визит, – переменился в лице Обольев, вспомнив, где находится. – Мальчишка украл камень и бежал из монастыря. Он не знает, что его ждёт. Будет лучше, если я найду Никодима первым.
– Рад бы сказать, да нечего, – хмуро ответил старец. – Он подкидыш без роду, без племени. Был оставлен у ворот спустя часы после рождения. Мы долго искали мать в близлежащих деревнях, но безуспешно. Никто не слышал о ней. Так что бежать ему некуда. Если найдёте  мальчика, воротите назад.
– Непременно, – с раздражением сказал Георгий. – Разрешите откланяться.
– Ступай с Богом, – молвил отец Сергий.
«Чёрт бы побрал этих монахов. Не смогли уследить за мальчишкой, – с раздражение подумал Обольев, покидая дом настоятеля. – Я теряю хватку. Даже не спросил, как выглядит малец».
На его счастье возле кареты расхаживал монах с фонарём в руке. Тушуясь под строгим взглядом высокородного господина, седовласый мужчина в чёрной длинной рясе описал внешность Никодима до малейших подробностей, позабыв при этом рассказать о самой существенной особенности – шрамах на запястьях.
Отец Сергий не отходил от окна до тех пор, пока не громыхнули засовы на воротах, возвещая об отъезде гостей. Невесёлые думы завладели настоятелем. Никола, Никодим, Обольев, французы, Чёрный монах переплелись между собой. Будущее виделось в мрачном свете. Неделю назад старец надеялся, что русские войска потеснят неприятеля, но последнее послание от патриарха привело в печаль. Велено было готовиться к встрече с Наполеоном и прятать монастырские реликвии с глаз долой.
«Ужели иноверцы доберутся до обители? – рассуждал отец Сергий, глядя на ночное небо посеребрённое россыпью сверкающих звёзд. – Нынче небо ясное, ветерок не колыхнёт, а всё ж на душе тревожно».
– Уехали? – послышался тихий голос.
– Уехали, да надолго ли? – отозвался настоятель и повернулся.
Из-под стола выбрался Никодим, одёргивая рубаху, подпоясанную бечёвкой. Ещё не успев никуда сбежать, он походил на бродягу только-только вернувшегося из дальних странствий. Холщовые штаны покрылись пыльными разводами, кое-где зияли дыры, на рубахе виднелись невысохшие пятна от пота и прилипшая собачья шерсть. Русые волосы торчали нечёсаными вихрами.
– Скажи мне, Никодим, неужели Чёрный монах и в самом деле существует? – спросил отец Сергий.
– Существует, святой отец, – прерывисто выдохнув, ответил Никодим. В испуганных глазах блестели слёзы. – Никола подарил давеча.
Не дожидаясь, когда его попросят показать камень, мальчик расстегнул ремень на руке и снял браслет, но не протянул настоятелю, а поднёс к свече.
– Смотрите прямо на камень, – тихо сказал он.
Усмехнувшись, старец приблизился и ахнул от восхищения. Сколько видел он украшений, но подобной красоты не доводилось встречать. Камень дышал, переливался, дрожал расплавленным золотом, из глубины которого проглядывало лицо женщины.
– Чёрный монах, – выдохнул отец Сергий и покачал головой, не веря глазам. – Он и правда существует.
– Что вы знаете о нём? – спросил Никодим. Последние события напомнили ту грозу, когда Никола ослеп. Снова жизнь делала крутой поворот.
– Тоже, что и все вокруг. Чёрный монах – оберег, хранит своего хозяина от смерти неминучей. Люди сказывают, что не только хранит, но дарует власть над чужими душами…. Возвращает к жизни мёртвых. Но, думаю, сказки всё это. Однако люди верят, недаром за камнем охотится и стар, и млад, надеясь на вечную жизнь. Послушай меня, сынок, – голос старца стал мягок и нежен, как никогда. – Времена грядут страшные, вороги чёрным коршуном вьются над Россией-матушкой. Бежать тебе надобно подальше из этих мест.
– Куда же бежать? – всхлипнул Никодим, забыв, что пару часов назад собирался покинуть монастырь.
– Пойдёшь до Москвы, а там ещё без малого семьдесят вёрст до села Павлово. Туда французу не добраться, – ответил отец Сергий и засуетился, отыскивая что-то в одном из книжных шкафов, из которого тут же посыпались бумаги, устилая пол. – Куда же она подевалась. Ах, вот.
Он улыбнулся, потрясая документом, на деле оказавшимся сложенной в несколько раз старой самодельной картой.
– Сам рисовал по молодости, мечтал путешественником стать, но дальше монастыря так и не ушёл. Смотри, – монах разгладил помятую бумагу. Маленькие глазки заблестели от воспоминаний.
– Чудная карта, – хихикнул Никодим, разглядывая деревья и дома, кривые линии дорог, вдоль которых красовались надписи. 
– То было моё первое и единственное путешествие после окончания семинарии – от Владимира и до сего монастыря. Сейчас тут уже мало что видно, но кое-какие надписи разобрать можно. Господи, то было не искушение, а Твоё благословение. Послужит ещё карта. Вот где-то здесь, приблизительно на середине пути от Владимира к Москве Вохонские места. Ищи, сынок, Богородск, – отец Сергий поставил свечу на карту и потёр глаза. –  Точно помню, отмечал. Задержались мы там с Кузьмой, другом моим давним, на месяц, все церкви в округе обошли. Я после дальше двинулся, а он к тому месту, что возле реки Вохна, душой прирос и остался. Вот к нему, моему старинному приятелю, и пойдёшь.
– Жив ли он? – недоверчиво качнул головой Никодим, пряча браслет под ремень.
– Знаю, семья у него большая, кто-нибудь жив. Приютят тебя на время, а там, как сам решишь…
Пока Никодим разглядывал карту, почёсывая затылок и время от времени щуря глаза в попытке расшифровать очередную надпись, отец Сергий составил два письма. Одно, запечатанное сургучной печатью, предназначалось Кузьме Фомичу, а второе должно было послужить охранной грамотой в пути, если вдруг какой разъезд на дороге окажется. Времена наступали смутные, беспокойные. С тяжёлым сердцем отпускал настоятель воспитанника, но теплилась в душе надежда, что спустя месяц-другой он вернётся живым и невредимым.
Ещё долго горела свеча в библиотеке. Сборы в дальнюю дорогу затянулись. Отец Сергий, пользуясь ключами от всех кладовых, сумел раздобыть сапоги, чистую нательную рубаху, подштанники и серые штаны из грубой ткани. Никодим с детской непосредственностью сбросил с себя грязную одежду на пол и с восторгом примерил принесённый наряд, топнул сапогами по полу и развернул плечи, чувствуя себя повзрослевшим на пару годков.
– Постой, уймись, торопыга. Давай-ка сверху надень вот этот старый подрясник. Ну-ну, усмири гордыню. Не из прихоти прикрываю мирскую одежду, а для пущей убедительности. Вот это письмецо будешь показывать, коли остановят на дороге, и всем говори, что воспитанник ты при монастыре, а идёшь по указанию настоятеля в Воскресенскую церковь, что на Вохне стоит, – монах ткнул пальцем в сложенный лист, привлекая внимание Никодима, и вздохнул, глядя на вытянувшегося за последние два года воспитанника. – При худобе твоей и трёх рубах мало.  Однако уже и не мальчик…
Качая седой головой, старец облачил воспитанника в монашеское одеяние и подпоясал кожаным ремнём. Узкая перешитая однорядка из толстого сукна топорщилась местами, из глухого ворота торчала тощая шея. Никодим расстроено нахмурился, глядя на чёрную ткань, прикрывшую сапоги.
«Никуда мне от монастыря не деться, не сбежать. Я словно часть этих стен и где бы ни был, как бы ни стремился выйти за ворота, всегда буду мечтать о возвращении домой», – думал он, безропотно принимая наставления отца Сергия.               
На прощание настоятель подарил кожаную котомку, с которой когда-то пришёл в монастырь. От времени кожа загрубела, но юный путешественник с нескрываемым благоговением перекинул ремень через плечо.
Возле потайной калитки они задержались, не зная, свидятся ли в этой жизни, или останутся воспоминанием друг для друга. Смахивая украдкой слёзы с глаз, Никодим отвернулся и торопливо зашагал по едва заметной в ночной мгле тропинке. Но не успел старец притворить дверцу, как раздался душераздирающий вой.
– Мальчик, – прошептал Никодим, чувствуя, как в груди защемила тоска. Он развернулся и бегом помчался обратно. – Я обещал взять его с собой.
Но дверь оказалась запертой, а между тем вой не умолкал и звенел в ушах.
– Что уж теперь. Собака не человек, поскулит и перестанет, – послышался голос отца Сергия.
– Я обещал…
– Ступай с Богом, – донеслось в ответ. Настоятель забормотал молитву, удаляясь от калитки.
Вой неожиданно прекратился, и воцарилась тишина, какая бывает перед грозой, когда природа вдруг замирает в ожидании надвигающейся беды. Иные болтуны видят в том страх перед стихией. Так ли это, отец Сергий не знал, а только тишину не любил за безликость.