Рондо для двоих. Часть четвертая Гл. 2

                Глава вторая


                Галина Антоновна внешне  мало походила на страдающую   каким-то психозом, но Уля познакомилась с нею как раз в момент приступа, который мог бы закончиться трагически. Она буквально вытащила из-под колес трамвая эту пожилую женщину. Галина Антоновна вслепую брела через рельсы – к парку, не слыша истерического перезвона трамвая на повороте. Уля в это время возвращалась домой из мединститута, где была  конференция по теме ее диссертации. Ей пришлось в два прыжка догнать женщину, чтобы дернуть  ее за  руку в сторону. С полминуты они обе приходили в себя, потом Уля сказала сердито:
                – Лечиться надо!
                – Я знаю, – покорно согласилась Галина Антоновна.
                Вместе они пересекли сквер, в центре которого блистал свежей позолотой  Собор. Недавно его вернули в епархию. До сих пор он был музеем с издевательским для верующих названием –  Музей истории атеизма. Сюда редко захаживали. Атеисты – потому что им чихать было и на церковь,  и на свою историю отречения от Бога, а верующие – от негодования. Теперь же ворота Собора были распахнуты, а возле них в тенечке  примостились на травке три нищенки.  Галина Антоновна аккуратно опустила по очереди в каждую из консервных жестянок мелочь, что-то пробормотала и обернулась к Ульяне:
                – Спасибо вам.
                Вил у женщины был огорченный, и Уля сказала, стараясь  быть помягче:
                – Может, посидим немного?
                А через полчаса  она стала хранительницей еще одной чужой тайны.
                Очередной семейный скелет в шкафу мало чем отличался от прочих, с какими она познакомилась через историю болезни своих пациентов. И в основе переживаний бедной женщины лежало глобальное непонимание всеми  членами семьи ее простых требований. Отчуждение, одиночество, даже физическая изоляция – время от времени, как бы в наказание,  и результат – депрессия, нежелание жить. Крайняя рассеянность на улице – когда мысли перекрывают всякую осторожность.
                – И могли бы остаться калекой – в лучшем случае, – заключила Уля.
                Потом она уговорила Галину Антоновну лечь в клинику – подлечить нервы, и даже помогла устроиться туда, в отделение, ставшее модным, куда уже трудно было попасть без блата.
                Вот во время сеанса психотерапии и случилось то, что  внесло какую-то остроту в жизнь самой Ули.
                Однажды она присела во время обхода на постель к молодой девушке по имени Лёля,  только что поступившей. Задала несколько осторожных вопросов о самочувствии после успокоительных уколов.
                – Я позову вас для беседы часика через два. Пообедаете, поспите, сейчас лекарство подействует, и встретимся.
                Она улыбнулась  самой нежной из своих улыбок, потому что Лёля ей понравилась какой-то удивительной незащищенностью – обликом девочки-подростка ( Лёле  же было двадцать семь лет), робким взглядом  голубеньких глазок.  Леля наглоталась таблеток, от которых не умирают, ее промывали в «скорой», а сюда привез брат, такой агрессивно-нахрапистый, что пришлось обеспечить девушке незапланированное место.
                – Все будет хорошо, деточка, врач у нас чудная! – подала голос со своей койки Галина Антоновна.
                Уля тихо поглаживала Лёлину руку, которой та просто вцепилась в  ее кисть.
                После нескольких слов, сказанных Улей ласково, рука девушки ослабла. Леля заснула так мгновенно, что даже Уля удивилась.
                – Вы прямо гипнотизер, – сказала Галина Антоновна, приподнимаясь на локте. – Ей хватило вашего голоса и блестящего кулона.
                – Да нет, она просто внушаема. С такими легко работать, – не согласилась Уля, пряча кулон,  случайно  выскочивший  наружу из-под халата.
Никогда Уля  специально не занималась гипнозом. Об этой штуке в институтских лекциях говорилось вскользь – с намеком на то, что сей метод лечения плохо изучен и вообще считается  средством сомнительным, типа легкого шарлатанства. Единицы врачей им владели прилично, остальные – с неровными результатами, которые они объясняли спецификой личности больного.
                Специфика, конечно, была. Не все поддавались гипнозу, и Уля долгое время только наблюдала за коллегами, не смея попробовать при свидетелях-коллегах.
                Слова Галины Антоновны вернули ее в студенческие времена, когда они, дурачась вечером  в общежитии, гипнотизировали друг друга. Получалось плохо, и все заканчивалось смехом. Но однажды  Уле удалось усыпить сокурсницу с первого же раза. Все тогда посмеялись, посчитав это сговором между девочками.
                – Признайся, что ты мне подыграла? – допытывалась Уля потом.
                – Да нет же! Я просто уплыла! Слышу твой голос, а не вижу никого.
                Грань между реальностью и бредом  у  своих больных Уля находила легко. Попадались  и другие пациенты,   любители симульнуть, либо экзальтированные,  истеричные  натуры, которые во время приступа разыгрывали  целый спектакль.
                Уля предпочитала обычное человеческое общение, когда человек сам готов открыться, без всяких подталкиваний. Она словно не замечала, что больные с первых же звуков ее голоса начинали исповедоваться без всякого погружения в гипнотический сон.
                Лёлин сон она прервала, помахав рукой перед ее опущенными веками и тихим: «проснись, Лёля»
                С полминуты Лёля молчала, моргая и постанывая, потом перевела на Улю глаза и спросила:
                – Когда маме за вещами приходить?  Она тут подушек натаскала...
                – Отдыхай сегодня. Рано о выписке говорить.
                Одна из маленьких палат на троих, куда попадали только по знакомству, сейчас пустовала. При вечном недостатке мест это было свинством по отношению к переполненным палатам, но Улиного авторитета пока не хватало, чтобы качать права. Всех устраивало такое положение. Врачи на дежурстве пользовались койками этой «блатной» палаты, там же проводили частные консультации или вели беседы со своими подопечными – до поры, когда главврач вдруг звонил в отделение и требовал приготовить отдельную палату.
                И сейчас эта палата стояла пустой. Вечерами Уля звала туда своих больных для разговора наедине. Этих разговоров  обычно ждали, к Уле тянулись а  Лёля просто влюбилась в свою палатную «врачиху».
После некоторой теоретической подготовки Уля решилась на эксперимент. Лёля была идеальным подопытным кроликом. Во время сеанса, всегда успешного, Уле удалось не только найти причину нервных Лёлиных срывов, но и  способа от них избавиться надолго.
                Через две недели Лёля уже вернулась «в себя», как она говорила. И оказалось, что эта девушка – умница и  хохотушка, «солнышко» для всего отделения.
                – Как я могла хотеть смерти, Ульяна Егоровна? Просто не понимаю! Из-за такой ерунды...
                Конечно, ерундой измена любимого никак не могла считаться, но Уля радовалась такой оценке.
                После выписки из больницы Лёля и Галина Антоновна больше не исчезали из ее  жизни. Сначала они пополнили ряды хороших приятелей, кому можно было позвонить в любое время дня, потом стали друзьями дома и даже проводили праздники за одним столом.
                Владислав не мешал этой дружбе и не стремился ее укрепить. Он уважал выбор жены, хотя и удивлялся (про себя), считая, что жене эту дружбу  просто навязали. Хохотушка Леля казалась ему легкомысленной девицей и глуповатой,  Галина Антоновна  – дамой неуравновешенной и даже непредсказуемой. Очевидно, обе женщины не испытывали к нему особой симпатии. Когда они приходили в гости, Владислав тихонько выходил из комнаты и больше не появлялся. За праздничным столом он поддерживал общий разговор, но никогда не обращался лично ни к одной из них.
                – Какой у вас муж... спокойный, – сказала  однажды Галина Антоновна таким тоном, точно удивлялась самой Уле. – Голоса не подымет, даже когда злится...
                – А он просто не злится.
                – Ну, такого не бывает. Получается, что вам сильно повезло. Я таких мужей не встречала пока... в свои почти шестьдесят лет.
                – Да, мне повезло, – сказала Уля твердо, пресекая разговоры о муже.
                Эту тему она ни разу не обсуждала с новыми друзьями.
Она привыкла к манере Владислава тактично обходить неприятные темы, молча улыбаться двусмысленностям или попыткам ущипнуть кого-то при нем. От него исходило дружелюбие и легкое, незаметное для остальных снисхождение к человеческим слабостям. Но это касалось мужчин. Те легко обманывались. Уля уже убедилась, что и друзья Владислава, и его коллеги по работе  принимали в нем то, что лежало на поверхности. Им Владислав казался понятным,  открытым, порядочным, уважающим чужое мнение. Однако женщины интуитивно чуяли хорошо спрятанное пренебрежение к их мелким – с его точки зрения – интересам. Зато ее, Улю, он уважал совершенно искренне, и она это знала.
                «Я – неблагодарная особа, – думала Уля иногда, наблюдая, как ее супруг старательно обходит острые углы их бытовой жизни, где всегда можно покалечиться и на ровном месте. – О таких мечтают, а я ...скучаю. Вот я сволочь! Мне бури подавай!»
                Такие мысли быстро проходили под натиском реальных забот в больнице. Большой коллектив был разнороден, приходилось искать свою нишу, чтобы не остаться в изоляции. И  здесь, как в любом коллективе, где женщин было больше, кипели скрытые страсти. Свою нишу Уля нашла среди коллег мужского полу, потому что ловко избегала участия в женских сплетнях. Что говорили о ней за глаза, Улю не интересовало. Ей нравилось собственное окружение. Быть в центре притяжения мужчин приятно любой женщине, а если тебя еще и признают профессионалом, – приятно вдвойне.   Она не только хорошо владела гипнозом, но и ставила точные диагнозы, не злоупотребляла «убойными» медикаментами из категории дорогих да модных. Так что больные потянулись к ней. В ее рабочем дне не оставалось никаких пустот.
                Среди тех в клинике, кому она очень нравилась, был и Михаил Семенович – довольно красивый мужчина, похожий на артиста куда больше, чем на врача. Он был черноволос,  его серые глаза с голубым оттенком  хорошо смотрелись  под  густой темной шевелюрой. Ласковый внимательный  взгляд  Михаила Семеновича Уля ловила на себе всегда, когда оказывалась в поле его зрения. Иногда ей казалось, что  тот и не смотрит ни на кого другого. Это смущало, но и волновало, хотя о природе такого волнения Уля не задумывалась. Ей-то что? Она замужем, он женат на  операционной медсестре из нейрохирургии.
                Эту женщину Уля знала только в лицо, но редко видела в обществе супруга. Звали ее Зарина. Походкой и черными глазами Зарина походила на цыганку, а Уля не любила этот шустрый народ – вопреки  привитому с детства интернациональному чувству.
                Не имея никаких предрассудков, Уля все-таки признавалась себе, что есть такой тип внешности, который она бы не потерпела рядом. А, может, дело было не во внешности, а в поведении людей. Слишком настырных, суетливых, с бегающими глазами цыганок, каких полно было на улицах в районе вокзала, Уля обходила стороной. Почему-то крикливые гадалки, стоило Уле появиться в толпе прохожих, тут же выщелкивали ее из этой толпы и атаковали. В ответ на приказ показать ручку Уля просто шипела по-кошачьи, а потом слышала в спину:
                – Злая ты, злая! Кинет тебя муж, не будет у тебя деток!
«Что он нашел в этой Зарине? – удивлялась Уля  выбору Михаила Семеновича. – Такой красавец и умница...Она, конечно, колоритно выглядит, но что-то злое есть в лице... Или напряженное».
                Однажды Зарина пришла в отделение с дочкой на руках. Девочка Аза, копия мамы, стреляла черными глазками в окружающих, не отвечая улыбкой на заигрывания взрослых. Ее гладили по кудрявой головке,  совали конфеты, пытаясь разговорить, но Аза хмурилась по-взрослому, перебирая взглядом  каждого, и молчала. Даже когда отец принял ее на свои руки, девочка не потеплела глазами.
На совещаниях у главного врача Уля и Михаил Семенович  обычно садились рядом и шепотом комментировали выступающих, как студенты на лекциях.
Их взаимная симпатия была замечена всеми сотрудниками, но Уля, как всегда,  была далека от закулисных разговоров. Вот почему ее удивили слова Галины Антоновны, когда та впервые пришла в гости к Уле.
                – Красивый у вас муж. Чем-то похож на Михаила Семеновича, правда? Тот повыше будет. И пока не седой, как ваш. Помоложе будет, да Ульяна Егоровна?
                Она только пожала плечами, отметая эту тему. Но Галина Антоновна  продолжала:
                – Счастливая вы женщина! Муж вас сильно любит, а Михаил Семенович влюблен, как мальчишка.
Уля поморщилась:
                – Вы ничего не путаете? У нас в отделении есть женщины моложе и не замужем. Вам-то откуда известно? Вы же вообще… в стороне?
                – Да все это видят! Больные и... все! – упиралась Галина Антоновна.
                – Галина Антоновна, выбросьте глупости из головы. Мы – коллеги. И если кто-то кому-то симпатизирует, это не значит, что...
                – А вот когда был обход профессора, помните, все еще тогда собрались возле  этой, как ее, забыла...
                – Колесниковой, – подсказала Уля,  сразу вспомнив, как врачи отделения покинули свои палаты, чтобы  составить свиту приехавшему из столицы светилу.
                Колесникова кочевала по разным отделениям клиники со своим  непонятным, даже загадочным  диагнозом, пока не осела в палате у нее, Ули, где и успокоилась на  пустяковом,  по сравнению с прежними,  диагнозе – невроз. Начала она свой путь в палате с шизофрениками.
                – Вот-вот! У которой находили маниакально-депрессивный психоз, – увлеченно говорила Галина Антоновна, – а потом... вы ее спасли.
                – Ну, вы уже можете конкуренцию психиатрам составить, – улыбнулась Уля.
                – Ей же, бедненькой, аминазин кололи, а  она была обыкновенной... истеричкой, да?
                – Галина Антоновна, откуда такие сведения? – усмехнулась    Уля, желая увести женщину от первоначальной темы.
                Она уже знала, о чем та собирается вспоминать. В палате возник диалог между врачами, скорее напоминающий соревнование. Так всем хотелось, чтобы «светило» отметило каждого! В этом диалоге,  с  его внутренней сдержанной экспрессией,  самой спокойной казалась Уля.  Ее вежливо покусывали те врачи, в чьих руках уже побывала Колесникова со своим   переходящим диагнозом. Когда наступил Улин черед  рассказывать  о больной,  и коллеги, а не светило, задавали вопросы на засыпку, именно Михаил Семенович темпераментно поддержал ее.
                Он оказался самым убедительным, и профессор оживился:
                –  Вы работали вместе по анамнезу?
                – А как же! – воскликнул Михаил Семенович так страстно, что   все заулыбались и стали переглядываться.
                – Я просила проконсультировать меня как менее опытную, – попыталась спасти положение Уля.
                Теперь Галина Антоновна оживленно всматривалась в смущенное лицо Ули.
                – И вот мне кажется, что он так влюблен в вас, так...
                – Вы забываете, что у меня есть любимый муж.
                На этом разговор оборвался. Галина Антоновна поняла, что перегнула палку: с Улей нельзя быть запанибрата. При всей своей деликатности она всегда держала расстояние между собой и другими.

Продолжение  http://www.proza.ru/2013/01/26/952