Богоугодный человек

В поезде "Москва-Жмеренка", который тридцать минут назад отъехал от одного из перронов Киевского вокзала, сидели и пили водку четыре сестры. Сегодня у них в ночь умерла восьмидесятитрехлетняя мать. Одна из сестер, тучная и уже немолодая женщина, опорожнив третий стограммовый стакан "Журавлей", завела разговор, свидетелем которого мне невольно пришлось стать.
- Бабка Анисья была ведьмой! - Сказала сестра, вытирая остатки салата, которым она заедала водку, с уголков рта одноразовой бумажной салфеткой.
- Люсь, ты как скажешь что-нибудь, - отвечала ей самая младшая из сестер. - Бабка Анисья даже на картах никогда в жизни не гадала!
- А я говорю, что была, - сопротивлялась сестра. - Она меня больше всего любила, больше всех вас!
- Люсь, зачем ты так говоришь, возмущалась самая старшая и самая тучная из сестер, которую звали Надя, - бабка всех одинаково любила.
- Нет, не одинаково, меня она, когда умирала, за руку держала и в глаза так пристально смотрела, - ответила Люся. - Мне она, наверное, свой дар и передала. Или вы думаете, что Бог меня просто так бережет?
В этот момент я оторвался от книги и внимательно посмотрел на неё. Передо мной сидела несчастная, грустная женщина. Лицо её было красным от количества выпитой вместе с сестрами водки. А пустой взгляд говорил лишь о том, что дальнейшая жизнь лишена всяческих перспектив, надежды и счастья. Мне было действительно жаль эту женщину, ведь, как я понял, мать для неё была единственным родным и близким человеком. И сегодня, когда она её потеряла, жизнь перестала иметь какой-либо смысл. Теперь ни сестры, ни кто-либо другой не смогли бы заполнить ту пустоту, которая образовалась в душе Люси с потерей родной матери. Мне стало очень грустно от этого.
- Я уверена, что Господь меня не оставит, - настаивала Люся. - Я шаг делаю, а Он - два. Всё потому, что я бо-го-у-год-ный че-ло-век!
- Ну уж не ****и! - Вспыхнула Наталья, средняя сестра, - если ты богоугодная, то мы, по-твоему, так, пустое место?
Сестры осклабились. Было видно, что заявление Люси не на шутку задело каждую из них. Но стоит сказать, что Люся, в отличие от своих сестер, никогда в жизни не делала абортов и жила в миру, практически неотступно следуя божьим заповедям. Сестры, конечно, знали это, поэтому и обиделись, когда поняли, что отпарировать на "богоугодную" просто нечем. Тем временем Люся, не обращая никакого внимания на реакцию своих сестер, налила остаток "Журавлей" в пластиковый стакан, поднесла его к пухлым губам и осушла до последней капли. За окном уже давно смеркалось. Огни деревянных домов, расположенных вдоль железной дороги, проносились перед глазами с умопомрачительной скоростью. Казалось, что кроме этих огней, кроме той заснеженной пустоши, окружавшей движущийся поезд, кроме железной дороги, которая заканчивалась разве что на краю света, в мире не было абсолютно ничего! Я бы хотел знать, о чём думала Люся, глядя в ночную пустоту. Может быть, о матери, о сестрах, самая старшая из которых находилась у неё на иждивении и в данный период пыталась вылечиться от алкоголизма? Но для меня все это так и осталось в секрете.
- Я любила мать, очень сильно любила, - прервала всеобщее молчание Люся. - Она была единственной, кому я была нужна. У меня никого ближе и роднее её не было. Я умру, и никто из вас меня не похоронит. Меня погребет Москва!
По зардевшимся щекам женщины крупными каплями текли слезы. Через несколько минут Люся разразилась рыданиями. Она плакала и практически каждую минуту вспоминала мать. Сестры не могли её успокоить, и, поняв всю бесполезность своих попыток, они пошли в тамбур курить. А Люся осталась одна, она уже не плакала, а просто смотрела в окно.
Поздней ночью поезд прибыл на брянский вокзал и остановился всего лишь на несколько минут, чтобы выпустить "старых" и забрать с собой "новых" пассажиров. Три сестры, надев на головы черные платки и поддерживая захмелевшую от водки Люсю, вышли из седьмого вагона на перрон. Я вышел сразу же после них, соскачив с верхней ступеньки вагона. Наблюдая уходящую куда-то в темноту четверку, я улыбнулся и сказал про себя: "Да хранит тебя Господь, богоугодный человек!"