МОРЕ 1-2 главы

Глава 1
Лето выдалось не жарким, не плавит асфальт, не кипятит море у берегов, не заставляет прятаться от солнца. Вот оно - лето, вечное ожидание. Стрелки на часах соединились в одну большую стрелу - 6.00, вечер, я расплываюсь в улыбке, сидя на прохудившейся бочке, её притащил сюда полуслепой смотритель маяка, чтобы такие же одинокие и сумасшедшие, как я, могли приходить сюда и ждать. Вот и полуслепой смотритель плетётся, набирая в свои старые пыльные ботинки песка по самую щиколотку. Наполняет блестящее ведро морской водой, моет в нём руки и лицо и долго-долго смотрит на меня, пытаясь разглядеть. Ему уже наверное больше века, но лет десять назад, он выглядел также, только вот ещё пару диоптрий завалили за минус. 

А я сижу на бочке, болтаю босыми ногами и жую прядь собственного волоса, привычка из детства. Смотритель всё ещё недвижимо стоял, плащ его парусом вздымался за спиной. У меня было три повода улыбаться: смотритель смешил, волос на этот раз вкуснее и мне исполнилось восемнадцать. Минуту назад. Я родилась первого июля в шесть вечера Хорошо, что папа подарил мне наручные часы за два рубля, купленные в портовом магазинчике: я теперь никогда не пропущу корабли, как не пропустила минуту своего рождения и… минуту маминой смерти. Маминой смерти тоже исполнилось восемнадцать. Её звали Ундина, как русалку и как меня. Папа говорит, что это восточное имя, по незнанию. У меня, честно сказать, не очень умный папа, он пьёт и вырезает из дерева ракушки. Только я не знаю зачем. У нас настоящих ракушек и всяких разных целое море, у нас вообще есть целое море, и оно наше, и в нём наши ракушки, из дерева они никому не нужны... только ему. Сегодня он будет жечь ракушки, он уже восемнадцать лет, первого июля сжигает за год вырезанные ракушки, а пепел их высыпает в море, потом садится на вот эту самую бочку для одиноких и сумасшедших (мой папа по всем критериям подходит к этой бочке). Сидит он здесь и никого не ждёт, а потом приходит полуслепой смотритель маяка, и они пьют самодельное вино, которое раньше хранила бочка, на которой будет сидеть мой папа. Они осушат бутылки три и начнут петь про лодку пиратов и про май, в котором утонула лодка пиратов. Я буду сидеть у папиных ног, вдыхать коричневый вонючий дым от его папиросы и плакать, потому что мне всегда жалко пиратов, которые утонули, и ещё, конечно, вконец замуслякаю собственный волос.

Папа говорит, кто всю жизнь прожил у моря, в следующей жизни будет морской рыбой. Я не хочу быть морской рыбой, потому что сама не терплю ее. Папина мама, которая тоже по всем критериям подходит к бочке, на которой я сижу, говорит, что я просто дура. Мол, как это жить у моря и не есть рыбу, а папа, вырезая ракушку мямлит, картавя: "Ундина тоже не ела гыбу". "Вот и померла твоя Ундина, эта небось тоже скоро... того, посмотри, худющая какая, да и дура, каких мало!" - крикнет папина мама, и папа больно порежется ножичком для вырезания и зло посмотрит на свою маму, а я не просто посмотрю на неё зло, я подсыплю ей в чай маленькие таблеточки, которые папа давал Корсару, моему псу, когда он болел, Корсар потом умер, папа просто помог ему. Но я решила, что сделаю так, если папина мама поступит также ещё раз. Сегодня утром, когда она нажарила рыбу, а я отказалась её есть, разговор повторился. Папа порезался.., зло посмотрел на свою маму, а я сгребла оставшиеся таблеточки и спрятала их в карман штанов... нет, не в день рождения, завтра - решила я.

Смотритель поплёлся ко мне тяжелым грузным шагом, уже бренча приготовленными бутылками вина для него и для папы. Молча приземлился в метре от бочки и посмотрел на море.
- Шторм будет... - прохрипел он и достал папиросу.
- Нет, не будет! - крикнула я, затем что он был ещё и глуховат.
- Бу-у-удет. - Протянул он, - у меня сердце чует.
Шёл папа, тащил в котле пепел от ракушек. Надо бы освободить бочку,  она ему больше подходит. Я лениво сползла с неё, утонула в совсем не горячем морском песке. Папа, как был в ботинках, не закатив штаны, залез по колено в воду и опустил котел вместе с пеплом. Котел булькнул и утонул... 
Папа продолжал смотреть в воду, словно и не думал выходить. Полуслепой смотритель всё ещё что-то бормотал про шторм и сердце. Папа походил на статую в воде, всё стоял и стоял... и я стояла и смотрела на него. Он пошевелился, сделал шаг,  вода окутала его по пояс.
- Папа... - прошептала я, выпуская изо рта мокрый локон.
Он уже был в воде по плечи, и я зажмурила глаза. "Сниться" - пронеслось в голове.
- Будет шторм, будет! - громко пробасил Смотритель, - ветер-то какой подул!
Захохотала чайка, запахло кислым забродившим вином. Я открыла глаза... папы не было, ни в воде, ни на берегу. Смотритель молчал и пил из бутылки вино. Папиной смерти исполнилось пять минут.   
Глава 2
Шторм был. Ветер загнал меня домой. У нас на входе висит маленький колокольчик, его нужно дёргать, когда входишь, это приказ папиной мамы. Я нечаянно зацепилась за него, и он неприятно нарушил тишину. Пока я шла домой, споткнулась несколько раз, порвала штанину и у меня очень болела коленка. Папина мама ходила по нашему ветхому домику и закрывала окна.
- Где отец? – спросила она, задёргивая дырявую серую занавеску.
А я молчала. Люблю время перед штормом, в доме пахнет солью, но не простой, а морской, и понять это может только тот, кто всю свою жизнь прожил у моря. У меня есть мои любимые камушки. Папа рассказывал, что это мамины камни. Мама, кажется, тоже жила у моря, а может и нет, но рыбой она не стала после того как умерла. Мама привезла эти камушки из своих родных мест. Я их прятала от папиной мамы, она давно на них позарилась, говорила, что можно продать эти камни нашему Вась-Васю.  Вас-Вась – это инкрустатор, он чистит морские раковины, покрывает  лаком и украшает их камнями. У меня есть одна такая раковина. 
Когда умер Корсар, мне было пять лет. Я сидела в тот вечер на бочке, жевала волосы, и ждала корабль. Его уже было слышно, но не видно.  Плакала. Руки ещё были липкие и жирные от шерсти Корсара, и пахли псиной. Я прикладывала ладошки к лицу и дышала. Вась-Вась подошёл тихо, потрепал меня за волосы, и я рассказала ему, как умирал Корсар. Вась-Вась порылся в кармане своего плаща, кстати, плащ Вась-Вася всегда был самым чистым и выглаженным. Он порылся в  карманах и вынул раковину, инкрустированную серыми морскими камушками. Мамины камни красивее, они разноцветные и сквозь них очень здорово смотреть на солнце. Если смотреть через алый камень - солнце, как кровь, если через зелёный, то как малахитовый браслет папиной мамы. Я любила играть в эти камушки, у меня их было много, и каждым я дорожила. А папина мама пробовала разные способы, забрать у меня их. Сначала она стала забирать из коллекции по камушку, но тщетно, я каждый вечер их пересчитывала, их было шестьдесят восемь, и поэтому, не досчитавшись одного, я спешила к бабушкиной шкатулке. Открывала её и обнаруживала там свой камень, заодно  примеряла на три секунды малахитовый браслет. На прошлый день рождения папа попросил у меня один камень, я недовольно дала ему жёлтый, потому что жёлтых было больше, и через жёлтый камень не очень интересно смотреть на солнце. Папа повертел его в руках и, покраснев, сказал:
- А можно кгасный?
Пришлось дать красный, а вечером, перед тем, как потопить котёл с пеплом, он принёс мне подарок. На тонкой мягкой ниточке висел мой продырявленный камень. Мне понравилось. Теперь эту подвеску бессовестно нацепила на себя папина мама. Она была стара и некрасива. Больше всего я ненавидела её шамкающий беззубый рот, да и губ видно не было, только такие две натянутые высохшие линии. Глаза ссуженные, маленькие, и только когда она ругается, можно разглядеть цвет её глаз. Совсем не такой как у папы, у папы – синие глаза. А у неё ещё хуже, чем у слепого Смотрителя. У слепого смотрителя бледно-голубые, как море на горизонте по утрам, а у неё с желтыми прожилинами  и один зрачок у больше чем другой.

Она закрыла все окна, в доме ещё пахло жареной рыбой, меня невольно затошнило, но думаю, это не от запаха.  А от произошедшего десять минут назад.
- Где отец? – спросила она строже. Слова с её не существующего рта слетали  скверно, голос дрожал и становился грубым.
Я продолжала молчать, подошла к столу, на котором стояла чашка с пятью огромными рыбинами, у которых были ободраны хвосты. Папа любил грызть рыбьи хвостики, это он и сделал, и даже плавники ободрал.
- Ты слышишь меня, Дина?
Я вздрогнула и посмотрела на старуху.
- Где твой отец?
Вместо ответа, я взяла чашку с рыбой, распахнула окно, которое так старательно закрывала папина мама и вышвырнула её вместе с чашкой. Старуха зло рассмеялась.
- Папа… папа превратился в рыбу. – Сказала я, и отправила в рот прядку волос.
- в какую рыбу, дурёха?
- В морскую рыбу,  может,  даже в акулу…
- Ты тронулась, да? Как твоя мамаша?
Я невольно вспомнила про таблетки.
- Папа утопился… - прошептала я.
- Чего?
- Я говорю, папа утопился…. – по моему лицу потекли слёзы. 
 - Ну, напился, так напился - обычная история. Ты зачем выкинула рыбу? Что он будет есть?
- Я говорю, что он утонул!
И она заткнулась. Уставилась на его ножичек и кучу опилок у двери и заткнулась.
- То-то у меня во сне зубы выпадали,  и крови так много было, очень много. – Сказала папина мама и голос ее вздрогнул.

Утром к нам постучался Смотритель. Подумав, что ужасно рано, он не стал звонить в колокольчик папиной мамы. Её тапочки зашаркали по полу, со скрипом открылась дверь. Я спрыгнула с постели, высунулась в окно, при этом, чуть ли не вывалилась из него, плащ Смотрителя я узнала сразу, он был похож на парус. В порт привезли фрукты, он пришёл за мной.
Папина мама заставила меня надеть мой зелёный нелюбимый свитер. После шторма море было холодным, а значит воздух тоже, она всучила в руки два аккуратно сложенных пакета, а в карман штанов деньги…
 - Что там? – она глубже всадила руку с деньгами в мой карман.
На её ладони раскрошенные таблетки, которыми папа кормил Корсара.
  - Что это? – прохрипела она. Я взглянула в глаза папиной мамы - узкие, покрасневшие глаза. Я даже подумать не могла, что она плакала всю ночь. Из-за шторма было не слышно. Я виновато смотрела на неё, словно успела подсыпать ей эти таблетки, но она всё поняла совершенно по-другому. Папина мама выбросила раскрошенные таблетки. Проверила карманы, чтобы удостовериться, что там ничего нет и грубо сказала:
- Иж чего удумала…травиться! Ты смотри мне, я же тебя, дуру, и с того света достану за такое!
У порога зашумел плащ Смотрителя. Я всунула ноги в сандалии, волосы в рот и поспешила выйти, тая разочарование и злобу отчего-то. Смотрителя пришлось окликнуть, он поплёлся за мной. Шли долго и через бочку для сумасшедших, я не выдержала и присела на неё. С порта раздавался шум, совсем никак вчера. Вчера было тихо, а сегодня шумно, и столько голосов, что они сливаются в один общий гул и перекрикивают шум моря. Что такое шум моря? Это не шёпот ракушки в ухо, как думают приезжие, это… это голос воды. Я всю жизнь пытаюсь понять язык воды, и я научилась кое-чему. Я знаю, когда вода страдает - тогда волны достают да самой бочки и больно бьют по ногам. А когда воде хорошо, то волны плавно отступают, и подступают плавно, при этом море говорит со мной, шумит, и не так как в ракушке. 
Не хотелось в порт. Там шумно и все покупают апельсины и виноград. По этой причине ещё не начали работать спасатели, чтобы найти тело моего отца. Я не понимала, почему они всегда ищут тела утопленников, они же обращаются в рыбу. Но иногда находили, значит, не всю жизнь они жили  моря.
 Если честно, очень хотелось винограда - длинного, прозрачно-зелёного.  Вспомнив о том, что в порту пришвартовался корабль с тоннами такого винограда, я всё-таки покинула бочку для одиноких и сумасшедших. Смотритель ушёл далеко вперёд. Я добежала до него, схватилась за плащ, потому что чуть не уткнулась носом в песок, споткнувшись о какую-то корягу. Смотритель вдруг прохрипел:
- Почему твой отец так с тобою поступил? – я не ожидала от старика такого вопроса.
Молчала и наблюдала за тем, как к порту несётся гурьба мальчишек. Запах винограда… и вот над скалами уже показались остроносые мачты кораблей. Помню, когда-то у меня захватывало дух от этой красоты. Потрясающе, когда над черными скалами, в вышине неба тонет мачта корабля. В этот раз я насчитала семь, и вдруг вспомнила, что вчера забыла встретить корабль… ах, ну как бы я его встретила? Я сидела на бочке, жевала волосы и всё смотрела на часы. Теперь меня не завораживают мачты, да и когда мы обошли скалы, и вся суматоха, вся спешка и шум порта встретил нас во всей красе, ничего внутри не перевернулось, как у этих странных людей, которые иногда швартуют свои судна здесь и стоят около суток. Парочка катеров, которые не могли похвастаться столь высокими мачтами, как у семи шхун, на одной из которых в спешке работали матросы, одиноко качались на волнах. Казались они маленькими и жалкими с их даже немножко нелепыми парусами по сравнению с парусами шхун, которые вот-вот, кажется, зажмут их бортами.
Я заняла очередь, стоять нужно было около часа, чтобы набрать виноград. Но ждать я умею. 
- Ты в пакеты собралась его сыпать что ли? – вдруг услышала я позади себя резкий женский голосочек.
Обернулась. Никогда не видела её у нас в порту. Девушка моих лет, рыжеволосая с зелёными глазами, в раз сто красивей меня, стояла, улыбалась мне, и на руках у неё манил своей сладостью и запахом ящик с виноградом, о котором я только что вспоминала, сидя на бочке. Я посмотрела на свои сложенные пакеты.
- Ну да.
- Подавишь.. . – рассмеялась она,  - как тебя зовут?
- Дина… Ундина… - тихо произнесла я и вдруг почувствовала неловкость. У неё были аккуратные длинные ноготочки, покрытые слоем алого лака, а у меня обгрызенные, под ногтями грязь, и ладони все в цыпках и заусенцах.
- Купи у меня ящик винограда?! – предложила девушка, и глаза её засияли изумрудами.
Наш Смотритель всегда отличался странными выходками, ну, конечно, у нас таких много было со странными выходками, но именно Смотритель отчудил в этот раз. Подошёл к девушке и бесцеремонно взял у неё с ящика горсть винограда и впился беззубым ртом в ягоды. Девушка рассмеялась.
- Кто это? – спросила она.
- Смотритель нашего маяка… - а я покраснела, как будто этот старик был моим родным дедушкой, и мне за него стыдно.
- А как его зовут?
Я пожала плечами. Действительно, я до сих пор не знаю, как его зовут, интересно, а папа зна…
…и я разрыдалась. Не знаю почему, я просто вязла и начала ныть, громко. Ещё не знаю, что девушку удивило больше, то, что я вою, или то, что Смотритель как жевал виноград, так и жевал, не обращая внимания на мой плач, а может быть, даже то, что в принципе на мой плач в порту вообще никто не обращал внимания.
Она с минуту стояла оглушенная происходящим, потом схватила меня за руку, с трудом ухватив ящик с виноградом, и потащила подальше от порта. А я шла за ней и ныла, девушка была выше меня на целую голову, ещё и на каблуках, как смешно она утопала в песке. Вела она меня прямо к бочке, и постепенно я начала успокаиваться. Я вскарабкалась на бочку для одиноких и сумасшедших и уставилась в море, обиженно сунув прядь волос в рот. Девушка сначала тихо усмехнулась, отвернулась от меня, снова взглянула исподлобья и захохотала.
- Вкусно? – она смеялась, потом обнаружила, что мне совершенно не до смеха и, опустив ящик с виноградом на песок, села рядом.
- Бочка умещает только одну попу… - грубо сказала я.
- а две никак?
- Никак.
- Ну, хорошо.
Она совершенно не обиделась. Сняла туфли, отбросила их подальше от воды и прошла к самому краю, к границе моря и  земли.
- А меня Лиля зовут.
А какое мне было дело, как её зовут. Нет, она мне нравилась, но я не знала, кто она, откуда,  и зачем она прицепилась ко мне с этим виноградом?
- Я – художник.  Рисую пальцами. Знаешь,  как это?
Я отрицательно покачала головой. Лиля подошла ко мне и взяла за руку, увидела мои ногти, но, похоже, ей всё равно на мои цыпки и грязь под ногтями. Она пощупала мою ладонь, улыбнулась и сказала:
- Кончики наших пальцев чувствуют всё иначе.  Хочешь я покажу тебе свои рисунки?
- Потом,  давай свой виноград.
 Я всунула ей деньги, соскочила с бочки и с трудом подняла ящик.   
Так в моей жизни появилась Лиля. 11 утра, пятнадцать минут. Плёлся смотритель, нёс три апельсина. Лиля осталась сидеть на бочке… «пусть привыкает» - подумала я и уже представила, как она будет показывать мне свои рисунки.