ТуфелЁк для Золушки

   
    Всё начинается с тоски.
    Нет-нет! Не пытайтесь оспаривать! По крайней мере, у меня всё значимое, что случилось в жизни, начиналось именно с депресняшки. Как правило, депресняшкой и заканчивалось.
Но эта история исключение.
    Сумрачное начало бесконечной в северных широтах зимы умудрилось похоронить под грязным городским снегом всё . И приятные воспоминания о майских пикниках с непременным атрибутом - терпким красным вином; и весёлые картинки пляжных активных и не очень, но неизменно азартных игр. Благополучно почило в небытие и горьковатое послевкусие последних осенних посиделок с созерцанием заката под горячий грог.
     Короткий световой день и так оптимизма не прибавляет, а учитывая, что в моём равномерно-сером промышленном городе, утопающем в заводских дымах, солнце и совсем редкий гость, встретить жизнерадостного человека на улице – большая редкость. От темноты и тоски мои земляки спасаются кто как может: у кого есть деньги — уезжают на пару месяцев в жаркие страны; у кого нет - пьют; я пишу рассказы. А написав, впадаю в ещё большую тоску, потому как пристроить сиё творчество некуда. А хочется. Потому что болезнь такая – графомания называется.
    «Лен, а куда можно послать рассказку? – набила я письмо в лс подруге с аналогичным диагнозом. - Подскажи какой-нибудь конкурс. Тут такое дело… Зима. Всё потеряло смысл и умерло. А мне надо обязательно чего-то ждать. Помнишь, как в детстве? Живёшь от праздника до праздника, от каникул до каникул».
    Лена, видимо, помнила. На следующий день в моём почтовом ящике лежал адрес конкурса с Лениной ремаркой: «Поторопись. Срок приёма заканчивается завтра».
    Впопыхах снаряженный и даже не причёсанный рассказ был отправлен, ожидание обеспечено… словом, жизнь снова возымела смысл.
    И так уж встали подгулявшие по-случаю приближающегося нового года звёзды, что понадобилась мне для конкурса срочно - до состояния «сейчас будет поздно» - фотография. Причём приличная.
    Неприличных-то у меня пруд пруди, а вот такой, чтобы и дети могли посмотреть…
     Дата сдачи физиономии ответственному интернето-удалённому редактору приближалась, а меня - фотошопом преображённой – как не было, так и не было. Ещё раз пересмотрела фотозапасы. Вспомнила про детей, шастающих на просторах интернета без присмотра родителей, и поняла – надо звонить Олесе.
    Олеся в нашем городе гуру фотоискусства. Учитывая, что львиную долю времени она совершенствуется, как художник, далеко за пределами города, а порой и страны, записываться на фотосессию надо ой как заранее. Вопреки моим опасениям, переговоры длились недолго: собственно, переговариваться было уже и некогда.
    И вот Олеся скомандовала: «Доставай «одёжки» – еду смотреть».
    Вы удивились? Я ещё как.
    Не сказать, что я не знала, как фотохудожники предварительно отсматривают гардероб «модели», дабы создать позже одним им ведомый образ - давно дружу с фотографами – но, чтобы инспектировать именно мой гардероб!
     «У меня же ничего нет!!!» – закричала я, метнувшись пантерой к шифоньеру. Сметая на пути мужа, сына, дочь и пианино - пианино устояло – я сделала пятнадцать заходов, после чего на смотрины в гостиную были вынесены: два серых платья, три серые юбки, четыре серые блузки, много серых батничков-джинсиков, и… пять! Пять чёрных, практически одинаковых жакетов, называемых в простонародье пиджаками.
    Вот только не спрашивайте, зачем мне столько серых вещей и пять одинаковых жакетов! Откуда я знаю?!
    Из ступора вызванного цветовой гаммой личного гардероба меня вывел звонок в дверь.
    Олеся была как всегда элегантна, сдержанна и деликатна. Даже на фоне моего тряпичного развала богемная девушка смотрелась, как… как… да что там говорить - сногсшибательно смотрелась!
    - Так, - аккуратно начала она, окинув взглядом серое изобилие. – Что мы имеем?
    - А ничего не имеем! – сказала я, поджала губы и выразительно посмотрела на мужа.
    - Я, наверное, пойду, - сообразил Колюша. – Не буду вам, девчонки, мешать.
    - Вот-вот! Иди и подумай! – крикнула я вслед ускользающему мужу.
    Дети тоже незаметно ретировались.
    Олеся тем временем заканчивала ревизию.
    - А что-нибудь другого цвета есть?
    - Нет. Только серое, - виновато промямлила я добавила.— Какая жизнь – такая и одежда!
    - Хорошо. Будем снимать в сером платье.
    Уже в подъезде, оговаривая время завтрашней съёмки, Олеся добавила:
    - Да, чуть не забыла: туфли должны быть в цвет.
    Туфли!
    Едва закрыв дверь, я опять рванула в спальню, где на полках стенных шкафов - в коробочках, мешочках, насыпью, в чемоданах на антресолях, под кроватью и т.д. стояли, лежали и валялись четыре десятка пар обуви. То, что среди этого разнообразия не оказалось ни одной пары серого цвета, вы, вероятно, и сами догадались.
    Я взмахнула рукой, и оскалившийся циферблат показал мне... что обувные магазины уже закрыты. Съёмка была запланирована на десять, и сей факт не оставлял надежды, прикупить серые туфли утром.
    Кто-то сказал, что женщина из ничего может сделать три вещи: прическу, салатик и скандал… Этот кто-то имел очень смутное представление о возможностях прекрасной половины человечества. Мы можем всё! Особенно, когда представилась возможность заполучить фотографию себя-любимой в выгодном свете (я про вспышку), и при этом есть гарантия, что живьём тебя никто никогда не увидит.
    До съёмки оставались считанные часы, а куча разбросанной по квартире разноцветной обуви и состояние истерики – само по себе уже мощный двигатель прогресса - никак не хотели вступить в связь, дабы породить новую пару туфель серебряного цвета.
    Серебряного! Не серого, а именно серебряного! Вот! Вот то ключевое слово, которого не хватало, чтобы цепочка разрозненных мыслей и догадок замкнулась, и сотнями разлетающихся во все стороны огоньков снизошло озарение. Ну… по крайней мере, в мультиках это состояние именно так изображают. И ещё музыка такая волшебная: трям!
    - Коля! Перезвони мне!
    Ой! Я же не сказала, что муж - от греха подальше - на этот вечер и весь следующий день скоропостижно эмигрировал в деревню.
    - Что у тебя случилось? Двенадцатый час ночи! – услышала на том конце его встревоженный голос.
    - Помнишь, ты машину красил? Где баллончик с остатком серебряной краски? Да причём тут сын и его машина? Они оба целы! И невредимы! Где краска? Говори, я тебе говорю! Не утром — мне срочно надо!
    Полночь застала меня за трудами, возможно, и не праведными, но единственно возможными в сложившейся ситуации: посреди ванной комнаты, с полиэтиленовыми пакетами на ногах, я стояла согнувшись башенным краном, а краска из баллончика ровным серебристым слоем ложилась на зелёные в первом воплощении туфли. Вместе с ними становились серебряными подвязанные тесёмками чуть ниже моих колен полиэтиленовые пакеты с агрессивной рекламой соседнего супермаркета, и, как выяснилось потом, кафельный перламутрово-белый итальянский пол, так не вовремя выглянувший из-под газет посмотреть, что происходит.
    Утром следующего дня, ученически прилежно выполняя команды Олеси и вглядываясь в объектив специальной, супер-пупер навороченной портретной камеры, я возлежала в арендованном зале Камерного театра на диване, стилизованном под девятнадцатый век. С округлых форм – знала бы, похудела - французским шёлком струилось серое, с оттенком холодного металла, платье.
    Но главное! На ногах, покрытых крохотными, едва различимыми темноватыми крапинками… играя направленным светом и отражая молнии многочисленных голубых вспышек, поблёскивали новые… невероятно красивые… и просто идеально подходящие к цвету платья… СЕРЕБРЯНЫЕ ТУФЛИ!