Глава 6 из книги По страницам моей памяти продолже

                Глава шестая.
                Снова дома. Окончание школы.
Возвращение домой, в Мордовию. Посёлок Явас, новая школа, новые друзья. Смерть Сталина, «Ворошиловская» амнистия. Выбор профессии. Подготовка и уход в армию.
Дома встретили, как всегда, тепло и с большой радостью, тут же  открыли секрет  переговоров с пермскими родственниками, эта новость меня очень огорчила и радость встречи сменилась временной грустью. Стало жалко, что отпала возможность  снова возвратиться в город, к которому  успел так привыкнуть. А здесь, в посёлке, как мне показалось, никаких изменений не произошло, да и откуда им было взяться. Домашние же новости омрачались тем, что накануне моего приезда Боря катался с кем-то из взрослых ребят на мотоцикле, сидел сзади. Где-то забуксовали, и его нога попала в спицы колеса, спас случай, так что встречал меня забинтованный, правда, обошлось без последствий. Все прежние друзья и знакомые оказались на месте, заканчивали отдых, как обычно,  после учебного года. Один из моих приятелей, Шура Суранов, куда-то уехал со своими родителями. Он мне близким другом никогда не был, и я не горевал. Зато появился Володя Ведунов, высокий красивый парень с огромной пышной копной каштановых волос, с которым сразу же сложились отличные отношения. Меня приятно веселило, как мягко он произносил (между прочим, и писал, как ему  слышалось) слова, заканчивающиеся на «изм». К тому же он  «не забывал» между буквами «з» и «м» поставить мягкий знак. И с этим неизменным правилом он окончил впоследствии школу.
Вскоре, всей семьёй, мы нанесли дружеские визиты Левиным и Перетягиным, все признали меня повзрослевшим и окрепшим. Я повидал ребят и девочек своего класса, выяснил условия перехода в новую, явасскую школу, и начал вместе с другими догуливать каникулы. Снова футбол (после первого, случайно  забитого, гола ребята заметили, что я стал играть лучше, хотя в Перми ни разу не играл), волейбол, лапта. Самое главное, соскучился по своим рельсам и немедленно приступил  к тренировкам по книге «Культуризм» (позже подарил её своему младшему двоюродному  брату). В сарайчике подрастала свинка, во дворе бегали куры, вокруг огорода стоял забор из подсолнухов. Иногда помогал маме по хозяйству. Так и подошло к концу лето. За неделю до начала учебного года поехал с ребятами на Явас устраиваться в интернат. После того, как снова закурил тогда в вагоне, так теперь и продолжал, как будто и не бросал вовсе.
 Посёлок Явас, со всеми своими структурными подразделениями, в том числе и с двумя самостоятельными зонами, был самый большой (по территории) в Дубравлаге, и, одновременно, считался его главным культурным и административным центром. Имея особый статус, он по своему виду и праву напоминал своеобразный районный центр, и находился в 20-25 километрах от «Молочницы», где мы продолжали жить. Сама явасская общеобразовательная средняя школа была тогда  единственной на всей территории Дубравлага. В качестве короткого отступления отмечу, впоследствии она прославилась тем, что в её стенах подрастал и учился космонавт Дежуров В.Н., всё детство которого прошло на Явасе. Удаление этой школы от других лагерных отделений, в ряде случаев очень значительное, когда-то привело к необходимости создать бесплатный интернат для «иногородних» детей школьного возраста. Такое решение нельзя назвать иначе, как мудрым, оно, действительно, снимало все семейные проблемы родителей, связанные с обучением детей сотрудников всех лагерных отделений.  Финансировался он, кажется, министерством просвещения республики (а, может быть, из бюджета Дубравлага). Во всяком случае стоимость проживания детей для родителей была остаточной, чисто символической и копеечной даже по расценкам того времени. Интернат к тому времени работал уже несколько лет и размещался в  длинном Г-образном одноэтажном деревянном здании барачного типа. Он был поделён на два равных автономных  помещения с отдельными «глухими» входами для мальчиков и девочек. Каждое из них  имело по несколько жилых комнат (на 10-12 человек каждая), широкие светлые коридоры и необходимую школьную мебель, в том числе, и для приготовления уроков. Интернат всецело принадлежал школе. В нём работали школьные учителя-воспитатели,  строго следившие за выполнением режима дня. Они в обязательном порядке присутствовали во время самоподготовки, и,  если было необходимо, оказывали помощь, главным образом, малышам. Условия проживания были вполне приличные. Постоянный рабочий-истопник топил котёл, который располагался в нейтральном блоке, во всех помещениях всегда было тепло и сухо, зимой и осенью работала сушилка, правда, туалеты находились на улице, в посёлке, вообще, не было центральной канализационной системы. Каждому выделялась кровать с матрасом (и подушкой) и тумбочка, пастельное бельё было своё, из дома. Питаться приходилось в поселковой столовой на общих основаниях, но детские обеды были со значительной  скидкой.
 Следовало заблаговременно оформить заявку на проживание в Интернате, в этом и заключалось моё «устройство». Кстати, как выяснилось, приём новичков в школу ничем не ограничивался и никак не был связан с качеством его учёбы в предыдущих классах, принимали всех желающих. Я подал заявление с просьбой о приёме в школу и необходимости места для проживания, меня определили в 9 «Б» класс с выделением места в интернате
Выпускных классов в школе, как правило, было всегда два. Столько же оказалось и девятых. Основной «костяк» 9-го «А» проживал непосредственно в посёлке Явас, в нём учились ребята, подраставшие вместе, начиная с первого-второго класса. Так уж сложилось исторически, класс сразу получился «девчачьим», в нём мальчиков было только трое (всех их хорошо помню, даже по фамилии), там же оказался и Ведунов Володя, мой новый приятель, хотя и прибыл недавно.  Класс отличался исключительной сплочённостью и дружбой, там переживали за каждого, независимо от того, как он  успевал в учёбе. По своей успеваемости он на протяжении всех лет оставался очень сильным, к «золотой» медали, начиная с первого класса,  уверенно шли 6-8 учениц. Все годы с этим классом работал его бессменный руководитель, учитель-универсал и замечательный педагог Охлопков Илья Михайлович, отец одной из отличниц, Тани. О нём мне есть, что сказать, но несколько позже. В классе были  и очень слабенькие ученики, но им помогали, их «вытягивали», не теряли, не давали отстать и отсеяться. С большинством учеников этого класса я был хорошо знаком  раньше, пару лет назад мы вместе отдыхали в пионерском лагере и обучались танцам. Кроме Тани Охлопковой (она все годы была отличницей, красивая девочка, но косила одним глазом, как я когда-то), это Люда Михайлова (самая красивая девочка  класса, училась ровно и  хорошо, после школы окончила медицинское училище, раньше всех своих подруг вышла замуж за военного и родила, а потом  стала первой и самой молодой  бабушкой),  Неля Богатырёва (твёрдая отличница все годы, окончила московский пединститут, впоследствии стала референтом министра просвещения РФ, в замужестве родила двоих детей), Эмма Сторожева (отличница, была влюблена в мальчика из младшего, на год, класса, впоследствии вышла за него замуж), Света Рысева (все годы была твёрдой отличницей), Лашкина (училась слабенько, очень красивая девочка-мордовка), Толя Медведев (умница, но у него были с детства исковерканы пальцы рук) и др.
 Наш, 9 «Б» класс, был сформирован ещё в прошлом году из  «иногородних» (в большинстве своём, из приезжающих) ребят. Но, отнюдь, он не был от этого слабее.   В классе оказались все те, кто учился со мной ранее и решили продолжать учёбу, заканчивать десятилетку. Всего было 26 учеников, поровну мальчиков и девочек, по 13. Я вновь, как и в Перми, приобрёл  статус «новенького», так как, к сожалению, знал не всех ребят, многие пришли в прошлом году. У нас не было «круглых» отличников. Были, правда, два надёжных кандидата на «серебро», близнецы Оносовские, Женя и Галя, брат и сестра (раньше я их не знал, они жили на Барашево). Но  и «троечников» было совсем мало, единицы. Зато во всех других делах и начинаниях более активным всегда оказывался 9«Б».  Постараюсь вспомнить основные подробности нашего взросления и заодно пояснить последнее утверждение.
Шла вторая половина 1952 года. Отец трудился внутри зоны и вёл приём жителей посёлка. В целом сама работа, теперь почти не оплачиваемая, его устраивала (или он просто привык и смирился с безысходностью положения), но большое беспокойство стали доставлять его регулярные ночные дежурства внутри зоны. Такая должность, «ночного директора»,  была небезопасна. Внезапные подъёмы бригад заключённых для выполнения срочных работ (разгрузка составов с дровами, углем и т. д.) не сулили ничего хорошего, и уже появились факты расправ по этому поводу  с некоторыми неугодными сотрудниками лагеря. Мама по-прежнему не могла найти работу (её, просто, не было)  и  очень страдала от того, что не стало хватать на самое необходимое. Кроме того, моё проживание в интернате, отдельно от семьи, также требовало дополнительных расходов и затрат. Боря подрос, пошёл в третий класс той самой школы-семилетки, которую два года назад заканчивал я. Он  становился необыкновенно красивым мальчиком. Точнее, он уже стал таковым. Однако подкрадывалось время расплаты за то несчастье, которое он испытал в раннем детстве. Ребёнка стали часто беспокоить ожоговые последствия. Ему были необходимы солнечные ванны, а он стеснялся раздеться в присутствии ребят, к тому же, как и я, не умел плавать.  Боря подрастал и это дополнительно отражалось на его здоровье, беспокоили поражённые участки кожи, это вызывало зуд, который мешал и заставлял постоянно страдать. В результате, он становился излишне  подвижным ребёнком, но менее внимательным и усидчивым, А это уже стало  отражаться на качестве его учёбы. Однако современные врачи не могли ни чем помочь, ссылаясь на то, что с возрастом болевые ощущения должны исчезнуть. И всё. А сегодня надо было жить и ждать, смиренно уповая на будущее. А как  это совместить?   И конечно, он мучился.
Тогда же у него стал проявляться артистический талант. Все школы района, большие и малые, начальные, семилетние и средние, в обязательном порядке принимали участие в ежегодной  конкурсной олимпиаде художественной самодеятельности. Каждой школе выделялся кредит на  четыре-пять номеров (на своё усмотрение), что бы выразить  себя и показать свои таланты, проявить свои умения. Этому предшествовали внутришкольные отборочные смотры. В районе лучшие номера отбирались на ежегодный республиканский смотр, а это было уже очень престижное мероприятие. Таким образом, в один из воскресных дней учебного года, чаще в период осенних каникул,  в посёлок «Зубово-поляна» съезжалась  вся детвора района. Ни одна из школ района, кроме находящейся в карантине, не имела права отказаться от участия. Наш Боря, начиная с третьего класса, ежегодно конферировал концертные номера программы своей семилетней  школы, не боялся, был очень уверенным и, даже, становился популярным. Кто бы мог тогда  подумать, что у всех на глазах рождается профессиональный артист, конферансье.  Своё отношение к его будущей карьере я выскажу несколько ниже.
И так, началась моя  учёба в очередной школе, по своим габаритным размерам (и только!) она несколько уступала «известковской» и «пермской». Это было двухэтажное кирпичное здание с автономной системой отопления и  хорошо оборудованными кабинетами «физики» и «химии».  Расположено в стороне от жилого массива,  среди густого ельника, выросшего на песчанике (школа и скульптурный комплекс на входе сохранились на прежнем месте, головка девочки ваялась когда-то, до моего прихода в школу, с Тани Охлопковой,  «Интернет» позволил, и сегодня, рассмотреть всё в деталях).  Наш класс располагался на втором этаже, моё место было в правом ряду, за второй партой. Знакомство с ребятами не вызвало   проблем. Я как-то сразу  сдружился со всеми, но ближе всех с Володей Яковлевым, Женей Оносовским, Виталием Анненковым (он пришёл в класс одновременно со мной, его за что-то отчислили из Тбилисского нахимовского училища), Геной Клюевым, Володей Кукушкиным, был в нашей компании и Володя Калиничев, с которым мы шли с четвёртого класса. Из девочек знал Жилину Люду (мы с ней учились с 5-го класса, она хорошо окончила школу, затем школу милиции и «сидела» на кадрах) и Георгиади Инну (с ней учились с 4-го класса, она продолжала оставаться мастерицей «зубрить», окончила рязанский мединститут, вышла замуж за военного, родила двоих детей). С остальными ребятами познакомился быстро, в классе были дети и из мордовских семей. Классным руководителем была Шерстобитова Александра Васильевна, учитель русского языка и литературы, учитель и воспитатель от Б-га. Во время работы над материалами к книге Интернет помог мне найти великолепные воспоминания о ней и отзывы её бывших учеников, я их все разделяю. Александра Васильевна взяла руководство классом ещё в прошлом учебном году (ещё 8-го «Б»), когда после болезни, повторно, в класс пришла её младшая дочь, Наташа. Старшая дочь, Лёля, к тому времени окончила школу и пошла по маминым стопам, училась в учительском институте, там готовили учителей для 5-7 классов. Александра Васильевна много сделала для сплочения класса, ребята трудились ровно. Кстати, вскоре, когда у Вити Анненкова умерла бабушка, единственная его родственница, она официально усыновила его, и забрала к себе, в  семью. Этот поступок только добавил ей авторитета среди нас.
Все учителя, работавшие с нами, имели большой педагогический опыт. Хорошую подготовку давал математик, Венедикт Андреевич Савцов, заставлял мыслить, много решать, задачи и примеры шли по всем разделам, часто сверх программы. Частыми были  индивидуальные задания, опросы и внезапные миниконтрольные. Особенно запомнились уроки немецкого языка. Наша дорогая Зинаида Константиновна Ханина (между нами ласково, просто «баба Зина»») была  учителем с небес, она не только могла любому внушить уверенность, первостепенную значимость и необходимость знания языка, но и умела заставить знать её предмет. Эта женщина, глубоко одинокая в последние годы,  будучи в молодости женой генерала из окружения маршала Тухачевского, а теперь поседевшая, но не сломленная лагерем, отсидела в зоне (на Молочнице и Явасе) 15 лет, освободилась и осталась тут жить и работать,  её муж после трёх лет заключения был расстрелян. Она прекрасно знала немецкий,  шлифовала его, ещё находясь с иностранцами в лагере, и теперь эти знания передавала нам. Зинаида Константиновна использовала свою методику, главной задачей считала научить каждого хорошо и правильно говорить на «хохдойче». Для этого  заставляла  много читать и пересказывать тексты  своими словами, обмениваться вопросами и ответами, запоминать на каждом  уроке до десятка новых слов, вызывала одного к доске и вместе с классом «гоняла» по разным разделам грамматики. Мы, порой,  и не знали, когда и за что у нас в журнале появляются оценки, на которые она была крайне строга. В каждом классе у неё были свои «звёздочки» (отличники), пять-шесть на класс, не более, но это были действительно отличники, она доверяла их знаниям, редко опрашивала, но заставляла помогать ей в ходе урока и очень огорчалась, если кто-то из них допускал ошибку или чего-то не знал. На её уроках не допускалось произношение слов по-русски,  даже отдельных или случайно произнесённых, она их просто не слышала. Выпускники школы, поступая в ВУЗы, на вступительном экзамене по языку никогда не получали оценок, ниже  «4», и она очень этим гордилась. «Немецкий» был, кажется,  два раза в неделю. На первом,  ознакомительном, уроке я представился, как новенький, и, конечно, по-немецки ответил на все её вопросы. Рассказал о семье, родителях, брате, и как, оказалось, понравился, пригодилось моё серьёзное отношение к языку. Через пару дней ребята из 9 «А» доложили,  у них во время урока она сообщила, что  в 9 «Б» засветилась новая «звёздочка». Информация была приятной, но сколько же хлопот это доставило мне потом. Так, недели через две Зинаида Константиновна задала мне вопрос по грамматике, я не смог ответить как надо. Выяснилось, мои грамматические познания, полученные ранее, в том числе, и в Перми, не соответствуют её требованиям, мне было дано время, месяц на реабилитацию, и предстоял не простой, как выяснилось, зачёт. Готовился я серьёзно. Через месяц она вошла в класс, и, не заглядывая в журнал, пригласила меня к доске, опрашивала в течение всего урока, не поставила оценку, а сказала, что хотела бы ещё послушать на следующем уроке. Так продолжалось ещё два урока, класс отдыхал и радовался, я работал за всех, но в конце получил твёрдую «четвёрку», успокоив её и себя. С тех пор всё пошло гладко.  Я бы много мог рассказать об этом замечательном человеке, например, как она любила животных, в частности, кошек, и,  когда мы хотели сорвать урок, кто-то из «звёздочек» (это обязательно) на немецком языке задавал ей вопрос из кошачьей тематики, и урок проходил в разговорах, во всяком случае, без опроса. Мы её очень любили, и не только наш класс, но чувства свои, по отношению к ней, высказывались лишь однажды в году, на выпускном вечере. Был такой случай, когда, ещё отбывая последний год своего срока заключения на Явасе, она работала сторожем овощного (помидорового) поля. Ребята, естественно, в тёмное время регулярно «навещали» его. В один из таких налётов она, вооружённая палкой,  попробовала выступить на защиту своего хозяйства, но была «обстреляна» помидорами. А через полгода пришла в школу работать, и «стрелки» узнали её, долго шептались между собой, но открыли секрет и извинились перед ней только на выпускном вечере в 1953-м году. Один из них тогда окончил школу с серебряной медалью (к сожалению, не помню его фамилию, не хотел бы ошибиться), а потом МГИМО, стал журналистом - международником и обозревателем, я его не раз видел в советское время по центральному телевидению. Зинаида Константиновна тактично приняла извинение. Но вслух поправила его редакционную часть, добавив, что «у оскорблённого  следует просить прощение, а не пытаться прощать себя». Таким образом, говорить следует «простите», а не «извиняюсь». Замечание абсолютно верное и точное, я его навсегда  запомнил. Всю душу отдавала нам и Александра Васильевна Шерстобитова.  «Русский язык» в старших классах был всего один час в неделю. Поэтому она все уроки «литературы» использовала так, что бы всеми методами добиться нашей грамотности. Всегда  много задавала читать, учить наизусть (нередко, для развития памяти, тексты на старославянском языке). Не реже, чем раз в неделю, устраивала короткие диктанты повышенной трудности, изложения или короткие сочинения, один раз в месяц следовало написать дома сочинение на свободную (любую, на выбор) тему. Во всех  классах школы, в том числе, и в нашем, учились дети из мордовских семей. Они, хорошо знающие родной язык,  делали очень много ошибок (в мордовском языке 12 падежей, это вносило путаницу). Однако и они успешно писали сочинение на аттестат зрелости, наравне со всеми. Она внимательно следила за каждым, пыталась тактично развивать наши способности и умения, в этом возрасте многие пишут стихи, прозу, были такие и у нас. Мне  тоже когда-то рекомендовала заниматься литературным творчеством, и не раз говорила об этом.
В моём повествовании часто встречается глагол «было». Вынужден использовать этот глагол, потому что готов подписаться под каждым фактом, который описываю или ссылаюсь на достоверный источник, это всё, действительно, было, причём, так, как описываю. Интересно и очень творчески проходили уроки черчения, логики (её замечательно преподавал Охлопков Илья Михайлович), истории и географии, военной подготовки, менее качественно, к сожалению, проходили уроки физики и химии. Несколько слов об Охлопкове И.М. До революции, в которой он был активным участником, окончил гимназию и Петербургский университет, а в советское время, с первых же дней советской власти работал в правительственных органах в стране и за рубежом в дипломатическом корпусе (в частности, в  Германии). Там же, в Германии, у него родились, одна за другой, две дочери, закончившие потом с отличием московский институт им. Менделеева, третья дочь (Неля, я её хорошо знал и помню) тоже окончила этот институт, и тоже с отличием, она была старше нас, года на два-три. В тридцатые годы Илья Михайлович пострадал, попал под жернова карательных органов во время репрессий, правда, не был арестован, но  был репрессирован и сослан на «поселение» в Мордовию, все последующие годы работал в нашей школе. Его жена, очень приятная женщина маленького роста, все годы трудилась в  начальных классах. А  преподавал он одинаково профессионально: в старших классах дневной школы «русский язык и литературу», «логику» и «психологию», в вечерней школе - «химию», «физику», «немецкий язык» и отдельные разделы «математики», и это ни как не было связано с нехваткой учителей. В дополнение к этому, он был ещё и бессменным  руководителем класса, в котором училась его младшая (четвёртая) дочь, Таня, окончившая одновременно с нами школу и тоже  с «золотой» медалью, поступившая в тот же институт, где учились её сёстры. Илья Михайлович одинаково усердно трудился до последних дней, а работал он при мне, находясь в почтенном преклонном возрасте. Он всегда был убеждённым защитником советской власти, регулярно переписывался с Кремлём, показывал и зачитывал нам личные письма от Сталина. Когда вождь умер, он, выступая на митинге, говорил с большим трудом и, без стеснения рыдал, как ребёнок.
 Я помню всё и всех, и особенно, те  два,  последних года перед уходом в армию. Это было  время глубоких раздумий и осмыслений. Считаю этот период удачным стечением обстоятельств, когда наступил момент принятия собственных (а главное, самостоятельных) решений в  выборе профессии, и теперь само время учило меня фильтровать друзей и развивало способность давать правильную оценку своим поступкам. Все эти возрастные проблемы, так или иначе, с ошибками и без них, с шипами и розами, приходилось и удавалось решать, и это главное.
В целом, учебный год девятого класса оказался непростым, и уж очень напоминал  мои, третий и шестой классы, коренное отличие заключалось в возрасте. Учебная неделя состояла из шести полноценных дней. Из дома мы уезжали на неделю, возвращались в субботу поздно вечером, почти ночью, дорога на «теплушке» занимала более часа, в пути было много остановок. Воскресный день пролетал стремительно, словно миг. В понедельник, приехав на Явас, сначала, прямо с поезда бежали в интернат, оставляли вещи и продукты, взятые дома, оттуда в школу, после уроков (опять бежали) в поселковую столовую на обед. Если после уроков не было никаких мероприятий в школе, наступал небольшой отдых и подготовка уроков, хотелось сэкономить немного свободного   времени на вечер. Телевизор ещё не вошёл в быт. Потому, досуг заполнялся либо прогулками (особенно любил гулять во время дождя), пустыми затеями (забраться в чей-то сад за осенними яблоками или за цветами для девочек и пр.), либо, изредка, посещением кинозала во дворце культуры (смотрел, исключительно,  новые фильмы, деньги приходилось расходовать экономно, курил),  много читал. Мои подручные снаряды, железнодорожные рельсы, оставались дома, спортивных секций в школе не было, укреплением здоровья занимались на уроках физкультуры. Предстояло научиться, как сейчас бы сказал, рационально распределять свои средства и  время.
В компанию моих близких друзей теперь входили исключительно способные, я бы даже сказал, одарённые ребята. Володя Яковлев, самый крепкий из нас физически, был единственный, кто проживал с семьёй в посёлке.  Он легко учился по всем предметам, прекрасно рисовал, писал стихи, профессионально играл на аккордеоне, любой вид спорта ему был подвластен и по силам. Но он  никогда не позволял себе  вызывающе демонстрировать свои возможности и преимущества перед другими. Следующим я бы выделил Женю Оносовского, будущего медалиста, который тоже одинаково легко учился по всем предметам, но лучше всех нас бегал, прыгал, прекрасно плавал,  играл в волейбол, много читал и знал. Третий, Витя Анненков, просто универсал, с уникальной памятью, писал великолепные стихи, мог бы прекрасно учиться, но был необычайно ленив, настолько и талантлив.  Четвёртый, Володя Калиничев, за последнее время возмужал и вырос, стал на полголовы выше меня. Всегда, сколько лет я его знал, легко и хорошо учился, был успешным  во всех видах спорта, особенно, в волейболе и на лыжах, ему давалось одинаково всё, он сохранил каллиграфический почерк. Такова была наша «пятёрка», всегда ненеразлучная. Володя Яковлев стал частенько приглашать нас к себе домой. Его мать, добрейшая и замечательная женщина, была очень хлебосольной хозяйкой.  Ей, конечно, было жалко нас, полубездомных. Поэтому она нередко усаживала нас пообедать или поужинать и стала изредка угощать самодельной брагой.  Напиток готовился и предназначался для главы семьи, любителя выпить. Так, постепенно, мы начинали втягиваться и уже через месяц-другой могли вполне составить ему компанию. Потом пошли «дни рождения»…Теперь мы позволяли себе выпить и крепкого, хотя в школе продолжали быть активными и сбоев в учёбе не имели. Уже работала школьная художественная самодеятельность, полным ходом шла подготовка к ежегодному конкурсу, так что пели, плясали, читали стихи. Я даже освоил  игру на балалайке, принимал участие в струнном оркестре, с Володей мы были «запевалами» хора (не путать с «запивалами»). Вся наша компания первое полугодие  закончила неплохо, без троек. Но после зимних каникул первым попал под подозрение Виталий, а, вслед за ним, вскоре Александра Васильевна имела беседу на ту же тему с Женей Оносовским. Подбирались и к нам. Через дорогу от  Яковлевых стоял домик, в котором  жил директор нашей школы, Комаров Борис Михайлович, участник войны и большой любитель спиртного, по совместительству. И вот ему, однажды,  случайно довелось стать  свидетелем очередных наших «посиделок» у Володи,  он взял нас на «заметку».
Где-то, сразу после Нового года класс облетела новость, совершенно неожиданная для всех нас, одна из девочек класса (не помню её фамилию) познакомилась с бесконвойным заключённым. Он был лет на 10-12 старше её, я не раз встречал его, это был очень красивый мужчина, но совершенно седой, работал художником в нашем поселковом Дворце культуры. По рассказам, статья у него была какая-то пустяковая, вероятно, либо бытовая, либо за анекдот, рассказанный где-нибудь друзьям, таких хватало на зоне, однако сидеть оставалось ему ещё года четыре. Девочка поклялась ждать его эти годы, в том числе, и до совершеннолетия. Их роман стал известен родителям, а от них и в школе. Такие отношения с заключёнными не приветствовались в принципе, а тут ещё школьница. Долго её склоняли, но не разубедили. А через год его, внезапно для нас, амнистировали, они немедленно поженились и остались жить в посёлке, страсти постепенно улеглись. Она перешла в вечернюю школу, светилась от счастья и после свадьбы рожала ежегодно. Я их видел в последний раз после окончания училища, в свой последний визит на Явас, у них уже было, кажется, трое малышей.
В начале февраля 1953 года нас, кому уже исполнилось 16 лет, пригласили в районный военкомат, расположенный в райцентре, на станции «Зубово-поляна»,  на «приписку». Мы испытывали настоящий подъём и гордость. В те времена служба в армии была обязанностью, но, подчёркиваю, очень почётной, увильнуть от службы было позором для юноши, от них отворачивались друзья. Я описываю своё знание и наблюдение, так было вокруг меня. У меня к этому времени стали возникать сомнения по поводу профессиональной военной службы, беспокоило качество зрения левого глаза. Я об этом ни с кем не делился, но начал  подумывать о запасном варианте, об институте.
В военкомате учитывали всё, проверяли результаты учёбы по справкам, специально выданным школой для этой цели, очень тщательно и придирчиво изучали наши физические данные и состояние здоровья, обращались, как с взрослыми. На второй день была предварительная мандатная комиссия, в ходе которой беседовали с каждым, предлагали военные училища, а тому, кто не хотел стать офицером, конкретный вид Вооружённых сил. Мы не ощущали никакого давления, и мамы с папами не стояли за дверью. Так, в числе немногих я прошёл все необходимые испытания для службы в ВМФ без ограничений. Это   событие стало  для меня совершенно неожиданным, но в тот момент главным и решающим.  Оно подтолкнуло меня к принятию абсолютно твёрдого решения идти в «Военно-морское училище подводного плавания». Своё желание я сразу заявил комиссии. Из ребят, с кем я учился в одном классе и участвовал в марафоне и кого знал ранее, подобное желание высказал ещё один юноша, нас стало двое. Сейчас не могу вспомнить  его фамилию (звали Александр), мы  честно боролись за свою мечту до последнего  этапа. В результате, через год его вообще забраковали по состоянию здоровья и не призвали в армию. В целом, моя программа успешно осуществилась, однако не совсем так, о чём я мечтал. Об этих событиях ниже и подробнее.
Тот факт, что  по всем параметрам я оказался годным к службе в ВМФ и перспектива стать офицером-подводником, окрылил меня,  перевернул во мне всё. Так, совершенно внезапно я сделал  окончательный профессиональный выбор. Теперь мне предстояло определиться в деталях, реально оценить свои слабые места и подобрать правильные  рычаги, опираясь на которые, необходимо было «нажать». А  отчего-то   и немедленно отказаться, что и  стало теперь моей главной и ежедневной заботой.
Наступил март 1953-го года, и всех нас потрясло известие (именно, потрясло), умер Сталин. Мы тогда, как обычно, в то раннее  утро ехали на  «теплушке» в школу, и услышали  новость, находясь ещё в вагоне. А по приезду на Явас, и выйдя из вагона, услышали крики и ликования заключённых, доносившиеся  из зоны  на весь посёлок. Эти люди теперь были совершенно уверены  в скорой амнистии, рассчитывали и надеялись  на неё.   В школе, перед началом уроков, состоялся общешкольный митинг. Все стояли молча, без головных уборов, первым выступал Илья Михайлович Охлопков, говорил тихо и долго, и плакал старичок не стесняясь, без конца вытирал свои слёзы.  Мне тогда было жалко его, а (почему-то) не усопшего. Как я сейчас помню, основная масса ребят была равнодушна к событию. Конечно, мы тогда были не готовы  разобраться в том, что творилось в стране на самом деле, особенно в последние годы. Хотя ни мне, ни ребятам из моего окружения, ни детям «трудовой колонии», ни тем, кто остался без крова и родителей,  не стоило ЕГО благодарить «за наше счастливое детство». И я (каюсь теперь) под впечатлением всеобщего порыва и горя написал тогда стихотворение «У гроба вождя» и где-то его, даже, опубликовали, правда, ни слова не помню из текста. Так, дважды в своей жизни мне выпало «огромное счастье», используя литературу как подручное средство, прислониться к лику «великого». Мне кажется, мы, дети, недолго грустили о НЁМ и очень быстро его забыли, как незначительный жизненный факт. Но, думаю, матери наши и отцы ещё долго и хорошо продолжали  о нём помнить,  хотя, наконец, и наступило время каких-то особых ожиданий.
После окончания третьей четверти во время весенних каникул школа направила своих посланцев на районный конкурс художественной самодеятельности, в посёлок «Зубово-поляна». Я был в составе бригады. Самодеятельные номера, где не обошлось без нашего участия, были тоже представлены и неплохо оценены комиссией. Возбуждённые, после концерта мы посетили местную поселковую столовую, планировали попить чай со сдобой, но чая   не оказалось, пришлось его заменить пивом. Я, вообще-то, пиво не любил, оно не нравилось мне, но пришлось, мучили голод и жажда. Как оказалось потом, Володя и Виталий пошли в буфет за пивом для всех пятерых и попросили буфетчицу налить в каждую кружку, кроме пива, по сто граммов водки. Мы  не почувствовали подвоха, но этого оказалось достаточно, чтобы через полчаса мы стали «никакими». А от «Зубово-поляны» до станции «Потьма» расстояние в шесть километров надлежало преодолеть пешком. Попутного транспорта, кроме поездов дальнего следования, проходящих на этом участке без остановок, не было, а от «Потьмы», далее домой, добирались на «теплушке». Ещё находясь в буфете, мы заметили своего директора школы, Комарова Бориса Михайловича, неспеша обедавшего в одиночку, а когда уже шли по железнодорожному полотну в сторону «Потьмы», недалеко впереди вдруг увидели его качающуюся  фигуру. Каждые 30-40 минут нас по «однопутке»  на большой скорости обгоняли попутные и встречные поезда, нам приходилось каждый раз освобождать им дорогу. Когда мы стали уже догонять директора и почти приблизились к нему, он настолько был уставшим от ходьбы (по шпалам, вообще, ходить тяжело, к тому же, он шёл в хромовых сапогах), но больше от водки, что  с трудом  передвигал ногами. Вношу важное уточнение, для ходьбы по железнодорожным шпалам требуется умение и опыт, и далеко не каждый сможет без тренировки пройти по ним большое расстояние. Вдруг мы с Володей услышали гудок, ещё далеко, но уже приближающегося поезда. Не сговариваясь, мы бросились вперёд и, буквально, в ста метрах от поезда сбили директора с путей и вместе с ним прыгнули в кювет. Поезд прошёл, мы ещё какие-то минуты лежали и не могли придти в себя, потом поднялись и по очереди, буквально,  несли пьяное тело директора до «теплушки». Кончились каникулы, нас с Володей ждал «приказ по школе», в котором говорилось, что «…за спасение жизни директору нам объявлена благодарность…» (видимо, сзади кто-то наблюдал эти события)  и, одновременно, «…выговор за появление в общественном месте в нетрезвом виде…». Спустя неделю, директор сдал дела Садомовой Валентине Степановне, бывшей до этого, завучем и я, лично, после чего я его  никогда не видел. Говорили, что он куда-то переехал с семьёй и вскоре умер от алкогольной зависимости.
Девятый класс завершили, в целом, успешно, у меня остались небольшие «хвосты», снова по физике и химии. Вся наша знаменитая «пятёрка» по «героическим» результатам прошедшего года получила «4» по поведению, тогда это считалось серьёзным предупреждением. Мне удалось выяснить, какие предметы предстоит сдавать на вступительных экзаменах в училище, и теперь  я твёрдо знал,  чему уделять внимание в 10 классе. При подготовке к экзаменам дома случайно вскрылся факт моего многолетнего курения, произошёл   спокойный    разговор с отцом, и я получил официальное разрешение. Сам отец курил с 18 лет, но  три-четыре года назад, отдыхая в санатории на юге, неожиданно легко бросил, а запасы остались. Раньше я упоминал причину своего раннего начала курения. Она ни как не была связана с фактом курения отца (также, как у моего младшего сына с моим). Отец был большой любитель преферанса, а  в санатории собралась хорошая компания для этого, но все, кроме отца, оказались некурящими, пришлось ему выбирать, и он в одночасье положил конец многолетней привычке. А запасы сигарет (марки «Кино», пачек 200) оставались дома, и я их в течение 2-3 лет  искурил, о чём он не догадывался. Теперь этот факт моего курения перестал быть секретом, причём,  без последствий. После экзаменов мама поспособствовала, и я поехал на месяц в Москву, так как после «Перми» весь год продолжал откровенно скучать по городской жизни.
Первое лето после смерти вождя и «ворошиловская амнистия» 1953-го года, навязанная  этим событием, наложила свой отпечаток на столицу. Ещё находясь дома, мы были свидетелями, как вскоре после указа об амнистии в течение двух-трёх недель опустели «наши» лагерные отделения. Но, наряду с невинно страдавшими гражданами, на свободу вырвалось немало профессиональных воров и отпетых бандитов (кому-то такая амнистия была выгодна), которые быстро заполняли города, и, в первую очередь, столичные. И несмотря на то, что через десяток дней уже пошли в обратную сторону эшелоны с вагонами в решётках, набитые осуждёнными, в том числе и теми же, немало их оставалось на свободе. С этой публикой я был знаком по наблюдениям, видел её раньше, и сейчас (в Москве) мог свободно выделить  в толпе. Частенько на трамвайных остановках и в плохо освещённых местах слышались крики, взывающие о помощи. Но милиция не была готова к защите граждан, она  сама боялась вмешиваться и, как правило, не спешила её оказывать. Кстати, агрессия «бывших» заключённых против сотрудников милиции была наиболее ярко направленной, резкой и откровенной. После десяти часов вечера гулять было опасно, а хотелось. Во дворе, где  продолжали жить наши близкие родственники, у которых я остановился и на этот раз, была дружная компания ребят, моих сверстников. Благодаря Юре я  знал их с детства. И теперь мы все вместе часто ходили купаться на канал им. Москвы (это было очень близко от дома, здесь мы смотрели ежегодные репетиции к авиационным парадам в Тушино, не раз видели  машины с членами правительства), ездили на футбол, на стадион «Динамо», бегали в кино (в деревянный кинотеатр). Пару раз с Юрой ездили к бабушке в Одинцово. Однажды, совершили смелую поездку в парк культуры им. Горького,  погуляли, поели мороженного, и, не уложившись во время до закрытия метро, возвращались ночью пешком через весь город, но всё обошлось. Вечерами регулярно собирались потанцевать около соседнего дома на поляне, среди сосен (жилые дома, в том числе, и дом, где проживал Юра, находились в лесопарковой зоне города), выносили патефон, был неплохой набор  современных музыкальных  пластинок, там было, относительно, безопасно.
Летом того же года был снят со всех постов, арестован и расстрелян Берия, мы с Юрой в тот день гостили в  Одинцово у бабушки. Она многие последние годы была прикована к постели, верила только газетным сообщениям,  и никак не могла понять, как это могло произойти. Думаю, если бы она дожила до 1957-го года, когда вышло сообщение о снятии с постов самых «выдающихся и верных ленинцев»  из сталинского окружения,  то стала бы бояться, открывать газету вообще.
Однажды, после нескольких дней  отдыха, и, будучи с ребятами на канале, я обратил внимание на девушку, которую  не встречал ранее, при мне она появилась впервые. Она побыла с нами недолго, всего несколько минут, но успела поразить меня своей внешностью и поведением,  выгодно выделялась среди окружающих. Очень красивая девушка, наших лет, статная, с шикарной косой, ниже пояса, ею не возможно было не залюбоваться. Но обстановка не позволила даже познакомиться, она заторопилась и быстро убежала домой. От Юры я узнал, девушку зовут Ира,  так же, как и мы, перешла в 10 класс, живёт  в соседнем дворе, отдыхала где-то в курской области у своих родственников, и  вчера только возвратилась.  Вечером все мы, ребята, были на танцевальной полянке, играла музыка. Среди других,  сразу увидел  незнакомку, решил познакомиться, подошёл к ней и  пригласил. Получил согласие с предупреждением, что неуверенно танцует, именно, этот танец. Мне ничего не оставалось, как предложить помощь. Я, конечно, был готов к этому. Когда-то наши вожатые, в пионерском лагере,  небезуспешно обучали нас, детвору, современным танцам. С тех пор прошло три года, и полученный опыт пригодился. Я  успел полюбить танцы, и  твердо усвоил важнейшее правило для «ведущего» в паре, достойно пользоваться этим правом. Потому, выразил желание и готовность принять участие в обучении. Так мы, сначала, представились друг другу, затем  познакомились и протанцевали весь этот вечер (да и все последующие). Нам не было скучно, мы быстро нашли общий язык,  нас волновали одни и те же проблемы, разговоры касались всего, в том числе и нашего «туманного» будущего, а в целом, как мне тогда показалось, нам было всё одинаково важно и интересно. Одновременно, общаясь с ней, я отчётливо увидел  пробелы  своего «городского  менталитета». Конечно, это было  следствием  моих слабых знаний в области столичной культуры. Зато я отчётливо увидел и понял, как тянется к ним она. Меня очень глубоко тронуло и увлекло это знакомство. В своих школах, где пришлось учиться, было немало интересных и красивых девочек, которые мне нравились и которым,  знаю, нравился я. Однако, сегодня мы были уже повзрослевшими детьми, и между нами могло созревать что-то иное, на порядок серьёзнее и выше. Своими впечатлениями о знакомстве я, конечно, поделился с Юрой, но очень «дозировано», т.к.  не имел права обсуждать конкретную  тему, у меня просто  не было никаких оснований для этого, к тому же считал это, мягко говоря, неприличным и бестактным. Оставшиеся дни пролетели быстро, мы попрощались с Ирой и  я с твёрдым желанием, снова увидеться и обещанием писать,  уехал домой.  Подводя промежуточный итог, могу утверждать, эта часть лета оказалась очень важной и значительной для всей моей жизни. К тому же, я помню всех ребят, друзей, товарищей и знакомых  Юры (это  братья Двойнишниковы, Гера Горшков, Толя Нюренберг, Изя Коган, Юра Фатт), которые, на определённый период жизни, стали товарищами и мне.
Закончились каникулы, и наступил завершающий учебный год в школе. Всё, что нас ранее окружало, мало, чем изменилось за время нашего отдыха, но изменились мы, и, главное, повзрослели. Беззаботная  школьная пора реально приблизилась к своему закономерному окончанию, вплотную подступило время самостоятельных, жизненно важных, ответственных решений, откладывать на «потом» которые уже было поздновато, да и некуда.
Вместе с началом учебного года началась и наша с Ириной регулярная почтовая переписка. Первым написал я, помню, письмо получилось большое, обстоятельное и подробное. Абсолютной уверенности в получении ответа не было, и был рад, что напрасно сомневался, ответ пришел, и он оказался не менее подробный. Так, мы регулярно стали делиться своими новостями, Ира готовилась к поступлению в московский авиационный институт. Она много и старательно занималась, прекрасно все годы училась и не было ни каких сомнений, что поступит. Её школа территориально располагалась рядом с этим институтом, некоторые преподаватели института, одновременно, работали в её школе. Благодаря письмам мы теперь больше знали друг о друге,  мне было приятно ждать эти письма, получать и читать (и много раз перечитывать) их. Я с огромным удовольствием отвечал на каждое (не знаю, кто был отвечающим, мы просто переписывались, не считаясь, кто тут первый), ничего не скрывая и не приукрашивая. Но никто из моих друзей, и даже родители, никогда не были  посвящёны  в эти тайны.
Во второй половине ноября нас двоих из класса, ранее, успешно прошедших конкурс в военно-морское училище, военкомат пригласил на второй тур. И снова тщательная, с перекрёстными осмотрами, медкомиссия.  Второй тур конкурса мы снова выдержали успешно, но нас предупредили, что третий тур, самый ответственный, республиканский, предстоит весной будущего года. Теперь нам открыли «тайну мадридского двора», мы обошли около двухсот человек, но на последнем туре ожидается  не менее десяти человек на одно вакантное место, и, непосредственно, в училище 4-5. Так много было достойных и желающих. После второго тура наши шансы возросли, а уверенность заколебалась. Что-то изменить к лучшему в плане состояния здоровья за оставшееся время уже не представлялось возможным. Поэтому, для успешного допуска к вступительным экзаменам оставалось уповать на достойный аттестат, во всяком случае, без троек. Главное, что меня теперь стало беспокоить, так это  качество зрения левого глаза, перенесшего операцию в детстве (результаты его показателей укладывались в нормативы, однако не было стабильности, и, что хуже всего, зрение колебалось, от 0,8 до 0,9), при таком конкурсе можно не удержаться.
Из пяти предметов, которые выносились на  вступительные экзамены, моим слабым звеном оказалась «физика». Для выпускного экзамена в школе знаний было достаточно, но «хвосты» тянулись ещё с 8-го класса. Как назло, и в 10-м, учительница по физике была совсем молодая и слабая, не имела достаточного опыта. Она, при своей чрезвычайной требовательности, материал преподносила плохо, пыталась объяснять новые темы, не отрывая глаз от учебника, задачи решали редко и мало, почти отсутствовала практика.  В первой четверти я объявил ей «безмолвный» бойкот (тихий и  тайный), вслух не высказывал, материал старательно учил, но отказывался отвечать, ссылаясь на недопонимание многих вопросов темы,  она в ответ, также безмолвно, ставила «дробью» двойки в журнале. Первой тревогу забила классная руководительница, Александра Васильевна, меня пригласили к директору. Я, как сумел, объяснил, что мне нужны знания, а этот учитель их дать не может (мне даже, помню, самому было жалко её, но не знал, как поступить иначе). Новая директор школы (теперь, Садомова В.С.) долго лично беседовала со мной, пыталась как-то «развести» ситуацию и, одновременно уйти от скандала, поясняла, что класс выпускной, и могут возникнуть проблемы с допуском к экзаменам и т.д. В результате, через 2-3 дня я сдавал зачёт по материалам всей первой четверти завучу школы, Савцову Михаилу Андреевичу, физику по образованию и родному брату нашего математика. Он вынужден был поставить «четвёрку», хотя отвечал я, как мне казалось, лучше,  и, как ни странно, решил задачу, но его не устроил способ её решения. В результате, конфликт был ликвидирован, завуч сам принял наш класс, и мы, всё оставшееся время учебного года занимались устранением прошлых ошибок и, в первую очередь, учились решать задачи по всем разделам физики. От моего поступка выиграли все, кому пришлось поступать в текущем году в технические ВУЗы, где предстояло сдавать «физику». Кстати, должен заметить, через 5-6 лет после этого конфликта Боря учился у той же учительницы, и она постоянно ставила ему меня в пример (этот факт он сам мне рассказывал, однако, из-за неё ушел потом в вечернюю школу). Те ребята, что уверенно шли на медаль, не придали этому конфликту серьёзного значения, они поступали без вступительных экзаменов, а среди основной массы я выглядел победителем.
В феврале замечательно прошла ежегодная традиционная школьная встреча учащихся 8-10 классов со студентами, окончившими школу в разные годы, которая  проходила всегда после их зимней сессии. Это была прекрасная традиция, кем-то заведённая много лет назад. Школа очень готовилась к этому событию, и в эти дни выглядела особенно нарядной, пестрела приветственными лозунгами. Был настоящий бал многих поколений выпускников школы (без всяких столов), ему предшествовал большой концерт из конкурсных номеров, было очень весело и торжественно. Этого праздника вся школа ожидала всегда и ответственно к нему готовилась.
Повседневные школьные дела пошли лучше, от  «посиделок» у Яковлевых я вежливо отказывался, ссылаясь на различные, часто выдуманные, причины, и с болью наблюдал, как спивается Володя. У них в  семье  болезнь оказалась  застарелой, и его судьба,  в дальнейшем, стала трагической. Не в лучшую  ситуацию попал и Витя, поэтому я очень переживал за них обоих. Сам много занимался, вторую и третью четверти окончил хорошо. В весенние каникулы (были такие в период разлива рек и половодья) нас снова пригласили в военкомат с характеристикой из школы и выпиской оценок за три четверти. Снова смотрели врачи, в их требования  уложился, а у моего приятеля, Александра, после перенесённого гриппа, резко поднялось кровяное давление, неоднократно проводили новые замеры, и, несмотря на отличную характеристику и хорошие оценки (он учился лучше меня), его сняли с «забега». Мне было жаль, и теперь я оставался один. Временами у меня стала закрадываться мысль, не бросить ли и мне этот марафон, возможно, теряю время и, в конце концов, рухнут надежды, а других вариантов не придумано. Наверно, и вздохнул бы с облегчением, но устоял и продолжал надеяться на успех.
Апрель и май 1954-го года были тёплыми, помню, как трудно в такую погоду было усидеть и готовиться к экзаменам. Однажды, уже в средине экзаменов, Женя Оносовский предложил пойти на речку, искупаться. Он  не знал о «моих успехах» в плавании, жили мы далеко друг от друга,  бассейнов в школе и дома, конечно, не было. Вода в реке была ещё прохладная. Он быстро разделся, залез на дерево, заменяющее вышку для прыжков, и, с высоты, примерно, 1,5-2 метра, прыгнул. Вынырнул и кричит, что, мол,  «моряк струсил». Я быстро разделся, забрался туда же и нырнул головой вниз (впервые в жизни), а подумать успел об этом только потом. В том месте глубина реки оказалась  достаточной для прыжков, расстояние до берега около трёх метров, я преодолел эти немногие метры, и был безмерно доволен собой.  Женя и не понял, умею ли я плавать вообще. Но эта победа над собой не прошла даром, она  пригодилась мне в дальнейшем, и рассказ о ней ниже.
Последним  экзаменом в школе была «история СССР». У меня и моих друзей годовая оценка по этой науке была не ниже «4» (у меня «5»). На вступительных экзаменах он отсутствовал, да и готовиться уже надоело. Решили написать «шпаргалки» на все 45 (точно помню) билетов, распределили между собой поровну и успокоились. Все исполнили, кроме Яковлева. Мне попал билет из его списка, вопросы были по гражданской войне, я, что можно было, вытянул из географической карты, которой разрешалось пользоваться, больше ничего вразумительного добавить не смог. К тому же, обиделся на Володю (кстати, ответ на его билет, по иронии судьбы, писал я, и он успешно сдавал по моей «шпаргалке»), но зато ещё раз получил хороший урок «настоящей дружбы» и ответственности за свои поступки. Получив «3» за экзамен и «4» за год, я вышел из класса, достал папиросу и демонстративно, у всех на глазах, закурил прямо у дверей класса, был очень расстроен фактом. У меня в кармане уже лежал вызов из военкомата на республиканский конкурс (в столице Мордовии, Саранске). Через два дня мне досрочно вручили «аттестат зрелости», а ещё через три дня я выехал в Саранск.               
Все вышеперечисленные новости и события я подробно описал Ирине, она была в курсе всех моих текущих дел.
Поездка в республиканский военкомат доставила немало хлопот и переживаний. Помню, дорога заняла несколько часов, и после обеда я уже предстал перед врачами. Всё шло хорошо до тех пор, пока  не оказался перед дверью с вывеской  «окулист». Вероятно, от сильного волнения, но у врача мой левый глаз сразу начал давать сбои. Нижние строчки всем известной таблицы, «поплыли», как в густом тумане, я их с трудом различал, сбивался, путал и набрал с трудом только 0,8, от чего расстроился ещё больше. Пришлось рассказать доктору о проведённой в детстве операции над глазом. Она предоставила  кратковременный отдых моим глазам (примерно, полчаса) и начала всё сначала. Второй результат был лучше, но только 0,9. Врачи смотрели перекрёстно, и, когда  её коллега-окулист оценил, как 0,8, я попросил направление в городскую глазную больницу. Таким образом, пройдя всех врачей, кроме окулиста, на следующий день мне оставалось представить заключение городской больницы, затем, следовала мандатная комиссия. В тот же день я узнал, что за каждое, из десяти мест, которые привёз «купец» (представитель училища, капитан 1 ранга), сражаются, включая меня, 9 человек. Утром тщательная проверка в больнице показала, что такое колебание зрения связано с детским заболеванием, а проведённая тогда  операция позволила  лишь снять внешнее его проявление. Однако, по заключению городских специалистов,  уровень потери зрения моих глаз допускает службу на кораблях и подводных лодках. Я это заключение принял, как спасение. Утром состоялся разговор с «купцом», который рассказал, что заполнил только девять мест, одно остаётся вакантным, и он готов взять меня, но не советует с  таким дефектом зрения продолжать борьбу. Мне стало окончательно понятно, я проиграл, поэтому сразу пошёл к военкому на приём и попросил, подобрать другое военно-морское училище. Со мной занимался офицер отдела, выбор любых других училищ был велик, но из военно-морских оказалось только «Молотовское военно-морское авиационное» и я, вспомнив Пермь и курсантов этого училища (два года назад мы сражались с ними на волейбольных площадках города), дал согласие. В тот же день меня переоформили, и выдали необходимые документы. Мне было приказано явиться через неделю и в составе команды кандидатов отбыть в Пермь для сдачи вступительных экзаменов.
Я уехал домой. Все оставшиеся дни провёл дома с родителями и Борей, съездил лишь в школу, побывал на выпускном вечере, попрощался со всеми, учителями и ребятами, рассчитался с интернатом. Об изменении своих планов Ирине писать не торопился, не до конца было ясно, что будет дальше. Но ясно было только то, что  я снова возвращаюсь в Пермь и об этом в следующей главе.

                Январь 2012г.