С молитвой за верблюдов

ПО СВЕДЕНИЯМ КОНФИДЕНТОВ…
(Документальная историческая повесть об одном из эпизодов «Большой Игры»)

-----ОКОНЧАНИЕ ---- (Начало http://www.proza.ru/2012/11/30/819
http://www.proza.ru/2012/12/21/397 http://www.proza.ru/2012/12/22/853)



«ЗА ВЕРБЛЮДОВ, ХОТЯ ТВАРЬ И НЕ ХРИСТИАНСКУЮ, МОЛИТЕСЬ, КАК И ЗА НАС ГРЕШНЫХ: НАМ БЕЗ НИХ НЕТ СПАСЕНИЯ…»
Наконец наступил решающий день: русский экспедиционный корпус двинулся в поход через бескрайнюю Киргизскую степь для вразумления азиатского владыки. 14 ноября 1839 года на городской площади Оренбурга собрались все войска, выступавшие в поход. После молебна  был прочитан приказ Перовского:

«Товарищи! Нас ожидают стужа и бураны и все трудности дальнего степного и зимнего похода… Войска Оренбургского корпуса в первый раз выступают в значительном составе против неприятеля; Россия в первый раз карает Хиву, эту дерзкую и вероломную соседку. Через два месяца, дай Бог, будем в Хиве и в первый раз еще в столице ханства  перед крестом и Евангелием русские  будут приносить теплые молитвы за царя и Отечество!
Честь и слава всем, кому Бог привел идти на выручку, братьев, томящихся в неволе!».

В тот же день вечером Василий Алексеевич, дружный с юнкерских времен с ныне служащим в Генеральном Штабе полковником Полторацким, написал ему по этому поводу письмо: 

«Честь имею донести Вам, что вчерашнего числа* тронулось из Оренбурга в Хиву последнее отделение отряда; я остался только для написания и подписания некоторых бумаг и догоню отряд завтра.
Кто не видел отправления нашего отряда, тот никогда не может вообразить,   понять всех трудностей, встречаемых уже на месте. Можете поверить, какая кутерьма должна происходить  между 10500 верблюдами и 5000 человеками, незнакомыми друг с другом! Люди не знают верблюдов, не умеют их вьючить, а верблюды отроду не видали подобных вьюков; никогда не ходили в упряжи, а их заставляют везти пушки, носить ядра, вместо хлопчатой бумаги; уголья, сухари, водку, вместо фиников, фисташек и бирюзы. Все это кричит, ругается, проклинает друг друга, не отыскивает своих мест и проч. И проч.
К счастью, я крепко уверен, что большая часть всех этих неудобств, исчезая с каждым днем, прекратится совершенно, и что когда будем подходить к Устюрту, то верблюды будут двигаться и маневрировать самым удовлетворительным образом. Но тогда настанут напасти другого рода, тогда и вам настанет настоящая пора за нас молиться Богу; при подъеме на Устюрт, чтобы был снег, но не много; чтобы не было гололедицы, чтобы бураны были не слишком продолжительны; о морозе в тихую погоду не беспокойтесь, но вообще за верблюдов, хотя тварь и не христианскую, молитесь, как и за нас грешных; нам без них нет спасения. Потом, при спуске с Устюрта, молитесь, чтобы хивинцы et comp.  Встретили нас на удобном чистом месте и в достаточных силах, чтобы их разом проучить можно было и чтобы не морили они нас en detail.** Если Вы все это вымолите, то все будет хорошо и кончится сообразно с выгодами России и достоинством Империи; если же вы в чем не домолитесь, или перемолитесь, то на себя пеняйте.
Генерал – адъютант Перовский».
***
Зима 1839-1840 годов выдалась в Киргизской степи, да и во всей Средней Азии, необычайно лютая и удивительно снежная. Последнее обстоятельство вскоре стало главной помехой Хивинского похода русских войск. Как пехота, так и кавалерия, состоящая из уральских и оренбургских казаков, попала в тяжелое положение. С катастрофической скоростью заканчивалось топливо, и уже через месяц пути его не хватало не только для обогрева людей, но даже для варки пищи: чахлый кустарник и сухой бурьян полупустынной местности, собираемые во время кратких привалов, заменить его явно не могли…
Казакам было проще – они во время движения могли чуть отъехать в сторону и, спрыгнув на минуту с коня, отломить несколько веточек промерзшего терескена или пучок сухого бурьяна… и вот уже к привалу – костерок: воткни в его середку котелок – и, глядишь… чай готов!
Пехота (которую те презрительно называли «крупой»), с завистью смотрела на этих предприимчивых степных «кентавров»: их дисциплина была иной - из пешего строя не выйдешь, сразу унтер или офицер накажет…
 Впрочем,  скоро влетело и казакам. Да еще от кого?! От самого Перовского!
Вьюжной тёмной ночью, когда ни зги не видно, казак, проходя мимо палатки командующего, споткнулся о приличное бревно! Не веря своему счастью, он быстро позвал товарища, и они вдвоем притащили его к своей юрте. Каково же было разочарование молодцев, когда при попытке разрубить дерево на дрова, оно обнаружили, что это - здоровенная… замерзшая каспийская белуга, взятая в качестве деликатеса поваром генерал-губернатора в поход. Осознав ошибку, они попытались незаметно вернуть рыбину на место. Но… не тут-то было: как раз и налетели на взбешенного повара, искавшего, куда это та могла столь нежданно «уплыть»…   
Обычно отряд поднимался в поход рано, часа в два ночи. Если с вечера интенданты-квартирмейстеры успевали запастись топливом, то кашевары приготовляли кашицу; если же нет, поднимались, закусив мерзлым сухариком. В полной темноте начиналась тяжелая работа: одни убирали юрты, прозванные на киргизский манер «джуламейками»; увязывали их и навьючивали на войсковых верблюдов; другие – приторачивали к седлам мешки с овсом, крепили ящики с порохом и прочие тяжести; а третьи укладывали в походные носилки больных. Жалобные крики верблюдов… ржание коней… многоязычный говор людей… сливались в заглушаемый лишь бурными порывами ветра гул…
Но вот верблюды, наконец, поднимаются со своих мозолистых колен, и их вытягивают в колонну («нитку»); по обоим сторонам каравана для охраны выезжают казаки; позади всех выстраиваются в походные «коробки» солдаты. Трубач играет поход, и гигантская черная масса отряда начинает движение. Вдруг кричат «стой!»: у верблюда свалился тюк. А это значит, что горбатого нужно вывести из общего «строя», положить, поправить вьюк, потом снова поднять. Другой верблюд выбился из сил, свалился – опять «стой!» - вся нитка расстроилась. Надо верблюда навьючить, потребовать запасного, а пока все это происходит, люди стоят на морозе, стынут на ветру!
Вся тяжесть похода, пожалуй, лучше всего отражена в письмах и донесениях командующего, генерал-адъютанта В.А.Перовского в Военное министерство и МИД России:

«Дошло до сведения моего, что в некоторых колоннах нижние чины позволяют себе жечь опорожнившиеся короба. В отвращении такого беспорядка  прошу г.г. колонных начальников, обратить особое внимание, как на сбережение порожних коробов и кулей, равно и на ведение о них верной отчетности, ибо короба и кули эти необходимы будут для насыпки в них в Эмбенском укреплении провианта.
В. Перовский». 27 ноября 1839 года.

 «Обращая внимание на сбережение здоровья нижних чинов в отряде, под начальством моим состоящих, я признал необходимым, чтобы люди по прибытии на ночлег имели тотчас тёплую пищу; для чего предписываю г.г. колонным начальникам вместе с офицером, который командируется для выбора места для лагеря, отправлять и кашеваров с топливом, если не имеется ввиду найти его на избранном для лагеря месте.
В. Перовский». 27 ноября 1839 года.

«…от неопытности и непривычки к походам пехоты здешней, в коей ныне совершенный недостаток хороших офицеров в особенности чувствителен. Вообще, люди и скот переносят стужу хорошо; собственно от мороза доселе никто не потерпел, хотя редко бывает менее 15 градусов. Больных при отряде состоит 34, трудных нет, а 8 человек отправлены были в госпиталь в Илецкую защиту. Болезни большею частию простудные, а часть вновь открывшиеся хронические.
В. Перовский». 29 ноября 1839 года.

«Стужа довольно значительна, 6-го и 7 –го числа доходило до 32 градусов, но в целом отряде нет ни одного озноба и вообще больных не много, от Биш-Тамака на линию отправлено только 8 человек для пользования в госпиталях. Продовольствия в избытке, недостатка ни в чем нет и не предвидится.
В. Перовский».5 декабря 1839 года.

«Завтра, т.е. 6-го декабря, в 10 часов по полуночи, по случаю тезоименитства Его Императорского Величества Государя Императора имеет быть совершено молебствие, на том месте, где будет поставлен флаг походной церкви.
Нижние воинские чины при сем молебствии должны быть в шинелях, портупеях и фуражках с наушниками.
Нарядом пехоты из всех колонн прошу распорядиться г. генерал-лейтенанта Толмачева, а о назначении казаков и артиллерии отдано будет особое приказание.
Нижним же чинам в отряде, под начальством моим состоящим, не в счет положенной им порции отпустить по чарке вина на каждого человека».
(в 270 верстах к югу от Оренбурга )      
 В. Перовский». 6 декабря 1839 года.

«Вместо отпускавшейся нижним чинам, в отряде под начальством моим состоящим говяжьей порции по полфунта на человека в день, я разрешаю впредь до приказания отпускать таковую по фунту на человека.
На лошадей казаков Уральского и Оренбургского войск, в отряде состоящих, я разрешаю требовать овса вместо двух по три гарнца на каждую лошадь.
О чем для надлежащего исполнения даю знать по отряду.
Генерал-адъютант Перовский». 5 декабря 1839 года. Лагерь при Биш-Томак.

Но коль уж собрались на войну – «тяготы военной жизни нужно переносить стойко и безропотно», как сказано в уставе, что и делали эти, одетые в военную форму, простые русские крестьяне и казаки.
А развязка сего события, тем временем приближалась. Хивинская конница – две тысячи испытанных в набегах и разбоях, всадников из туркменского племени йомудов, получили ханский приказ: ехать быстро, нигде не останавливаться, и до подхода основных сил из Оренбурга взять и уничтожить оба русских укрепления на Акбулаке и Эмбе. При этом им предписывалось отрезать у защитников головы и переслать их в Хиву. После этого надо было встретить основной русский отряд, дать ему сражение и идти за ним, отступающим (!) по пятам,  тревожа днем и ночью; наконец, во время бурана, истребить всех до единого.
Начальствовать над этим отрядом вызвался сам куш-беги, которому не терпелось снискать  славу «победителя урусов» (чем он хуже афганцев, беспощадно громящих англичан?!). Он уже приближался к русским войскам с юга, надеясь дать решительное сражение задолго до стен Хивы.

«К ОБЩЕЙ РАДОСТИ ЦЕЛОГО ОТРЯДА ИЗВЕСТИЕ О ПРИБЛИЖЕНИИ ХИВИНСКОГО ВОЙСКА ПОДТВЕРДИЛОСЬ НА ДЕЛЕ…»

«25 декабря, в день Рождества Христова, служили обедню и было молебствие в походной церкви, поставленной в укреплении нашем при Аты-Якши.
Отряд войск Хивинской экспедиции прибыл 19-го декабря благополучно к укреплению при Аты-Якши, на р.Эмбе. Из 32 путевых дне было только три, в продолжение кои их термометр показывал в полдень менее 10 градусов мороза,; одиннадцать дне стужа простиралась от 14 до 20, двенадцать дней от 20 до 26; а шесть раз термометр опускался от 29 до 32. Несмотря на стужу, состояние здоровья людей удовлетворительно: поверхностных ознобов лица и перстов оказалось довольно, но отмороженных рук или ног нет вовсе.
К общей радости целого отряда известие о приближении хивинского войска подтвердилось на деле: 18 декабря передовой легкий отряд хивинский, до 2000 человек, сделал нечаянное нападение на второе укрепление наше при Ак-Булаке, а 16-го, в верстах в 15-ти от укрепления, на роту первого батальона и сотню оренбургских казаков, посланных туда за больными. Хивинцы в обоих случаях отступили с потерею, не успев даже собрать всех убитых своих; продержав роту и сотню, при коих не было орудия, полутора суток на одном месте, хивинцы принуждены были, наконец, очистить им дорогу и небольшой отряд под командою поручика Ерофеева достиг благополучно Ак-Булака. С нашей стороны убиты: солдат трое, казаков двое, ранено – 11.
Генерал-адъютант Перовский».

«Находясь с отрядом Хивинской экспедиции при укреплении на Аты-Якши (на р. Эмбе), получил я донесение от командующего укреплением Акбулакским, майора Михайлова, о следующих происшествиях:
18 декабря в 7 часов появился вблизи укрепления довольно значительный отряд хивинских войск, от 2 до 3 тысяч, и вслед за тем сделал нападение на укрепление с разных сторон вдруг. Первый натиск был отражен артиллерией и ружейным огнем, но хивинцы, несмотря на то, продолжали до тёмной ночи неудачные покушения свои, отступая, собираясь снова, а некотором  расстоянии и кидаясь на укрепление с большою смелостью. Несколько раз хивинцы пытались занять стрелками находящиеся вблизи укрепления стога сена и приблизиться под защитою этих стогов, но были выбиты охотниками из пехоты и казаков, так что неприятель даже не успел поджечь сена. На другой день хивинцы, расположившись виду укрепления, ничего решительного предпринять не осмеливались, а довольствовались перестрелкою с нашими часовыми. Удалившись , наконец, 19-го числа вечером без всякого успеха от укрепления, хивинцы встретили в 15 от него верстах посланный отселе в Акбулак, для принятия там больных одну роту 1-го линейного батальона и сотню казаков, под начальством поручика Ерофеева. Небольшой отряд этот только что располагался для ночлега и немедленно был окружен вдесятеро сильнейшею толпой неприятеля.  Между тем, однако же, ружейный огонь удержал толпы нападающих и привел их в беспорядок. Ерофеев успел наскоро устроить завал из нескольких телег и вьюков, сделать затем еще вылазку и отбить часть захваченных неприятелем с тебеневок лошадей и верблюдов, отстреливался двое суток, выбил стрелков, накопавших себе ночью ямы, из засады их, и, наконец, благополучно достиг Акбулакского укрепления. С нашей стороны убиты при этом: солдат 3, казаков 2, ранено всего 13 человек. Угнано неприятелем лошадей 31, верблюдов 41, убито и ранено лошадей 4, верблюдов – 17.
Имея честь об этом Вашему Сиятельству донести, долгом считаю присовокупить, что после сих происшествий никаких сведений о неприятеле, отступавшем по направлению к Устюрту, не получено и даже неизвестно, составляют ли войска хивинские, с которыми мы имели дело, самостоятельный отряд, или только передовую лёгкую конницу. Потеря неприятеля в точности не известна, потому что он, за исключением нескольких трупов, покинутых в двадцати шагах от нашего завала, подобрал остальные и увез их с собой.
Генерал-адъютант Перовский».

Один русских военных историков, со слов участника похода рассказывает:

«Собственно для охраны Перовского был составлен особый отряд, собранный из разных полков русской кавалерии под названием сводного дивизиона Уфимского полка. Он терпел больше, чем пехота. Красивые. Красивые рослые лошади еле переступали по глубокому снегу, резали себе ноги о ледяную кору, а главное – не умели, в отличии от казачьих, добывать подножный корм. Овса же получали мало. В конце похода не осталось ни одной лошади. Последней пала красавица Пена, белая лошадь штаб-трубача, сильно им любимая. Это было уже недалеко от Эмбы. Лошадь шла по тропе, протоптанной верблюдами, на ней сидел молодчина-трубач, окруженный десятками двумя кавалеристов, уцелевших от всего дивизиона, которые  шли пешком так как лошади всех пали. Вдруг Пена споткнулась, сильно вздрогнула и упала. Трубач быстро соскочил, солдаты захлопотали около своей любимицы, отпустили подпруги – ничего не помогало: лошадь медленно и тяжело дышала, слегка вздрагивая. Трубач сбегал в арьергард, добыл там несколько гарнцев овса, насыпал на чистое полотенце около головы, потом расседлал, поклонился лошади в землю зарыдал, как малый ребенок, и медленно пошел догонять «землячков-товарищей». Недолго пережил трубач свою любимицу: умер на обратном походе. Из всей гвардии Перовского вернулось в Оренбург только двадцать человек».

БЕЗ СЛАВЫ, НО С ПОЛЬЗОЙ!
Перовский не знал, что хивинцы были настолько поражены стойкостью и огневой мощью русских, что, когда уйдя сотню верст на юг, они, измотанные, наконец, разбили лагерь, куш-беги, сорвал с себя белую туркменскую папаху и, расцарапав в ярости лицо, приказал заживо сжечь на костре захваченного вместе с пасшимися отдельно от отряда в Акбулаке верблюдами «неверного»;  после чего сутки не выходил из юрты. И это не удивительно, ведь его воины едва унесли ноги от крошечного отряда Ерофеева: из двух тысяч всадников после схватки с ним в Хиву вернулось лишь семьсот - остальные либо замерзли, либо умерли с голоду.
А морозы все крепчали и крепчали… По свидетельству очевидцев, «до утра на небе горели столбы радужных цветов или же по бокам настоящего солнца сияло два других, почти таким же багряным, зловещем блеском. Такой лютой зимы не запомнили старожилы Киргизской степи. В хивинском оазисе померзли тогда все виноградники, погибли молодые животные».
За восемь дней стояния отряда в Ак–Булаке была проведена разведка дальнейшего пути, которая выяснила, что снега на плато Усть-Урт, которое нужно преодолеть, больше, чем на равнине. До Хивинского оазиса, первых его населенных пунктов, оставалось еще 800 верст, а половина верблюдов каравана уже погибла; остальные были изнурены до крайности. Прошло два месяца, как в отряде не снимали одежды, не стирали белья; больных с каждым днем все пребывало; заболевшие простудой почти всегда умирали, потому что никакое было лечение невозможно в такую стужу. В довершение беды до отряда дошли печальные вести о гибели транспорта с продовольствием, который шел из Александровского укрепления на берегу Каспия на 600 верблюдах. Киргизы-погонщики, по наущению хивинцев, связали начальника, корнета Аитова, и отправили его в Хиву, а верблюдов отогнали к себе в аулы.
Перовский понял, что продолжать поход равно самоубийству для всего его состава: до Хивы, возможно, доберутся только жалкие остатки отряда, которые ждет верная гибель… После тяжелых раздумий, командующий отдал приказ:
 
«Товарищи! Скоро три месяца, как выступили мы, по повелению государя императора в поход с упованием на Бога и с твердой решимостью исполнить царскую волю. Почти три месяца сряду боролись мы, с неимоверными трудностями… Нам не было даже отрады встретить неприятеля… Невзирая на все труды мы свежи и бодры, лошади сыты, запасы обильны, одно только нам изменило: значительная часть верблюдов уже погибла, и мы лишены всякой возможности поднять необходимое продовольствие. Как ни больно отказаться от ожидавшей нас победы, но мы должны возвратиться на сей раз к своим пределам. Там будем ожидать новых повелений государя императора; в другой раз будем счастливее…».

Войска встретили известие о возвращении с горечью: многие с завистью говорили об отряде Ерофеева и бое с хивинцами. Особенно чесались руки у казаков-уральцев: именно на их станицы совершали чаще всего набеги для захвата в рабство, именно из них было большинство русских рабов!
В середине  февраля отряд русских войск вернулся в Эмбинское укрепление и пробыл там до начала весны, пока не унялась цинга, «заедавшая» солдат в конце похода. Когда стали подсчитывать, чего стоил этот беспримерный зимний поход, то оказалось, что из двенадцати тысяч верблюдов осталось только тысяча пятьсот; а из пяти тысяч солдат и казаков вернулось к границам России менее четырех тысяч, том числе шестьсот – больными и обмороженными. 
Император Николай I, ознакомившись с подробным донесением В.А.Перовского о результатах похода, только сокрушенно покачал головой и наложил на его поле карандашом резолюцию: «Что можно – сделано, но трудность всего этого легко вообразить можно»…
Несмотря на полную неудачу, поход Перовского все же принес пользу России. Долгое пребывание отряда на Эмбе имело такой вид, будто войска вновь, с наступлением весны намерены продолжить наступление на ханство, а после «героического» рейда куш-беги, который за это чуть не лишился своего поста вместе с головой, хан был в панике. Надежды на англичан, после их поставок хваленых ружей вместо Хивы, Амударье и салорам, не было никакой. После суровой зимы, начинались весенние полевые работы, и было ясно, что пехота, и особенно ополченцы попросту разбегутся пахать свои поля! Хан был вынужден издать фирман,*** которым запрещал всем подданным под страхом смертной казни грабить и полонить русских. Затем он освободил всех невольников. Каждый пленник получил от хана по золотому, по мешку муки и по верблюду на двух человек. Своему посланнику Атаниязу, приставленному к каравану с освобожденными, он велел передать генерал-губернатору В.А.Перовскому, что он, хан, готов исполнить все требования русских. Действительно, в середине августа в Оренбург прибыл корнет Аитов (тот самый, который сопровождал караван с продовольствием от Александровского укрепления на Каспии), а через несколько дней и основной караван с четыреста шестнадцатью пленниками, в сопровождении хивинца Атанияза.
По воспоминаниям очевидцев, освобожденным соотечественникам устроили радушную и торжественную встречу: сначала был отслужен молебен, потом устроен обед. Почти весь город собрался на площади. В седом согбенном старце седая старушка узнавала своего красавца мужа, уведенного в Хиву двадцать пять лет тому назад; в больном, искалеченном парне по какой–нибудь примете мать  признавала похищенного у нее ребенка… В конце того же 1840 года прибыли и остальные русские пленные, так что в Хиве осталось лишь несколько десятков, которых принудили принять мусульманство: они сами не пожелали вернуться.
Со своей стороны и Перовский постарался воспользоваться плодами победы в других областях: в ханство было снаряжено посольство, которому удалось договориться о том, чтобы русские купцы могли беспрепятственно торговать в Хиве, держать там свои склады и даже нанимать землю для посевов.
***
Испуг хана трагически сказался на судьбе всех, кто был связан с англичанами, вплоть до ни в чем не повинных менял-индусов: Мухаммаду Шарки, в самых грубых тонах было предписано свернуть свой «пахучий» бизнес и убираться на родину! Тщетны были его попытки оставить в Хиве хотя бы маленький дуканчик и одного приказчика! С тяжелой душой он собрал свои финансовые бумаги и четыре огромных  ящика с купленными за время жизни в Хиве старыми мусульманскими книгами и древностями, свидетельствовавшими о славном доисламском прошлом Хорезма, что в изобилии продавались у старьевщиков на всех базарах города – они могли стать украшением любого европейского музея! Собственно, так он и надеялся поправить свои дела по возвращении в Индию. Доставленная в Хазарасп поклажа была погружена на арендованный каюк, который вверх по реке бичевой потянули местные тощие бурлаки.
Однако до Чершанги, откуда начинался сухопутный маршрут через Афганистан в Индию, каюк так и не добрался – затерялся где-то между Саятом и Мукры… А еще через год в заросших камышом протоках реки между Баширом и Халачем два местных рыбака, бросив с причитаниями полную рыбы сеть, в страхе отталкивались шестами в своей лодчонке от маленькой песчаной косы, где, утонув лицом в песчаной каше, лежал полуистлевший труп человека. Его  иссиня черные волосы слегка колебал ветер. Кругом валялись изорванные бумаги, с которых речная вода почти смыла чернила. Уши убитого были объедены шакалами… 

ЭПИЛОГ
… Хрустальная капля росы не успела высохнуть в быстро теплеющем утреннем воздухе степи и, собравшись во впадине стебля травинки, от первого тугого дуновения ветерка, покатилась к самому острию его кончика, где и повисла… тут же, упруго, поменяв форму. Еще секунда… и лучик солнца заскользил по ней. Капля вспыхнула… заискрилась… продолжающая пополнять ее влага с листа заблестела радужными нитями, разбрызгиваясь рубиновыми и изумрудными вспышками. Прошло мгновение… и новое дуновение ветерка коснулось ковылей степи. Капля, в последний раз ярко высверкнув, сорвалась и… исчезла, а травинка распрямилась, сбросив свой радужный груз…
Наблюдавший за этим действом лежащий человек, непроизвольно вздрогнул… гримаса невольного сожаления исказила его лицо… Уловив и осознав ее, он вздохнул: «подобно слезе на реснице,  жизнь человеческая»... Ему стало вдруг грустно и неуютно – не к себе ли он это относил?
Понял, что – к себе. Еще раз вздохнул и, отбросив край черненного овчинного полушубка, резко встал. Не глядя, подхватил одной рукой седло, служившее ночью изголовьем, другой – полушубок, и пошел к пасшемуся среди травы коню. До голубых Хивинских  минаретов  было еще далеко…

(март 2012 года)

* 17 ноября
** Опасение партизанской войны
*** Фирман (перс) - приказ