И осталось со мною...

1986
Едем с дочкой в Лазареквское… С нами в купе только пожилой мужчина, - аккуратненький, приветливый, словоохотливый, - и до самых сумерек всё рассказывал о себе. Но скучно не было, а когда легли спать, - я на верхней полке, дочка внизу, - вдруг проснулась оттого, что на соседней возится какой-то мужик и воняет перегаром, грязными носками, а блики от фонарей выхватывают рожу с ежиком волос и одним глазом. «Наверное, только что из тюрьмы» - подумалось, а утром…
Утром оказалось: сидит напротив несчастный человек. Да, был в тюрьме, а когда вернулся, застал у жены другого. Стрелял в него из охотничьего ружья, но промахнулся. Опять судили, но оправдали, и вот:
- Ей, суке, присудили и дом, и машину, она теперь припеваючи жить будет с этим хахалем, а я...
Достал недопитую бутылку, глотнул из нее, захмелел… а уже скоро выходить. Стал собираться. Вышел, забыв сумку, и пришлось нашему попутчику догонять его. Смотрели в окно: шел, пошатываясь, большой и неуклюжий, а из-под мышки беспомощно болтались ноги огромной плюшевой собаки.

Никак не удавалось снять комнату: то нужен только один человек, то лишь мужчина, то дорого, но ближе к вечеру подошла женщина:
- Вас двое? Ну и хорошо.
Не понравилась мне: лицо припухшее, рыжие волосы растрепаны, глаза бегают... Но что делать? Пошли за ней.
В квартире – только стол да несколько стульев, шторы на окнах задёрнуты, а на диване лежит бабка под лоскутным одеялом. Но откинула его, встала, вывела на балкон:
- Вот... кровать... здесь.
- Но нас же двое, - удивилась я.
- А вы раскладушку на ночь будете ставить.
Куда?..
Но остались, и она тут же потребовала оплату.

И до сих пор иногда словно вижу: и тряпьё на диване, и старуху с маской забитости и горя, и полусумасшедшую Люду, ее дочь. Сколько раз вдруг начинала рассказывать: вот, мол, едят ее микробы какие-то злые и всю жизнь уже выпили, а заразила её этой болезнью та, которая отбила мужа, да ещё и кастрюлей по голове его стукнула, - «Тут у нас все кастрюлями по голове друг друга бьют», - и что после этого муж «стал совсем неспособный», а такой и ей не нужен.
И был еще у этой Люды странный сынишка лет пяти, - когда приходили, сразу бросался к сумкам, шарил в них или норовил толкнуть дочку и заглянуть под юбку.
Таким был наш быт…  Но когда уходили к морю...

Почти дикий пляж. Я сижу на влажном песке у самой воды, - люди где-то там, за спиной, - волны подкрадываются к ногам, а когда бросаюсь в их манящую прохладу и, заткнув ладонями уши, ложусь на спину, то и совсем – одна!.. И лишь приглушенно шумит вода, ополаскивая лицо, да бездонное небо с высвеченными солнцем облаками.
А там, на берегу – дочка, и рядом с нею - «красивый блондин с голубыми глазами». Каждый вечер бродили они по улочкам посёлка, а я на тёмном балконе, - хозяйка не разрешала включать свет, - ждала их. Как-то принесли гроздь черного винограда, - срезали у чужого забора? А в небе висела несообразно огромная луна. И густо пахло виноградом. И скрипели, скрипели цикады.

Подкрались последние часы в Лазаревском. Но еще оставался целый вечер!
Быстро наползали сумерки, моросил теплый дождь, тускло светились волны моря, каждые пять минут маяк бросал на них сторожевой луч, который где-то там, далеко, терялся в темноте.
На слабо освещенной танцплощадке в «тяжелом роке» дрыгали ногами пацаны, возле - длинноногая девочка в поблескивающем комбинезоне сидела и курила сигарету, а грузин всё приседал и приседал перед ней.

Но дождь перестал, и мы стали подниматься по широким пустынным ступеням к санаторию «Гренада», - оттуда доносилась музыка. На танцплощадке играл оркестрик, пели мальчики, танцевал парень. Красиво танцевал, завораживающе. Смотрели на него через увитую плющом решетку, и дочка захотела туда. Ничего, имела успех!
За час до отъезда спустились к вокзалу, пристроились возле клумбы и, наслаждаясь ароматом каких-то невидимых цветов, попивали горячий чай из термоса со сдобными булочками.

А голубоглазый блондин Юра уехал на несколько дней раньше. Поезд уходил днём, и я посоветовала дочке сходить «махнуть ему ручкой». Пошла. А возвратилась гру-устная: «Были с ним какие-то девочки».  Но он подошел и к ней: «Меня пришла проводить?» На другой день увезла её в Сочи, но ей было там всё не интересно, - тянулась назад, в Лазаревское, - и на пляже все оставшиеся дни уже не уходила с того места, на котором загорала с Юрой.

Вспоминаю и сейчас: она и Юра уже – у самых буйков, я с тревогой ловлю их головы, мелькающие над водой, а когда наконец-то они выходят из воды, ворчу:
- Юра, ну что ж вы так далеко уводите дочку от берега?
А он смеётся:
- Ничего! Она отлично плавает.
Обаятельный был мальчик Юра.
На книжной полке - фотография: голубое небо, зеленоватое море с прозрачной водой, - в ней можно пересчитать камешки! – у пенной волны – он и дочка, а я… Я вот здесь, рядом, - «за кадром».

Не помню, у кого прочитала: «С нами остаются те мгновения, которые мы когда-то впустили в свою душу». И со мною осталось: почти дикий пляж, я сижу на влажном песке у самой воды, волны плещутся у ног, а когда бросаюсь в их манящую прохладу и, заткнув ладонями уши, ложусь на спину… Приглушенно шумит вода, ополаскивая лицо, а надо мной - бездонное небо с подсвеченными солнцем облаками.
А еще с тихо проявляющейся радостью иногда почти слышу укрытое темнотой и неугомонно урчащее море, вдыхаю пряный аромат виноградных улочек, слышу настырный скрип цикад и вижу ту, «несообразно огромную луну.