Батюшка Дон кн. 4 гл. 14

Жарким победным летом Григория Шелехова выписали из лечебного заведения и отправили в часть, базирующуюся в небольшом прусском городке на границе с Польшей. Служба шла ни шатко, ни валко. Ухали демобилизованные старики, а его всё не отпускали. 
- Как же вырваться? - ломал он голову. - Надоело воевать!
Злопамятный подполковник, при снятии которого с должности он когда-то присутствовал, запомнил его фамилию. Он окопался в штабе и так как не мог отомстить бывшему командиру дивизии, напакостил сержанту.
- Мне ить пятьдесят один год! - пожаловался Шелехов.
- Тебе трубить осталось всего ничего, - утешил его писарь. - Годик…
- Штабные крысы!
- Но, но! - возмутился он. - У меня совесть чистая, я по тюрьмам не сидел как «враг народа».
- Чистая совесть признак плохой памяти… - Григорий грохнул дверью.
Так маялся месяц, пока ему на ум не пришла спасительная идея. Он обратился к знакомому военврачу, который мог выписать документы на демобилизацию по ранению. У врача была своя забота. Надо было доставить в Ленинград трофейный аккордеон и кое-какое барахло его последней ППЖ, которая чуть раньше уехала рожать.
- Если довезёшь, выпишу бумагу, - предложил практичный доктор.
- Да я не знаю куда ехать… - признался он.
- Решай сам, - скривился врач, - мои условия ты знаешь…
Пока обдумывал возникшие проблемы с пунктом назначения, он получил такин редкие на войне письма.
 - За всю войну три получил, - удивился Григорий, когда почтальон части протянул ему два треугольника. - А здеся сразу два...
Первое письмо содержало извещение, а другое просьбу. В извещении сообщалось, что старший сержант Шелехов Пётр Григорьевич геройски погиб за Родину в мае 1945 года в Берлине.
- Как же так? - растерялся он. - Буквально в последние дни…
Он написал сыну после возращения из памятного отпуска в Сталино. Даже получил от него радостный ответ, в котором Петя написал о своей встрече с военным врачом Юлией Коноваловой и адрес её полевой почты.
- Она помнит тебя! - эти простые слова в скупых строчках письма убедили его написать незабываемой девушке.
Также он написал и сыну, но ответа больше не получил. Видимо в царившей кругом неразберихе письма затерялись и дошли до его части лишь после смерти адресата.
- Так мы с Петькой и не увиделись… - прошептал Григорий и впервые в жизни заплакал от ощущения невосполнимой потери.
Терять младшего сына оказалось ещё больнее, чем Михаила. С третьим сыном тоже было не всё в порядке.
- Прошу тебя, - писала его мать Елизавета во втором письме, - когда сможешь, съезди в Ленинград. Последнее письмо от Сергея пришло из города Пушкин. Больше ни слуху, ни духу! Может он там, в госпитале обитает. Найди его Гриша, Христа ради!
После таких новостей Григорий окончательно решил плыть в Ленинград. Выполнить просьбу Елизаветы о поисках среднего сына, и фронтовая любовь Юля настойчиво звала его. Она демобилизовалась туда в начале года и работала в одной из центральных больниц города.
- Давай свой аккордеон, - сказал он, - я туда поеду!
- Тебе надо добраться до Штеттина... - подсказал доктор. - Оттуда советские корабли плывут в Ленинград.
- Толково! - одобрил план Шелехов. - Только как туда попасть…
Он нанял шофёра-немца на газогенераторном грузовике, за отсутствием бензина двигавшемся при помощи сжигания деревянных поленьев.
- Даже без бензина немцы умудряются быстро передвигаться… - удивлялся Григорий. - А наши бы попёрлись пешком!
Пустынный Штеттин представлял собой груду развалин. В порту стоял советский корабль «Маршал Говоров». 
- Прежде он назывался «Борей», - сообщил пехотинцу словоохотливый морячок, - входил в состав финского флота.
- А к нам как попал?
- Перешёл после Финской войны в порядке контрибуции.
В трюмы «Говорова» немецкие докеры грузили станки, демонтированные на местных заводах. Шелехов договорился с помощником капитана. За флягу спирта его обещали взять на борт.
- Но «Говоров» отплывёт только через неделю, - сообщил моряк. - Поживите пока в советской комендатуре.
Комендатура размещалась недалеко, в большом каменном здании, нижние окна и подъезд которого были заложены кирпичом и мешками с песком. Со всех сторон здание оплетала колючая проволока.
- Прямо крепость! - присвистнул Григорий. - Чего они так укрепились? 
Кабинет коменданта оказался на верхнем этаже. Постучавшись, он вошёл в просторную комнату. Посредине сидел мрачный майор. Он поглядел на гостя исподлобья через свисающие на глаза русые волосы. Перед ним на столе стояла наполовину пустая бутылка, стакан, а в обширной луже лежал хлеб, вперемешку с кусками сала.
- Товарищ майор, разрешите обратиться! - произнёс сержант.
Майор молчал, сопел. Дважды пришлось повторить. Вдруг вскочил, схватился за горло, выбежал из комнаты. Было слышно, как он громко блюёт в пролёт лестницы. Вернувшись, мрачно спросил:
- Ну, что тебе?
Демобилизованный солдат объяснил ситуацию.
- Старшина-а-а! - заорал он и громко икнул.
Вошёл средних лет мужик, которому поручил устроить гостя. Усевшись на нары в одной из комнат, они стали закусывать, а для установления хороших отношений Шелехов поднёс старшине стаканчик спирта.
- Будем здоровы! - сказал старшина и выпил.
Он крякнул от удовольствия, но спирт был неразведённый, и глаза его полезли на лоб. Вдруг один вывалился из глазницы и звонко шлёпнулся в котелок с борщом.
- Ё-моё! - выдавил онемевший Григорий.
Старшина спокойно покопался ложкой в супе, разыскивая потерянный глаз, достал его, вытер подолом гимнастёрки и, разведя пустую глазницу пальцами, вставил на место.
- Такие-то дела, - смущённо сказал он. - В 1944 году в Белоруссии пуля сделала меня одноглазым. Стал я нестроевой, служил в хозкоманде, а теперь всё обернулось плохой стороной. Мой возраст уже демобилизован, а здесь советских войск нет, это ведь польская территория. Наш комендантский взвод заменить некем, вот и приходится служить…
Днём в городе было тихо, но с наступлением ночи поднялась стрельба, послышались крики, стоны, непонятный шум. Солдаты комендантского взвода посоветовали Шелехову не высовывать носа на улицу:
- Даже не думайте!
Дверь комендатуры забаррикадировали, у амбразур сели наблюдатели.
- Теперь я понял, почему здание так укреплено, - сказал Григорий.
В развалинах города скопилось много всякой нечисти. Недобитые фашисты, уголовники, советские дезертиры, английские шпионы. В комендатуре он наслушался историй про бандитские шайки. 
- Одной из таких банд командует бывший советский капитан, герой Советского Союза, некто Глоба… - проинформировал их вечно пьяный майор. - Его помощником обер-штурмбаннфюрер СС, а в банду входит всякий интернациональный сброд.
Великолепно снаряжённая оружием банда разъезжала по стране на быстроходных немецких вездеходах «Адлер».
- Поймать их, что ли трудно? - спросил он. 
- Ограбив городок, она уезжают в неизвестном направлении со скоростью более ста километров в час, - покачал головой комендант. - В городишках у бандитов осведомители, сообщающие по радио, куда направились преследователи. Так что поймать их трудно!
Под утро вдруг началась стрельба из винтовок, пулемётов, автоматов по окнам и дверям комендатуры. Даже ударил лёгкий миномёт.
- Чувствуется, что операцией руководит не дилетант, а опытный военный! - определил одноглазый старшина.
- Сейчас начнётся та стадия, - прохрипел Шелехов, - когда нужно сосредоточиться и постараться не сдохнуть.
Пришлось ветерану тряхнуть стариной и начать ответную стрельбу из амбразур. Было неуютно под густым потоком пуль.
- Прошла война, - со злостью подумал Григорий, - а теперь, чего доброго, придётся сложить голову в энтой дыре!
Как только взошло солнце, осада прекратилась, налётчики исчезли словно призраки, будто ничего не происходило. 

***
После окончания войны Николай Сафонов остался в Группе Советских Оккупационных Войск в Германии. Пару лет он служил в мотострелковой части в маленьком городке Штансдорф под Потсдамом. 
- В трактористы районной машинно-тракторной станции пойду, - поделился он планами с сослуживцами, - они нынче неплохо зарабатывают.
После возвращения в Криницы он каждое утро выгребал грязь из двигателя грохочущего чуда производства Харьковского тракторного завода. Надо было залезть под днище трактора, открутить задние болты, а потом придерживая коленями пудовый чугунный поддон, передние болты. Затем предстояло снять угловатую «чугунку» и вычистить двигатель.
- Сегодня сделай перетяжку, - сказал Сафонову, подошедший бригадир, - замени прокладку.
- А спинку ему мочалкой не потереть?! - пошутил новичок.
- Если надо будет, - отрезал чумазый начальник, - потрёшь…
- Я пошутил! - попытался смягчить ситуацию Николай.
- Без этих обязательных процедур техника долго работать не будет. - Пивоваров сказал это серьёзно. - И не забудь удалить грязь около шатунов.
Трактор Сафонова имел сложный капризный характер и заводился непросто. Командир тракторной бригады выставил зажигание магнето в определённое положение.
- Если не рассчитал и поставил «раннее зажигание», - раскрыл он секреты профессии, - то горючая смесь воспламеняется от искры раньше, чем следовало бы.
Маховик двигателя нередко давал обратный ход, нередко выбивая кисть руки трактористу, крутящему заводную ручку.
- Монтировка улетит высоко в небо, - припугнул бригадир нового тракториста. - В худшем саданёт тебе в лоб…
- Мне осколки в каску попадали, - засмеялся Сафонов, - а не монтировка.
Бригадир сел за рычаги на железное сиденье. Трактор был без кабины, обдуваемый ветром с пылью или обмываемый дождём, иной раз со снегом.
- Крути! - велел он подчинённому.
Тот пару раз попытался провернуть ручным стартером непослушные цилиндры. У него нечего не получилось, трактор только насмешливо чихнул.
- Последний раз показываю! - с угрозой в голосе сказал бригадир и так крутанул ручку, что железная машина вся задрожала и завелась.
- Ловко! - восхитился Николай.
- Учись, пока я жив! 
Они покурили возле дымящей машины. Бригадир спросил Колю: 
- Ты знаешь, как расшифровывался название ХТЗ? «Хрен Тракторист Заработает»! - заржал довольный шутник.
Несмотря на тяжкий рабский труд, трактористам завидовали, ведь им платили на трудодень три килограмма зерна. Гарантированно за сезон, если всё будет удачно, они получали сорок пудов хлеба. 
- Зато семья голодать теперь не будет! - стиснув зубы, Николай воевал с капризной техникой.
Он приноровился к непривычной работе, хотя запчастей не хватало. Ему даже пришлось расплавить свои медали «За отвагу» и «За взятие Берлина», чтобы запаивать медные трубки топливной системы трактора.
- Так никаких наград не останется! - он яростно орудовал паяльником.
- Нахрена они тебе? - подначил его бригадир.
Передовой тракторист районной МТС Сафонов получил для работы гусеничный трактор ДТ-54. В Харькове выпустили новый трактор. Он имел современный двигатель и кабину. Трактористу за шиворот не текло, в уши не задувало, хотя сильно гудело, трясло и вибрировало.
- На то они и есть пятьдесят четыре лошадиные силы, - веско сказал принимавший технику Сафонов. - Мощь неимоверная! 
Он осваивал новый трактор, одновременно подрабатывая на стороне. Бригада лесорубов по случаю окончания вырубки участка закатила дружественный сабантуйчик, который грозил перерасти в великую пьянку, а нужно было передислоцироваться на следующий участок.
- Давайте я вас после работы перетащу, - предложил им Сафонов, когда узнал их проблему.
- Да мы хотели выпить спокойно…
- Вы отдыхайте, - заверил исполнительный тракторист, - а я вагончик долго тащить буду.
Поскольку всё было собрано и уложено, то он прикинул, что если прицепить вагончик к тягачу, не отвлекая коллектив от празднества, то можно сэкономить время.
- Зато заработаю деньжат, и никто знать не будет! - подумал Николай.
Он прицепил тросами вагончик на колёсах, заблокировал дверь на случай, чтобы кто-нибудь не вышел покурить в процессе перемещения.
- Вперёд! - он завёл тягач.
Сафонов курил и изредка поглядывал в зеркало заднего вида на чьи-то руки, машущие ему из окошка, воспринимая это как команду ехать быстрей. Приехал на предполагаемое место, заглушил дизель и подошёл к вагончику. Песен не было слышно, только стоны и тихий мат.
- Ё моё! - тракторист широко распахнул дверь.
На него ненавидящими глазами смотрели абсолютно трезвые мужики, смахивая пот и сплевывая сквозь сжатые зубы.
- Что с вами? - удивился он.
- Счас всё узнаешь… - сказал громадный лесоруб и долго гонялся за ним с целью набить морду.
Оказалось, что в момент, когда тягач сдвинул с места примёрзший к земле вагончик, его дно оторвалось, и мужики всю дорогу бежали по снегу внутри движущейся закрытой клетки.
- Я думал, что вы хотели прокатиться с ветерком… - оправдывался он.
- Глаза открывать надо! - орали лесорубы, но успокоились и даже налили Николаю полный стакан водки. - Выпей, а то у тебя руки трясутся!   
***
После приезда в Криницы из Германии, Мария Сафонова и Александра Шелехова жили как родные сёстры. Они вместе работали в колхозе, ели из одного котла и дружно отдыхали.
- Не переживай Сашенька! - сразу успокоила Авдотья беременную гостью. - Ребёночка твоего поднимем на ноги…
- Спасибо! - смутилась девушка.
Единственный из всего семейства, кто недоверчиво принял гостью, был младший сын Дмитрий.
- Зачем нам лишний рот?! - спросил мать после первого знакомства с Александрой.
- Тише ты, - тихо пробормотала она, - беременной грех отказать в крове и пище… Бог накажет!
Авдотья Яковлевна Сафонова после смерти мужа приноровилась тереть картофель. Вместе с малолетней дочерью и с сыном Митей она открыла целое ремесленное производство на дому. Крахмал поначалу продавали в Дмитровске, чтобы купить лапти и керосин. Затем мать начала возить его продавать в многолюдный Харьков.
- Мы такого отродясь не видывали! - делилась она с детьми городскими впечатлениями. - Красота неимоверная!
- Живут же люди… - завидовал Митька.
Пока Авдотья за неделю продавала четыреста стаканов, он ещё двести стаканов натирал и намывал к её возвращению. Из Харькова мать привозила на радость детям белые булочки и вафли.
- Учись Митька! - говорила она младшему сыну, - тогда будешь жить в достатке…
- Из колхоза меня всё равно не отпустят!
- А ты учись лучше...
Школу-семилетку Митя Сафонов закончил на одни пятёрки. Мать просила его учиться дальше, но он не хотел. Сгоряча бросил учёбу и пошёл работать прицепщиком плуга на тракторе. Работа требовала сноровки и физической силы. На повороте, при въезде в лощинку, прицепщик крутил винт, чтобы плуги поднимались или опускались.
- Стойки на плугах чугунные, - поучали его бывалые трактористы, - причём самого низкого качества.
- И что будет?
- Если не рассчитал и опустил глубоко плуги, чугунные стойки ломаются словно спички...
- Ты смотри!
- Работа у тракториста хуже, чем у раба, - сказал вечно кашляющий бригадир Пивоваров.
Во время обеденного перерыва, когда уже опытный прицепщик сидел на завалинке и потягивал цигарку, пришла Наталья, дочь учителя Панина.
- Чего ты, Митя, не хочешь учиться дальше? - спросила она одноклассника.
- А кто ж работать будет? - рассудительно ответил пацанёнок.
- Век думаешь «баранку» крутить?
- А всё лучше, - отбрил её Митя, - чем языком молоть…
- Лучше выучиться и стать человеком! - веско сказала девушка.
По крестьянским понятиям считалось, что выучиться надо затем, чтобы не работать. Труд признавался только физический. Работа учителя или бригадира, раздающего наряды за труд, не считалась.
- Может она и права! - подумал Митя и выбросил замусоленный окурок.
… Сразу по возвращению из Германии с Сашей произошёл несчастный случай. За недостатком тягловой силы перед посевной 1946 года бабы носили на себя из «Заготзерна» на станции Унеча мешки с элитным зерном. Каждый был по восемь килограмм, их связанные вместе в «хохле» и несли несколько километров, перекинув через плечо.
- Ты бы Санька не таскала тяжести! - предостерегла беременную подругу Мария.
- Ничего не будет… - легкомысленно отмахнулась Шелехова.
Бабка Никонова, возле дома которого играл трофейный патефон, угостила девчат в честь праздника пирогом. Девчата отведали чисто картофельный пирог, разломанный на четверых и, несмотря на пройденный путь с грузом, пустились в пляс под задорную балалайку.
- Жить так хочется! - призналась весёлая Машка.
- После того, что мы пережили, - задорно крикнула Саша, - нам ничего не страшно…
Аккомпанировал им Юрка Крохин, которого за красивую игру на балалайке прозвали «композитор Будашкин». Девчата босиком отбили забористую «барыню», взвалили мешки на плечи, и пошли дальше. Следующей ночью у Александры случился поздний выкидыш. Долго болеть после этого ей не дали. Ведь годовой минимум трудодней для колхозников составлял двести сорок выходов на работу.
- Если кто не выработает - отрежем сотки, - грозился вернувшийся из эвакуации «Ероплан».
- Язык он пускай себе отрежет! - судачили между собой колхозники.
- Как немец на порог, так он первым сдрыснул…
Председатель самолично запахал на тракторе картофель у нерадивых колхозников, чтобы зимой питаться было нечем. Несмотря ни на что, люди трудились плохо, потому что работали за «палочки». «Ероплан» регулярно проводил колхозные собрания, чтобы пристыдить ленивых работников. На очередном собрании, где присутствовала Шелехова, председатель колхоза говорил о том, как много дала Советская власть простым людям:
- Посмотрите на Марью Петровну! Она была простой крестьянкой, а сейчас заведует клубом. Или Пелагея Фёдоровна. Тоже была забитой крестьянкой, а сейчас передовая доярка. Посмотрите на Степана Митрофаныча - был дурак дураком, а сейчас секретарь парторганизации!
Александра не выдержала и громко рассмеялась, Дубцов неободрительно посмотрел на неё и затаил злобу.
… На новую колхозницу Шелехову была заведена трудовая книжка в тридцать листов. Трудодень отмечался учётчиком палочкой. Трудовые книжки сдавались бригадиру.
- Придётся тебе выходить в поле… - предупредила Сашу Авдотья. - Так и до беды недолго…
- Я всё понимаю! - ответила бледная девушка.
Возле колхозной конторы висел щит с показаниями выходов на работу. Здесь каждый сверял свои выходы с записями бригадира.
- Совесть то поимей! - корила его Мария за неотмеченные дни, когда подруга отлёживалась после выкидыша.
- Так она ж не работала.
- Я же за неё пахала… двойную норму же выполнила!
- Не положено!
После освобождения от оккупации в селе не осталось ни одной лошади. Землю огородную и колхозную вскапывали лопатой. Вспахивали, у кого была, на корове. Была установлена твёрдая норма: вскопать лопатой каждому пять соток в день, вспахать на корове пятнадцать соток.
- Нашу бурёнку я совсем загнала, вспахивая кожен день по тридцать соток, - напомнила она.
- Я сказал не положено! - стоял на своём бригадир, положивший глаз на городскую девушку.
Подростки в колхозе, выполняли разную работу, в том числе ночной выпас колхозного скота, за который в месяц начисляли сорок трудодней. Старший брат Николай служил в армии, и Митя с матерью Авдотьей Яковлевной заработали за предыдущий год вместе чуть больше пуда зерна.
- Ежели в этом году трудодни плохо закроешь, - пообещала горячая Мария и зыркнула серыми глазищами, - мы с голоду подохнем без отца, но и тебе не жить.
- Не пужай! - побурчал бригадир, но трудодни закрыл правильно…
Жизнь в деревне была трудна и голодна. Налоги с домашних соток в личном подворье были больше, чем с такой же площади на колхозном поле. Из-за засухи Сафоновы не смогли расплатиться с дикими налогами государству и с них, за несознательность взяли пеню: двести стаканов фасоли…
- Подавитесь вы этой фасолью! - в сердцах сказала мать Авдотья.
- Тише, тише… - остановила её старшая дочь. - Заберут ещё больше!
Мать будила младшую дочь каждый день в шесть утра и снаряжала в лес «по дрова». В сильную стужу колени семилетней Сашки она обматывала пенькой. Штанов под платье на неё не было, поэтому выше колен нежная кожа постоянно трескалась от мороза. Ходили в лес утром и вечером. Возили сучья и прутики на салазках, обвязав их верёвками.
- Живём в лесу, а деревья на дрова рубить запрещается, - жаловались деревенские бабы.
- Хотя бы сухостой позволяли валить…
- Держи карман шире!
Холод был не самым главным врагом несчастных крестьян. В голодные послевоенные годы приходилось тщательно собирать оставшиеся колоски по колхозным полям. Летом ели борщ из щавеля, слегка забелённый молоком. Вместо хлеба пекли картофельные пироги. Деликатесом считалась картошка, заправленная толчёнными и прожаренными зернышками конопли.
- Вместо сладости - нарезанная ломтями и упаренная в чугунах сахарная свекла. - Сетовала Авдотья Яковлевна, накрывая скудный обед вернувшимся работникам.
- А мне нравится! - шутил Митя, который вставал из-за стола полуголодным.
Вкуса мяса крестьяне не ведали годами, так как сплошь были постные дни. Поросят после войны редко кто держал, кормить особо нечем было. Держали гусей для уплаты налога мясом сорок килограмм в год. Как только к осени гуси набирали вес, их ловили, сажали в плетушки и везли в Дмитровск.
- Слава Богу, заплатили налог! - говорила тогда мать и крестилась.
- А сами что будем есть? - спросил сын.
- Картошка нынче уродилась, и «Пеструшка» скоро отелится…
Корова в личном подворье облагалась непосильным налогом, государству отдавали пятьсот литров молока в год. Вместо молока можно было сдать сливочное масло. Если кому удавалось добыть копейку на стороне, то покупали масло в магазине и сдавали как эквивалент налога.
- Меня Ульяна научила, - по секрету шепнула Авдотья старшей дочери. - Так молочко Сашеньке достанется…
Младшую дочь, чудом выжившую в войну Саньку, она оберегала, как зеницу ока. После отёла коровы у Сафоновых, пришла комиссия и законтрактовала телёнка. Резать его для себя строго запрещалось.
- Нарушение запрета расценивается как государственное преступление и карается со всей строгостью социалистической законности! - пугал хозяйку вечно пьяный председатель колхоза.
- У нас бурёнка совсем старенькая, - слезливо пожаловалась Авдотья, - можно тёлочку себе оставить?
- Не положено!
Колхоз в конце года, согласно контракту, обязывался выплатить за выращенного телёнка компенсацию продуктами.
- Знаем мы, - заплакала многодетная мать, - сколько вы живоглоты даёте!
- Но-но! - взвился выпивший, как всегда, председатель. - Поговори у меня…
Груня Митина, вдова с тремя детьми, не выполнила обязательный налог государству. Пришёл уполномоченный министерства по сельхоззаготовкам и забрал корову. Соседский дед Захар Гаврилович в сердцах сказал ему:
- Так-то и германцы забирали.
Кличка «Германец» после этого присохла к жадному уполномоченному намертво.


 
 
 
продолжение http://proza.ru/2011/12/07/1380