История одного преступления

Моя фантасмагория на основе двух любимых романов
                "Только нецелованных не трогай, только не горевших не мани"

От города до монастыря оставалось чуть более версты ходу. Алеша остановился, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Ракитин только что ушел, свернув за переулок. И хорошо, что он ушел. Не до него как-то. С самим собой бы разобраться. Что-то смутное и неясное творилось в душе Алеши. Но это не было та  утренняя смятенность и пугающая его самого злость на Бога, что ощутил он после событий с телом Зосимы. Нет, кажется, с этим эпизодом своей жизни он разобрался. По крайней мере он начал что-то понимать.  Не стоит ждать чудес от Бога после смерти, нужно действовать здесь и сейчас. Он возлагал на старца Зосиму такие надежды! Он видел в нем силы, способные перевернуть мир, совершить обновление человечества, установить Царство Христово на Земле! И вот он мертв, умер, так и  не сделав даже шага, к установлению  этого царства. Но он то, его любимый ученик, ни за что не повторит ошибок своего учителя. Нужно действовать, действовать, действовать немедленно и спасать людей, пока возможно еще хоть кого-то спасти. Да, спасать, как он только что спас Грушеньку.
   Тут встревоженный разум Алеши запнулся. Грушенька-вот вокруг кого вертелись все его мысли. Но почему она и что она-Алеша не мог понять. Грушенька не выходила у него из головы. Да какая она ему Грушенька. Аграфена Александровна Светлова, роковая соблазнительница, женщина дьявол, та, которую он боялся больше всего на свете и та, которая завладела всем его существом. Нет, она не такая, они не поняли, они все ничего не поняли. Она. Она святая! Она богиня! Как  это было страшно, незнакомо, пугающе и как прекрасно! Алеша никогда в жизни не испытывал ничего подобного, но кажется, где-то об этом читал.
….
«Между тем чары мало-помалу начинали оказывать на меня действие, твоя пляска кружила мне голову; я ощущал, как таинственная порча проникала в  меня. Все, что  должно было бодрствовать, засыпало в душе моей, и, подобно  людям,  замерзающим в снегах, я находил наслаждение в том, чтобы поддаваться этой дреме. Внезапно ты запела. Что мне оставалось делать несчастному! Твое пение было еще пленительней твоей пляски. Я хотел  бежать. Невозможно. Я был  пригвожден, я врос в землю. Мне казалось, что мрамор плит доходит мне до колен. Пришлось остаться до конца. Ноги мои оледенели, голова пылала. Наконец, быть может  сжалившись надо  мной,  ты перестала  петь,  ты исчезла. Отсвет лучезарного видения постепенно погасал в глазах моих, и слух мой более не улавливал отзвука волшебной музыки.  Тогда, еще более недвижный и беспомощный, нежели  статуя, сброшенная с пьедестала, я склонился на  край подоконника.  Вечерний благовест пробудил меня.  Я поднялся, я бежал,  но -увы! что-то было низвергнуто  во  мне, чего нельзя  уже было поднять; что-то снизошло на меня, от чего нельзя было спастись бегством".

….
   Когда Алеше пришла в голову мысль вернуться к Грушеньке, он сам бы не  мог сказать. А главное, зачем он туда идет. Она уехала, он это знал, он сам это видел. И все равно шел. Шел потому, что должен был ее спасти, потому что этот  человек, этот поляк, он, сидя по всему, подлец, потому что он причинит ей, его Грушеньке, много зла и страдания, потому что сама мысль о том, что она сейчас в объятиях этого офицера сводила его с ума. Еще не успев дойти до нужного дома, Алеша увидел Дмитрия, стремительно несущегося куда-то вдоль по улице. За ним бежала Феня с криком: «Ой, батюшки, убьет кого-то!» В руках у Дмитрия был пестик. Алеша, сам не зная зачем, пошел за братом. После он объяснял себе свой поступок тем, что брат то ведь еще совсем ничего не знал об отъезде Грушеньки, что нужно было ему все рассказать и передать от Грушеньки поклон.  Но тогда, когда он шел за братом по темным улицам Скотопригоньевска, он ни о чем подобном и не думал. Он просто шел.
…
Он шел за Фебом по засыпающему Парижу, сам не понимая, зачем он за ним идет. У него не было никакого конкретного плана. Он не знал о чем с ним разговаривать, да и не знал, стоит ли с ним разговаривать вообще. Он не собирался просто смотреть ему в глаза. Он случайно услышал его имя на улице и то что он идет к НЕЙ, и его потянуло за ним как магнитом. И он пошел. Он идет за ним до сих пор.
….
Они смеялись надо мной и выставили меня дураком,-жаловался старый слуга Карамазовых Григорий Васильевич Кутузов, своей жене Марфе месяц спустя, сразу после слушания дела об убийстве Федора Павловича,-да, я не знаю, какое нынче число, когда мне было получать образование, но уж то, что дверь  была открыта, я точно помню. Я проснулся от странного чувства тревоги. Сначала подумал, что со Смердяковым стало плохо. Пошел, проверил. Смердяков как и прежде бился в судорогах, на первый взгляд, никакого ухудшения в его самочувствии я не заметил. Тогда- то я и вспомнил, что не закрыл на замок калитку в саду.  Так и есть.  Калитка в сад абсолютно нараспашку, как будто ее кто-то открывал. Тут я   не на шутку перепугался. Решил обследовать дом. Смотрю, а окошко в спальню барина открыто и дверь тоже. А потом какая-то тень мелькнула, убегающей от дома к забору. Тут я все и понял. Закричал: «Отцеубивец» и кинулся за этим извергом. А он меня… он меня по голове… а я его в корыте мыл. У, изверг. Что? Видел ли я, как Дмитрий Федорович выбегали из двери дома? Нет, ну точно как из двери не видел. Но я видел открытую дверь и его, убегающего от дома. Образования у меня конечно нет, но дважды два я сложить могу. Он отца убил и через забор сиганул. Вот только не пойму, почему через забор, когда калитка была открыта. Если он вошел через калитку, то и выйти мог через нее. Но это все от страху должно быть. Именно так все и было, вот те крест. А они мне не верят, смеются надо мной, говорят, что я пьян был и открытая дверь мне померещилась. Чем я заслужил к себе подобное отношение?!
….
Алеша стоял, боясь дышать, за кустом в двух шагах от родительского дома и наблюдал за тем, как брат простукивал условные знаки. Уже через несколько минут их совместной ночной прогулки стало очевидно, что Дмитрий идет к отцу. И Алеша пошел за ним. Он так и не окрикнул брата, ничем не выдал своего присутствия. Когда Дмитрий перескочил через забор в сад отца, Алеша увидел, что калитка не заперта на замок и вошел через калитку. Вошел и встал возле кустов, выжидая. Чего он ждал, он сам не мог сказать точно. Должно быть, того момента, когда нужно будет оттаскивать Дмитрия от отца. Алеша  чувствовал, что все заходит слишком далеко, что сейчас на его глазах происходит нечто важное и потому просто не мог уйти. А Федор Павлович между тем открыл окно и высунулся в сад: Грушенька, ты? Ты что ли? -- проговорил он каким-то дрожащим полушепотом. -- Где ты маточка, ангелочик, где ты? -- Он был в страшном волнении, он задыхался.
-Да где же?.. Али у дверей? Сейчас отворю…И старик чуть не вылез из окна, заглядывая направо, в сторону, где была дверь в сад, и стараясь разглядеть в темноте. Чрез секунду он непременно побежал бы отпирать двери, не дождавшись ответа Грушеньки. Митя стоял сбоку весь дрожа от скрытой злобы. Видимо, личное омерзение его к отцу нарастало беспрерывно. В какой-то момент он вдруг выхватил пестик из кармана.  Алеша закрыл лицо руками, стараясь не вскрикнуть, чтобы не выдать своего присутствия. Когда он открыл глаза он увидел Дмитрия по прежнему стоящего под окном и в каком-то оцепенении смотрящего на пестик. «Господи, да что же это я,- прошептал Митя, и повернулся чтобы уйти. В это самое время Федор Павлович, не дождавшись ответа Грушеньки и горя от нетерпенья, открыл дверь. И Алеша, сам по прежнему не зная зачем он все это делает ,юркнул в открывшуюся дверь.
-Алеша, ты?-растерялся Федор Павлович, явно не ожидая увидеть на пороге младшего сына,- А где Грушенька?
-Уехала она, уехала, отец, насовсем уехала, к своему бывшему и бесспорному в Мокрое
-Как уехала ?Что ты несешь? Да она же здесь, в саду! Я сам слышал, как она…
-Да нет же ее. Она к своему офицеру уехала, она только его всю жизнь любила и ждала, и вот он приехал и она…
-Врешь!-буквально весь затрясся старик,- Какому еще офицеру! Никого она никогда не любила! Она деньги любит. Шлюха она вот кто. Пойдем, я тебе покажу. Федор Павлович схватил сына за рукав и потащил в свою спальню.  Когда они вошли, он вытащил из-за образов конверт, в спешке разорвал его, вынул три тысячи рублей и стал в волнении вертеть ими перед носом Алеши.
-Вот, видишь, три тысячи рублей, это я для нее приготовил, для Грушеньки, и она за ними придет, обязательно придет, они все такие, продажные.
Алеша почувствовал как комок злости подступает к его горлу:
-Нет!-вскричал он,-Она не такая! Вы все недостойны даже произносить ее имя! Она не такая!
-Ах,милый мой мальчик,-усмехнулся Федор Павлович,-как мало ты еще знаешь людей. Ну хочешь докажу? Он высунулся  в сад с зажатой в руке пачкой денег и стал звать: «Грушенька, ангел мой, птенчик мой, приходи, не бойся, я тебе тут гостинчик приготовил».
Алеша почувствовал, что комок злости в его горле все возрастал. Ему вдруг стал противен стоящий к нему спиной человек всем своим видом. Как он может говорить такое о ней. О НЕЙ. Сам не помня себя, Алеша вдруг схватил кочергу, стоящую тут же у стенки, и ударил отца в затылок. Он даже не вскрикнул. Просто присел на корточки и удивленно уставился в пустоту. Алеша ударил еще раз. Он упал. Радужные бумажки, зажатые в его руке, разлетелись по полу. Алеша не сразу понял, что убил. Он долго еще стоял и смотрел на лежащего на полу отца,  пытался поймать его застывший взгляд. Когда же он понял, что отец мертв, то на удивление поймал себя на мысли, что ничего не чувствует по этому поводу, ни  скорби, ни отчаяния, ничего. Он продолжал быть в каком-то странном отстраненном состоянии. Он просто вышел. Деньги не взял. В тот момент он даже и не думал о том, что их можно было взять. Деньги взял позже Смердяков. Да так перепугался, увидев, мертвого барина, что нафантазировал себе невесть что. Это-то и спровоцировало у него очередной припадок.
…..
Отец Клод видел все. Дверка его коморки была сколочена из плохих прогнивших досок, и через широкие щели открывался прекрасный обзор всего происходящего в комнате. Он видел, как предприимчивые руки капитана скользили по телу цыганки, обнажая все новые и новые его части. Он видел, как Эсмеральда умоляла его не делать этого, говоря что-то о своей матери, а потом сдалась, покорилась и покорным прекрасным взглядом, полным любви, смотрела в глаза Фебу. Комок ярости подступал к горлу Клода. Он. Как он смеет трогать ее, насиловать ее. Он ее совсем не знает! Он не понимает ее тонкой невинной души. Клод в сам не помнил, как схватил кинжал, как выбежал из каморки, как оказался позади Феба и как ударил его. Капитан только закричал: «Проклятие!» и упал.
«Он ни о чем не сожалел, ни в чем не  раскаивался;  все,  что  он сделал,  он  готов  был  сделать  вновь»
….

Их было трое. Один все время кричал, что Бога нет и все позволено, и замучился от угрызений совести, когда понял, что желал смерти своего отца; второй грешил на каждом шагу-пьянствовал, распускал руки, оскорблял людей, постов не соблюдал –и решил пойти на каторгу, чтобы страдание принять ; и только третий, тот кто спасался в монастыре, и говорил о добродетели , убил отца и так ничего и не почувствовал…  «Вы тут на капусте спасаетесь, и думаете, что праведники! Пескариков кушаете, в день по пескарику, и думаете пескариками Бога купить».
22-27 января 2013