Реквием

Вячеславу Федоровичу Скоробогатько. Славе.
С любовью. От меня.

Он умер в тот день, когда я  согласилась выйти за него замуж.  Сидела на кухне на стуле, что между дверью и столом, и поняла, что с этим мужчиной я готова куда угодно: на север, в деревню, в тайгу - все равно куда, лишь бы с ним. Забрать ребенка, купить машину и можно ехать. 

Он был на рыбалке в тот вечер и ничего об этом моем согласии не знал. Да он и не смог бы узнать, потому что он уже умер, когда я внутренне  согласилась. Он в момент, когда я согласилась, лежал в морге и еще никто - никто не знал о том, что он умер. Все жили так, как если бы он тоже жил. В зимовье на водохранилище в тот вечер. С рыбой, мужиками и водкой. А он уже не жил, а лежал, неопознанный, в морге. В берцах, в камуфляжке (не той, что  ходил на Шумак в прошлом году, а потом отдал сыну, а в другой, новой камуфляжке, но она ему так же шла, как и та), в красных плавках, синем свитре и  бежевой футболке.

...Я хочу об этом рассказать. Потому что прошло уже два с половиной года, а для меня лучший на свете сон - это тот, в котором вдруг есть его лицо....

Еще когда он не умер, а жил, и мы друг о друге не знали, я была замужем и у меня был, и сейчас слава Богу, есть, сын. Мы жили с мужем не очень хорошо, часто ссорились или молчали или я плакала и пыталась смиряться. Ну, со всей этой жизнью совместной смиряться - с тем, что с рождением ребенка мы стали спать в разных  комнатах, с тем, что кино про войну было важнее секса, с тем, что  с работы надо было быстро-быстро, бегом, в пять-пятнадцать бежать в ожидавшую меня уже машину, а то он мог и уехать, а потом наказать меня за это двухнедельной молчанкой - да что тут рассказывать.... У нас были деньги и квартира и машина и друзья и летние поездки за границу, у нас было все, за что люди бьются годами,  но у меня лично был такой душевный разлад, что вот с ним-то я каждый день и смирялась.

Потом завела любовника. Хорошего парня. Теперь, когда лепила очередные четыреста пельменей до трех ночи, было, в кого девать разлаженную душу.  Я думала об этом парне, думала, думала.... и казалось, что я ухожу из этой квартиры, где на диване в зале мой муж отгородил себе неприкасаемое пространство.

А потом я поняла, что схожу с ума. И пошла на психотерапию. Там интересный такой был метод - закрываешь глаза и воображаешь то, что тебе терапевт предлагает вообразить. И все твои неосознанные проблемы как-то сами собой постепенно со временем решаются. Прикольный метод. Слез было море, конечно. Но в результате я от мужа-таки ушла в один прекрасный вечер. В нервное отделение местной больницы. А он не поверил, нет. Решил, что я таким образом шантажирую его, чтобы он меня пожалел и помягче ко мне относиться стал. А я-то и не шантажировала вовсе. Я лежала, отвернувшись к стене, недели две, и все смотрела на свою худеющую руку. На запястье руки. Ребенок мой был у моей мамы, никто ко мне не приходил, но через две недели я поняла, что я больше никогда туда, в нашу квартиру, не вернусь. И попросила таблетки отменить.  И пошла на лечебную физкультуру, физиопроцедуры, потом  переехала к маме вместе с сыном, забрала вещи, услышала о себе, что я дешевка и шлюха, продолжила ходить на работу и к психотерапевту и встречаться с тем парнем, не смотря на то, что он в больницу ко мне так ни разу и не пришел тогда. Но я не обиделась. Мне стало легче от того, что не надо было теперь ровно в пять пятнадцать, и не надо было четыреста пельменей и все вокруг  со мной разговаривали, без перерывов на четырнадцать дней.

А на психотерапии тем временем мы подошли к теме мужского образа в моей жизни. Оказывается, это всегда изначально фигура отца. Мол, как с отцом, так потом и с остальными мужскими фигурами. И если, мол, с отцом доверия не достигаешь, то потом ни с кем из хороших парней  тоже ничего не достигаешь. И они мол, как твой отец, изолируют себя от семейной жизни и эмоциональных с тобой связей, потому что ты и сама к такой изоляции от отца привыкла, мужественность у тебя ею и олицетворяется и таких, как отец, ты замечаешь и привлекаешь в свою жизнь, а вовсе и не хороших парней. Вообще все просто, как в песне про а я люблю женатого. как в первый рз посмотрела это кино, все себя спрашивала, чего ж она из всех парней Саратова именно этого выбрала при несколькосоттысячном сотаве половозрелого населения. А теперь вот, через много лет стало ясно, что это папан у нее был эмоционально недоступный, а значит в любом проявлении недоступности она видит мужественность и, соответственно, ей туда. Ну, как и мне.

И стали мы с этим образом отца работать. И так его с закрытыми глазами я представляла и сяк... И все получался он какой-то непонятный карлик на троне. Молчаливый, злой, строгий. Не смотрел на меня никогда.  Можно себе представить  всю степень хамства - в моей же собственной фантазии он на меня ни разу не посмотрел. И как ни просила меня психотерапевт, мол, ну давай, спроси у него что-нибудь, контакт начни, мол, а у фантазийной, совершенно стопроцентно воображаемой меня язык к небу прилипал, чего спрашивать я не знала, охватывал меня страх до оцепенения. Так я и стояла перед ним мысленно, как дура, пока сеанс не подходил к концу и Ксения Александровна это как-то не завязывала. Потом я должна была это все рисовать, и рисовала десятки этих карликов в колпаках и без, на тронах и спиной к окну, в мантиях звездочетов и без них, но к контакту дело не двигалось. Так мы полгода все друг друга мучили - Ксения Александровна меня, я карлика и мы вместе с карликом Ксению Александровну. Она однажды сказала, что, мол, Вероника, это у Вас странное какое-то отношение к мужчинам, Вы их, по сути, считаете ниже себя, исходя из этих неменяющихся образов карликов одинакового калибра, но отчего-то боитесь.... как можнот бояться тех, кто изначально ниже и менее значим,  Вероника?

А что тут ответишь... Если моя маман била моего отца и таскала его за волосы одновременно умудряясь вселить в нас с сестрой страх перед его фигурой: ну смотрите, я все отцу расскажу... или,  вот отец придет, он вам задаст... Только он никогда не задавал никому ничего. Потому что его как бы и не было - он жил всегда в своем отгороженном от других эмоциональном мире, один на один с шахматами, алгеброй или книгами... Он даже на колени нас с сестрой ни разу не взял... и за руку....

В общем, вот так мы мучались. И вот однажды она, Ксения Александровна, говорит мне, как обычно, минут через пять после того, как я закрыла глаза и проделала все необходимые манипуляции со входом в подсознание, говорит, мол, зайдите в комнату, Вероника, и  найдите там ну да, его. Карлика этго чертого снова. В ее устах он не карлик, конечно, был. Волшебник. Найдите, мол, хренова этого волшебника. Я вошла, а он тут как тут. Понятно, на троне - где ж ему быть еще. Сидит такой задумчивый, на меня не смотрит, как обычно. Рукой голову подпер, мыслитель, млин. Она за свое - контакт, мол, давайте, Вероника. Я постояла напротив, чего сказать, не знаю, чтобы потрогать, не дай Бог, даже и мысли нет, постояла, помялась и тоскливо в угол комнаты отошла. Стою в углу и смотрю на него, а он как сидел, так и сидит. Думу какую-то думает. А она меня вынуждает,  что происходит, да что Вы думаете, да как там у Вас с контактом дела. А они никак у меня. Прямо стою я в углу и ненавижу карлика этого, с которым не разобраться никак. И тут вдруг раскрывается над ним потолок, оттуда вихрь и всасывает тот вихрь моего карлика и через мгновение - пустое кресло. Трон, то есть. Пустой. Умер, радостно говорю я, карлик, Ксения Аоександровна, умер, понимаете? Нет его!  И такое облегчение я испытала, что  словами вообще не передать. Как будто мне индульгенцию на все последующее тысячелетие выдали.

А она виду не подала, что перепугалась, спокойно меня из фантазии вывела и озабоченно спрашивает, как Вы, мол, Вероника и что ощущаете? Легкость говорю ощущаю просто непомерную событию. Мне сразу диь легче стало от того, что карлик в бозе почил. отпустила она меня тревожная.

А со мной стали следущие метаморфозы происходить. Мужчины потеряли для меня всякую привлекательность. Я перестала их бояться. Я перестала замечать то, что они принадлежат к роду мужчин. Я стала воспринимать их, как предметы интерьера, как часть обстановки.... я перестала их хотеть и перестала мучительно стараться им понравиться... Мне стало с ними легко, потому что они перестали быть для меня притягательными - я эту всю притягательность,  непохожесть и мужскую самость возненавидела и уничтожила. И мне стало легко и хорошо. И жизнь просто наладилась.

Я бросила психотерапию,  переспала с женщиной, рассталась с хорошим парнем, поменяла работу и уехала в другой город. Мой сын временно остался с моими родителями, и я начала поездки домой длинной в тысячу километров раз в две недели. Но они меня совсем не тяготили - когда много лет живешь на одном месте и лепишь пельмени, пытаясь умилостивить дух Карлика, то потом пьянеешь от внезапно обретенной свободы и  никак не можешь наездиться.

Город был северный, с другим климатом, с другими людьми и другой жизнью. Это странно, наверное, когда одна хорошая девочка, которая лепит за ночь четыреста пельменей и смиряется с желаниями мужа и матери, вдруг бросает все и уезжает за тысячу километров в возрасте весьма далеком от нежного или пылкого или юншеского.... Наверное, это как-то связано со смертью карликов или с психотерапией или с тем и другим вместе.... Но я до сих пор еще испытываю это  свежее чувство удивления, когда осознаю, где я и где та девочка с пельменями и тряпкой для вытирания пыли....

А потом, на лестнице, в офисе, в том северном городе за тысячу километров от девочки с тряпкой, я увидела его. Красивого и свободного, какие только Боги бывают, с наглой улыбкой в уголках губ, независимого и абсолютно точно мужчину.  Те, в окружении которых он стоял, были частью лестницы и офисного  интерьера, а он один из них только был мужчиной. Я всем своим телом это ощутила, что он точно мужчина. Ну, все эти  женские процессы начались в моем теле. Прошло три года всего, а я когда оглядываюсь на это,  вижу,  какая я была молодая-молодая по сравнению с тем, какая же я сейчас старая... очень старая.

...И еще, когда я о нем думаю, я всегда плачу. И через два с половиной года со дня его смерти  тоже...

 И у нас началась эта игра, обычная, какие между мужчиной и женщиной бывают. И меня в нем ничего не интересовало - ни его воспитание, ни образование, ни семья, ни взгляды на жизнь, ни интеллект - ничего, кроме того, что он - мужчина. Это он оказался, по счастью, смелым, справедливым, умным, целеустремленным, ответственным, любящим жизнь, но если бы даже  он оказался своей противоположностью,  это ничего бы не изменило, просто потому, что было совсем, абсолютно не важно. Важно было то,  с какой пластикой он двигается,  как резким движением вытряхивает сигарету из пачки или достает зажигалку из кармана, как дрожат его ноздри, или ходят желваки,  когда он злится,  шрам с левой стороны шеи, над воротником синей рубашки, золотистые волосы на загорелых  сильных руках с ярко выраженными венами, татуировка на  тыльной стороне левой ладони, мощные ноги, обтянутые джинсами, выступающий кадык чуть выше уровня   моих глаз, если смотреть прямо, длинные пальцы с удлиненной ногтевой фалангой и крепкими  ногтями, светлые густые волосы, по которым так хотелось провести рукой.... и запах.... этот совершенно животный запах мужчины, от которого у меня внутри все начинало таять, сладко замирать, переворачиваться,  увлекать меня к нему, заволакивать глаза пеленой желания. Когда о женщине говорят, что она кошка, я теперь понимаю, о чем это. Это когда его голос в коридоре, малейшие интонации которого я и сейчас все помню, то  сразу встаешь и выходишь, ни за чем. На голос.  Завороженно, как змея на дудочку. Это когда слышишь тяжелые шаги по лестнице к кабинету, то тело напрягается в ожидании его, как будто ты не в кабинете, а в постели, и он сейчас выйдет из ванной, живой. Теплый, мокрый. И залезет под  одеяло и обнимет. И все будет...

А тогда... тогда было так, как у всех бывает. Смски.... Доброе утро, Славочка.... Доброе утро, Верочка.. Как ты думаешь, а солнце сегодня встанет?.. Встанет через минут десять - я  уже лечу.... Постоять рядом, делая вид, что не понимаешь, что написано, чтобы локтем руки коснуться... Похлопать по  спине, уходя, типа "извини, сам понимаешь, директор вызывает...." А мне хотелось большего. Чтобы действительно, из ванны, мокрый, под одеяло, и случилось бы все... А он был женат. То есть, жил с женщиной, много лет уже. И видимо, много чего они там пережили, потому что он не рисковал больше. Как будто решение принял, что все,  остановился и сделал выбор. А мне было вообще все равно, пусть даже и всего одна ночь, лишь бы прикоснуться. К уже заранее обожаемому телу, поцеловать светлые глаза с длинными темными  ресницами.... А он все видел, и говорил, давай лучше будем друзьями, у меня мало друзей... И не понятно было, то ли он удерживал себя, потому что выбор сделал, то ли и вправду только дружить хотел....

... Однажды он забыл, что пообещал отвезти меня на автобус, чтобы мне ехать очередную тысячу километров к сыну. И времени уже мало оставалось и ждать его я не могла. Я попросила своего друга, Костю. Мы только выехали на дорогу от офиса, а он едет навстречу, несется просто, на своей Ниве темно-вишневого цвета, по  дороге, обгоняя пыль. Не останавливайся, кричу я на Костю - разозлилась. А он затормозил поперек дороги,  как крутые полицейские в крутых фильмах, с разворотом.  Костя сматерился и тоже по тормозам - хорошо, что осторожный и ездит не быстро.  Слава выскочил из машины, пружинисто идет навстречу, волосы ветер треплет, глаза щурит, словно свет из них идущий прикрывает, улыбается с полнойтуверенностью, что я, конечно,  выбегу сейчас из Костиной машины... Поехали, резко бросаю я Косте, слегка приоткрываю окно и чеканю ему, подходящему и протягивающему руку к ручке двери, чеканю каждый слог: ты о-по-здал.... И он остается на пыльной дороге, улыбающийся, с разведенными в стороны руками, мол, что поделаешь....

... Однажды принес диск со степом вечером, уже рабочий день почти закончился... Мы сидели и смотрели этот диск, за окном шел осенний дождь, ему звонила та женщина, с которой он жил, а он не брал трубку.... Потом вздохнул и сказал, ладно, поеду.... Надо ее с работы забрать - дождь.... Я стояла у открытого окна и смотрела, как он идет к машине, слегка согнувшись, играя ключами... Обернулся, нашел глазами мое окно, взмахнул рукой, открыл машину, сел, поехал.... Сколько раз за тот год я смотрела, как он отъезжал от офиса... Каждый раз. Говорят, то нельзя смотреть вслед человеку, иначе ты можешь не увидеть его никогда. Вот, это правда. Никогда.

... Мы часто курили сигареты из одной пачки и пользовались одной зажигалкой. Мы стояли у подоконника, близко друг к другу и много болтали обо всем, смеялись, шутили, ругались.... Менялись книгами, фильмами, музыкой, фотками и оба были очень преданы  компании, в которой работали...

...Мы часто вместе ездили домой на его машине, и я помню любимое лицо в профиль....

... Я мечтала о нем по ночам, представляя, как он приходит, обязательно пьяный, потому что у трезвого не хватит смелости, приходит, говорит, ну вот, я пришел.... падает на мою кровать и засыпает. И спит на ней всю ночь, вниз лицом, на животе,  а я смотрю на него и могу прикасаться к нему безнаказанно, свободно и долго, до утра....

... Он звонил мне каждый день, когда мы с сыном уехали в отпуск на море и я подносила трубку к волнам, чтобы он мог  тоже слышать их шум... Я спрашивала его, знаешь ли ты, какая радость ждет меня, когда я приеду? Да, отвечал  он, я знаю, твоя радость - это я...  Я приехала и привезла ему южный конъяк. Зайди, я тебе отдам, сказала вечером, когда он привез меня с работы домой. Нет, испугался он, я потом... Потом зайду... Можешь вообще никогда не приходить, гордо ответила я и не смогла так же гордо открыть дверь, потому что ее заело. Он улыбнулся, протянул руку через верхнюю часть моего тела, к ручке двери. Мне больно грудь, сердито сказала я. Он улыбнулся еще раз,  опустив глаза и осознав, что прикоснулся ко мне сквозь всю одежду, задержал руку и открыл дверь. Я вышла и пошла, не оборачиваясь. Вероника, позвал он. Я обернулась. До завтра! Улыбнулся, помахал рукой, закрыл дверь и поехал.

...Я не обиделась на него ни разу, никогда. Наверное, потому, что это была любовь. Нет, я вру. Я обиделась на него, когда он умер.

...Однажды я его поцеловала. Вечером, после работы, в щеку, слева у виска. Долго готовилась морально,  целый вечер. Отработала мысленно каждое движение, каждое слово. Мастер нейро-лингвистического пограммирования же  все-таки. Он пошел уже  домой, а я позвала его, Слава! Он обернулся, что? Подойди ко мне, я тебе что-то скажу... Он подошел. Ближе, наклонись... Он улыбался, наклонился, ничего не подозревая. Я прикоснулась губами к щеке и шепотом сказала, Пока.... Он отскочил от меня, воскликнул, ах ты Господи Боже мой.... Я рассмеялась, потому что нервное напряжение было слишком высоким.... И он рассмеялся в ответ, пока! И пошел. К машине. А я снова смотрела ему вслед. Потом вспомнила почему-то, что нельзя. И отвернулась. Но это никого не спасло. Он умер через два дня после этого вечера.

...Он взял отгул, чтобы умереть. Пришел с подписанным его начальником заявлением и сказал, что завтра хочет поехать с мужиками из цеха на рыбалку. Мол, в выходные будем останавливаться на ремонт и потом времени не будет совсем. Он же не знал, что умрет завтра и уже у него ни на что времени нет. Даже на то, чтобы идти ко мне пьяным. А я стояла со скорбной миной у окна, как дура, потому что я злилась на то, что поцелуй не имел немедленного продолжения, стояла,  скрестив руки на груди и тоже не знала о том, что  мне осталось видеть его всего несколько минут, а потом он уйдет навсегда, закроет мою дверь и завтра умрет, когда я соглашусь выйти за него замуж. А я стояла,  как дура и теряла эти драгоценные минуты, настолько драгоценные, что каждая из них действительно стоила его жизни...

... И он ушел после того, как я подписала ему заявление на отгул, чтобы он мог освободиться от постоянной занятости на работе и спокойно утонуть на рыбалке. Я поставила свою визу, написала "не возражаю"... Вот ведь парадокс какой.... А я возражаю, возражаю, понимаете?! Ты, Господи, понимаешь, что Я ВОЗ-РА-ЖА-Ю?????!!!!! Вот такой произошел обман чудовищный....Он обернулся в дверях, улыбнулся и сказал, я тебе рыбы привезу. Если поймаю.. закрыл дверь и больше никогда ее не открыл.

... Сразу после того, как ты умер, я думала, что если бы вдруг как-то смогла увидеть тебя на одну минуту, обязательно сказала бы тебе, что люблю тебя - я ведь этого так и не сказала никогда. И сначала я очень из-за этого мучилась, как если бы это могло что-то изменить. Потом, когда прошло какое-то долгое время, год, наверное, я  стала хотеть узнать, как ты там. И думала, что я обязательно спросила бы тебя, как ты. Потом, когда прошло года полтора, я осознала, что самое ужасное, самое непереносимое последствие смерти - это то, что ты меня не слышишь и нет способа сделать так, чтоб услышал. Что с теми, кто ушел туда, уже никак не возможно общаться. Что звуки ни туда ни оттуда не доходят. Это меня злило, доводило до исступления, сводило с ума. То, что мы друг друга больше не слышим. И нет шанса, потому что мы в разных мирах. И в этом, моем мире, тебя больше нет.

А сейчас, когда тебя нет уже два с половиной года, сидя в темной комнате после крии - я стала делать йоговские практики и бросила курить, потому что очень сильно и надолго  заболела, когда ты умер - так вот, сидя в темной комнате и снова гоняя мысли о тебе , я поняла две вещи. Первая - это то, что ты был настоящим. После твоей смерти  у меня  как тогда, после смерти карлика, все закончилось к мужчинам. Нет, они, конечно, у меня бывают - но это потому, что мою болезнь иначе никак нельзя было прекратить и еще если я сама себя заставлю. И самое ужасное, что когда я с ними со всеми спала и отдавалась им со всей возможной страстью, это я каждый раз отдавалась тебе и удовлетворяла это свое безумное животное к тебе влечение, которое, так и не исполнившись никогда, стало разрушать меня изнутри. Я каждый раз лечила об них свою больную душу и распадавшуюся психику. И, наверное, поэтому я сегодня, если бы увидела тебя, то постояла бы с тобой рядом и обязатеоьно потрогала бы твои волосы, и руки, и шрам на шее, а потом очень-очень попросила бы твоего разрешения уже уйти и не быть с тобой. Мне очень стыдно было бы просить тебя об этом и даже думать о том, что я могу тебя об этом посметь попросить, мне стыдно и оставить тебя страшно и стыдно, как будто предать.... но я бы попросила твоего разрешения уже уйти. И порвать это свое обещание выйти за тебя замуж. Наверное, потому, что я стала выздоравливать, и я хочу жить. Разреши мне пойти жить, пожалуйста. Потому что  я очень хочу  настоящего, живого, теплого. Я ведь еще здесь. И я очень, очень устала пить транквилизаторы и антидепрессанты. Я просто очень не хочу умирать.

И карлик этот.... будь он неладен. Мне нужно было тогда его просто потрогать,  и он бы не умер. И тебя просто потрогать. И может быть, ты бы тоже жил. А теперь я осталась одна в углу той комнаты, из которой вихрем унесло карлика. ИИ теперь, если Ксения Александровна спросит меня, как ты, Вероника? Я скажу, что хочу вернуть карлика назад, погладить его по волосам, по рукам, по лицу и спросить его, кто ты, карлик? Какой ты? Может быть, он мне ответит. И тогда все снова станет настоящим. Даже не смотря на то, что тебя уже не вернешь...