Мальвазия

За окном шел дождь. За окном куда-то ехали машины, выталкивая из-под колес брызги воды. За окном шли прохожие, раскрыв черные зонтики и вжав плечи в поднятые воротники темных плащей и курток. Черные люди, подумала Анна. Идут куда-то, торопятся. Как было бы хорошо, если б в дождь все одевали яркие одежды, брали яркие зонтики и ездили на ярких машинах. Желтые, зеленые, розовые, голубые, да какие угодно, только не серые и черные. Может это хоть как-то оживило бы серость вокруг. Анна подумала, что правительству, вместо того, чтобы заниматься принятием дурацких законов, лучше бы заняться именно этим. Тогда сейчас за окном ходили бы яркие люди и ездили яркие машины. И тогда ей, может быть, и захотелось выйти туда. Спуститься к ним.
Чтобы получше видеть, что происходит за окном, Анна забралась на широкий подоконник, по-детски поджав под себя ноги. Толстые носки заскользили по гладкой поверхности, и она обхватила ноги руками, а голову положила на колени, прежде поцеловав одного из Teddy, нарисованных на пижамных брюках. Кардиган крупной вязки, наброшенный сверху поверх пижамы, был колючим. Грубые шерстяные волокна царапали щеку, но Анна лишь крепче прижала голову к коленям. Боль была приятна. Ей хотелось причинить себе еще больше боли.
Анна пошарила по карманам и достала пачку сигарет и зажигалку. Ноги в носках сразу заскользили по подоконнику, и ей пришлось вытянуть их во всю длину. Подоконник был холодным, и дым попал в глаз, но ей было все равно. Ей хотелось, чтобы вокруг были неприятности, чтобы что-то непременно раздражало и заставляло ее страдать.
Капли, с разбегу ударявшиеся о стекло, сразу катились вниз, но одна из них застряла прямо посередине окна. Капля смотрела на Анну, и она это заметила.
- Уйди, гадкая капля. Уйди, - приказала Анна и прикоснулась пальцем к стеклу. Капля поколебалась, а потом побежала вслед за своими подружками, оставляя после себя мокрый след. На ее месте появилась другая.
- Ну и сволочь же ты, - сказала Анна, как будто капля была в чем-то виновата. Она затянулась и выдохнула дым. Дым ударился о стекло и разбился на миллионы осколков.
За окном шел дождь и текла жизнь. Несмотря на холод, торопились по своим делам прохожие и ехали по лужам автомобили. Трудно сказать, была ли в квартире хоть какая-то жизнь. Зато внутри было тепло.
Докурив сигарету, Анна слезла с подоконника и затушила окурок о струю воды в раковине. Сигарета пшикнула напоследок, и умерла.
- Пусть покоится с миром душа твоя, сигарета, - сказала Анна и церемонно предала мусорному ведру обугленный труп, предварительно завернув его в салфетку.
Раздумывая, чем заняться дальше, Анна увидела деревянную стойку с торчащими из нее бутылками вина. Наверное здорово, сидя на подоконнике с бокалом вина в руке, наблюдать за людьми, машинами и каплями, подумала она. В деревянной стойке лежали купленные в магазине бутылки. Еще там хранились вина, привезенные из разных стран. В стойке было много разных вин, и она не знала, что выбрать.
- Не хочу красное, - сказала она стойке. – Хочу… - пытаясь выяснить, чего она хочет, Анна достала и положила обратно несколько бутылок, прежде чем увидела одну, на второй полке снизу. Она взяла ее, поставила на столешницу и, срезав фольгу ножом, воткнула штопор в пробку. Пробка немного посопротивлялась, но все же вылезла, издав при этом возмущенный хлопок. Анна наполнила бокал и вернулась на подоконник. Дождь все еще шел.
 
В Ровинь, небольшой городок в Истрии, мы попали случайно, когда по морю перебрались из Венеции в Хорватию. В Хорватии мы собирались ехать в Пулу – смотреть местный Колизей и сидеть за столиком рядом с Джойсом, где, как говорят, он писал своего «Улисса», но так туда и не добрались. На пароме было много людей, и мы случайно познакомились с одним сербом из Мотовуна, когда вышли прогуляться по палубе. Патрик попросил у него прикурить и тот, почему-то проникшись к нам симпатией, почти всю дорогу рассказывал нам про трюфели.
- Вам скажут, что самый большой трюфель нашел Зиганте, у которого теперь ресторан. Как бы не так, - возмущался серб. - Я находил трюфели и побольше. Вот такие, - он разводил руки в сторону, точно держал в руках баскетбольный мяч.
Патрик ненавидел трюфели, но сербу и в голову не могло прийти такое.
– Если хотите найти большой трюфель, надо чтобы у вас была хорошая собака. Без нее ничего не выйдет.
Ну и все в таком духе до тех пор, пока мы не приплыли в Ровинь.
Нам приглянулся этот городок с узкими мощеными улочками и причудливыми дворами-колодцами, в которых торговали всякой всячиной. После Венеции, где было слишком много достопримечательностей и, как следствие, туристов, в Ровине почти нечего было смотреть. Может поэтому нам и понравился Ровинь, ведь нам не хотелось ничего смотреть, не хотелось бродить среди толп туристов, нам просто хотелось побыть вдвоем. Вот мы и решили остаться здесь.
Патрик снял квартиру, прямо под окнами которой плескалось море. Можно было рыбачить прямо из спальни, высунув удочку в окно. Неизвестно, удалось бы поймать что-нибудь или нет, да это и не так важно – неподалеку был рынок, на котором по утрам можно было купить свежую рыбу, а фрукты в любое время дня. На набережной в нашем распоряжении оказалось множество ресторанчиков со столиками, стоящими прямо на улице и вполне приличной едой.
Еще на набережной было пришвартовано множество лодок. В несколько рядов, одна к другой. Иногда запоздалый рыбак, привязав лодку в четвертом или пятом ряду к корме впередистоящей, проявляя чудеса ловкости перепрыгивал с одной лодки на другую до тех пор, пока успешно не добирался до набережной.
- Представляешь, что будет, если им вдруг придет в голову выйти в море одновременно, - сказал Патрик.
- Наверняка образуется морская пробка, - ответила я. – Но что может заставить их это сделать?
- Какая-нибудь большая и очень ценная рыба. Или извержение вулкана.
- Как Везувий? – желая увидеть вулкан, я посмотрела на город, но над ним возвышался только собор святой Евфимии. – Тогда этому не бывать. Разве что собор начнет извергать потоки лавы.
- А вдруг приедет особенно большая группа туристов, например из Китая, и они непременно захотят покататься на лодках. Все разом. Они заплатят большие деньги и владельцы лодок соберутся здесь, на набережной. И в каждой лодке будет сидеть по четыре-пять туристов из Китая.
- Да ну тебя, выдумщик, - я посмотрела на него и улыбнулась. А он еще крепче прижал меня к себе.
- Это событие войдет в историю Ровиня, как Великая Китайская Регата.
Мы засмеялись, до того смешным нам показался вид тысяч китайцев, рассевшихся со своими фотоаппаратами на лодках и отплывающих из гавани. Наверняка они будут смешно чирикать на своем языке, и в воздухе будет стоять гул от щелканья фотоаппаратов.
Издалека лодки казались одинаковыми, но вблизи были совсем разными. На одной, совсем облупившейся, сушилось какое-то старое тряпье. Снасти были разбросаны как попало, одно весло торчало, точно сломанная рука. Чайки, сидевшие на бортах, то и дело спрыгивали вниз, а после взлетали обратно, уже держа что-то в клюве. Вероятно в лодке осталась какая-то еда.
Другая лодка наоборот, несмотря на допотопный вид и уключины, расположенные не посередине, а ближе к корме, светилась свежей краской. Белая, с синими бортами, красным дном и красиво выведенным именем «Антониетта». Может быть рыбак назвал ее в честь своей жены? А может соседки напротив? Последнее вряд ли, жена бы сразу догадалась.
Лодок было очень много, и все они были совершенно разные.
- Как люди, - подметил Патрик. – А вон те, как мы с тобой.
Он показал куда смотреть, и я сразу увидела. Две лодки, тесно прижавшись друг к другу, покачивались на волнах и легонько терлись бортами. Одна чуть побольше, другая поменьше.
В один день по мощеной дороге мы забрались наверх, к собору святой Евфимии, но так и не решились зайти внутрь. Покрутились вокруг него, а потом перебрались через небольшой каменный парапет и уселись прямо на траве под деревом. Патрик достал из сумки сыр и бутылку вина, и мы до заката сидели здесь, вдыхая минеральный запах моря, смешанный с ароматом хвои и криками чаек. Нам всего-то и надо было продержаться до заката. Вина и сыра было более чем достаточно.
В Ровине мы жили ночами. Дни принадлежали всем, а ночи принадлежали нам. Дни для нас были как бы одинаковыми, похожими друг на друга, а ночи разными. Днем приходилось копить любовь, а ночью мы делились ей друг с другом. Только ночью мы могли любить друг друга по настоящему, не задумываясь о том, что если не люди, то солнце точно подсматривает за нами, где бы мы не спрятались. Луна могла увидеть только Патрика, когда он выглядывал на улицу, чтобы покурить. Луна куда скромнее солнца.
Как-то днем, в одном из открытых настежь окон, выходивших на набережную, Патрик заметил висящий на веревке лифчик. Чаши солидных размеров ловили порывы ветра, отчего лифчик трепетал, точно выброшенный кем-то белый флаг. Хозяйка либо объявила о перемирии, либо подавала знак о капитуляции.
- Пусть он станет нашим флагом, - засмеялся Патрик. - Флагом нашей республики.
- Какой республики?
- Республики…, - задумался он. - Республики вечной любви. Первыми и единственными гражданами будем ты и я. Пожизненно. Конституция, правда, пока не готова, но первый вариант можем обсудить прямо сейчас.
Болтая, мы прошли на пляж мимо развевавшегося лифчика, а когда возвращались обратно, в окне на веревке их висело уже два. Хозяйка – массивная женщина с заколотыми на затылке медными волосами, одетая в одну ночную рубашку, сидела и смотрела в окно. Когда она поймала на себе наши взгляды, то улыбнулась и помахала нам рукой. Мы дружно помахали ей в ответ.
- Это хороший знак, - сказал Патрик. – Нашу республику признали.
Лодка, которую мы взяли в один из последних дней, принадлежала хорошему человеку. Его звали Ванко. У него были черные с проседью усы, снизу чуть желтые от табака, грустные глаза и несколько золотых зубов. Когда он улыбался, зубы ярко блестели на солнце. Хотя его загорелое лицо в разных направлениях пересекали глубокие морщины, он не был старым. Может лет сорок-пятьдесят. Крепкий, жилистый, он стоял на причале в выцветшей на солнце синей футболке, подвернутых снизу светлых брюках с большими карманами по бокам и разбитых сандалиях. Патрику не сразу удалось с ним договориться – поначалу он ни в какую не хотел отпускать нас одних и собирался ехать с ними.
- Я отвезу вас туда, куда скажете. На любой остров. И вернусь, когда захотите, - он дорожил своей лодкой и боялся, что с ней может что-то случиться.
- Я служил на флоте, - соврал Патрик. Ни на каком флоте он не служил, но у него была хорошая спортивная фигура, так что он вполне мог сойти за моряка. - Мы оба умеем плавать и не собираемся уходить далеко в море. Только до островов и сразу обратно.
Ванко посмотрел на меня, словно я должна была отговорить Патрика. Он как будто догадался, что если Патрик что-то выдумал, то отговорить его могу только я.
- Все будет в порядке. Мы умеем плавать.
Ванко уступил только после того, как Патрик, прыгнув в лодку, отвязал ее и несколькими мощными рывками отвел от берега, а после, резко развернувшись, вернулся обратно.
- Ты видишь, Ванко, я умею управляться с лодкой. Не хуже тебя.
- Ну это ты сказал тоже, не хуже. Посмотрю я на тебя, когда ты час-другой так погребешь. Или когда волна поднимется.
Патрик виновато улыбнулся. Зря он хвастался перед Ванко, который провел в лодке половину жизни, а может и больше. Но Ванко не обиделся, он понял, что на самом деле Патрик хвастается передо мной. Он отпустил нас, взяв слово, что мы вернемся не позже пяти.
Сначала мы немного поплавали среди островов, и даже высадились на тот, на котором была гостиница, но встретив людей, спрятавшихся среди больших валунов и купавшихся голышом, поспешили сбежать. Патрик греб сильно, грубо, лодка резко дергалась вперед, а ее нос глубоко погружался в воду. Ему хотелось побыстрее уплыть подальше. Было жарко, солнце уже трудилось во всю, и его рубашка быстро стала мокрой от пота. Он снял ее, бросил рядом с собой на скамейку и снова взял в руки весла. Скоро лицо его и тело тоже стали мокрыми. Тогда он бросил весла и прямо в шортах и сандалиях прыгнул в воду. Я даже не успела ничего сказать ему, так быстро это произошло. Его не было видно и я стала, облокотившись на борт, всматриваться в воду, намереваясь высмотреть его там. Но внизу только лучики солнца щекотали небольшие волны. Вода была чистой, но дна не было видно – слишком глубоко.
Прошло несколько минут. Патрик все не выныривал, и я начала волноваться. Его нигде не было видно. Я услышала его только тогда, когда окончательно решила прыгнуть за ним в воду и уже начала снимать сарафан.
- Ты наконец решилась меня спасти? Я так давно жду.
Патрик висел на другом борту. Вероятно, когда прыгнул в воду, то просто проплыл под лодкой и тихонько вынырнул с другой стороны.
Я стала ругаться и говорить, что это ребячество, дурацкая шутка, и что он сильно испугал меня, но он только смотрел на меня и улыбался.
- Никогда еще не видел, как ты сердишься.
- Не смей больше так поступать!
- Никогда.
- Я испугалась.
- Но я правда хотел, чтобы ты меня спасла. И я все еще жду. Так ты собираешься спасаться меня или нет?
Иногда с мужчинами невозможно разговаривать. Я разделась и прыгнула в воду.
Когда мы накупались, то постелив плед, улеглись на дно лодки и она несла нас куда-то, покачиваясь на волнах. В город мы вернулись около семи, но Ванко ничего не сказал, такие счастливые у нас были лица.
Дни в Ровине были быстрыми и веселыми. Патрик постоянно дурачился и выдумывал все новые забавы. С ним не было скучно, с ним было легко. Возможно, в этом было виновато огромное количество вина, которое мы пили, а может и нет. Мы точно были пьяными все дни и ночи напролет, но что опьяняло нас, не знаю. Может все дело в Мальвазии - вине, которое мы открыли для себя в Ровине и пили литрами. А может, это была наша любовь. Тогда мы не думали об этом, тогда нам было все равно.

Анна подняла бокал, понюхала вино и, сделав глоток, закрыла глаза. Золотисто-солнечное, как залитая солнцем набережная и улочки Ровиня, минеральное, точно содержащее в себе мельчайшие брызги моря, легкое и освежающее, как бриз, несущий желанную прохладу. Через несколько секунд вкус вина исчез. Во рту осталась только легкая горечь.
- Слишком много воспоминаний для одного бокала, - сказала Анна.
Она слезла с подоконника, взяла бутылку вина и вылила в раковину остатки Мальвазии. За окном по-прежнему шел дождь.