Батюшка Дон кн. 4 гл. 16

Несмотря на присутствие в жизни Григория Шелехова молодой красивой женщины он не был счастлив живя в Ленинграде. Где-то работал, ходил в знаменитые музеи и театры, но не чувствовал себя дома.
- Не моё энто, - объяснял он жене плохое настроение, - не способен я жить в крупном городе.
- Почему? - не понимала Юлия.
- Всё здеся мне чуждо! - перечислил он. - Погода вечно сырая, вечно спешащие люди.
- Не выдумывай! - легкомысленно отмахивалась она.
Постепенно Шелехов замыкался в себе и со временем между супругами начала шириться полоса отчуждения. Большая разница в возрасте способствовала этому. Григорий Пантелеевич постарел, только белые зубы по-прежнему ярко сверкали. Тёмные блестящие глаза слегка потускнели, волосы на голове стали седыми, но не поредели.
- Зачем я тебе? - часто спрашивал он Юлию.
- Не говори глупости! - возмущалась она, но надолго пропадала из дома.
Шелехову было значительно комфортнее общаться с безногим сапёром Иваном Митенковым, живущим в бывшей дворницкой их старинного дома. Обычно они распивали поллитровку водки, и Митенков начинал вспоминать войну:
- Мы несколько месяцев обучали собаку, а потом цепляли на спину взрывчатку, и она шла на минные поля, на танки! - у инвалида слёзы стояли в глазах, когда он вспоминал, как собаки уходили под танки. - Как-то собрал нас командир роты в землянке: «Мы теряем обученных собак. Сегодня пять ушло под танки, завтра ещё пять уйдёт. Год работы!.. Год работы! С кем будем разминировать?! Истребителей надо готовить отдельно, нельзя наших собак пускать под танки». 
Когда выпадала минутка они, сидя в тёмной дворницкой, вели долгие беседы о прошедших сражениях, и это помогало им отключиться от одиночества мирной жизни… 
- Начштаба его понял, - монотонно говорил Иван: - Батальон перестал готовить истребителей, мы снова искали мины. К тому времени у части была хорошая репутация, но стали повторяться случаи, когда собака взрывала не немецкий, а наш танк. Собака ведь не различает - звезда или свастика на башне. Поэтому могла пойти на ближайший, по эту сторону окопа.
- Собакам всё едино за кого воевать! - грустно вставил Григорий.
Митенков достал из-под одеяла чекушку водки и лихим движением сорвал с неё пробку «бескозырку».
- Помню случай! - сказал он, разливая по стаканам прозрачную жидкость. - Послали «Рыжика», крупную хитрющую дворнягу. «Рыжик» обогнул танк и испарился. С заряженным истребительным вьюком! Четыре килограмма тола! Немцев отбили, откинули далеко назад. В большой землянке мы сидим, обедаем, ложками стучим. Вдруг вбегает «Рыжик»! Вьюк на боевом взводе, а он виляет хвостом, морда превесёлая. Все враз похолодели, если пёс заденет за что-либо палочкой, торчащей из вьюка, то это конец. Сержант Заводчиков тихо скомандовал: «Не двигаться, прекратить приём пищи». Подманил собаку, ухватил за взрыватель одной рукой, за ошейник другой: «Ко мне, снимайте вьюк!». Аккуратно сняли, разрядили. Всё было тихо, но у всех холодный пот тёк по спине. Из «Рыжика» вышел отличный миноразыскной пёс, но всё-таки потом подорвался. Слишком был суетливый, весёлый… 
- Давай выпьем за «Рыжика»! - предложил Шелехов.
- Сапёр ошибается один раз, - сказал Иван и выцедил весь стакан. - Только на Карельском перешейке мы с «Рыжиком» подняли более трёх тысяч мин. А всего я с разными собаками обозначил и обезвредил около сорока тысяч. Сорок тысяч раз смерть прошла мимо, только подумай!.. И всё ж таки я подорвался.
Обычно в этом месте рассказа пьяненький инвалид пускал крупную тренированную слезу.
- Немецкие противотанковые представляли собой круглые железные банки… - выпив ещё двести грамм, бывший сапёр, учил бывшего пехотинца. - После разминирования их половинки деревенские жители использовали как крышки для чугунов.
- Голь на выдумки хитра! - вставил хозяйственный Григорий.
- Наши мины имели деревянный корпус, обнаруживались они не миноискателем, а щупом, палкой с железной проволокой на конце.
Противопехотные мины в виде деревянного пенала весили легче восьмикилограммовых противотанковых в прямоугольной деревянной коробке. Именно советскую противотанковую мину «нащупал» после Победы Иван. Поставив предохранитель в нерабочее положение, он пытался вывернуть по очереди каждый из четырёх взрывателей.
- Они не поддавались, - вдохновенно рассказывал он, - так как дерево разбухло от сырости.
Григорий слышал эту историю, знал её наизусть, но слушал до конца.
- Капитан, увидев заминку, приказал мне отойти метров на пять, а сам ткнул щупом в мину… - скорбно закончил он. - Раздался взрыв. От капитана ничего не осталось.
Тут Ванька всегда замолкал, очевидно, переживал до сих пор. Ведь под ним сдетонировал тол мины и ему оторвало обе ноги.
- Как бритвой срезало!.. Представляешь? - живо интересовался он и рубанул рукой по воздуху.
- Видел подобное…
- В ленинградском госпитале подлечили меня и выперли на улицу, - заканчивал свою печальную историю инвалид.
- Зато жив! - успокоил его Шелехов.
- Разве это жизнь?! - вяло махнул инвалид правой рукой.
После постоянных посиделок с ним, Григорий по утрам мучился похмельем и был вынужден искать, где бы поправить здоровье. Рядом с их домом имелся буфет в студенческой общаге.
- Пойду туда… - решил он в понедельник.
За столами сидели студенты с помятыми лицами и мутными глазами. Кто-то пил молоко, кто-то ел солёные огурцы. Шелехов подошёл к буфетчице и попросил:
- Можно стакан рассола.
Она налила рассол, оставшийся от огурцов. Григорий выпил, повеселел:
- Сколько я должен?
- А у нас медицина бесплатная! - гордо ответила буфетчица.
На водку нужны деньги. Шелехов соорудил ящик на четырёх подшипниках, и инвалид занимался сбором милостыни, подставив рваную морскую фуражку. Сердобольные прохожие наполняли её мелочью. Однажды уличные ребята выиграли в карты у прохожего крупную сумму. Сидели, считали и радовались удаче.
- Давайте меняться! - предложил Митенков обменять купюры на мелочь.
- Замётано! - согласились пацаны. - Нам легче будет поделить выигрыш!
Он высыпал на мёрзлую дорогу сто рублей «медью» и сказал:
- Считайте.
Посчитали, ударили по рукам и разошлись. В декабре 1947 года грянула денежная реформа СССР, народ в течение суток штурмовал сберкассу. Меняли деньги старые на новые из соотношения десять к одному. 
- Поменять можно до ста рублей на человека лишь один день, - строго предупреждали остро чувствующие наживу кассиры.
Мелочь копейками оставалась в прежнем номинале и не менялась. Иван «пролетел» с обменом денег и долго сокрушался:
- Записался же я в дураки!
- Сам виноват дядя… - засмеялся Шелехов.
Напившись с горя, Ванька с грохотом, гиканьем и свистом врезался в пугливую толпу, поворачиваясь на ходу то спиной, то боком вперёд. Происходило это на углу Невского проспекта и улицы Желябова, у старой аптеки. Григорий проходил мимо и стал свидетелем дикой сцены.
- Тоскливо мне и стыдно! - закричал Иван и врезался в дверь аптеки.
Он рванул на груди истрёпанную гимнастёрку и заплакал. Шелехов зашёл в аптеку и услышал, как провизорша, красивая и молодая женщина, вызывала по телефону милицию, чтобы забрали смутьяна.
- Неужели вам не дано понять, - не выдержал Григорий, - што Ваня положил свою молодую жизнь на то, штобы вы не сгорели в гетто?
- Почему это я должна была туда попасть?
- Национальность подходящая!.. Только потому, што Иван не пожалел своих ног, а те, кто был с ним, своих голов - вы зараз живёте! - с ожесточением сказал Шелехов.
Удивлённая женщина медленно положила телефонную трубку и долго смотрела в сгорбленную спину Григория, который привязав к тележке инвалида верёвку, тянул её словно мальчик санки на зимнюю горку.

 
***
Осенью восемнадцатилетний Дмитрий Сафонов уехал учиться в Новозыбковский сельхозтехникум. Для пропитания мать заготовила запас картофельных сухарей. Они вместе натёрли картошку, полученную массу смыли водой для получения крахмала.
- Его продадим… - радовалась женщина.
Перетёртый и высушенный картофельный жмых Авдотья смешала с мукой и выпекла картофельный хлеб, который разрезала на куски и высушила в печи.
- Пресный! Не вкусный… - пожаловался Митя, попробовал полученный деликатес.
- Зато хранится долго… - логично парировала она.
Сухарь раскисал в чашке с водой за полтора часа. Дмитрий забрал в мешке килограмм сорок таких сухарей. Первым, кого он увидел в двухэтажное деревянное здание техникума, оказался студент Илья Есин. Он стал для Сафонова старшим товарищем, так как хорошо ориентировался в городской студенческой жизни.
- Как кормёжка? - первым делом спросил его Митя.
- Жить можно! - заверил тот товарища.
Стипендия составляла четырнадцать рублей. Каждый месяц рубль вычитали на заём государству плюс комсомольские и профсоюзные взносы. Два рубля двадцать копеек была платой за проживание в общежитие. Шесть рублей уходило «на харчи» по талонам в столовой, но без хлеба.
- На остаток можно жить как буржуи… - шутили студенты.
- Если сравнивать с голодающими неграми развивающихся стран, то да!
Хлеб, двухкилограммовую буханку стоимостью девятнадцать копеек, покупал каждый себе и старался «растянуть» её на несколько дней к ежедневным завтракам, обедам, ужинам. 
- Главное в еде - регулярность! - часто говорил толстый заведующий столовой, крепко воровавший из студенческого котла.
Завтрак состоял из столовой ложки манной каши, с каплей подсолнечного масла в центре. Обед: щи из кислой капусты, которую в техникуме заготавливали сами учащиеся в больших деревянных бочках. Отварка из чечевицы. На ужин ложка гречневой каши или картошки.
- С голода умереть не дадут! - уверенно пообещал Есин.
- Но и толстыми не будем… - откликнулся Митя.
Они жили в двухэтажном, рубленом из строевой сосны здании студенческого общежития.
- Когда-то здесь жили монахи, - пояснил всезнающий Илья.
- Пожили и хватит…
Бывшие монастырские кельи были рассчитаны на десять человек каждая. Посреди продолговатой комнаты стоял стол, по бокам кровати. Чадящая круглая грубка помещалась в углу при входе.
- Топим её углём... - ввели их в курс дела старожилы.
Было даже жарко. Электрического света не было. Но в техникуме имелась своя дизельная электростанция и до полуночи «лампочки Ильича» горели. С полуночи и до двух часов ночи зажигали две керосиновые лампы, чтобы доучивать уроки.
- Единственная беда, - жаловался он, - есть хочется постоянно.
- А нам, думаешь, не хочется?
- Может, заточит хлеба…
- А завтра, что есть будем?
- Что завтра голодать, что сегодня! - посмотрев на буханку хлеба, рассудил Митя.
Он черпанул кружку воды, добавил в неё соль и отрезав краюху хлеба.
- Теперь подкреплюсь и буду делать уроки, - сказал он.
- На завтра хлеба не будет…
- Если нет хлеба, значит, буду курить!
Сафонову с трудом давалась учёба. Часто он с Ильёй Есиным засиживались за учебниками за полночь. Однажды они так, а сосредоточиться никак, внизу гулянка полным ходом, музыка, крик, гам.
- Может закроем окно? - предложил Митя.
- Жарко, - нетерпеливо отмахнулся Илья, - да и всё равно слышно.
Через час таких мучений у него нервы не выдержали, он схватил полную пепельницу и с криком:
- Да заткнётесь вы сегодня! - бросил в окно нижнего этажа.
К их удивлению, тишина установилась гробовая, причём до самого утра. Через пару дней Сафонов услышал разговор в курилке:
- Прикинь, мы на днях решили оттянуться по полной, водка, пиво… Всё хорошо было пока папиросы не кончились. Один идиот предложил, а давайте станем на колени и помолимся Богу, чтобы послал нам табачку. А чё, все пьяные, стали вкруг на колени, молимся… Вдруг в открытое окно залетает пепельница, полная «бычков»… Все протрезвели и спать пошли.
Постоянный голод обычно перебивали куревом. Митя начал курить с десяти лет. После войны сам высаживал табак на огороде. Махорку хранил в гильзах из-под снарядов. Напряжённая учёба и скудные студенческие харчи привели к малокровию.
- Не бросишь курить - сдохнешь! - врач посоветовал ему бросить вредную привычку.
- Другие же курят?
- Для курения здоровье нужно, а у тебя его нет…
Митя зашил карманы брюк, которые использовал вместо кисета для табака.
- Два месяца помучиться и некурящий на всю оставшуюся жизнь, - твёрдо решил он.
Форма одежды у студента Сафонова по тому времени была завидная. Брат Николай из армии привёз ему стоптанные кирзовые сапоги, гимнастёрку и солдатские брюки. В мужественной форме он ходил в техникуме. Некоторые сокурсники, видя завидную одежду Дмитрия, спрашивали его, не служил ли он в армии.
- Скоро пойду! - заявил он. - Брат Николай воевал, а я чем хуже?
Через месяц учёбу к нему обратился комендант общежития за паспортом для прописки. Митя объяснил ему, почему не имел документа:
- Мне председатель не дал справку в сельсовет.
Комендант предложил ему поискать частную квартиру, где согласятся держать квартиранта без паспорта и прописки.
- А деньги на оплату я, где возьму? - поинтересовался он иронично.
- Мне какая печаль…
Митя поехал в Криницы, чтобы взять справку. Со сталинских времён коллективизации была введена определённая процедура выезда из сельской местности. Только после письменного согласия председателя колхоза, сельсовет выдавал «форму-1» для выезда из деревни и получения паспорта.
- Ты хочешь быть вумнее моих оболтусов! - мотивировал отказ «Ероплан». - А кто в колхозе работать будет?
- Всё равно буду учиться! - набычился Сафонов.
- Хрен ты у меня выедешь в город! - пообещал председатель колхоза. - Я здесь хозяин. 
На другой день он пошёл к директору техникума и объяснил, почему нет паспорта. Тот дал три дня на оформление документов. Сафонов снова обратился к «Ероплану» за вожделенной формой, результат получился тот же.
- Показал ему записку от директора, что являюсь студентом сельхозтехникума с просьбой выдать студенту нужную справку для получения паспорта! - обиженный Митя делился переживаниями с матерью и братом.
- А он?
- Ответил, мол, сходи с этой бумажкой на двор...
Туалеты у них не строили. «По нужде» ходили в сарай или на огород.
- Зайди в сельсовет, - посоветовал Николай. - Глеб Александрович нашего отца сильно уважал…
Митя пошёл к Новикову, председателю сельсовета. Глеб Александрович внимательно выслушал страдальца и скомандовал секретарю выдать справку. Тот попытался заволокитить дело, чтобы получить причитающийся в таких случаях магарыч.
- Ты забыл, как его отец Илья Афанасьевич нас перед немцами защищал? - Новиков заставил секретаря без проволочек оформить нужную бумагу. - Делай!
Так долгих мытарств Дмитрий Сафонов получил паспорт и стал полноправным гражданином СССР, продолжая учиться в техникуме и жить в общежитии.
- Одной проблемой меньше! - обрадовался его брат Николай. - Но деньжат могло быть побольше… А председателя колхоза нам нужно срочно менять!
***
Студент четвёртого курса первого московского медицинского института, двадцатилетний Кирилл Плотников благодаря счастливому случаю устроился сезонным санитаром. Подмосковному военному госпиталю, переоборудованному под «Дом инвалида», срочно требовались работники, а Кириллу осеннее пальто.
- Повезло мне необыкновенно! - он обсуждал заманчивые перспективы с друзьями-однокурсниками.
- Как туда попал? - спросил Витя Лапин.
- Случайно…
Плотников не стал рассказывать, что случаю сильно помогла инициатива его энергичной матери и её медицинские связи. Она прошла всю войну военным хирургом и знала огромное количество нужных людей.
- Условия предложили райские! - одновременно радовался и недоумевал Кирилл. - Главврач обещал устроить проживание прямо на территории, ездить в Москву не надо.
- Не может быть!
- Зарплата приличная, питание по высшему разряду.
- А чё тогда им санитары нужны? - удивился Витька, худой и занудливый очкарик. - На таких условиях там очередь из желающих должна стоять…
- Хрен поймёшь, - пожал костлявыми плечами Плотников, - может недавно открылись?
- В любом случае раз пообещал, ехать надо!
- Конечно! - повеселел Кирилл. - Там говорят места знатные, старая графская усадьба… Парк, пруд и всё такое! Считай, в санатории лето проведу!
После ускоренной сдачи летней сессии, в первых числах июня 1953 года Кирилл тихоходной электричкой отправился к месту работы. Ехать предстояло часа два, убаюканный шелестом мелкого дождя за грязным окном Плотников заснул. Ему приснился отец в тот день и час, когда он уходил на фронт. Девятилетний Кирюша тогда мешком повис у отца на шее, словно понимая, что видит его в последний раз.
- Нас извлекут из-под обломков, поднимут на руки каркас! - раздалось громкое и фальшивое пение под самым ухом спящего. - И залпы башенных орудий, в последний путь проводят нас!
- Кто так фальшивит? - Кирилл недовольно открыл глаза, чтобы посмотреть, на мешавшего отдыхать певца.
Он всегда после навязчивых снов об отце просыпался не в духе, никак не мог его забыть. Перед деревянной скамейкой, на которой сидел Плотников, стоял одноногий инвалид и тянул жалобную песню о танкистах.
- Граждане подайте герою Курской битвы, - канючил он, увидев проснувшегося пассажира. - Я за вас кровь проливал…
- Иди с Богом! - возмутилась тучная сварливая соседка. - Знаем, где ты ногу потерял, выпрыгивал на ходу с трамвая и угодил под колёса!
Молодой ещё мужчина смутился, и быстро перебирая костылями, прошёл в другой конец вагона. Вскоре оттуда раздалось протяжное пение. Женщина повернулась к Кириллу и со злостью сказала:
- Житья от попрошаек не стало... - она искала поддержки у окружающих. - После войны их развелось немеряно, каждый второй герой…
- Я слыхал, - вступил в разговор коренастый мужчина, сидевший напротив, - по поездам милиция всех певцов собирает и отправляет в лагеря.
- Брехня! - авторитетно заявил бодрый старичок, сидевший через проход. - Не в лагеря, а в специальные учреждения. Там за ними государство досматривает, всё же страну защищали.
- Вот и ладненько, - подвела итог дискуссии соседка Кирилла и, вытащив кошёлку с провизией, принялась закусывать варёным яичком. - Лишь бы они людям не мешали…
- Точно!
- Так и есть…
Кирилл снова закрыл глаза, притворился спящим. Он не мог сформировать собственного мнения на взволновавший всех вопрос. Ему было жалко инвалида, но высказаться против общего мнения он остерёгся.
- Действительно, - подумал он, соглашаясь с общим мнением. - Мало ли где калека мог потерять ногу?.. Если всем подавать, себе ничего не останется!
На следующей остановке Плотников вышел и, перейдя небольшое поле, подошёл к обнесённому высоким забором поместью. Седой охранник, недоверчиво глядя на подозрительного студента-хлюпика, отвёл к пожилому главврачу. Тот сразу направил Кирилла в отдел кадров и через два часа оформленный по всей форме практикант перенимал опыт работы у старшего санитара.
- Работа простая, - сказал Акимыч.
Так санитар велел себя называть.
- Главное к ним жалость иметь, - приговаривал он, обходя с новичком мрачные палаты. - Солдаты всё ж таки...
В первые дни работы Плотникову стало понятно, почему персонал здесь долго не задерживался. С бытовыми условиями всё оказалось даже лучше, чем предполагалось. Он жил вдвоём с флегматичным поваром в уютной комнате каменного флигеля, но один вид пациентов мгновенно лишал людей душевного равновесия.
- Как они могут жить? - с дрожью в голосе спросил Кирилл.
- А куда деваться?!
Каких только калек не увидел там Кирилл. Кто без руки, кто без ног, без глаз и со срезанным, слепым осколком снаряда, лицом. В палатах плотно висел тяжёлый дух лекарств, пота и отчаянья, собранных вместе обречённых на смерть людей.
- Господи! - ужасался про себя впечатлительный юноша. - Неужели в таком состоянии можно жить, надеяться на лучшее, пить водку, наконец?
Надолго в спецучреждении из персонала никто не задерживался. Лишь Акимыч работал здесь несколько лет. Казалось, к его огромной костистой фигуре привыкли не только обитатели больницы, но и здания, деревья и птицы. С утра до вечера он неутомимо переворачивал лежачих, вывозил на свежий воздух неходячих и менял повязки на бесчисленных гноящихся ранах. Извиняющим тоном санитар в короткие минуты перекуров говорил:
- Я ить на войну не попал!
- Как так?
- Броню имел как кузбасский шахтёр…
- Ну и что тут удивительного? - лениво цедил Плотников. - Многие не воевали.
- Так-то оно так, но вишь-ка… - тянул слова Акимыч. - Наши-то страдальцы вроде как заместо меня раны получали!
Горообразный Акимыч выбросил докуренную махорочную самокрутку и пошёл менять подгузники парализованным. Особо тяжёлых он неопытному студенту не поручал.
- Рано тебе, - отнекивался санитар на предложения о помощи.
- Почему?
- Сломаешься студент…
Впрочем, разговоры разговорами, а Кирилл замечал пару раз, как он давал тумаков особо шустрым подопечным, промышляющим мелкими кражами на выпивку и курево.
- Ненавижу пьяниц! - не раз говорил Акимыч. - Все наши беды от водки.
Во время очередного перекура он рассказал напарнику случай, произошедший с ним прошлым летом:
- Я попал в больницу с аппендицитом. Вместе со мной в палате лежал пациент с гепатитом. Его болезнь зашла так далеко, что он весь почернел, как негр. Доктор во время его осмотра покачал головой и говорит: - «У вас цирроз печени, видимо много пили» «Нет, доктор, я не пьющий» «Что, совсем не пьёте?» «Совсем».
Кирилл из вежливости слушал монотонную речь, отчаянно борясь с желание широко зевнуть.
- Врач пожал плечами и ушёл... - продолжил старший санитар. - Через пару дней пришла жена «негра», и врач опросил её: «Ваш муж выпивает?» «Нет» «Совсем, совсем не пьёт?»
Акимыч довольно выразительно передал голосом интонации их диалога:
- Женщина ответила: «Ну, разве самую малость» «Самая малость - это сколько?» - допытывался доктор. «Ну, бутылка в день, не больше!»
За такими разговорами время летело незаметно. И работы было много. К тому же первую неделю пребывания Плотникова на новом месте беспрестанно лил дождь.
- Всё лето коту под хвост! - пожаловался он Акимычу.
- Лето это не целая жизнь, - философствовал санитар, - одного года не жалко…

 
 
продолжение http://proza.ru/2013/01/29/2319