Свет прошлого

                Падение тронов и царств меня не трогают;      
                сожженный крестьянский двор - вот
                истинная трагедия. (И.В.Гете)   
               
   Мы все от земли. Если даже в роду несколько поколений подряд родились и рожили в  городе, все равно ведь где – то там, далеко позади, в прошлом, корни наши от земли, от  хлебопашцев. В душе у меня вечная признательность, любовь и благодарность российской  деревне. Но кто из нас не предавал ее? Многие из нас трепетно любят деревню, но при  этом живут в городе. Вот и я. Из таких. Теперь, когда не связана с работой по  специальности, уехала бы туда. Ведь многие с годами, на пенсии мечтают иметь хоть  клочок для  возделывания: выращивать хоть цветы, хоть редиску, словом, работать на  земле. Недаром Л.Толстой работу на земле называл самым радостным трудом.

   Село, деревня на Руси всегда были  источником  светлого, чистого, источником  народного  таланта  и  культуры. Национальное  начинается  с  села, с  деревни.  Прочла  я  как – то  строки  Н. Мельникова: «Поставьте  памятник  деревне  на  Красной  площади  в  Москве»,  и  ответ  на  них:

«Не  ставьте  памятник  деревне,
Поставьте  на  ноги  ее.
Земля -  кормилица  издревле,
Но  где  ж  вы,  наше  мужичье?»
         
   И защемило сердце. Моя  "деревенька" -  это  сибирское  село  Азаново,  что  в  150 километрах  от  Кемерово.   Райское  место!  Через  село  течет  речка  Алчедат  с  чистой – пречистой  водой.  Воду  для  питья  брали  и  берут  из  нее. По одну  сторону, почти  вплотную  к  селу  чудесный  бор  с  грибами,  ягодами,  зверюшками.  А  по  другую – многовековая  тайга, почти  вплотную  к  огородам.  Тайга  сибирская,  сказочная,  со  всем  ее  чудесным  содержимым: берендеевы  ели , ароматные  пихты,  царственные  кедры,  неправдоподобные  по  красоте  поляны,  родники,  ручейки  и  разная – разная  живность. А  уж  про  ягоды,  грибы  и  шишки  кедровые  и  говорить  нечего,  одна  радость  от  земной  красоты  и  щедрости.  Я  всегда  удивлялась  и  горевала: »Почему  не  открыли  для  себя  Азаново  кинорежиссеры?»  Какие  бы  это  были  живописные  съемки  российской  глубинки.  И  даже  сейчас, когда осталось там,  как  поется  в  песне, « семь  домов  и  три  доски», есть  что  снимать  кинооператорам.  Конечно, «каждый  кулик  свое  болото  хвалит». Но  я  абсолютно  уверена,  что  на  огромные  пространства  вокруг  нет  краше  и  душевнее  места.

  И вот  эти  леса, покосы  и  пашни,  веками  кормившие  многие  поколения  сельских  жителей, остались сегодня ненужными, невостребованными. А  ведь  в  Азанове,  помимо  колхоза  «Прогресс»,  была   фабрика  «Спорт», выпускающая   хоккейные  клюшки  и  теннисные  ракетки. Было лесничество, стояла  небольшая его контора. Какое  это  было  село!  Большое,  красивое  и  как – то  по  особу  уютное.
 
  Все  было  на  своем  месте,  гармонично  и  пропорционально.  Дворов  было  около  двухсот.  Школа, клуб, детсад, почта, два  магазина. Всем  была  работа, все  были  устроены, нищих никогда не  было. Жили  кто  покомфортнее,  кто  попроще. Это  зависело, как  и  во  все  времена, от  количества  работников  в  семье,  многодетности  и  трудолюбия. 
 Ельцинские  реформы  сделали  то,  на  что  и  были  рассчитаны.  Колхоз  распался,  фабрика  остановилась: зарплату  не  выплачивали,  спортивная  продукция  вдруг  стала  никому  не  нужна.  И  пошло – поехало  все  вразнос. Уезжали  кто  куда,  лишь  бы  найти  заработки.  Я  не  устаю  удивляться, почему  добрые  люди  чаще  всего  не  умеют  объединяться.  Побросали  все,  разъехались,  а  спохватятся – то  потом.

   И  стоит  перед  глазами  милое  Азаново  со  всеми  своими  красотами,  как  укор  человеческой  неблагодарности. 
 
   Помню,  собирались  там  поставить  небольшую  церковь.  Прособирались,  пока  все  разъехались.  А  ведь  маковка  церкви – это  подлинный  венец  всей  сельской  панорамы.  Право,  глаз  не  отведешь:  такую  красу  наводит  на  окружающий  мир  простая  церковная  главка.  Ничего  теперь  этого  не  будет.

   Села,  которым  посчастливилось  расположиться  около  города,  держатся.  А  вот  в  глубинке  не  могут  выстоять.  Если  позакрывали  почту,  школу,  магазин,  кто  ж  там  останется  жить?  Лишь  старики,  им  ведь  в  школу  не  ходить.  Кстати  или  некстати  вспоминаются,  мне  кажется  выверенные,  слова  А.П. Чехова: «Коли  деды  и  прадеды  жили  в  деревне,  то  и  внукам  безнаказанно  нельзя  жить  в  городе»  (Брату  Александру.  21. 11.  1892г.)   А  я  не  даю  в  себе  погаснуть  надежде,  что    власти  опомнятся, вспомнят  о  кормилице – деревне  по - хозяйски.  И  сельчан  потянет  на  малую  родину.  Ведь  еще  кое – кто  остался  на  селе, не  все  уехали, даже  пять  учеников  ходят  в школу ( пока   не  закрывшуюся.

   Даже  печальное  место – сельское  кладбище  зелено  и  аккуратно.  Дорога  к  нему  чуть  в  горочку,  расположено  оно  на  приподнятом,  сухом  месте,  среди  редких  деревьев  около  леса. Немало  я  удивилась,  увидев,  что  кладбище  ухожено,  прибрано.  Значит,  ездят  сюда,  не  бросают,  помнят.  И  слава  Богу. Как будто про нашу боль написал А. Пушкин:

«Два  чувства  дивно  близки  нам, 
в  них  обретает  сердце  пищу:
Любовь  к  родному  пепелищу,
любовь  к  отеческим гробам».


  А  когда – то  здесь  кипела  и  кружилась  жизнь. Из  далекого  далека  смотрит  на  меня  мама. Сельская  учительница в этом селе Анна  Кузьминична  Назарова.  Учительский  стаж  43 года. Она  из  того  поколения,  на  котором  держался  и  тыл, и  фронт.  Не  прищлось  ей  стоять  у  станка.  Но  зато  с  учениками  долгие  годы  и  весной,  и  летом,  и  осенью   работала  на  колхозных  полях. Я  не  помню  ее  в  те  трудовые  годы  отдыхающей,  без  работы: то  она  на  уроках  в  школе, то  с учениками  на  колхозных  полях. А  если  дома, то  как  заводная: ведь  дома  работы  не  переделать. Я, взрослый  человек, не  могу  понять,  как  ее  на  все  хватало.  Школа,  домой  приносила  несколько  стоп  тетрадей  для  проверки,  маленькие  дети, хозяйство: корова, куры. Все  успевала,  все  умела, в  том числе и мужскую  работу. Да  еще  успела  оставить  нам  рукодельные  работы: вязание, вышивку.

   А  чудный  домашний  аромат  свежеиспеченного  хлеба!  Почему  домашний?  Когда  вспоминаю  этот  запах  хлеба,  я  вижу  нашу  уютную  избу,  русскую  печь,  и  счастливое  лицо  мамы: »Хлеб  удался!»  Это  уж  потом – потом  стали  привозить  в  магазин  хлеб  из  районной  пекарни. 
 
   Летом  побывала  на  родине  в  Кемерове  и  Азанове.  Родные  места,  родные  постаревшие  лица. И, конечно, побывала  с  сестрой  на  маминой  могиле. О  чем  бы  не  заговорили,  все  возвращались  к  разговору  о  маме. Была  она  и  была.  Казалось,  будет  всегда.  А  мы,  ее  дети -  уже  взрослые  люди, все  куда – то  торопились, раздражались, суетились. Мамы  не  стало,  мы  остановились  и  ахнули.  Милая  мама, а  как  же  теперь  мы  без  тебя?

    Со  смертью мамы  что – то  треснуло  в  моей  стойкости,  в  моем  оптимизме. Теперь я точно  знаю,  что  наши  родители – это  вроде  заслона  между  нами  и  вечностью.
   И только одна мысль, что я  ни  одним  словом  не  обидела  ее, утешает  меня. Это  я  так  считаю. А вдруг? Спаси, Бог. Неизбалованный  материнской  лаской  А.С.Пушкин  писал: «… люди,  даже  великие,  поздно  прозревают, понимая,  что  была  для  них  мать». А  что  я  сейчас  могу  сделать  для  мамы?  Вот  эти  строки,  фотография  на  стене  да  бесконечная  жалость.

   В трудные и  горькие  минуты  я оглядываюсь назад и обращаюсь  к  лучшим  воспоминаниям  того  прошлого…

     Медленно  и  нехотя  уходит  день. Закатное  солнце  заливает  село.  Конец  лета.  Длинная  улица  дальним  концом  упирается  в  лес.  Крыши  домов,  верхушки  деревьев  очерчены  косыми  лучами  уходящего  солнца.  Дневные  заботы  позади.  Теперь  можно  чуток  посидеть  на  ступеньках  крыльца,  осмотреться,  поговорить  с  домашними,  обсудить  планы  на  завтра.  Тепло,  покойно.  До  чего  ж  отрадная, мирная   картина.  А  над  селом  вкуснейший  в  мире  аромат.  Так  пахнут  испеченные  или  отваренные  свежие  кедровые  шишки.  Наступает  чудесная .пора  кедровых  шишек.  В  каждом  дворе  есть  отведенная  для  шишек  посудина.  Ведро  или  котел.  Туда  насыпают  шишки,  сверху  кладут  траву.  Это  мокрица,  лапчатка  или  пырей.  Заливают  водой  и  ставят  на  огонь. Закипело, чуть  потомилось,  и  ведро  снимают, воду  сливают,  траву  выбрасывают. И вот оно, яство!  Век  бы  ничего  другого  и  не  ел. На  шишках  нет  смолы,  она  осталась  на  выброшенной  траве.  Орешки – «чистый  изумруд»: скорлупки  мягкие,  ядрышки  вкусные – превкусные. Мама  и  мы,  ребятишки,  как  цыплята  около  нее,  сидим  на  крыльце,  щелкаем  орехи,  говорим  о  том –  сем. Словом,  наслаждаемся  красотой  вечера,  душевным  расположением  друг  к  другу  и  ко  всему  мирозданию. На  ступеньках  крыльца  растянулся  кот  Базила,  а  над  нами  мелькают  ласточки  и  ныряют  куда – то  под  застреху. Господи,  какая  благодать  бывает  на  свете.

  Эти  вечерние  посиделки – передышки  как – то  особо  запомнились  мне. Где  все  это  теперь,  тогда  казавшееся  вечным?  Когда  оглядываюсь  назад, вижу наше  село, полное  несуетливой  жизни, нашу  улицу, уходящую  вдаль  и  залитую  предзакатным  солнцем, нашу  уютную  избу  и  маму,  всегда  занятую  делом.   
            
    А  как  не  вспомнить  веселое  и  деятельное  время  сенокоса. Труд  нелегкий  и  радостный.  Покосы  отводились  где – то  в  таежных  угодьях, и путь туда был  неблизким. По  дороге  на  покос  о  чем  только  не  переговорим  с  мамой.  Собеседником  она  была  очень  интересным. Я  уже  была  студенткой. Шли  мы  с  ней  как – то  вдвоем  на  покос  в  солнечное  летнее  утро  мимо  хлебного  поля:  огромное  пространство, красивое, как море: набежавший  ветер  колыхал  его. Отлично  помню, как она  повторила  вычитанное  где – то  ею  признание   известного  публициста:  »Я  никогда  не  видел,  как  растет  рожь. То  есть, может,  видел  да  не  обратил  внимание». И  от  себя  добавила:  « И  есть  люди  не  только  никогда  не  косившие, но  и  не  видевшие  покоса».

    И  тогда, и теперь  с  особым  удовольствием  вспоминаю  свои  собственные  впечатления  от  косьбы. А  теперь  косу  беру  в  руки   лишь  на  10 минут  обкосить  бурьян  у  забора  на  даче. Но  зато  со  сладким  удовольствием  перечитываю  описание  Л.Толстым  в  «Анне  Карениной»  сенокоса, правдивое,  со  знанием  дела: »…и  Левин  точно  так  же  пошел  по  своему прокосу. Несмотря  на  то, что  пот  катил   градом   по  его  лицу  и  капал  с  носа  и  вся  спина  его  была  мокра,  как  вымоченная  в  воде, - ему  было  очень  хорошо.  В  особенности  радовало  его  то,  что он  знал  теперь, что  выдержит».

    При  встречах  с  сестрой,  односельчанами  чего  уж  не  вспомним  и  не  переберем  по  косточкам  из  того времени. И непременно  кто – нибудь с радостной  улыбкой скажет: "А Ивана – Купалу  помните?" И начинаем  вспоминать,  смеяться. У  нас  в  Азанове  с  покон  веков  было  заведено, что  в  ночь  на  Ивана – Купалу  молодежь  устраивала  шутки  над  какими – то  дворами  или  посыпали  опилками  дорожки  от  двора  ко  двору. Утром  на  широких  улицах  сплошь  и  рядом  опилочные, тонкие  дорожки, белым  по  черному, то есть по земле.  По этим опилочным дорожкам ходят любопытные, так как посыпались  эти  дорожки  со  значением. Опилок  у  пилорамы  целая  гора,  хватило  б  на  дорожку  до  луны. Например, удумали:  от  калитки  деда  Макара  посыпали  дорожку  до  калитки  Дарьи  Азановой.  Бабка  Макариха утром  увидела  эту  белую  дорожку  от  своей  калитки, посеменила  по  опилкам,  потом  вернулась  и  объявила  Макару,  что  с  сегодняшнего  дня  его  кормить  не  будет,  такого – рассякого  жеребца.  А  жеребцу  этому  было  восемьдесят с лишним лет, наверное. Едва  до  калитки  доковыливал. А гулял  он  с Дарьей  еще  зеленым  пареньком. Три дня. И  была  она тогда  Дашуткой. Да –а, если  пройти  по  этим  опилочным  дорожкам,  много  чего  узнаешь.  Чтобы  меньше  узнавали, у  нас  на  Ивана – Купалу  много  мели метлами, опилки  разметали  пораньше  с утра. Если  молодки не  успевали размести   опилочные  дорожки, то из домов  часто  слышался  звон - гром, рукопашная.
 
   А вот  еще. Наш  сосед  тракторист  Егор  навозил  бревен  и аккуратно  сложил  на  улице  у  забора  своего.  Баню  собирался подновить. Бревна  лежали, никому не мешали.  А  утром  мужики  в  окно  ему  стучат  и  кричат,  чтобы  бревна  с  дороги  убрал: мешают,  не  проехать – не  пройти. Выскакивает  Егор, смотрит: »Мать честная, кто – то  за  ночь  все  по  бревнышку  раскатал  по  всей  улице!  Бревенчатая  мостовая!»  И  пока  он  скатывал  свои  бревна  на  место,  весь  день  над  нашей  улицей  висели  его  некультурные  выражения.  …Эта  наша  золотая  молодежь  редко  какой  двор  пропускала.  То  пропеллер  из  консервной  банки  на  шпагате  в  трубу опустили:  хозяева  как  затопят  печь, так  в  трубе  воет. а то и громыхает.  Думали, бес поселился, хотели  священника  приглашать. Да  полез  хозяин  на  крышу  трубу  чистить  и  увидел  этого  «беса».  И  ругался, и  смеялся..

  Даже школу не пропустили. Летом  в  школе  ремонт. Во  дворе  стоят  свежевыкрашенные  парты,  обсыхают. Парты  еще  довоенные:  тяжелые,  черные,  стол  и  сиденье  сбиты  в  одно  целое.  Парты  сохнут,  сторож  спит  в  школе.  А  утром  все  село  веселилось,  глядя  на  крышу  школы.  Ночью  какой – то  силач  парты  надел  на  конек  крыши. В  рядок.  Говорят,  директор  потом  разговаривал  со  сторожем  при  закрытых  дверях. Целый  месяц  не  могли  снять  парты  с  крыши,  боялись  ее  проломить. Долго  потом  гадали,  как  туда – то  смогли  их  затащить  шутники.  Ну  а  теперь  на  Ивана – Купалу  ничего  этого  нет.  Так  ведь  и  молодежи  на  селе  нет.
   
   Пишут  мне, что в  двух  подворьях  ставят  новые  срубы. Это была  самая  приятная  для  меня  новость. Как  докричаться  до  государства,  чтобы  оно  вспомнило  о  деревне, о  сельских  школах,  о  нашей  брошенной  фабрике,  так  необходимой  людям?  Ну  не  верится, что такое сказочное  место зарастет  бурьяном, потом  подлеском. Я  убеждена, что тот, то  виноват  в  умирании  деревни, преступник. Всех, голосовавших  за  закрытие  школ  в  деревне,  даже  если  это  десятки  таких законников, надо судить за это их «да». Что ж за  «светлые» головы сидят  на самом  верху и  не  понимают,  что  рубят  тот  самый  сук,  на  котором  и  сидят.
Любой, даже малообразованный человек понимает: государство можно  растоптать, но если  жива  деревня, страна возродится. Поэтому к деревне государственникам  надо  относиться, как к стратегическому понятию.