Бедняжка корчится и стонет от боли. Колени и локти стёрты до костей. Заранее уже была приготовлена вода и женщины начали раздевать её, но она вдруг ложится на спину и начинает тужиться.
- Боже мой, Элла, ты рожаешь что ли?!
- Да, быстрее помогите мне, пожалуйста! Не то ребёнок упадёт на пол – просит она сквозь потуги, совсем слабым голосом.
- Но мы быстро хоть чуть-чуть тебя обмоем, подожди, ты же вся в грязи! – взволнованно просит Лидия.
- Да нет же! Разве роды можно задержать? Помогите! – умоляюще зовёт роженица.
Филипп крепко спит и Готфрид тоже вышел из прачечно-купальной комнаты. Аня и Лидия остались одни с Эллой. Между схватками они всё же раздели её. Из соседней комнаты к ним присоединилась Лизбет. Она заметила, что Элла тужится из последних сил и ребёнок уже виден и помогла удержать появившегося на свет мальчика, не то и правда упал бы со скользкой лавки.
Лизбет несколько раз довольно крепко хлопнула новорожденного по попе, пока он закричал, да сразу так громко, будто хочет объявить всему миру, что он здесь! Затем пожилая женщина отдала его Ане, стоящей с полотенцем в руках.
- У тебя сын, Элла. Посмотри-ка какой крепыш! Поздравляю – восклицает Аня, но бедняжка уже её не слышит. Она потеряла сознание. Видмо от боли, большой потери крови и чрезмерного переутомления у неё хватило только ещё сил завершить начавшиеся роды. Зная теперь, что находится в надёжных руках, расслабилась и провалилась в забытьё...
Помещение больше похоже на забойный цех, чем на родильную палату. Эта окровавленная женщина со стёртыми до костей локтями и коленками на лавке, с застывающей в клейкую массу кровью, а местами ещё капающей на пол и младенец, тоже весь в крови на руках молодой женщины. Ужасающее зрелище! Они не были готовы к такому приёму и ничто не было подготовлено. Не предполагали они, что им понадобится акушерка. И чтобы теперь найти всё необходимое, уходит время. Поэтому Лизбет оказалась в нужное время на нужном месте. Она своими указаниями создала умеренный и спокойный ритм, вселяя уверенность трём молодым женщинам, заменяющим эту должность. Всё делалось без суеты, но всё равно быстро.
Лидия сожалеет, что не успела обмыть роженицу и стоит рядом с тазиком тёплой воды.
- Необходимы ножницы, крепкие нитки и немного марли или бинта и в первую очередь нужен нашатырный спирт. Надо немедленно привести в чувство мать. А с этим крикуном ничего не случится - скомандовала Лизбет. – Аня, тебе придётся взять на себя роль повитухи и заняться им, сделай всё необходимое.
Лидия тут же, поставила тазик с водой, поспешила принести нашатырь и снова убежала за остальным, что потребовала Лизбет.
Смочив сделанный из марли тампон нашатырём, Лизбет натёрла виски Эллы и поднесла к носу.
- Я видела, мама, как Емилия перевязывала пуповину нашей Софии и всё равно очень боюсь – обращается Аня к матери.
- А ты не бойся, дочка. У меня силёнок маловато самой пуповину перевязать. Я тебе буду говорить, а ты будешь делать. Возьми-ка Лидия тампон и продолжай приводить в чувство роженицу - продолжает командовать Анина мать, когда та принесла ножницы и нитки с бинтом.
- Теперь Аня, сделай нитки в несколько рядов, чтобы очень крепко получилось. Сложи бинт тоже в несколько слоёв, обмотай вокруг пуповины на расстоянии 2-3см от животика, чтобы потом нитки не врезались, а затем насколько хватит сил, туго несколько раз перетяни этими нитками и завяжи на крепкий узел, вот и всё. –Лизбет говорила, а Аня спокойно делала всё по её команде.
За это время и Элла уже очнулась.
- Я никогда такого ещё не делала, даже не видела! – сокрушается Лидия.
- Все когда-то, что-то делают впервые – ответила ей Лизбет – а теперь Лидия принеси снова тёплой воды, эта уже остыла и Аня искупает малыша. И может что-нибудь чистое найдёшь, во что его завернуть? И для мытья роженицы принеси ещё тёплой воды. Бедняжка трясётся как в лихорадке и новорожденный тоже уже охрип от крика да посинел от холода. Аня его искупает, а мы с тобой Эллу.
Помытая и перевязанная Элла походит больше на раненного воина, чем на роженицу. Её уложили на кровать в одной из спален большого дома, дали тёплый чай с сахаром и молоком, после чего она крепко заснула. Елизабет тоже пошла в комнату к Софии спать. А Лидия с Аней навели чистоту и порядок в «родильне» и сожгли в горящей печке все вещи прибывших беглецов. Ложиться им уже некогда, скоро все проснутся и надо готовить завтрак.
Часа через три проснулась Элла и спросила:
- Где мой ребёнок? Я успела увидеть, что он мальчик.
- Да, у тебя сын, Элла – ответили ей. Лидия принесла суп с курицей и она охотно поела. Четверо её детей тоже поев, окружили свою маму с младенцем в кровати и удивлённо разглядывают его. И понять не могут почему мать вся перебинтованная лежит? Старший спросил:
- Тебя били, мама?
- Нет-нет, сынок, не били меня. Это я сама себе всё ободрала. А теперь Рихард, уведи младших в другую комнату и займи их чем-нибудь только не шумите, пожалуйста, мне надо поговорить с женщинами.
Когда дети вышли она начала рассказывать свою одиссею:
- Выбравшись через подкоп я пустилась почти бегом, чтобы как можно скорее добраться до речки, как мне посоветовали ребята, сделавшие этот подкоп. Но я ещё не успела далеко удалиться от моего заточения, как услыхала приближающихся к селу всадников. Они на какое-то время остановились посреди села у сельсовета, потом галопом помчались к амбарам, хотя вахтёр должен меняться только в 12 ночи.
Я поняла, что они сейчас узнают, что меня там нет и будут преследовать. Всё же добежала до кустов у речки и прислушалась. Я поняла что это мой единственный и последний шанс спастись, иначе я пропала. Стала ползком на четвереньках удаляться всё дальше от злополучного места. Меня спас дождь, который то затихал, то усиливался. Иначе мне бы конечно не уйти.
Они не долго задержались у амбаров, сразу же пустились меня искать. Дождь в это время как раз шёл не очень сильный и слышно далеко, как они переговариваются.
Так я добралась вдоль речки почти до моста и пришлось залечь. Они тоже по дороге туда направились. Очень темно и я только на слух могла определить где они находятся, а они меня увидеть тоже не могли. На мосту они остановились, решая куда податься и зло кричали:
«В такую погоду, из-за этой сучьей семьи, еле в седле держишься!»
И решили они на две группы разделиться: одна в сторону Александергай, а другая на Розенфельде: «...больше ей некуда податься. Та подвода увезла детей, кто бы это ни был, но ещё затемно. А баба пузатая ушла пешком совсем недавно, но сразу как этот избитый дурак заступил на вахту, а им ещё подкоп нужно было сделать. На это тоже немало времени ушло. «Значит она ещё где-нибудь поблизости затаилась. В таком состоянии ей так и так далеко не уйти, всё равно поймаем!» « И как этот засоня не услыхал, когда к нему подкрались?» «В Энгельс уже сообщили, беглецы возможно попытаются туда добраться?» «Это всё же был Рубан в той телеге!» «Да ну, средь бела дня даже Рубан не осмелился бы на это! Лишь бы дождь не стёр до утра все следы! Найдём, никуда они не денутся!» - такими фразами они обменивались, прежде чем разъехаться в разные стороны.
Моё сердце готово было выскочить из груди и казалось, что им слышно было как оно колотится. Я выждала, пока они удалились и поползла по кустам дальше.
Если бы я пошла или побежала они могли бы услышать чавканье моих шагов по раскисшей земле. Мне ведь тоже необходимо было держаться одного из этих направлений, которое взяли они: Александергай и их и моя конечная цель. Как хорошо, что я всё это слышала и знала их планы!
Дождь прекратился. Я, то пешком, то бегом, если это было возможно, по кустарникам или по лесу, ползком по открытой местности держалась того же направления, что и мои преследователи, чтобы не потерять направления пути и слышать их, в то же время боясь быть ими обнаруженной. Я не боялась зверей в лесу зная, что они нападают только в зимнее, голодное время года, а сейчас сами от меня убегают. Но я боялась людей, готовых хуже голодного зверя кинуться на свою добычу.
Локти и колени саднило от содранной кожи и царапин по всему телу. Но это пол-беды. Ко всему этому стали появляться боли в пояснице.
Голоса и топот копыт постепенно удалялись. На лошадях они передвигались быстрее меня и мне не на что стало ориентироваться. Я пошла наугад дальше, не выходя на дорогу. Боялась, что они в любое время могут вернуться назад или кто-то из них может отстать и затаиться.
Боль то отступала, но через некоторое время опять появлялась. Я не предполагала, что это схватки. По моим подсчётам ещё рановато было. И вдруг я поняла, что двигаюсь в неправильном направлении. Ночью, как вы сами понимаете, без луны и звёзд легко заблудиться. На меня напало отчаяние и страх. Я встала на колени и умоляла Господа помочь мне найти правильный путь.Видимо моя молитва дошла до Него и я Слава Богу нашла правильную стезю по которой
вышла на дорогу. Схватки настолько усилились и участились, что мне стало ясно, что это роды.
Но дойти хотелось во что бы то ни стал!. Подумала, что не дойду, но хоть четверо моих детей спасены, а с нами двумя, как Богу будет угодно. Через последний лесок уже не было сил, кое-как добралась. Слава Богу, что на краю села живёте, а то бы и не доползла...
Элла закрыла глаза и женщины потихоньку вышли. Они тоже не спали всю ночь, но что это по сравнению с тем, что пережила эта мать в эти последние месяцы и тем более в эту ночь, не только ради себя, но больше всего ради своих пятерых детей.
Уже давно рассвело и женщины только сейчас заметили, что лампа на столе догорает красным огарком - керосин кончился...
Аня решила разбудить мужа, чтобы рассказать ему всё от Эллы услышанное. «Видимо придётся ему другой план придумать»- решила она:
- Просыпайся скорее, Филипп, поговорить нужно!
- Что случилось? Ты так встревожена! – сказал он протирая глаза – эта женщина всё ещё не появилась?
- Ну ты и спать! Спрашиваешь, появилась или нет? Да я сегодня под утро акушеркой была, а ты и не слыхал? Сын у Эллы родился! – говорит ему жена гордо.
- Тогда я значит действительно крепко спал...
- Если бы ты видел, Филипп, в каком она состоянии появилась и как она выглядела! Этого не описать даже. Как только ещё смогла она добраться сюда, это диво! Она смогла нам рассказать, что ещё вчера вечером всё открылось – и Аня рассказала Эллин рассказ со всеми подробностями.
Филипп слушал молча. Когда Аня закончила, он помолчал о чём-то размышляя и говорит спокойно:
- Всё это пол-беды, дорогая моя! Сохраняй полное спокойствие, иначе матери ещё больше горя причиним. Она и так вся расстроена. Нас никто не ищет. Мы к этой истории не имеем никакого отношения. Ты поняла, что я имею ввиду? Никакого! Мы раньше этой истории, ещё в субботу покинули село, поэтому никто нас не заподозрит – и он стал спокойно одеваться.
- Ну хорошо, мы к этой истории не имеем никакого отношения! – повторила Аня.
- А теперь пора немного позавтракать и двинемся в путь.
Аня слышит, что её зовёт мать и пошла к ней:
- Аня, София заболела. Она так беспокойно спит, потрогай какой горячий лобик.
- И правда, мама, она вся горит! – встревожилась Аня. В это время девочка открыла глазки и говорит показывая ручкой на подушку рядом с собой: «Айда, мама, бай- бай!»
- Подожди, моя маленькая, мама тебе тёплого молочка принесёт.
Она сказала Филиппу, что дочка больна и попросила Лидию согреть стакан молока. Почти сразу пришла Лидия со стаканом воды и двумя ложечками. Ими она размяла таблетку и сказала:
- Аня, я не врач, но маленько смыслю в медицине. Дайте ей эту жаропонижающую таблетку, что я размяла запить водичкой. А с молоком придётся подождать, пусть медикамент подействует. А потом молока подогреем. Элла с детьми уже поели и вы айдате к столу. Сейчас все остальные покушаем, а то Готфрид говорит уже скоро, как условлено, ехать пора. Всё расчитано до минуты, чтобы никому не попасть в беду – закончила хозяйка дома.
Аня дала Софии сначала чуть воды, сыпанула ей вслед измельчённую таблтку с ложечки и опять воды так, что она и не заметила про лекарство. Лизбет говорит:
- Ты иди, Аня, покушай, а я пока останусь при Софии. Буду прикладывать ей на лобик холодные компрессы, пока придёшь. Может она потом тоже немного поест.
- Да, таблетка должна немного подействовать, потом пусть поест – вмешалась Лидия.
Как часто с детьми бывает, Софии стало через короткое время лучше. Она даже поела и настроение хорошее. У неё вообще редко бывает плохое настроение.
Может эта первая в жизни поездка на неё отрицательно действует, но надо ехать дальше.
Решили, что надо оберегать её немного от «чужих глаз».
Ровно в десять зашёл Готфрид и спросил:
- Вы готовы? Карета подана – он посмотрел на Филиппа – через пол-часа надо ехать.
- Да, готовы. Вот только распрощаемся со всеми – ответил он.
- Тогда пора прощаться, а то на свой поезд опоздаете. Эти ищейки уже всюду рыскают и пока неизвестно кого ищут. Но не вас конечно, а видимо беременную женщину с четырьмя детьми или не беременную, но с младенцем на руках и ещё четырьмя детьми. Ей только не говорите ничего, чтоб не напугать. Нашу почтовую карету никто никогда не обыскивает, поэтому и вы не бойтесь – всё будет отлично. Вас на ней доставят на вокзал в Энгельс, в ней вас никто не заподозрит. Спасибо всем вам за мужество и силу, что даже своей родиной жертвуете, но как сами видите – за стоящее дело. Ещё есть люди и их не мало, которые не меньше вас жертвуют и ещё долго будут находиться в опасности. Вы и дальше тоже будьте внимательны, но главная опасность для вас миновала, в это я твёрдо верю... - Он хотел ещё что-то сказать, но оторопел увидев Эллу, появившуюся из комнаты. И все сразу посмотрели в ту сторону, куда уставился Готфрид и никто не знает что сказать. Бледная и вся перевязанная она являет собой жалкое зрелище. И слабым, тронутым голосом произносит:
- Неужели Вы хотели не простившись с нами исчезнуть?
- Да нет, что вы! Ты полагаешь, что мы так невежественны? – говорит Аня и дружески улыбается – но мы хотели дать вам ещё немного поспать, пока всё вынесут, а тогда зайти проститься. Но тебе Элла нельзя ещё вставать! Сядь-ка, пожалуйста – и Аня подставила ей стул на который женщина с трудом уселась.
- Я недолго. Хочу сердечно поблагодарить наших спасителей, за то что рискуете собственной жизнью ради нас. Если бы не вы, мы все шестеро пропали бы. Особенно Вы, Филипп. Ещё на день позже и было бы слишком поздно. Никакая помощь не успела бы. Никто бы не осудил, если б вы даже в последний момент передумали и отказались.Поэтому я прошу Вашего согласия назвать моего сына Вашим именем. Вы не против будете, если он будет Филипп Рубан? Хорошо звучит, не правда ли?! Или Вы против, господин... жаль, не знаю как Ваша фамилия...
Филипп тронут, а у женщин даже слёзы выступили на глазах.
- Да пожалуйста называйте, лишь бы само имя Вам понравилось! А то видимо оно не очень многим нравится, не так уж много нас Филиппов-то.
Все притихли, снова готовые слушать женщину. Элла еле может говорить от слабости и борется со слезами. Она села и начала сквозь слёзы, стекающими по обеим щекам говорить, будто боясь,что её могут прервать и не дадут высказаться до конца:
- Я думала, что уже все слёзы выплакала, ан нет оказывается есть ещё. Не знаю свидимся ли мы когда-нибудь, но знаю одно - никогда я не смогу отплатить вам за вашу доброту, за то что вы, совершенно чужие люди, сделали для моей семьи, рискуя собственной жизнью. Всю оставшуюся жизнь буду помнить вас! И дети мои тоже. Рихард сам уже никогда не забудет, в таком возрасте не забываются подобные происшествия. Думаю и девочки смогут это запомнить, а двое младшеньких сыновей узнают обо всём, когда подрастут. Вы для нас стали ближе самых близких родственников! Моя мужественная акушерка, тебе особое спасибо! – она подошла, поцеловала Аню в обе щёки и опять села.
– Да и ещё что вы должны знать: мой муж уже пол-года как умер. И он никогда не пришёл бы нас спасать... Мы с ним в последний раз встречались, когда он был ранен, но Филиппа мне всё же оставил – и женщина смущённо улыбнулась - Остаться с нами, как вы понимаете, он не мог. Рассказал только, что давным-давно не учавсвует во всех этих враждебных делах, и давно осознал, что назад к прошлому возврата нет. Но уйти за границу было невозможно, не мог из-за нас. Он слишком любил свою семью, чтобы бросить и рискуя жизнью, хоть изредка мог нас видеть. Явиться с повинной честь офицера, давшего клятву до конца быть верным той России, не позволяла. И жил, постоянно меняя место своего пребывания. Есть ещё добрые люди, которые его прятали, кормили и помогали во всём.
В последний раз чуть не схватили, но раненным в ногу удалось уйти...
А эта банда назвалась «Рубан» и уже много лет продолжает под его именем свои грабежи и нападения на безвинных людей.
Как мне потом рассказали, у него образовалась гангрена, от которой он и умер. Красные не верят этому. Я им не выдала где его могила, чтобы не надругались. А они требовали: «Раз говоришь, точно знаешь, что умер, то скажи нам где похоронен, мы проверим и отпустим его семью. А так будешь в этом амбаре гнить с его отпрысками пока или его поймаем или вы все сдохнете.»
Не могла я и людей выдать, которые ему помогали и которые рассказали мне много хорошего о нём, да сделали даже возможным присуствовать на его похоронах. Мы за все годы его бегства очень редко виделись, но детки прибавлялись – она опять смутилась – я люблю детей и любила своего мужа, хотя во многом наши мнения расходились. Да, я любила его, понимаете, любила – подтвердила Элла ещё раз – он был прекрасным, любящим мужем и хорошим отцом своих детей...
Заметно, как тяжело ей говорить. Она будто хочет его уже мёртвого оправдать и защитить. Чувствуется, что ей необходимо было выговориться.
Когда Элла закончила свой рассказ, все сразу пришли в движение: объятия, поцелуи, будто прощаются близкие родственники.
- Могу я увидеть своего тёзку? – спросил Филипп смутившись.
- Обязательно даже, пойдёмте, вон он на кровати лежит – произнесла Элла радостно, указывая на двери, за которой находятся все её притихшие дети.
Филипп зашёл и посмотрел на спящего младенца и на остальных ребятишек, сидящих совсем тихо, видимо боясь разбудить маленького братца:
- Великолепный парень! Наша дочка меньше родилась – сказал Филипп, когда Элла вошла - Что я Вам ещё скажу, госпожа Рубан: Вы не должны и не обязаны ни перед кем оправдываться за мужа. Само собой понятно, что Вы его любили! У нас с Аней точно так же. Оставьте себе его в своей памяти таким, каким он был для Вас. И дети не должны стесняться того, что он остался верен своим идеалам до конца жизни. Никому не надо было того, что произошло. Но из-за того что большинство были идеально слабее Вашего мужа – победили красные. И пришлось повиноваться.
- Спасибо Вам, Филипп! Не могли бы Вы всё же назвать мне свою фамилию, может я смогу когда-нибудь рассказать своим детям кто их спаситель?
- Нет, лучше не надо. Чем меньше людей обо мне будут знать, тем безопаснее для всех. Перед нами ещё дальний и трудный путь. Мы добровольно идём туда, куда нас всё равно, как и многих других сошлют. Там нас не будут искать.
- Боже мой! Не хотите ли Вы в Сибирь податься!
- А почему бы и нет? И там люди живут и очень многие из наших. Про нас будут говорить: они сами себе вынесли приговор и добровольно отбывают наказание! Но не подумайте, что из-за Вас мы туда решились! Мне так и так уже пора было уехать отсюда. Прощайте, госпожа Рубан, может когда-нибудь всё же свидимся. Нас ждут, не то опоздаем... – Филипп пожал ей руку, потом и её детям. Один только Рихард сказал: «Спасибо, дядя Филипп. Мы не забудем вас никогда!» - и мальчишка зашмыгал носом. Зато маленький Виктор спрятал назад руку и отвернулся. Филипп улыбнулся: «Всё ещё сердишься? Не рад, что я тебя к маме сюда привёз? Ладно когда-нибудь простишь!»
Потом Элла скомандовала всем детям идти проститься со всеми отъезжающими, что они с удовольствием сделали, а то всё утро просидели смирно в комнате. И только новорожденному Филиппу всё было нипочём...
София спит на руках отца. Дорога дальняя и не очень ровная. Карету трясёт на ухабах и уже пдъезжая к Енгельсу София проснулась с плачем. Филипп старается успокоить ребёнка, наклонился поцеловать её в щечку и испугался:
- Боже мой, ты вся горишь, София! – говорит он в испуге – что же нам делать? Мы не можем с больным ребёнком садиться в поезд! – он беспомощно смотрит на Аню, забирающую дочку.
- Необходимо найти убежище, пока ей не станет лучше – отвечает она уверенно.
- Кучер, остановитесь, пожалуйста! – позвал обеспокоенный отец.
Тот останавился и спрсил в чём дело? Филипп сошёл и объяснил:
- Нужно убежище и доктор, у нашей дочки высокая температура. Мы не можем продолжить путь с больным ребёнком.
- Я знаю дом, где живут хорошие люди. Там многие наши останавливаются. И вы сможете быть у них сколько надо. Там надёжно. – Он видит как в упор на него смотрит Филипп – ну что Вы смотрите как на привидение? Я тоже один из тех, кто должен и умеет молчать и помогает попавшим в беду. Поэтому доверьтесь мне - это надёжное место!
- Тогда везите нас туда, пожалуйста. Вы меня убедили, что Вам можно доверять. К тому же нам больше ничего и не остаётся. Везите поскорее, прошу Вас!
Филипп сел и они продолжают путь насколько можно быстро до Енгельса, который многие по-прежнему называют Покровском...
Дом весь утопает в зелени, поэтому снаружи не видно какой он большой. «Здесь восемь или даже десять комнат» - подумал Филипп, когда вошли.
Вновь прибывших встретили так, как встречают хорошо знакомых или родных людей.
Но извинились, что на данный момент нет ни одной свободной комнаты. В них тоже живут семьи с детьми. «Но зал большой и можно пока там устроиться, а завтра к вечеру одна семья съезжает и комната освободится», - сказали им.
Когда хозяйка узнала про больного ребёнка, то заверила:
- Придёт доктор, на которого можно положиться . Он поможет Вашему ребёнку. К нам попадают люди, которым необходима помощь и безопасность, поэтому мы предоставляем всё: врачей, медикаменты, пищу, лежанки, постельные принадлежности, бельё и всё остальное. Бесплатно.
Поэтому вам ни о чём не надо заботиться, всё будет сделано и если что-то нужно, то скажите. Живите сколько Вам необходимо. Мы христиане и нас поддерживают такие же люди безвозмездной материальной помощью, считающие своим долгом помогать людям, оказавшимся в беде. У нас достаточно и рабочих рук, притом добровольных, с любовью делающих своё дело. Поэтому добро пожаловать и не стесняйтесь, чувствуйте себя свободно! Как вы уже наверное догадались, делаем мы всё это нелегально, но это никакого отношения к политике не имеет. Мы предоставляем людям всё необходимое и как можем, оберегаем от беды. Этого конечно новое правительво не желает и за это строго накажут, если попадёмся. Но христианин иначе не может поступать...
Если у вас возникнут ещё какие-то вопросы – обращайтесь пожалуйста ко мне, моему мужу или к нашим детям. С ними вы тоже ещё непременно познакомитесь.
- Бог вас вознаградит на том свете! – подала вдруг голос Лизбет, молчавшая всё это время и торопясь, будто не дадут сказать до конца. Она взяла хозяйку за руки и поцеловала их – спасибо, сестра! Радостно знать, что мы ещё существуем и нас оказывается не так уж и мало. Хотя они хотят нас всех уничтожить, но им это вряд ли удастся! Я сестра Лизбет, а ты? Можно нам на «ты»?
- Естественно! Я сестра Марта – мы ещё поговорим, а вон и доктор – она пошла навстречу вошедшему и указала на угол, где расположились вновь прибывшие.
- Доктор Лейман - представился он Ане, протягивая руку и тут же глянул на ребёнка.
София лежит не шевелясь, то ли спит или в беспамятстве. Лишь иногда как бы приходя в себя вертит кудрявой головкой в разные стороны. Красные щёчки и темнобордовые губки говорят за себя.
- Не очень хорошо выглядит – произносит доктор – поверните девочку на бочёк и заодно держите термометр – надо проверить лёгкие.
Прослушивая ребёнка со всех сторон, он выражением лица даёт понять, насколько он озабочен её состоянием. Она почти ни на что не реагирует
- У девочки двухстороннее воспаление лёгких – продолжил он, забрав градусник – и температура уже за сорок.
Доктор достаёт из своей сумки всё необходимое и делает малышке укол пенницилина. Ане подаёт конвертик со словами:
- Здесь десять пакетиков, давайте ей каждые три часа по одному, это должно ангелочку помочь. Дело обстоит плохо, по идее надо бы её в больницу. Но у меня нет полномочий выписывать направлени. Меня, как и вас тоже ищут. А без него вас не примут. Как я понимаю вам туда и нельзя соваться.
Молодая мать никогда ещё не молилась при посторонних, но тут возвела сцепленные руки к небу: «Господи! О-о Боже! Только не это, умоляю, только не это! Оставь мне моего ребёнка!»
- Успокойся, дитя моё. Это не так, что ребёнок заболел и сразу умрёт! Сколько раз ты болела пока выросла?! - Лизбет обняла свою дочь, у неё тоже набежали слёзы. Филипп подошёл к ним и сказал:
- Не надо плакать.Увидите, лекарство начнёт действовать и ей станет лучше. Гляньте, щёчки уже не так пылают, значит температура уменьшается.- Он знает почему Аня вздрогнула и расплакалась. Потому что, доктор назвал Софию ангелочком, как тогда пастор Кох при крещении. Филипп в тот раз с такой охотой дал бы пастору оплеуху, чтобы знал, как позволять себе сказать такое родителям! Но всё же сдержался. И сейчас он почти злобно взглянул на доктора, что тот растерялся и замолчал. «Через четыре часа прибуду опять», - сказал он чуть погодя и ушёл.
Подошла сестра Марта и уговаривает не плакать.
- Доктор Лейман очень опытный врач и сделает всё, чтобы маленькая София выздоровела - сказала она убеждённо.
Девочка вскоре проснулась и попросила кушать. Диву даёшься как быстро может измениться состояние ребёнка. Уже скоро вечер, а она кроме стакана молока, за весь день ничего не ела.
Лизбет попросила принести еду для Софии сюда:
- Она не сможет за столом, я её здесь покормлю. А вы с Филиппом идите поешьте. Потом уже я.
После еды больной малышке стало значительно лучше и все немного успокоились. Доктор Лейман пришёл и сделал ещё укол. Когда он опять появился, ей было снова намного хуже.
- Её надо бы госпитализировать. Если каким-то образом суметь положить ребёнка под чужой фамилией, то ей придётся лежать не менее 4недель и вам невозможно будет её навещать. Мои медикаменты не хуже, чем у них в больнице, но у них есть аппараты для поддержания организма в случае кризиса, у меня их к сожалению нет. Мне очень жаль беспокоить вас подробной информацией, но я должен вам сказать, что у вашего ребёнка помимо острого, двухстороннего воспаления лёгких, ещё и слабое сердечко. Эта ночь самая кризисная, ночью любая болезнь прогрессирует, поэтому я останусь здесь. Если ночь пройдет нормально, то опасность миновала.
Но больше я ничем не могу вам помочь...
- Придётся нам нашу судьбу и нашего ребёнка доверить в божьи руки – говорит Лизбет, а Филипп добавляет:
- Нам больше ничего не остаётся, как молиться и уповать на милость Божью.
Марта пришла сообщить, что одна семья желает уступить место ради больного ребёнка. Но доктор Лейман тут же отклонил сказав, что Софию ни в коем случае трогать не надо: - Это причинит малышке нестерпимую боль в лёгких - сказал он - Постель у Софии очень хорошая, люди здесь тактичны и здесь тихо, а больше ничего не надо.
Анино сердце готово разорваться от тревоги за свою малышку. Первый час ночи и почти никто в доме, кроме детей, не спит. Стоит почти мёртвая тишина и только тихое переговаривание, да сдержанное пошмыгивание нарушают её. Доктор Лейман не отходит от постели ребёнка. Он уменьшил интервал между уколами и подачей медикаментов, а Аня меняет холодные компрессы на головке и смачивает потрескавшиеся губки своей дочери. Но дыхание становится всё прерывистее и тяжелее. София сначала металась и стонала при каждом вздохе, как стонут взрослые.
Температура уже за 41градус. Девочка перестала метаться и лежит тихо прерывисто дыша.
Ничто не действует, видимо маленький организм перестал бороться.
Лизбет не прекращая молится. А Филипп себе места не находит и только ходит из угла в угол. Он часто выходит на улицу покурить, а когда возвращается жена видит его заплаканные глаза. Поэтому ей необходимо собрать все свои силы, чтобы сдерживать слёзы. А он клянёт себя за эту беспомощность и безисходность ситуации:
- Всё случилось потому, что я сорвал вас всех с места, из дома! - говорит он с горечью - Но как я мог и должен был поступить? Оставить людей на произвол судьбы?»
К нему подошла Лизбет:
- Никто тебя не винит, Филипп. Ты сделал так, как повелело тебе сердце, а значит Господь указал тебе этот путь.
- А за что же Он теперь мучает нашего ребёнка и нас заставляет страдать вместе с ней?!
На это я тоже не знаю ответа. Только Он один знает, ибо Его пути неисповедимы...
В пятом часу утра температура начала резко падать. И София вдруг открыла глазки. Все обрадованно подумали, что кризис, о котором говорил вечером доктор, миновал и ребёнку теперь стало легче.
Но это были уже не те яркие, большие, небесноголубые глазки жизнерадостного дитя, а блёклые, почти бесцветные, ввалившиеся глаза умирающего ребёнка.
Доктор Лейман сделал всё, что было в его силах, но заметно отчаяние в его глазах.
Он один водимо знает, что это значит, когда резко падает температура...
София вдруг совсем притихла лёжа на спинке, глянула на мать и еле слышно произнесла: «Ма-ма-ма-ма», затем перевела взгляд на отца и позвала: «па-па-па-па», затем опять закрыла глазки и застонала. Казалось, будто она хотела сказать что-то своим родителям. Ей нет ещё полутора лет и она умеет говорить только отдельные слова.
- Вы видите, что ребёнок вас о чём-то просит? Может она просит вас помолиться за неё – говорит Лизбет своей дочери, еле сдерживаясь, чтобы не плакать.
Весь дом уже на ногах, кроме разве некоторых засонь. Все знают про ребёнка, борющегося за свою маленькую жизнь и очень тихо передвигаются по дому или просто стоят, молча и беспомощно наблюдая за семейной трагедией.
Аня выбежала в вестибюль, упала на колени за большой открытой дверью и стала в пол-голоса молиться: «Всемогущий отец небесный! Оставь нам нашего ребёнка! Ты нам подарил её! Мы так рады были иметь дочку и не забывали благодарить Тебя за неё. Зачем было её нам дарить, если Ты намерен опять её забрать?! Боже милостивый, если это возможно, не давай нам испить сию горькую чашу, пронеси её мимо, ведь ты её за нас испил, умирая на кресте! – помолчав Аня добавляет - но если Ты всё же решил её отнять у нас, то это в Твоей власти и мы вынуждены покориться. Но прошу Тебя, смилуйся над ней и над нами и не давай ей мучиться! Да будет воля Твоя, Господи!..
Молодая мать закончила молитву. В тишине дома слышен только тихий плач её матери. Торопливо добавила «Аминь!» и почувствовала кого-то позади себя, обернулась, вставая с колен – это Филипп стоит, прикрыв обеими руками лицо, содрогаясь в плаче. Таким Аня ещё никогда не видела своего мужа. Она сразу догадалась, что сердечко маленькой Софии, её маленького Ангелочка, перестало биться. И она громко воззвала ко Всевышнему: «Господи! О, Господи! Почему Ты с нами такое делаешь?!» - и силы покинули её...
...Медленно молодая мать приходит в себя. Она сразу не может понять, что произошло, потом вспомнив решительно говорит: «Я хочу видеть своего ребёнка. Пустите меня к ней! Мне необходимо быть с моим ребёнком...» - и садится в постели, но доктор кладёт свою руку на её плечо и говорит:
- Полежите ещё, Аня. Вам надо сперва совсем прийти в себя. Вам нужны будут силы не только для себя одной, но и для той жизни, которая в Вас растёт. Слишком большой груз на вас обеих взвалила судьба. Моё самое глубочайшее соболезнование Вам с мужем и бабушке тоже. Мне так жаль, что так беспомощно пришлось наблюдать как умирает ребёнок из-за того, что у меня нет необходимых аппаратов. А без них её слабое сердечко не справилось. Могу себе представить Ваше состояние, но крепитесь...
Ещё один присуствующий здесь же в комнате, в котором Аня догадывается узнать священника. Он утешает молодую женщину изречениями из библии, но вошёл Филипп и беспомощно взглянув на жену говорит:
- Пойдём, Аня, к нашему ребёнку, а то твоя мама там одна с ней и чужими людьми.
Он помог ей подняться и они пошли вдвоём в зал, где в своём белом кружевном платьице, в котором крестили дочь, когда оно ей было ещё иеликовато, лежит на одере она – их София.
Лизбет и несколько женщин с книжками сидят возле только что умершего дитя.
Молодая мать наклоняется и кладёт свои руки на холодные ручёнки своей дочери, будто пытаясь согреть их своим материнским теплом. Гладит её личико, целует окоченквшие губки ребёнка и её кудряшки: «О, как холодна! как тебе холодно, моё сокровище!» - повторяет она снова и снова плача и содрогаясь, сдерживая горькие рыдания...
Но ей надо смириться - она уже ничего не может сделать для своего Ангелочка, которого Господь Бог у неё отнял. Быть может, чтобы уберечь их дочь от той неизвестности которая их ещё ожидает. И что может им этот злой Свет дать взамен той жизни, которую у них отняли!
Девочка словно спит, только бледна. А щечки ещё розоваты и только потрескавшиеся губки выдают, какую боль вынес этот ребенок за последние деньки своей короткой жизни...
До Ани доходят до сознания слова поющих: «Ах, дитя, о ком мы плачем / Что Господь так рано отнял...» - у неё вновь подкашиваются колени и Филипп подхватив её садит на стоящий рядом стул. Лизбет тихо плачет, но увидев своих детей говорит:
- Дети мои, нам необходимо собрать все силы, даже больше чем у нас есть, чтобы проводить нашего Ангелочка до конца её пути на этой земле. Мне сказали, что скоро будет готов гробик и завтра похороним её на маленьком, малоизвестном кладбище. Пастор Хорн проведёт панихиду. Господи какие люди нам встретились! Это настоящие христиане! Что бы мы без них делали?1 Мы никогда не сможем их отблагодарить! Жаль только, что никто из родственнмков не сможет присуствовать и никто знать не будет где её могила, и никто не сможет её навестить...
Но вся земля Господня! Сёстра во Христе обещали, что могилка будет ухоженной...
Лизбет говорит безостановочно, но до Ани мало что доходит, она стала как будто парализованная безучастна ко всему, что вокруг неё происходит. Поэтому Лизбет не хочет дать ей уйти в себа и безостановочно говорит и говорит, чтобы отвлечь от тяжёлых дум.
Пожилая женщина считает, что лучшее средство, разговаривать с дочерью и тем самым дать ей чувство что она не одна в своём горе. Сама Лизбет тоже еле держится на ногах, но укол сделанный доктором Лейманом видимо всё же придаёт ей силы. Она время от времени подходит и к Филиппу, и с ним довольно долго в пол-голоса разговаривает. Он тоже весь почернел от горя. Она его уже в который раз убеждает:
- Это воля Всевышнего и некого винить ни в чём. Все мы в руках Господних...
- Но как Он может с нами такое делать, если Он нас любит?! Разве может лучше быть для нас, если Он отнял у нас ребёнка?
- Но мы не должны роптать и гневаться, Он делает всё правильно. Хотя нам многого сейчас не понять и нам очень больно от Его решений.
- Нет, этого я лично никогда не смогу понять!
- Прошу тебя, Филипп, не делай во второй раз ошибку, не отворачивайся от Господа! Тогда ты был ещё дитя, а теперь ты взрослый мужчина. И подумай, прежде, чем делать упрёки Всевышнему!
- Я хорошо подумал и пришёл к выводу, что Бог жесток и ужасен!
- Пусть Всемогущий простит тебе твои слова, ибо твой разум от горя помутился – и его тёща на некоторое время покинула помещение...
Она – эта уже немолодая женщина, должна обладать неимоверной силой духа и умом, чтобы оказать своей дочери и зятю необходимую поддержку в такие трудные дни. Для этого собственно она и пустилась с ними в этот тяжкий путь неизвестности.
Она просто не могла отпустить свою дочь с Филиппом в неведомые дали, да ещё с ребёнком, которого Бог теперь отнял. Сколько раз в жизни она вынуждена была мобилизовать все свои силы, чтобы выстоять все испытания, уготованные Всевышним, хотя тоже не раз спрашивала себя «почему и за что?», но не находила ответа. Скольких близких людей уже провожала в последний путь, когда казалось легче самой умереть, чем жить без них. Но никогда не усомнилась в Нём.
И они, её дети, тоже должны выдержать, а мать всегда будет с ними рядом...
На следующее утро вместе с хозяином вошли двое мужчин.Сидя у гробика Софии, Филипп и Аня не обратили на них внимания - здесь так много людей приходят и уходят. А эти двое подошли к ним сзади и обняли за плечи. Это Анин брат Александр Вельш и Конрат Штутц – младший брат Филиппа.
Это настоящее чудо, что верующим людям удалось за короткое время доставить братьев скорбящей пары сюда, на расстоянии более 50км. Они настолько сочувствуют семье маленькой Софии, что решили хоть таким образом облегчить им страдания и решили, что ещё кто-то из родных будет присуствовать на похоронах. Как братья и сёстра во Христе узнали, где живут родственники, осталось тайной...
Похороны прошли как в каком-то тумане. Во время опускания гробика Аня снова потеряла сознание. Никто этому не удивился. Такой маленькой, ослабленной женщине, к тому ещё и беременной, потерявшей единственное дитя, тяжело выдержать такое тяжкое бремя, возложенное на неё Господом...
После похорон родственники ещё поговорили наедине. Конрат хотел во что бы то ни стало ехать с Филиппом, но брат сумел его убедить, что он должен остаться при матери.
«Александру хватает забот со своей семьёй. Как только устроимся на новом месте, так и вы все приедете» - пообещал Филипп.
А Вельш Александр хотел увезти мать с собой в Нойлауб, но она категорически отказалась. Сказала, что теперь и подавно не сможет отпустить Аню с Филиппом одних. Их приехавших братьев в тот же вечер увезли домой в Нойлауб. А супружеская пара с матерью вскоре отправятся в неизвестность без любимого Ангелочка, веря в слова псалмы: «Господь пастырь мой; я ни в чём не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, Подкрепляет душу мою...»
Знать, что могилка не будет заброшенной, даёт силы дышать и справиться с тяжёлой утратой родителям покойного ребёнка и её бабушке...
Их увезли на вокзал и посадили сразу в вагон по билетам, приобретённым кем-то заранее. Так, что ни их и они никого не успели разглядеть. Им предстоит дальний и тяжёлый путь до Сибири.
Поезд идёт медленно и останавливается на каждом маленьком разъезде. Чем ближе к Омску тем морозы всё крепче. Но вагоны слава Богу отапливаются и одежда есть на любое время года. В Омске им необходимо пересесть в поезд, идущий до станции Любинская.
Они удивлены, увидев на Омском перроне Каспера, старшего зятя Лизбет. Он их сердечно поприветствовал и помог занести в помещение вокзала багаж. Рядом на всех места не хватило и Каспер с Филиппом сели неподалёку отдельно.
- Филипп, у вас что-то случилось, где София? По вас видно, что вы пережили что-то ужасное.
- Нам пришлось оставить её в Покровске. Она там похоронена – голос Филиппа дрожит и он не может продолжать.
- Моё глубочайщее соболезнование! Поэтому вы и припозднились? А мы как получили твоё письмо, что вам надо покинуть Нойлауб и хотите приехать к нам, поняли, что-то у вас неладно. Но о таком не подумали. Это из-за Софии вы так задержались?...
- Да, и поэтому тоже. Но вначале причина была другая. Потом расскажу. – И помолчав некоторое время, Филипп рассказал обо всём пережитом.
- У меня тоже неприятная новость для вас, Филипп. Мы узнали из верных источников, что из Энгельса пришла телеграмма в Любино о задержании сбежавшего в Сибирь такого-то, с женой и ребёнком. Но про тёщу ничего не сказано. Видимо приняли её за отдельную пассажирку. И на какое число у вас билеты до Любино сообщили, а вы задержались. Поэтому я тут уже несколько дней отираюсь, чтобы предупредить вас. Удивительно, откуда узнали куда у вас взяты билеты? Другое диво, кто за добрые люди нам сообщили об опасности?
- Похоже, что наши Ангелы-спасители всюду и с ними наверняка наш маленький Ангелочек – отвечает Филипп наттреснувшим голосом. – Но что же нам теперь предпринять? Аня с матерью так радуются скорой встрече со всеми, но теперь это, естественно невозможно. Ну что теперь, придётся нам ехать в другое направление. Я не хочу за решётку, хватит нам того, что ребёнка потеряли и что отцов наших ни за что убили!
- Пойдём к женщинам, надо объяснить им ситуацию. А наша с тобой тёща, Филипп, пусть едет со мной в Лауб. Вам вдвоём с Аней будет легче путешествовать. Марилис будет рада матери.
- Да, свояк, Вы может и правы, но спросим тёщу и Аню, как они на это посмотрят.
Они подошли к женщинам. Возле тёщи освободилось место и Каспер сел, а Филипп остался стоять.
- Когда мы дальше поедем? – спрашивает нетерпеливо Аня, предчувствуя неладное.
Филипп ничего не ответил на вопрос, только сказал жене:
- Пойдём, Аня, посмотрим расписание. Пусть они пока поговорят.
Когда они вернулись мать с дочерью переглянулись долгим взглядом. Филипп молчит, выжидая что они скажут. Только они могут решить - поедет мать к старшей, до которой всего 100км или с младшей – путь которой неизвестен.
- И когда мы едем дальше? – спрашивает мать будто давно всё решено и доверчиво смотрит на Филиппа – ты билеты уже купил?
- Нет ещё. Мне нужно сперва знать сколько билетов брать: три или только два?
- Что тут знать? Я ещё дома сказала, что одних никуда не пущу. Так, что так легко вам от меня не отделаться, хоть вам этого быть может и хочется – и она слегка улыбнулась младшему зятю. Потом взглянув на старшего, добавила - Не обессудь меня Каспер и Марилис скажи, пусть не обижается и не думает что не хочу быть с вами. Вам кажется, что я беззаботнее у вас жила бы. Но это не так.
У меня не будет покоя ни днём, ни ночью, если не буду знать, где они и что с ними. Вы уже как-никак обосновались на новом месте, а они неизвестно где найдут своё пристанище. Тем более я знаю, что Аня беременная и у меня ещё больше причин быть рядом...
- Ну хоть одна хорошая новость после печальной! – обрадованно произнёс Каспер – ещё раз моё глубочайшее соболезнование по поводу маленькой Софии. Но Бог так решил и надо с этим смириться. – он помолчал и спросил – а как мы узнаем где вы?
- Якоб Беллер, твой двоюродный брат с семьёй тоже в Лаубе живёт – ответил Филипп - Им будем писать, а они вам передадут. И обратный адрес будет конечно не наш. Вам писать я знаю, небезопасно.
Каспер поговорил ещё с женщинами, пока Филипп пришёл с билетами:
- Через двадцать минут отходит поезд на Украину, с ним и поедем - доложил он.
Распрощались на перроне. Беглецы взяли путь на Украину. Каспер вернётся в Лауб, где живёт его семья. Там уже немало людей живёт из их родного поволжского Нойлауба, где когда-то все были так счастливы...
Будто ветром гонимые осенние листья на ветру, три путешественника рано или поздно где-то должны зацепиться. И они остановились в небольшом селе на Украине.
Получив разрешение вселились в большй пустующий дом. Отделали всего две небольшие комнатки и поставили железную печурку.
Осталась кое-какая старая мебель.Больше им ничего для начала и не надо. Наполнили свои матрацы соломой, а остальная необходимая постель у них есть и можно жить.
Нетрудно себе представить, как живётся на чужбине, почти не зная русского языка, а украинского и подавно. Но жить надо и каким-то образом общаешься с людьми.
Остаётся мечта, что когда-то эта история со спасением семейства Рубан, канет в неизвестность и можно возвратиться на свою горячо любимую Родину.
Со временем они познакомились с ещё одной семьёй здесь живущих немцев и стало морально немного легче знать, что не одни они здесь, хотя их немецкий тоже с трудом понимают.
Постоянно вспоминаются все родные и близкие оставшиеся в родном селе, а так же и покинувшие его. Непроходящую боль по любимому краю, Филипп выразил в своём стихотворении:
«Песня о Нойлаубе»
Село Нойлауб, что над Нахой / Навеки мы слились с тобой /
Хоть я теперь и вдалеке / Но сердцем всё стремлюсь к тебе./
Там колыбель стоит моя / Остались юности друзья /
Во сне спешу к тебе, Нахой / Где поцелуй был первый мой./
Нет, нет! То не твоя вина! / И ты страдаешь без меня /
Безмолвно нёс ты с нами крест / Ты помнишь всё, Нахой, как есть! /
Ты к Волге весело журчишь / А с нею к Каспию спешишь /
Вам так светло, но что теперь? / Кто подсчитал судьбу потерь? /
И ты, Нойлауб, наверняка / Нас не забудешь никогда! /
Твой слышен плач издалека / Но верю я - придёт пора! /
И если не на свете этом / То непременно там, в раю /
Нойлауб из золота нас встретит / Нахой в серебрянном дыму ...\
Перевод с немецкого О. Паржницкой.
Хоть не очень поэтично это стихотворение, но в нём Филипп выразил всю свою тоску и боль по своей Родине, да именно Родине с большой буквы, ибо другой он не знал.
Он даже мелодию придумал к этому стихотворению и играет её на гармони, а жена с ним поёт и в два голоса плучается превосходно. Ане очень понравилась их новая песня! Она выражает страдания всех, покинувших по той или иной причине Нойлауб.
Песня нравится и Лизбет. Когда она впервые услышала, как они её пели, то даже прослезилась.
Почти каждый вечер проводит Лизбет со своими детьми небольшие Богослужения на которые частенько и новые немецкие друзья приходят. Они рады, что имеют возможность присуствовать на этих вечерах. Филипп играет на гармони и все вместе поют верующие песнопения. Хотя и на Украине запрет на веру, но никто не понимает о чём они поют. Прохожие иногда останавливаются послушать и находят, что очень хорошо поют эти немцы!
Весной родился у Ани и Филиппа сын, которого Лизбет сама, прямо дома окрестила Еханнесом - именем своего убиенного мужа. Пусть простит Всевышний, некрещённому младенцу быть нельзя, а другой возможности нет.
Новый удар настиг семью. Что же Бог с ними удумал невозможно понять, но в три месяца умирает и их сын, как сказали врачи «от младенческой.» Невозможно опять описать все их муки, но так случилось и с третьим, и с четвёртым их ребенком. Третьего дитя звали Александер, а Мария была четвёртая. Рождались совершенно здоровенькие, крепкие детишки и не дожив до года в одночасье умирали. И все трое от младенческой. И каждый раз родители в отчаянии простирают руки к небесам с одним вопросом: «За что же Ты нас так мучаешь, о Господи! Неужели мы вообще не должны иметь детей?»
Тяжело когда люди остаются бездетными, но во сто крат тяжелей их родить и потом терять и каждый раз беспомощно взирать, как они умирают. Можно уже поверить, что какое-то проклятие, как домоклав меч, навис над этой семьёй. Но за что?! Они же никому не сделали зла! За что должны их детишки лежать в чужой земле?! Но Елизабет утешает их тем, что вся земля Господня. Но всё же трудно с этим смириться. Несмотря ни на что, мать с дочерью, всё равно, без сомнения уповают на Бога. Должен же Он когда-то смилостивиться над их семьёй, хоть они как и каждый другой смертный, грешны перед ним! Нет больших и малых прегрешений «...нет ни одного среди вас безгрешного!» говорится в святом писании. Но почему Он их так испытывает? Что Всевышний им сказать хочет, что заставляет их вновь и вновь так страдать? Этот вопрос эти две женщины задают Ему снова и снова, но ответа нет...
А Филипп не может понять Всемогущего и не верит уже, что Он любит людей, которым может причинить такое горе раз за разом...
Штутц ездил раз за эти годы на свою Родину – в Нойлауб. Он внушил себе, что только там, где их корни, дети смогут выживать. Быть может дело Рубан уже улеглось и никто никакого Штутца не ищет и они могут вернуться домой? Это было осенью после похорон третьего дитя, Александра.
Едва он прибыл в Нойлауб к матери, как его на другой же день арестовали. То ли случайно или по доносу, неизвестно. Он чувствовал беспокойство, когда ехал в село. Но родные успокоили, что всё видимо давно травой поросло. Что никто уже не вспоминает об этом случае.
Не думал он так быстро вызвать интерес к своей персоне, тем более быть арестованным.
Филиппа закрыли в одной из комнат поссовета и сказали, что завтра утром будет известно: выедет кто-то сюда или его доставят в Энгельс на допрос. Но через пару часов один из находящихся здесь блюстителей порядка, решил его сам допросить. По собственному рвению или получил указание сверху, неизвестно.
Филипп сразу решил занять позицию – моя хата с краю... На вопрос зачем он здесь? Ответил: «Приехал навестить мать». «Знаешь кто такой Рубан?» Ответил: «Слыхал, что какой-то Рубан творил в наших краях злодеяния.» «Почему ты вместе с семьёй сбежал отсюда?» Ответ: «А почему сбежал? И почему я должен был бы свою семью оставлять?»
Тут допрашиваемый рассвирепел:
- Не строй из себя идиота, будто вопрос не понял! Почему ты вообще отсюда сбежал?
- Я не сбежал, а уехал как и многие другие, имеющие возможность. Вы же видите, что мои документы в порядке.
- Но мне известно совсем другое по этому поводу. Не хочешь мне говорить, то завтра будут другие, кому ты всё расскажешь... «Закройте его и караульте у дверей» - приказал он милиционеру.
«Нехорошие обстоятельства. Какой же я дурак! Я полагал что наш следующий ребёнок может здесь, на Родине родиться – размышлял арестованный - Через три недели я должен во что бы то ни стало возвратиться, иначе моя жена и тёща с ума сойдут. Необходимо срочно что-то предпринять, но что?» Он осмотрел единственное окно – «Шипки слишком маленькие, не пролесть. Уже вставлены вторые рамы и, как это только наши аккуратистки умеют делать - тщательно зашпаклёваны. Но шпаклёвка ещё не очень затвердела и под ней есть гвозди, держащие рамы. Жаль только всё из карманов повыгребли. Ан нет монетка завалялась! Пока еще доносятся звуки с улицы и пока они переговариваются, можно действовать...»
Он торопливо отковырял замазку монетой и первым гвоздём, который обнаружил определил все остальные. Но каждые пол-часа они кличут его фамилию и он должен ответить. Довольные стражники в другом кабинете решили поиграть в карты и это Филиппу только на руку. Даже того, кто в корридоре должен на посту у дверей стоять, не слышно. Видно тоже ушел к ним играть. «Это было сказано так громко для меня, чтобы не вздумал бежать!»
На улице стемнело и падает снег, нужно рисковать. Расшатав все гвозди, подождал, пока его опять окликнули и он ответил им. Но он боится, что могут снова заглянуть к нему. Пару раз они открывали двери и заглядывали всё ли в порядке.
Наружные рамы со створками, их проще открыть. Вытаскивая внутреннюю раму и открывая створки он невольно произвёл шорох, но стража видно так увлечена разговором во время игры, что ничего не расслышала.
Он выпрыгнул и сразу забежал за угол. Почти тут же внутри поднялся переполох и кто-то крикнул: «Он далеко не успел уйти! Он где-то неподалёку! Я же только что слышал его! Почувствовал потягу от дверей, когда пошёл посмотреть, что за скрип.»
Филипп определил, что все выскочили на крыльцо и пустились в его направлении. Он несколькими скачками оказался с обратной стороны крыльца и с разбега подскочил хватаясь за край козырька. Какая-то сила помогла ему легко подтянуться и он распластался на крыше крыльца. Сердце так бешенно колотится, что готово выпрыгнуть и кажется, что преследователи могут услышать его стук и тяжёлое, еле сдерживаемое дыхание, стоит им только самим замолкнуть. Но они не перестают галдеть, договариваются разделиться и к каким из родственников нагрянуть. « У нас его бумаги и деньги. А без этого он никуда и пойдет конечно к матери или Андрею Вельш. Они живут на разных концах села, а по самому селу он побоится пойти. Зря мы сразу в Энгельс сообщили, что взяли его. Вдруг теперь не поймаем, беды не оберёшься! Если только попадётся - сразу стреляйте. Лучше мёртвого Штутца завтра комиссару представить, чем никакого. Если застрелим при побеге нам ничего не будет, может ещё и награду получим. Если бы мы его не в амбар закрыли, всё равно надёжнее бы было.»
Филипп слышал весь этот разговор. «Значит я могу без опаски идти к старшему брату»- решил он.
Снег повалил большими хлопьями и сквозь его пелену в темноте вообще ничего не видно. И это спасение беглеца. Когда стихли шаги преследователей, он осторожно соскочил с крыльца и прямиком отправился к брату, живущему почти посередине крайней улицы. Александр открыл сразу будто ждал его. Филипп рассказал вкратце о происшествии и что у него ни документов, ни денег нет.
- Денег у меня не много, но думаю что тебе хватит на билет. А штемпелёванные бумажки, что ты оставлял, тоже ещё лежат. Я как-то сразу предположил, что они из-за тебя сегодня прибыли, но сомневался действительно ли мой пацан видел милиционеров? Он сказал,что видел всадников, но было далековато и он не мог разглядеть их одежду – и Александр подал небольшой пакетик, который видимо заранее приготовил.
- Возьми вот буханку хлеба, немного колбасы и сала, чтоб хоть сразу не голодал – сказала вошедшая Мария, жена брата, подавая ему холщёвую сумку с едой.
Растроганный таким вниманием своих родственников, Филипп поблагодарил и попросил успокоить мать и остальных родственников. Помолчав добавил:
- Да, коротка была моя встреча с Родиной. Ладно, я пошёл, а то всех вас опасности подвергну. Хорошо хоть дети уже спят и не знают что я здесь был. Прощевайте, как будет возможность дам о себе знать, как всегда по прежней связи.
Братья сердечно обнялись, а Мария заплакала обнимая его, будто предчувствуя, что это их последняя встреча. Александр вышел проводить. Очень тихо, а снег так и продолжает падать. Филипп шагнул с крыльца за снежный занавес тёмной ночи и сразу исчез.
Он пошёл быстрыми шагами через огород, перемахнул через плетень и зашагал напрямик по белоснежному полю. Глаза быстро привыкли к темноте, а белизна снега делает ночь всё же немного светлее. Земля уже застыла и он иногда спотыкается о комья или кочки. Но своими огромными шагами он быстро удаляетса всё дальше от родного села. Комок застревает в горле от мысли что Родина не хочет его принять, но он тут же успокаивается «Родина здесь ни при чём, только новая власть виновата, что многие люди как перекати поле, не знают где преклонить свою голову.»
Он давно уже расстегнул своё длинное пальто, шляпу сдвинул на затылок и всё же жарко от быстрой хотьбы. Полной грудью вдыхает он чистый воздух родного края и если бы не эти обстоятельства, можно бы подумать что ночная прогулка доставляет путнику огромное удовольствие. Снег падает уже медленнее и путник продумывает свои дальнейшие действия:
«И когда я смогу появиться и смогу ли вообще возвратиться сюда, не боясь преследований? А теперь мне необходима остановка, пока снег совсем не прекратился, не то утром будут видны мои следы. Дорога где-то рядом проходит.» Он как раз шёл по полю с копёшками и решил здесь переждать. «Надо только чтобы след подальше от копёшки оборвался, вдруг не догадаются куда я делся, если кто-то всё же меня преследует» - безнадёжно подумал усталый путник. И как шёл, так с разгону издали прыгнул на заснеженную копёшку, которая в тот же момент ожила. В ней визгливо заверещали и вся она закопошилась, что он со страху опешил и спрыгнул ещё быстрее, чем запрыгнул. Побежал, что есть мочи зигзагами, делая своими длинными ногами саженные шаги.
По стрекотне можно догадаться, что в копне зарылись видимо устроившиеся на ночлег татары и Филипп их сонных напугал до смерти. Видимо они сразу не смогли высунуться и только чуть погодя раздалось несколько выстрелов. «Это я предчувствовал и не зря бежал зигзагом» - подумал Беглец. Испуг будет ещё долго в костях ломить у всех участников переполоха. Бедные татары навряд ли поняли кто их перепугал, но они быстро успокоились и позади сразу всё стихло. «Надо же было мне именно на эту кучу запрыгнуть, ведь так много их на этом поле! Но эта была ближайшая к дороге и они её тоже поэтому выбрали - с иронией подумал он - чуть не потерял ещё и свою торбу с едой! Скоро утро и мне необходимо найти новое поле с соломой, где смогу переждать следующий день. Днём нигде нельзя показываться, а за следующую ночь доберусь до Енгельса, а там помогут. И добавил с усмешкой - Лишь бы ещё раз не прыгнуть на татар». Но второй раз всё обошлось благополучно. От снега при прыжках на копна он изрядно намок, зарывшись быстро согрелся и сразу же уснул...
Проснулся и понял, что проспал долго. «Тем лучше – рассудил беглец – так быстрее день пройдёт.» Разгрёб свой лаз от снега, глянул на часы и высунул голову наружу: «...следы все занесло. Снег на совесть поработал. Спасибо снохе, что еды дала! Поем и можно дальше спать. Кто знает когда я ещё смогу быть так спокоен, как здесь!» Он отломил хлеба, с аппетитом поел с домашней колбасой и заел снегом, утоляя жажду. Затем устроился поудобнее и снова заснул...
К следующему утру Филипп пришёл на маленькое кладбище в Енгельсе, расположенное в живописном, но незаметном местечке. «Моя маленькая София! Теперь тебе было бы уже почти пять годочков и сколько радости мы имели бы с матерью, если бы ты со своими братишками Еханнесом, Александром и сестрёнкой Марией нас не покинули. Какая уже большая была бы у нас семья! А вы даже не узнали друг-друга и похоронены в разных местах. Или вы всё же все четверо там в раю вместе? Наверно так оно и есть! Но почему ОН не оставил нам вас? За что, за что?!» - он сейчас только замечает, что разговаривает вслух и как-то стыдливо оглядываясь, замолкает. «До чего дожил, сам с собой разговаривать начал...» - утёр слёзы: «Ну а теперь, моя доченька, мы позавтракаем с тобой вместе.» Он достал свой провиант, разложил всё на своей холщёвой сумке и медленно стал жевать. Но съел всего лишь небольшой ломтик хлеба и опять заговорил: «Ну что, София, ты не кушаешь и папа не хочет. Пусть какая-нибудь живность съест.» - Раскрошил хлеб на могилку дочери, а колбасу с салом забрал с собой. «Может я уже схожу с ума, что стал вслух сам с собой разговаривать?.. Да нет, я же разговариваю с тобой, София. Мне вас всех так не хватает! Когда мне ещё удастся навестить тебя, мой Ангелочек. Ты хотя бы на Родине похоронена, а твои братишки и сестричка на чужбине...» - он снова утёр глаза.
С благодарностью вспомнил о людях ухаживающих за могилкой и пошёл к ним, принявшим их в тот раз, где дочка сделала свой последний вздох.
Они как и в первый раз приняли очень радушно. Он рассказал о своём «странствии» на Родину. Его опять снабдили всем необходимым и отправили поездом. И как ни странно, но доехал он домой без всяких происшествий.
Аня и тёща очень удивились, что Филипп так быстро возвратился. Он рассказал им не много, но сказал, что адрес непременно придётся поменять: «При задержке они нашли в моём кармане железнодорожный билет, на котором указана наша станция и знают теперь где мы живём. Для них теперь мелочь нас здесь найти. И я боюсь не только за себя, но ещё больше за вас.»
Женщины поняли, что надо срочно собираться. Так они ещё несколько раз меняли место нахождения. Филиппу всегда как-то сообщали, когда ищейки выходили на его след. Вдруг он получил письмо от сестры Аннагрет из Сибири:
«Дорогой брат, приезжай с семьёй сюда, в Лауб. Тебе опасность уже не грозит. Хайнрих работает в сельсовете и он разговаривал с кем надо и ему пообещали, что если ты сам явишься в Сибирь, то тебе ничего не могут сделать. Они даже сказали, что это хороший поступок от тебя, спасти ни в чём неповинную семью. Нет свидетелей, что это сделал ты, то и невозможно доказать твою вину.
Надеюсь на скорую встречу с вами. Аннагрет.»
Аня получила когда-то очень хорошее приданное: начиная с постельных принадлежностей и кончая живностью. Корову, овец и упряжку лошадей тоже дал ей брат. Он разделил оставшееся имущество отца с ней, как положено, пополам. Хотя отца уже не было шесть лет, но Вельш считались ещё одной из более имущих дворов в селе. Позднее брата раскулачат и сошлют в Сибирь и у Ани всё уже сгинуло. За бесценок оставлена была вся живность, когда покинули Нойлауб, а все хорошие вещи распроданы на пути их странствий. Надо было на что-то жить, а заработать Филиппу много не удавалось. Только устроится где-то и надо было снова переезжать. Теперь остались из постели несколько подушек, одеял и перина у Лизбет. Филиппа удивляет, что никогда ни Аня, ни тёща не заговаривают о том, как жаль, что всё ушло прахом по его вине. Когда он заводит речь о их мытарствах, то Лизбет его успокаивает, будто оправдывая: «Мы должны сносить то, что на нас возложил Всевышний, а не роптать.» За это зять безмерно уважает и благодарен ей.
Сборы прошли быстро. Прибыв на станцию Любинскую они увидела на перроне Конрата. Об этом Аннагрет не писала им. Он их, оказывается, уже несколько дней встречает, с тех пор как получили от них письмо.
На пароконке Конрат очень быстро довёз их до Лауба. Хотя было поздно, но вся родня сбежалась, узнав что они прибыли. Дети спали, а разговоры и расспросы взрослых длились почти до утра...
Им ещё всегда везло тем, что почти в каждом месте, где они останавливались, находилось пустующее помещение. И здесь в Лаубе тоже пустовала избушка, в которой они смогли устроиться.
Филиппа сразу назначили на должность заведующего молочнотоварной фермы. Хотя он русский язык знает плохо, но отчёты в основном состоят из цифр, а они пишутся на всех языках одинаково. Так они быстро прижились в Лаубе...
Но тревожная весть о голоде на Волге дошла и до Сибири. Филипп знал уже с того короткого посещения Родины, что уже тогда многим неважно живётся. А после того, как ему удалось сбежать из-под стражи Конрат в Сибирь подался. Мать на этом настаивала, боясь что младшего могут арестовать, полагая, что он про брата всё знает.
Младший брат был уверен, что Филипп с Аней живут в Лаубе, но приехав их там не застал.
На Волге все знали про особенности Сибири и что там почти не бывает засухи тоже знали. Но многие настырно продолжали держаться за свою Родину, хоть уже давно многие не ели вдоволь из-за плохих урожаев. Так и Маргарете Штутц со своим старым Хайнрихом и её старший сын с семьёй не покинули Нойлауб. Они надеялись, что скоро все возвратятся домой и чтобы сохранить их дворы, надо кому-то оставаться.
Теперь говорят, что в Поволжье люди мрут от голода, медленной мучительной смертью.
Филипп созвал всех своих родственников и предложил свой план спасения:
- Нам необходимо собрать какие есть у каждого деньги и кому-то придётся ехать туда за ними. Мне, как вы наверное догадываетесь, туда появляться нельзя, поэтому решить надо ещё сегодня кто поедет, ибо завтра для кого-то из них может быть уже поздно.
Утром непременно надо ехать!
Воцарилась мёртвая тишина. Каждый тупо смотрел перед собой, пока Филипп сказал:
- Много я ещё не скопил, но сколько есть – и он достал из кармана небольшую кучечку денег и положил на стол. Сразу же подал голос Мастер Мерк:
- Я думаю, надо сперва решить кто поедет, а потом собирать.
- Это можно делать одновременно. Ехать так и так надо – сказал Филипп категорично.
- Что тут долго решать? Поеду конечно я! – подал голос Конрат – я одинок, своей семьи нет и я не привязан.
Все сразу зашевелились, довольные таким решением. Ему, т.е. Конрату уже двадцать и на него можно положиться. Кто-то сразу достал свой бумажник, а кто-то ещё помедлил, но каждый положил на стол сколько хотел или мог. Набралось порядком, но боялись, что может не хватить на билеты для всех., кого нужно привезти.
- Сколько есть и должно хватить! А может у матери в Нойлаубе ещё есть немного денег — сказал
Конрат. Не дождаясь утра, он смог ещё вечером добраться до станции. Там взял билет с пересадками до Саратова...
Добравшись с уже знакомой «почтовой каретой» до Нойлауба молодой парень застал ужасную картину. В живых осталась только мать и племянница Паулине - её внучка. Она старшая дочка старшего брата Александра. У матери ноги отекли как колодки и по телу уже заметны отёки, хотя сама она как тень худая. А шестилетняя Паулине вся отёкшая, почти вздутая. Глаза заплыли и реснички ребёнка склеены засохшим, загноившимся от голода и горя веществом. А толстый её животик кажется может лопнуть в любой момент, но ручёнки и ножки тоненькие как у кузнечика.
Конрат заговорил, приветствуя мать и Паулиночка не видя его, узнала по голосу и позвала: «Дядя Конрат, неужели это и вправду вы! Дядя Конрат, вы нам чего-то покушать привезли, да?! Я знала, что мои дядьки нас спасут! Видите, бабушка, один уже приехал! ..» - её радости не было предела. А её дядя еле сдерживал рыдания, приближаясь к её кровати. Он достал из своего мешочка оставшийся хлеб и отломил ломоть.
Мать тут же остановила:
- Подожди, Паулиночка, если сразу так много съесть, то мы погибли. А умереть теперь, когда уже пришло спасение, мы же не хотим, правда? Ешь по-немножечку маленькими кусочками и долго-долго жуй? Иначе мы не выживем, ты поняла? – она сама подсела к внучке на кровать и стала давать ей хлеб совсем маленькими кусочками, а изредка и себе клала в рот.
- О, бабушка, но мне так сильно хочется кушать, что я бы одна буханку съела!
- Мне тоже, моя маленькая. Но мы немного погодя ещё поедим, а потом ещё через некоторое время, чтобы наши желудки постепенно привыкали к пище, понимаешь?
Ты уже большая и понимаешь что я хочу как лучше.
- Да, бабушка, я буду терпеть сколько надо...
Конрату тяжело видеть, как у этих двух таких родных созданий медленно, но с азартом исчезают во рту маленькие кусочки хлеба. Он знает, что мать приняла правильное решение, не есть много сразу, о чём бы он даже не догадался. И наверно принёс бы им погибель, вместо спасения. Он борется с собой, чтобы не заплакать. Поэтому вышел на кухню и попросил извозчика, сидящего там у стола, подождать немного, чтобы ехать с ним назад на станцию.
Кучер ответил надтреснувшим от волнения голосом:
- Само собой! Я всё слышал, что они только двое остались. На этой степной стороне действительно вообще ничего не осталось, как же тут можно было выжить?! В Енгельсе и других больших городах пусть и очень дорого, но что-то всегда можно выменять или купить что-то съестное. Нам надо непременно уехать к вечеру по холодку, а то у меня мало корма для лошадей..
- Да, непременно ещё сегодня. Поедят немного и поедем. У меня есть колбаса, но боюсь навредить. Попозже по ломтику дам. Но я хочу быстренько сбегать к брату снохи, она просила.
- Тогда иди скорее, пусть мать пока по-тихоньку кое-какие пожитки себе соберёт.
Конрат вернулся быстро и сказал, что Аниного брата с семьёй уже несколько лет нет в селе, но никто из соседей не знают где они теперь. Маргарета ничего об этом не знала, т.к. после того как её старый Хайнрих умер от голода она на улицу уже не выходила. Конрат был потрясён, что мертвеца на улице видел, лежит у чьёго-то забора и от увиденного он весь бледен.
- Сын мой, это наверно какой-то попрошайка из чужих от голода помер, а может быть и свой, деревенский. Поначалу хоронили своих и чужих, если никто не объявлялся их забирать. А теперь люди настолько обессилевшие, что сил не хватает уже даже своих хоронить. Страшные времена! Теперь уже почти никто из дому не выходит, знают, что не у кого просить. А кто и решится выйти может упасть и умереть прямо на улице от слабости. Страшно что нам пришлось уже видеть и пережить.
Когда арестовали Александра, брата твоего, первой умерла его Мария.Не могли мы детей одних оставить и Хайнрих забрал их сюда, хотя у самих нечего было есть. Он ходил побираться. Сам себе сшил из рукава своей старой нижней рубашки мешочек, чтобы не сказали: «Какой жадный, с мешком ходит, зная что у самих уже ничего есть»
И действительно хоть маленечко, но приносил он какой-нибудь крупы. Но дети были уже так ослаблены, что двое маленьких, родительскими именами названные: Мария и Александр почти сразу за матерью померли.И у меня не было ничего, чем бы я могла их на ножки поставить. Только Паулиночка и осталась мне – мать утёрла слёзы и прижала внучку к себе.
Хлеб придал обеим немного сил и старая женщина теперь говорит без умолку, будто боясь, что другого момента для этого может больше не быть. Их троих мы с Хайнрихом похоронили в течении шести недель. Это стоило нам последних сил: наша беспомощность и боль потерь... А потом мы двое остались совсем одни. У меня кое-как хватило сил моего старого Хайнриха в нашем огороде закопать, не говоря уже про кладбище. Но слава Богу, что хоть в земле лежит, а то бы его...
Он сам всегда делил еду. Если бы не он, мы бы тоже не выжили. Спрошу: «Хайнрих, ты почему на себя не делишь?» - ответит: «А я поел свою долю пока варил...» - такой он был, верная душа!
Во время разговора Маргарета потихоньку собрала всё необходимое и готова к отъезду. Кучер помог ей сесть в повозку, а Конрат молча вынес Паулину и полулёжа усадил рядом с матерью. Потом поспешил закрыть все ставни дома. А входные двери закрыл не на замок, а просто вставил палочку. «Если кто захочет зайти хоть двери не сломает», - он оглядел всё прощальным взглядом и тоже уселся в «почтовую карету».
Он долго не мог говорить потому, что застрявший ком в горле не давал. Всю дорогу «казнит» себя мыслями: «Ну почему мы раньше не организовали этот приезд, тогда бы удалось всех спасти? И если бы в Лауб не приехал Филипп и не поспешил меня отправить, то и мать с Паулиночкой более двух-трёх дней уже не прожили бы. Их счёт шёл уже не на дни, а на часы. Но почему мы так поздно узнали о совсем бедственном положении наших людей? Раньше при неурожае поставляли помощь с других регионов, почему теперь это не делается? Почему дают вымереть немцам, всему Поволжью?!
Но на этот вопрос ни Конрат, ни кто-либо другой не получит никогда ответа. Намного позже их потомки узнают, что помор был устроен специально правительством «вождя всех народов»...
- Везите нас, пожалуйста, сразу на станцию? – попросил Конрат кучера.
- А может быть лучше на пару дней в нашей общине побудете, пока они маленько в себя придут и сил наберутся? – предложил Кучер.
- Нет. В поезде есть спальные места, там и отдохнут. А то у меня денег не так уж много осталось и придётся потом в толчее общего вагона ехать. Да и на питание деньги нужны.
- Да, ты прав, брат Конрат. У нашей общины тоже уже средств нет, так как всё меньше становится людей могущих жертвовать из-за нужды в регионе и кто знает, сколько мы ещё продержимся.
На станции Вольфганг купил им три билета в мягкий вагон и кое-что из продуктов питания. Проводив их к вагону, сказал:
- На, Конрат. Больше у меня при себе нет денег. Хватит твоих от Омска до дома доехать?
- Естественно! Большое спасибо за помощь, которую вы нам уже неоднократно оказывали. Если судьба когда-нибудь забросит вас в Сибирь, приезжайте к нам в Лауб. Наш адрес у вас есть.
- Как знать, мы можем скорее где-нибудь оказаться, чем думается. Передавайте именем Господним привет всем вашим родственникам и общине, если она у вас есть. Я побежал, а то мои голодные лошади ждут и могут, ещё чего доброго, оторваться. Прощайте или до свидания! Может и правда ещё наши пути с вашими когда-нибудь пересекутся...
Приехав в Лауб, родственники почти все сразу сбежались в маленькую избушку, где жили Аня с Филиппом. Восторгу всех не было конца. Какая радость видеть эти два родных человека, еле избежавших голодную смерть! Не зря говорится в народе: «страшнее голода нет зверя».
Но радость встречи огорчается огромной печалью по тем, кого не удалось спасти и которых никогда уже не увидишь...
За дорогу в поезде отёчность у бабушки с внучкой уже намного меньше стала. Маргарету взяла к себе дочь Аннагрет с Хайнрихом Мерк.
Глазки Паулины теперь уже видят. Аня с Елизабет промывают их ромашкой и купают чистотелом, которого здесь предостаточно. Через несколько дней она окрепла и встала на ножки. Жить девочка осталась у Ани с Филиппом, которые похоронив уже одного за другим четверых детей, теперь бездетны. И Конрат пока ещё у них живёт. Но как говорится, в тесноте не в обиде.
Но осенью Конрат женился и для них в избушке вчетвером жить стало просторнее.
Аня с Филиппом всей душой любят Паулину и стараются быть для неё хорошими родителями. И девочка платит им тем же. Только боль в её светлоголубых глазах не проходит. Слишком глубоко она засела в детском сознании. Ребёнок цепко запомнил потери одного за другим членов своей семьи и наверно поэтому маленькая ростом девочка, выглядит намного старше своих сверстников.
Но называть своих новых родителей мама и папа, пока не получается. Да никто этого от неё и не требует. Филипп сказал ей как-то: «Ты нам так и так родная, можешь называть нас как сама хочешь. Ведь Аня всего на пятнадцать лет старше тебя, а я всего на семнадцать.» Но Паулине самой хочется называть их мамой и папой. Все дети называют кого-то так и она таким образом хочет им показать, что несмотря на их молодость, она их признаёт родителями и старается быть им во всём послушной. Она знает, что родней этой мамы у неё уже никогда не будет и знает и что дядя Филипп подал на розыски отца. И если он найдётся будет здорово! У неё потом будет двое пап.
Каждый день возвращаясь с работы Филипп уже знает, какой вопрос задаст Паулина: «А мой папа ещё не нашёлся?» И он как всегда отвечает: «Нет, Паулиночка, ещё нет».
Невыносимо больно смотреть в её ясные глазёнки и каждый раз убеждать, что он непременно найдётся! Надо только запастись терпением»...
В ноябре 1934 года Аня рожает снова девочку. Спросив Паулину: «Ну как назовём сестрёнку?» получают молниеносный ответ: «А можно, её Марией назвать?» Они ответили переглянувшись одновременно: «Конечно можно!» Она от радости даже подпрыгнула. И с тех пор её словно подменили. Девчёнка ожила, повеселела и почти не отходит от люльки, словно желая дать этой крошечной Марии всю свою любовь, которую уже никогда не сможет дать своей умершей пятилетней сестрёнке. И маму Паулины тоже так звали. А что у новых её родителей уже одна Мария умерла, она узнает намного позже. И для них стало легче смириться с потерей своей первой Марии, умершей последней из четверых...
Жизнь семьи вошла в спокойное русло. Морозы зимой, доходящие порою до –50° можно выстоять, надо только много топить и тепло одеваться.
Зато короткому лету рад. Но жара иногда тоже за 40 поднимается. Основная мука: Гнус, комары и другие насекомые. От них ни ночью ни днём нет покоя. Надо в лесу дрова заготавливать на зиму или сено косить, да и по ягоды ходить, если время позволяет. И ночью в каждую малейшую щель забирается эта живность.
Марии третий годок идёт и все не нарадуются на неё. Опасность этих младенческих месяцев уже миновала, т.к. такое обычно случается на первом году жизни ребёнка. Сколько бессонных ночей провели они у её люльки боясь, что с ней может тоже что-то произойти . Особенно Лизбет наверно вообще не спала.
В конце 1937 года родился сын, которого назвали Хайнрихом. Но времена в России становятся всё напряжённее. Пошли слухи, что в соседних сёлах то тут, то там ночами приезжают и арестовывают людей, в основном мужчин, и они куда-то исчезают без слуха и духа. Ни одного письма, ни весточки. А когда кто-то из родных пытается узнать где этот человек, то иногда отвечают, что за враждебные действия, чаще придумывая просто изощрённый абсурд: «Осужден на 10 лет строгого режима, без права переписки». А кого-то просто припугнут: «Что, туда же захотел(а), он(а) враг народа». Из Лауба пока ещё никого не забрали, но Филипп каким-то образом узнал, что существует для каждого села своего рода разнарядка и выискивают, кому можно «пришить» статью и что такому как он, за которым тянется «враждебное прошлое» легче всего найти причину, чтобы попасть в список. Всё у Советов должно выглядеть «законно».
Итак семья Штутц так же неожиданно, как и появилась исчезла. Им везёт тем, что возможности преследований пока ещё довольно ограничены и не очень быстро разворачиваются некоторые функционеры. Филипп взял не как обычно путь на ближайщую станцию, а поехал по Бекишевскому тракту сразу в Омск. На сей раз их шестеро с грудничком, что их путь ещё более усложняет.
Сначала едут поездом, но достигнув моря и боясь преследований, решились ехать дальше на корабле. Филипп уже купил билеты. Надо спешить. Денег почти нет и необходимо быстрее найти работу, чтобы прокормить семью. Но Хайнхен, как называли они своего грудничка, тоже так моментально заболел, как и первые их дети. Видимо обстоятельства и спешность с которой они покидают один пункт за другим, да чужие люди вокруг, всё это для детей живших до этого в спокойной обстановке, слишком тяжелы, когда их так срочно вырывают из привычной жизни.
Филипп хочет сдать билеты и обратиться с ребёнком в больницу. Но им сказали,что деньги за билеты не возвращаются. Это значит, что жить им будет не на что, пока ребёнка будут лечить.
Им советуют оставить его одного в больнице, т.к. если он умрёт на пароходе, то его выбросят за борт. Объяснили, что рыба чувствует трупы и собирается с больших расстояний под пароходом и тем самым стопорят его движение. И это в свою очередь будет иметь тяжкие последствия для скрывающих покойника.
Но оставить ребёнка они не могут. В этой огромной стране ищи-свищи потом, где он есть. Надеясь на милость Господа решили идти на борт с больным дитём, имея всего лишь аспирин.
Семья заняла место в одном углу. Они не показывают вида, что ребёнок сильно болен.
Но чем дальше они отплывают, тем хуже ребёночку. Филипп сам весь почерневший от горя просит своих: «Не плачьте только, пожалуйста, чтобы не дай Бог наш Хайнхен не стал кормом для рыбы. Выдержите до первого причала и мы сойдём». Но это самое тяжёлое не плакать по своему умирающему ребёнку. И только, чтобы не выдать, если вдруг ребёнок умрёт и его не выброссили за борт, заставляет всех взрослых и Паулину тоже, сжимать зубы и сдерживать слёзы. Только маленькая Мария понять не может почему ей не дают подержать братика на руках.
Аня сидит с сыночкомом на руках, отвернувшись ото всех, будто кормит грудью. Чтобы не видели ужасную боль на лице, когда хочется кричать во весь голос над умирающей крошкой. Филипп заметил, что жена близка к обмороку и подошёл сзади, вроде хочет посмотреть как ребёнок сосёт грудь, подпёр её плечо, чтобы не упала и увидел, что их сын уже мёртв. Так они, оцепенев ещё долго смотрят на него. Филипп при этом одной рукой сжимает плечо жены, стараясь привести её в чувство и приговаривая: «Милая моя жена, ты же знаешь, что нам надо быть сильными. Нам надо выдержать, иначе нашего ребёнка отнимут». Эти слова возымели действие и она словно очнувшись убрала грудь и положила свою крошку личиком к стене. Лизбет поняв всё, тут же села около него. Марии сказано, чтобы вела себя совсем тихо: «Братик спит». Так они уже несколько часов один за другим сидят возле него, пока одна из пассажирок вдруг говорит:
- Какой у вас спокойный ребёнок, сколько едем и ни разу не заплакал, всё спит и спит.
Никто ей не ответил и женщина тоже умолкла. А Филипп через несколько минут попросил жену:
- Аня, дорогая моя, знаю, что тяжело. Но ты видишь, люди уже обращают внимание на нас. Придётся тебе взять ребёнка на руки и делать вид будто опять кормишь его. Сделай это ради сыночка, чтобы не отняли. Это нам будет вовсе потом не выдержать.
Тут Лизбет решилась на вынужденное обстоятельствами действие: Она подошла к ребёнку и стала делать вид, что пеленает его. Прикрыв собой от взоров, находящихся по другую сторону пассажиров, наклонилась над мёртвым дитём. Она поглаживает его, молясь вполголоса: «Всемогущий Отец небесный, прости нам этот обман, но у нас нет другого выхода. Нам надо выдержать, пока сойдём на землю! Ты забрал его, на то была воля Твоя. Но дай нам силы выстоять испытание, которое Ты на нас возложил и возможность похоронить его в землю, чтобы его не кинули в воду. Аминь».
От этих слов Аня встрепенулась и Лизбет тут же подавая ей свёрток с покойным младенцем, сказала:
- Отвернись с ним, дитя моё, и посиди со своим Ангелочком в последний раз. Больше у тебя такой возможности не будет...
Через несколько часов, казавшиеся целой вечностью, пароход причалил и они сошли на берег. Уже стемнело и семья, с тельцем маленького покойничка на руках отца, пошла по направлению к населённому пункту. Выйдя к железнодорожному полотну Филипп прочитал вслух светящуюся неподалёку, над вокзалом вывеску: «Ст. Безымянная». «Это нам необходимо запомнить» - произнёс он. Но они в здание вокзала не вошли, а пошли в парк неподалёку, где было довольно темно. Нашли две скамейки рядом, на которые сели. И тогда только дали волю своим чувствам и эмоциям. Куда теперь податься, почерневшим от горя и усталости, с покойничком-младенцем, Полиной и трёхлетним ребёнком, который понять не может плачущих взрослых. И старая женщина не может удержаться от слёз. Девочка тоже вдруг разразилась во весь голос плачем, не зная зачем и почему, поняв видно всё же, что случилось что-то страшное.
Видимо этот детский крик в такое позднее время привлёк внимание дежурного милиционера. Они не заметили как он подошёл, пока не спросил: «Что случилось, граждане?» Перепуганная Мария сразу замолкла, но женщины не смогли так моментально перестать плакать. Филипп только сказал: «Ночевать негде». Он пытался объяснить постовому, что они сошли с парохода, но тот видимо ничего не может понять, ведь по-русски Филипп говорит очень плохо, но видя младенца на руках говорит немного помолчав: «Пойдёмте». Это конечно Филипп понял и они последовали за ним, не зная куда он их поведёт.
Примерно через четверть часа подошли к довольно большому частному дому и их сопровождающий постучал в дверь. На вопрос: «Кто там?» Филипп расслышал, что тут живут немцы. Хотя сам почти не знает русского языка, но акцент сразу слышен.. Это немного успокоило. Когда милиционер представился, им тотчас открыли.
Человек в милицейской форме начал объяснять хозяину суть дела, но тот сказав «подождите» вышел в другую комнату и вернулся с мальчиком лет двенадцати - видимо сын. Как выяснилось он отлично говорит по-русски, а его отец ещё хуже Филиппа объясняется. И мальчик перевёл отцу сказанное милиционером, ещё рассматривающим документы прибывших с ним людей:
- Он проверил их документы, они в порядке. И просит оставить их у нас переночевать. Если у путников какие-то проблемы, чтобы утром пришли на участок.
Милиционер ушёл, а мальчик тоже поспешил уйти спать в свою комнату. Тогда только Филипп, подавляя слёзы, вкратце рассказал о горе настигшем их семью и о котором постовой ничего не знает. Хозяева растроганно утирают слёзы, но тут же реагируют:
- Фридрих, затопи, пожалуйста, печку. Надо согреть воды, чтобы помыть и одеть ребёночка – сказала хозяйка протягивая руку – Мелитта Герцог.
Она увела Паулину с Марией поесть и послала их спать, что они охотно сделали. Затем она пригласила за стол и всех взрослых:
- Пока вода греется и вы все покушайте, наверняка голодные, а то на вас всех лица нет. Оно и понятно после всего этого.
Но не до еды странникам. Немного всё же подкрепившись Лизбет спросила: «А Пастор в этом селении есть?»
- Да. Здесь на Безимянной живёт один, очень уединённо, тоже из беглых.
- Пойдёмте к нему, может он согласится прийти? – попросил Филипп.
- Думаю вряд ли, но попытаться можно. Пойдём, сходим – ответил хозяин дома – уже ночь на дворе и может нас не увидят. Слово Божье здесь, как и везде, запрещено. Вот и боятся люди.
И мужчины ушли.
Мелитта помыла тельце ребёнка и они с Елизабет одели его в новое, недавно сшитое Аней, одеяние.
Мужики вернулись и какое диво! с ними Пастор Кох! К этой неожиданности ни одна из женщин не была готова, что в такой огромной стране можно с кем-то случайно встретиться. Но не зря говорят: «Пути Господни не исповедимы».
Пастор поздоровался с Лизбет и обнимая Аню сказал:
- Моё искреннее и глубокое соболезнование вам всем. Пусть Господь даст вам силы и эту крошечку отпустить. Это и вправду невозможно понять, почему Он у вас уже пятого дитя отнял. Но не обозляйтесь на Него, ибо только Он Сам знает, почему именно вам такое тяжёлое испытание взваливает. Не надо роптать, Аня, дитя моё, отпусти сына с надеждой, что мы все когда-нибудь там у Господа встретимся! Со всеми родными и детками, где им теперь так хорошо! Бог не напрасно даёт нам эту надежду. Мне до сих пор так жаль, что я тебе предсказал смерть Софии и не мог тебе потом быть опорой, когда этот трудный для тебя час пришёл. И все эти годы меня это мучает. Хоть теперь я смогу оказать тебе поддержку. Простите меня – обернулся он к Филиппу.
- Пастор Кох, это не ваша вина, что вы это предчувствовали и высказали. Это Бог вам так повелел – ответила Лизбет. Аня немного успокоившись добавила:
- Конечно, так Богу было угодно. Но Филипп промолчал...
- Я Филиппа узнал по голосу – продолжил разговор Пастор Кох – иначе не открыл бы. Я ни с кем не имею права разговаривать, не то попаду туда же, где уже многие служители Церкви находятся. Но кто-то из духовенства должен выжить до времён, пока Слово Божье опять будет в силе. А это время придёт непременно, в этом можете быть уверены!
А теперь по существу: место на погребение получить вам практически невозможно. Дойдёт до суда: где, когда, да почему умер, а доказать трудно. Все эти вопросы займут уйму времени, а вашего Хейнриха пора хоронить. Сейчас лето... Похороните вашего ребёнка где-нибудь в незаметном месте. Земля, она вся Господня! И уезжайте куда свой путь направили. Я бы вам посоветовал Кавказ. Там люди довольно приветливы и никогда никого не выдают. На вопросы отвечают: «Не знаю!» и всё. Я там жил и если бы не вздумал поехать навестить своих, то и сейчас ещё там жил бы...
После этого Пастор начал заупокойную службу, как обычно Псалмом: Господь – Пастырь мой; я ни в чём не буду нуждаться... А потом разные выдержки из Апостолов, подходящие к данному случаю семьи. Из Откровения Главу 21,4; А в конце прочитал ещё два Псалма № 25 и 26.
- Благословите нас, Пастор Кох – заговорил вдруг Филипп - Но я решил будь, что будет ехать на Родину и сдаться властям. Может Бог не хотел, чтобы я вмешивался в дела властей и за спасённых пятерых детей забрал мои пять. А вдруг Он захочет за ту спасенную женщину и мою жену отнять? Но почему, если я повинен Он наказывает не меня, а мою семью? Потому, что Он знает, что так мне ещё больнее? А на Кавказе мы тоже жили, пока родственники не пригласили нас в Сибирь. Мы оттуда уехали, так как там, на Кавказе, мне вода не подходила и постоянные расстройства желудка мучили, но люди там действительно чудесные! Я хотел опять с семьёй туда, думаю првыкну может со временем к той воде, но после смерти этого малютки я решил ехать домой.
- Если ты считаешь, что тебе так надо, значит Всевышний тебе этот путь указал и поступай так. Но не воспринимай всё, как месть Господа. За спасение той семьи, Бог тебя особо вознаградит, если не на земле, то там в Раю! Моё тебе благословение! Сохрани вас Господь, именем Отца, Сына и Святого Духа, Аминь.
Фридрих проводил Пастора до калитки и вернулся с коробкой, которую нашёл в сарае и сказал как бы оправдываясь:
- Думаю подойдёт, чтобы не делать гробик. Стучать нельзя среди ночи, ещё услышать могут.
Они выложили этот ящик белым полотном и переложили туда маленькое тельце ребёнка.
В пятом часу утра Филипп один понёс ящик с сыном в лесок неподалёку, а мать шла следом с лопатой - вот и вся похоронная процессия. Они еле переставляют ноги. Но взять у них эту ношу на себя, некому. Мелитта и Лизбет тоже хотели идти с ними, но нельзя. Могут обратить внимание, пока назад пойдут, уже наступает рассвет.
Анины груди болят, что даже трудно пошевелиться. Будто не могут смириться с внезапным прекращением кормления ребёнка. Но оставить его здесь, на станции со странным названием «Безымянная» - эту боль вообще не передать словами. «Всех детей было одинаково тяжело терять, но они похоронены на кладбищах, а этого сыночка в каком-то ящике...в лесочке...как хоронят животных... Прости Господи, но за что!?» - взывает мать. В этот момент Филипп позвал: «Аня, давай будем прощаться. Нам надо спешить, уже светает.» .Тогда только она обратила внимание, что могилка недостаточно глубокая. «Но что поделать, времени нет, да и Филипп чуть живой от изнеможения. Ему труднее всех». Плача мать сказала последнее: «Прощай, сынок! До встречи там, в раю...» Спасибо Филиппу, что догадался сперва дёрн снять, которым накрыли небольшой бугорок и вряд ли кто догадается, что у этой берёзкой могилка. С обратной стороны Филипп карманным ножом на этой берёзке торопясь вырезал по-немецки: «Н.Stutz 1937-38“ и произнёс:
«Спи спокойно, сынок. Будет возможность мы обязательно навестим тебя, Хайнрих!»
Они вернулись в изнеможении, когда уже весь дом был на ногах. Взрослые и не ложились. Паулина большая, ей бабушка уже объяснила, что нельзя было всем идти хоронить. Но когда Мария заметила отсуствие братика, то устроила целый протест. «Я никуда не пойду, пока эта злая тётя Милитта не вернёт мне братика! Это она его спрятала!»
От трёхлетней дочери, всегда такой спокойной, никто не ожидал такой буйной реакции протеста. Она угрожающим и злым взглядом своих больших, голубых глаз смотрит на женщину, что той стало страшно. И она плача говорит: «Господи, этот ребёнок меня запомнит на всю жизнь! Посмотрите, как она прямо сверлит меня глазками! Я уже никогда не забуду этот взгляд трёхлетней девочки. Всю жизнь он меня преследовать будет! Да не брала я твоего братика, Мариичка» Филипп обнял дочку и попросил: «Я тебе сейчас всё расскажу. Послушай только. Нашего Хейнхена мы увезли в хорошее место. Мы сейчас покушаем и поедем туда и заберём его опять. Поняла?! Она перестала плакать, но недоверчиво спросила: «А почему его одного увезли?» И пришлось отцу придумывать на ходу ответы на её бесчисленные «А почему?..» С горем пополам удалось всё же её успокоить...
Прибыв в Енгельс, Филипп остановил экипаж и они поехали в дом той общины, где им уже неоднократно оказывали помощь. Там семейство Штутц узнало удивительную новость: Оказывается остаток банды называвшая себя «Рубан» давно схвачена и что бывший белогвардейский атаман Рубан к ней вообще никакого отношения не имел. Он действительно умер в том году, как и говорила его вдова. Это расскрыли советские органы и дескать чуть ли не орден положено вручить тому герою, кто выручил ни в чём неповинную семью. Марта написала об этом в Сибирь, в Лауб. Адрес у неё был, но не получила ответа. «Подумала что вы там не живёте» - рассказывает она.
Филиппа это очень обрадовало, но в то же время и насторожило. Уж слишком всё красиво, как в сказке, чтобы поверить. Девять лет гонений и пятеро детей потеряно навсегда! Разве можно забыть слёзы, пролитые за эти годы его семьёй?
На другое утро пошёл в Управление милиции, чтобы встать на учёт. Он всё равно чувствует волнение внутри себя, приближаясь к зданию органов. Представившись дежурному успокоился - он немец и с ним будет легче объясняться. А за себя он умеет постоять. «Был бы ещё кто из начальников немцами!» - подумал он.
Как-никак, но был Филипп в те годы помимо писчего в поссовете ещё избран на общественных началах, председателем суда в Нойлаубе. За чрезмерное чувство справедливости его любили и к нему обращались. Правда, здесь на месте разбирались жалобы, касаущиеся дел не более, чем на 50 рублей. А свыше этой суммы дело передавалось в районный суд. Это уже довольно большая сумма по тем временам, но слава Богу, разбирательств было немного. Он интересовался законами, учил сам для себя статьи и поэтому никто ни разу не обжаловал его решения. Память у него отменная. Ему в то время даже предлагали учёбу на юриста, что он отклонил из-за семьи...
После того, как он представился, дежурный раздражённо говорит:
- Ну конечно! Теперь когда тебя уже не ищут, ты вдруг сам объявился! Где же ты торчал всё это время? - Он говорит так, будто Филипп всё ещё преследуемый.
- Во-первых, мы с Вами свиней не пасли и прошу обращаться ко мне надлежащим образом. Почему Вы-то меня искали, мы вроде даже не знакомы? А где я был по-моему Вас не касается, но отвечу: Я был нигде и был везде. Но теперь эту историю, из-за которой на меня охоту вели, раскрылась, не так ли? И я вернулся наконец со своей семьёй домой.
- Не наглей-ка Штутц! Сдался ты мне, чтоб я тебя искал! Но органы довольно долго за Вами, гражданин Штутц, охотились! И почему это нигде и везде? – проговорил с апломбом дежурный.
- Знаете что, товарищ дежурный, мне кажется, я зря трачу с Вами время. Пустите-ка меня к начальнику повыше Вас!
- Не дерзи Штутц, а то может пожалеть придётся! Жди сейчас попадёшь к начальнику.
Через некоторое время этот уже не молодой милиционер вернулся и молча, кивком повёл Филиппа в кабинет с надписью «Нач. Милиции», но сам не вошёл. Прибывшего охватило волнение, правильно ли было сюда возвращаться. Но он тут же отсеял это сомнение: «Правильно! Пора ставить точку всей этой истории».
В кабинете за столом сидит пожилой человек в мундире и блестящих погонах. Вошедший поздоровался и продолжает стоять.
- Садитесь, товарищ Штутц.Я начальник милиции Хаферкорн – сказал неожиданно по-немецки хозяин кабинета.
- Спасибо – поблагодарил Филипп и сел на стул, на который тот указал рукой.
- Вы значит вернулись на родину, мне только что дежурный Штоппель доложил. И что Вы намерены делать? – спросил начальник.
- Надеюсь, что смогу наконец спокойно здесь жить со своей семьёй. Эти странствия за девять лет стоили нам с женой жизни пятерых детей.
- Давайте честно, Штутц, Вы же сбежали из-за Рубанов?
- Я это не оспариваю, товарищ Хаферкорн. По Советским законам никто не отвечает за деяния другого. За что женщину на сносях, с четырьмя малолетними детьми, почти раздетыми и голодными в заперти держали? За то, что отец семейства, якобы бандит! А они-то причём, если это так и было бы? Это что, обещанная Советской властью справедливость, в которую большинство поверили и шли за Советами? Этот вой детишек на всю деревню по ночам, уже невозможно было слышать! Днём им было потеплее и они помалкивали. И дольше наблюдать как жертвуют целую семью из-зи спорного дела я не мог. Она к тому говорила, что муж её давно умер, но ей не верили. Как выяснилось, женщина говорила правду!...
- По Вашим актам вижу, что Вы были не совсем ординарным жителем села, почему же Вы не попробовали изыскать законные пути по их освобождению?
- Давайте честно, товарищ Хаферкорн, что бы это дало? Что и меня бы закрыли и та семья бы всё равно погибла. На лучшее нельзя было расчитывать. Советы в то время были ещё слишком неопытны и часто принимались спешные решения, так как не всегда компетентные люди занимали надлежащий пост, где нужна была справедливость.
- И потому Вы поставили жизнь своей семьи на карту? А сейчас всё правильно и всё справедливо в стране Советов, как Вы считаете?
Филиппу показался подвох в этом вопросе и он немного уклончиво ответил:
- Да. Думаю, что из-за шести жизней стоило рисковать.Я конечно не мог знать, что за этот риск так дорого могу поплатиться. Но я добровольно поехал туда со всей семьёй, куда меня одного бы отправили за это «злодеяние». Но и там меня не оставили в покое, будто я тяжелейший преступник! Я конечно не мог предвидеть и знать, что потеряю своих пятерых детей. Не то наверняка тоже бы струсил, как многие другие. И на второй Ваш вопрос отвечу тоже: Да. Я за девять лет сменил немало мест и чувствуется, что ритм жизни повсюду по-маленьку налаживается.
- И так, я чувствую Вы достаточно настрадались за это как Вы сказали «злодеяние».
И если бы не подтвердилось, что Рубан был ни при чём, то Вас бы всю жизнь гоняли -
Хаферкорн всё время что-то писал. – Быть может у вас теперь появилось желание учиться и совершенствоваться. Знаю Вы уже однажды отклонили такое предложение.
- А это смотря на кого учиться – опять уклонился Штутц от ответа.
- В актах записано, что Вы отклонили учёбу на юриста.
- Ах, да! Мне предлагали. Но я был молод и только женился и мы не хотели уходить из своего села, поэтому отказался.
- А теперь? Если теперь Вам дать такую возможность? Нашей немецкой Республике нужны честные и компетентные немецкие юристы, Вам так не кажется.
- Да, мне как немцу намного легче разговаривать с Вами, товарищ Хаферкорн, чем бы я разговаривал с русским. И на счёт Вашего предложения мне необходимо подумать и посоветоватьсч со своей семьёй. Мы всего несколько дней назад похоронили нашего пятого ребёнка...
- Моё искреннее соболезнование. Подумайте над моим предложением. Решитесь – приходите ко мне. Будет у вашей семьи квартира и Вам неплохая стипендия на время учёбы. Вот Вам справка о реабилитации, чтобы восстановить своё доброе имя. - Комиссар протянул бумагу и подал руку на прощание.
Эта добродушная беседа расположила Филиппа спросить на счёт брата:
- У меня ещё один очень больной к Вам вопрос, товарищ Комиссар: В 1931 году забрали моего старшего брата Александра Штутц. И с тех пор никто не знает где он, словно в воду канул. Может Вы о нём что-то знаете, товарищ Хаферкорн?
- Приходите через недельку. К тому времени я наверняка разузнаю о нём. И Вы уже дадите ответ на моё предложение. Помните, в третий раз Вам вряд ли кто ещё раз предложит такую возможность!
- Спасибо, я это учту, до свидания.
Всё это похоже на странный сон, когда уже почти утонул и кто-то тебя в последний момент вытянул. Так и здесь из «преступника» хотят сделать блюстителя правосудия – с улыбкой говорит он сам себе, быстро шагая по городу Энгельсу. « А может нам действительно помогло благословение Пастора Коха?» - невозможно поверить в такой поворот событий. Он уже который раз достаёт эту спасительную бумагу с круглой печатью милиции, будто не веря, что она у него действиельно есть. Осторожно складывает и кладёт снова в карман не замечая, как слёзы текут по его худым щекам: Впервые за много лет он может свободно ходить, не озираясь по сторонам.
Только после обеда он вернулся к своей обеспокоенной семье в Дом общины. Все облегчённо вздохнули когда он вошёл, а Мария сразу забралась к нему на колени.
После рассказа Филиппа женщины и плачут и смеются от радости, рассматривая только что полученный лист с гербовой печатью. Потом Елизабет благодарит Господа за то, что до Него наконец дошли их молитвы и прекратились их мытарства...
В этот же вечер они спокойно всей семьёй посетили могилку Софии. Все плакали и Мария с ними, но Анна-Елизабет конечно больше всех. Она думает о том, когда же и вообще будет ли возможность посетить могилки остальных четверых детишек, рассеянных по всей России? Особенно Хайнхена, похороненного в околке на ст. Безымянной. Сколько же может вообще вынести сердце матери?...
Вернувшись с кладбища Филипп сел писать письмо родственникам. Он подробно описал всё, и о своей реабилитационной справке. Что им тоже нечего бояться и можно спокойно вернуться домой. «Сейчас совсем другой ветер веет в Поволжье» - написал он им. - А засухи поди тоже не скоро повторятся.»
Они, его родственники, хоть и не говорили ему об этом, но он знал, что из-за него все добровольно подались один за другим в Сибирь. Что из-за него проводились постоянные ночные облавы, особенно тогда ещё семнадцатилетнего Конрата достали. Филиппу так хочется, чтобы все вернулись и опять все жили вместе. «Мёртвых конечно уже не поднять, но живые должны думать о живых» – так он закончил своё письмо.
...Филипп Штутц знает, что в данный момент им в Нойлаубе не выжить: ни дома, ни земли, ни скота и ни работы, поэтому он ищет квартиру в Енгельсе и находит через знакомых место на трёхмесячные курсы мясника. И опять эти бескорыстные верующие люди не бросают их в беде: помогают квартплатой на первых порах. Денег за учёбу хватает только на питание.
Но тоска по Нойлаубу так глубока, что Филипп просит старого кучера Волфганга свозить их туда.
Родное село встретило их в полном цвете пахучих ароматов. Дома еле видны из-за цветущих плодовых деревьев, будто природа извиняясь благоуханием, хочет наверстать упущенные годы засухи. «Весна! Нойлауб, ты словно невеста, ожидающая жениха! Словно обещаешь нынче хороший урожай!» - поэтично подумал про себя растроганный до слёз молодой, всего 31 год, но уже с проседью мужчина. Седина на первый взгляд даже не заметна в его, цвета спелой пшеницы, густой шевелюре. А яркоголубые глаза впервые за много лет, светятся тихой радостью.
Остальные члены семьи тоже все разом с восторгом заговорили наперебой о весенней красоте родного Нойлауба. «Сколько цвета, а трава словно выкрашена в салатные цвета!» Лизбет скрестив руки громко произнесла: «Спасибо Тебе, Господи, что привёл нас назад, что и мне дал возможность ещё раз побывать дома! Аминь.» Она так восторжена встречей с родным селом, что не чувствует текущего по исхудавшему лицу, града слёз. Здесь она родилась и выросла, все её дети и много внуков здесь родились и росли. И где они только теперь все пропадают? И предки, которых помнит, тоже здесь рождены и уже похоронены. А теперь неизвестно, есть ли вообще ещё здесь кто-то из родных или знакомых, который обрадуется встрече. Всё уже выглядит как-то по-другому: Люди незнакомые ходят и дети бегают, родившиеся за меньше, чем девять лет назад, пока их тут не было. Никого даже не интересует, кто они за люди, едущие в этом экипаже...
Они переговариваются, к какому двору можно подъехать. Аня неуверенно предлагает:
- Поедемте к нашему, он может ещё пустует.
Но приблизившись видят, что там живут чужие люди и даже не совсем остановились. Потом Аня оглядывается и видит у дома напротив сидит мальчишка на лавочке, лет эдак десяти на вид.
- Гляньте-ка, не может ли тот мальчик быть Амалиным старшеньким? Давайте спросим – она соскакивает с повозки, а он тут же исчезает во дворе. Но Аня осталась стоять и тут же появляется её подруга выкрикивая:
- Боже мой! Да неужели правда? Не может быть, я наверно сплю! Аня – и она хватает свою малорослую подругу и кружится с ней как бывало в детстве её кружила. Тут она не почувствовав Аниной косы, которая их всегда обвивала и испуганно схватила её за затылок:
- Ты теперь закалываешь волосы. А я уж испугалась, думала отрезала! Пойдёмте в дом! – махнула всем Амалия. А сама не выпускает подругу из объятий, словно боится её потерять. Но всё же отпускает её и обнимает одного за другим входящих во двор и кучера Волфганга в том числе.
Все вошли в дом.
- Аня с Филиппом не успевают отвечать на Амалиины вопросы. Когда пошёл разговор о детях и Амалия узнала, что они уже пятерых похоронили, она была шокирована:
- Боже милостивый! Да как вы только выдержали? Мы –то хоть дома жили, а вы мыкались не имея ещё и своего угла – она так горько заплакала и начала рассказывать о своём пережитом, будто всё только что произошло. И прибывшие женщины тоже плачут. Так они могли впервые за все годы сообща выплакать перенесённые невзгоды и горе каждого за годы разлуки. А Амалия продолжает:
- Мы вот тоже только втроём выжили: маленький Хайни, которого вы видели на улице, шестилетняя дочка тоже где-то бегает и я. Она названа твоим именем, Аня, ею я была беременна когда умер мой муж Хайни. Моя мать и двое детей тоже не выжили. Очень много людей поумирало. И скот почти весь истребился. Можно только диву даваться как ещё не все люди повымирали. В первую очередь умерли те, что послабже был, а потом слишком добродушные, как мой Хайни, беспокоившиеся только о близких, а не о себе. Он всегда убеждал меня, что мне надо больше чем ему кушать, потому, что я беременная. И сыну Хайни он всегда подсовывал больше, чем себе брал:
«Тебе надо расти, чтобы ты вырос больше меня! Видишь, я мало ел, потому и остался недоростком!» - говорил он ему.
- Никто так и не узнал, что он ему не родной – шепнула она Ане когда та вышла к ней на кухню попить. И продолжила, когда вместе с ней вошли в гостиную:
- Сейчас много татар живут у нас в деревне, почти все пустующие дома заняли. Теперь ни у кого почти нет скота и вся земля принадлежит колхозу. Многих раскулачили и сослали кого куда, но насколько слышно большинство в Сибирь. А сосланным можно сказать, больше повезло, чем нам. Они может быть тоже не очень сытно жили, но живы остались. А мы теперь все колхозниками называемся и работаем за палочки-трудодни. В конце года получаем натурплатой на заработанные трудодни, т.е. пшеницей. Этим и живём. Часть продаём и покупаем самое необходимое: соль, спички и другое. Хоть не жируем, но слава Богу не голодные. Я ухаживаю за 50 телятами для колхоза и получаю не хуже чем другие и на жизнь нам в общем-то хватает.
Пока хозяйка рассказывала о себе сварилась картошка и Амалия позвала к столу.
Лизбет поблагодарила Господа и благословила пищу. Ели картошку с жареным салом, малосольными огурцами, капустой и домашним хлебом. Потом Амалия попросила:
- А теперь расскажите-ка о себе, а то я всё о нас. Что вы надумали дальше делать?
- Я уже получил трёхмесячные курсы на мясника, а твоя подруга – Филипп вглянул на Аню – будет каменщицей!
Он сказал это с таким восторгом, что все засмеялись. Действительно, как-то смешно себе представить эту маленькую, худенькую женщину кладущую стены.
- Смейтесь, смейтесь, увидите ещё какой я буду каменщицей! – засмеялась и Аня.
А Лизбет попросила:
- Расскажи, Амалия, кто ещё из родственников здесь живёт?
И тут же Паулина решилась спросить не дожидаясь ответа на уже заданный вопрос:
- Может быть и папа мой здесь?
- Нет, Паулиночка. Могу тебе точно сказать, что его здесь нет. Мы думали, что он вас в Сибири разыскал? Он пришёл однажды ночью тридцать третьего, ещё мой Хайни был живой и рассказал, что с помощью одного из охранников ему удалось сбежать из тюрьмы Саратова. Он говорил, что соседи сказали, что вся ваша семья вымерла. Мы были в то время все такие слабые, что ничего не знали о происходящем в селе. Мы и не знали, что Конрат приезжал и забрал вас. Об этом мы узнали намного позже. Мой муж умер потом к весне, а мы вот выжили. Твой папа был у нас совсем недолго, боялся, что схватят. Да кому уже надо было кого-то хватать?! Они боялись сунуться в деревни. Но он сказал, что его обвиняют за помощь белым бандитам питанием. Ему не поверили, что у него украли эти две овцы в тридцать первом, ведь всё село тогда знало об этом. Он спешил потому, что его кто-то дожидался в лесочке. Так, что можешь быть спокойна – он жив, Паулиночка!
А из ваших, тётя Лизбет, Белый, ой извините, надо же было ему в детстве такое прозвище из-за белых волос приклеить, ваш Хайнрих со своей семьёй здесь живёт. А Александр с Катриной вроде в Казахстане где-то, говорят её родственники. Мы, здесь оставшиеся считали, что неправильно поступают люди покидая село. Но позднее конечно пожалели, что сами остались, когда сил уже не было уйти. А ваши детишки, Аня, возможно и здесь не выжили бы. Если бы вы могли в одном месте в Сибири жить и не надо было менять места, то они конечно остались бы живы. А так постоянно другая вода, климат, пища, окружение сделали своё.
Кажется Амалия не может перестать говорить, столько наболело у неё за эти годы...
Прибежали Амалиины дети и Аня сразу приступила к её дочурке:
- А ну, моя маленькая тёзка, подойди ко мне, тебя же Аня звать, да?
Девочка не заставила себя долго ждать и подошла, но Мария тут же соскочила с рук бабушки и подбежала со словами: «Моя мама!» и оттолкнула Анечку. Эта насупилась и Полина решила её успокоить, но Мария опять подскочила: «Моя Паулина!» Все рассмеялись на ревность малышки. Паулине удалось кое-как успокоить обеих.
- Пора и твоего брата навестить, Аня, поедем – сказал Филипп – нашему доброму Вольфгангу пора уже возвращаться. А у нас уже завтра курсы начинаются.
Распростившись с Амалией и её детьми поехали к Хайнриху Вельш.
Неописуема радость встречи через столько лет разлуки! За девять лет пятеро его детей уже почти все стали взрослыми. Дочери Берта и Элла уже заневестились, двоим сыновьям шестьнадцать и четырнадцать лет, а младшему Вольдемару шёл всего второй годок когда семья Штутц покинула Нойлауб и теперь ему уже двенадцатый.
За столом Хайнрих опять, как всегда, вспомнил как на их двойной свадьбе: он со своей Розой и Марилис с Каспером сидели за столом. Подбежала двухлетняя Аня и воскликнула: «Ай, шёне Ила! Ай, шёне Лайле!», что на её языке означало: «Ай, красивая Марилис! Ай, красивый Вайссе!» Из-за льняных белых волос у него было такое прозвище на селе, что по-русски означает «Белый.» Он, как всегда неустанно говорил, что им сиротам повезло с мачехой. «Я никогда не ощущал, что я пасынок и моя сестра тоже. И это благодаря нашей доброй маме Лизбет! Она ко всем относилась одинаково.» Тут Аня восторженно заговорила:
- А я уже почти перед замужеством узнала, что вы четверо мои сводные братья и сёстра. Когда однажды узнав, что твоё имя тоже Хайнрих, все же звали тебя «Вайссе», я поинтересовалась почему же ни у кого не повторяются имена детей, а только у нас в семье два Хайнриха? Мне ответили, что мои мать и отец поженившись, каждый привели в семью своего Хайнриха. Поэтому наверно чтобы различить о ком речь и прозвали тебя «дер Вайссе?» Тогда мне так объяснили, а я и не поверила сразу. Да и до сих пор никогда не говорю, сводный брат или сводная сестра. Вы для меня все родные!..
- Знаешь ли ты, Хайнрих, что-нибудь об остальных из нашей семьи? – спросила Лизбет.
- Да, мама, Я могу дать вам их адреса. Мне кажется они все хотят возвратиться.
- А где же им жить? Говорят, что все дома заняты татарами?
- Нет не все. А если и занят дом, то по возвращению хозяев они съезжают.
- И куда они деваются? – озабоченно спрашивает Лизбет.
- Они ведут себя так, будто заранее знали, что опять придётся освобождать жилище. И потому беспрекословно уходят, но оставляют за собой страшный хаос.
Так, что уже некоторые из тех, кто когда-то покинул село, вернулись, привели свой двор в порядок и опять живут дома.
Родственники так углубились в воспоминания, что забыли о времени, пока Вольфганг попросил:
- Послушайте, мои дорогие, пора возвращаться. Уже темнеет, а путь ещё дальний...
Закончив курсы Филипп работает на мясокомбинате.
Семья живёт в Енгельсе, но все разговоры всегда переносятся на Нойлауб: будь это долгие вечерние беседы или за обеденным столом, но всегда будто случайно разговор уносится туда. Многие уже возвратились назад, в том числе и Анин младший брат Александер с семьёй.
В следующую их поездку в родное село, председатель колхоза пригласил к себе Филиппа и предложил ему занять место забойщика скота в Нойлаубе, пояснив:
- На краю села ещё сохранилось помещение со всеми приспособлениями, там опять и будем весь скот забивать. А то эти крики скота и визги свиней по осени в каждом дворе, надоели. Берутся забивать скот люди, не имеющие ни малейшего представления об этом деле. И просто замучивают животное, а дети наблюдают эти ужасные сцены.
- Меня не надо долго уговаривать, я согласен. Знаю, что и семья моя обрадуется. Но один немаловажный вопрос меня ещё интересует – каков будет мой заработок? Семья уже не маленькая, а мой женский состав ещё не скоро начнёт работать – как-то виновато пояснил Филипп свою ситуацию.
- На счёт заработка можешь не переживать, в обиде не будешь.
Аня, по причине беременности, уже после курсов не устроилась на работу. И конечно же вся семья была в восторге, что они опять будут жить дома.
Александр с Катрин живут в доме её родителей, который не был никем занят. Лизбет поселилась с семьёй своей дочери в своём доме, освободившимся к их приезду.
С общей помощью привели всё в надлежащий вид.
Лизбет как в каком-то сне: неужели наконец сбылась мечта жить в родном селе, в родном доме и даже спать в родной кровати!? Мебель и вся обстановка осталась, когда они так срочно покинули село. А татары, говорят, не спят на кроватях и слава Богу, что они ничего не сожгли! Внезапно появившийся Филипп, предупредил новых жильцов оставить всё как есть и попросил Амалию не дать ничего вывезти. И всё осталось в целости...
Вскоре у Ани и Филиппа родился сын. Увидев новорожденного Мария заверещала:
- Паулина! Бабушка! Смотрите, наш Хайнхен опять здесь! Эта злая тётя принесла нам его опять! Он только чуть-чуть меньше стал, потому, что так долго ничего не кушал.
И что было делать? Пришлось назвать и этого сына Хайнрихом...
Идёт 1941-ый год. Постепенно раны всего пережитого затягиваются. И семья считает себя вновь вполне счастливой. Полине семнадцатый год идёт, Марии седьмой, а Хайнхену в начале июня было два. Аня на сносях и их ребёнок должен родиться в июле. Всего же она под сердцем носит восьмого дитя из которых пятеро умерли. Но видно Бог наконец над ними смилостивился и Мария с Хайнрихом растут здоровыми, а беременность тоже протекает хорошо.
Но всё больше слухов доходит, что война марширует по Европе. Трудно поверить, что немцы, Германия, страна наших предков могли развязать её. Какой-то Гитлер мечтает завладеть миром и из-за его фанатизма гибнут миллионы людей. Но никто и мысли не допускает, что он осмелится двинуться на Россию.
22 июня страшная новость ошеломляет всю страну. И до Нойлауба докатилась весть о вероломном нарушении Германией, государственной границы России. Словно от тумана, опустившемуся на землю разом, померк свет, от которого впали в отчаяние: что же теперь будет с нами немцами, живущими в России?
У Анны Штутц начались схватки. Акушерка Эмилия решила отправить её сразу в Энгельс. Преждевременные роды могут быть осложнёнными у такой хрупкой, как она женщины. Врачи своими усилиями приостановили этот процесс. Но через две недели в семействе Штутц на свет появилась дочь, которую по просьбе сестры назвали Олей. Осенью Мария пойдёт в первый класс и уже состоялось знакомство с учительницей Ольгой Фёдоровной и поэтому ей захотелось Ольгу.
Девочка родилась очень крупной - 4750 грамм, если учесть маленький рост матери. Это говорит о том, что семья жила в достатке. У неё чёрные и густые как у мамы волосы до плеч,а шею совсем не видать. Глаза тоже чёрные, мамины. Только кожа не смуглая, как у неё. И вся родня находит, что белой кожей и чертами лица она пошла в Аннагрет - сестру Филиппа. Но что ожидает её в этом мире, где идёт война? И что ожидает всех её родных, да и всех людей страны, хоть немцев, хоть не немцев - одному Господу известно.
Указом Сталина от 28 августа 1941 года «О выселении всех немцев из районов Волги...», их сразу «выделяют» в особую категорию.
На первый взгляд «...по понятным причинам». Кажется не так уж и страшно, вроде даже забота о «своих» немцах, чтобы от «тех немцев» уберечь, так думали некоторые.
Всего одна треть всех немцев России проживает на Волге. Но вскоре правительством России сфабрикована версия о предательстве немцев Поволжья. И выселили не только поволжских, но и всех других немцев со своих насиженных мест вглубь страны: в Сибирь, Казахстан, крайний Север и т.д. А это уже трагедия всего немецкого народа Страны Советов...
Весь мир вновь рушится для многострадальней семьи Штутц, как и других жителей села, когда в конце сентябре всему населению Нойлауба объявлено: «...можно брать с собой только необходимые вещи и питание на три дня.»
Весь свой скот люди вынуждены выпустить на волю. А что делать? Плачут, рыдают и выпускают. Не оставлять же её в заперти на верную голодную погибель...
Лизбет очень боится и молит Господа, чтобы не разлучили её с семьёй дочери. Она давно уже относится к их семье, но по бумагам она Вельш. Но Слава Богу, что по просьбе Филиппа, в поссовете её все же, на всех бумагах записали с семьёй Штутц.
До станции доехали на подводах, а там уже в товарных вагонах, забитых до отказа людьми, повезли дальше. Поезд часто останавливается пропуская встречные, спешащие на фронт эшелоны с солдатами. И часто загоняют в тупик, освобождая идущие в их же направлении поезда с фронта, с раненными солдатами или эшелоны эвакуируемых предприятий с оборудованием. Часами, а то и сутками стоят они, иногда кажется забытыми в этом тупике. А тронутся, проедут порою всего мин.15 или 20, как опять их состав оказывается в тупике. Еда давно кончилась, а денег тоже почти нет. И не всегда выпускают набрать воды или ещё чего-либо. И то, что продаётся бабками на станциях стоит неимоверно дорого, а если ещё замечают по акценту, что немец, то иногда такой скандал устраивают, что и не рад жизни. Одна заорёт: «Лучше выброшу, чем фашистов кормить буду!» и другие за ней. Тогда лучше сразу уходи, не то ещё чего доброго драться накинутся. Зато раненным солдатам и рекрутам многие бесплатно подают в окна вагонов пищу.
Оно и понятно: это Герои, «... а тут каких-то «фашистов» везут, которых было бы лучше сразу расстрелять, чем везти куда-то...» - слышатся нередкие реплики.
Но хорошую вещь за бесценок никто не отказывается приобрести. За кусок хлеба или кружку молока, можно заиметь любую драгоценность.
Иногда на станциях удаётся набрать горячей воды из кранов, выведенных на улицу. Это тоже связано с риском, быть униженным русскими. Эти злые взгляды и ругательства в твой адрес, когда заметив кто ты, кричат: «Не позволяйте фрицам набирать кипяток, пусть подыхают! Наши мужья, сыновья и братья гибнут на фронте из-за них, а им тут привилегии подавай?!» Часто не выдерживаешь такой натиск и сам скорее уносишь ноги с пустой посудиной. Во-вторых выстаивая очередь рискуешь отстать от поезда, т.к. никто не предупреждает об отправке. Знают, что каждый боится быть разлученным со своей семьёй и сам постарается не отстать от этих «телятников». Состав трогаеется внезапно и нужны длинные ноги, чтобы догнать и заскочить. И то, если не окажется сопровождающий на последней ступеньке, который не пустит или чего доброго столкнёт на полном ходу: «За этих гадов ничего не будет!» - так они считают...
Уже конец октября и кончается бабье лето. Во время стоянок ещё терпимо, но уже идут дожди со снегом, а ночью морозы крепчают и когда состав в движении, морозный ветер дует во все щели и не уснуть от холода. Старикам и детям тем более.
Всё чаще повторяются случаи, когда неходячего старого человека, вынужденного ходить под себя, наутро обнаруживают примёрзшим к полу. Иногда уже мёртвым...
Мучительное положение с туалетом доводит некоторых людей до отчаяния. Их вообще нет в этих телятниках. Есть щель в полу. Люди вынуждены вставать вокруг неё спинами внутрь и поочерёдно справлять свою нужду. В основном это матери с детьми, а остальные взрослые стараются облегчиться ночью, когда темно. Но и тогда очередь нескончаемая и часто кто-то, в полном смысле слова, делает в штаны.
Но есть люди, которые при таких обстоятельствах вообще не могут справить нужду. К таким относится Лизбет. В течении уже четырёх недель она всего несколько раз с горем пополам смогла «по-маленькому». Хоть не едят и не пьют почти ничего, но всё равно есть риск самоотравления организма скопившимися, собственными отходами внутри себя. Когда и где закончатся мытарства и страдания ни в чём неповинных людей и сколько из них не доедут до назначенной цели, никому неизвестно.
Эшелон движется всё дальше по направлению Сибирь...
Семейство Штутц уже не страшит, как некоторых, слово Сибирь, только бы скорее доехать. Аня и Филипп так боятся, что Лизбет или кто-то из детей не выдержит до конца. Слава Богу, что Лизбет настояла оставить её перину и две подушки, которые спасают теперь от мороза всю семью. Они поочерёдно отогреваются, но больше всего Лизбет с трёхмесячной Ольгой кутаются в них. Ребёнок почти всё время плачет по той причине, что нет материнского молока. С чего ему быть, если матери, как и всем нечего кушать? И с пелёнками проблема постирать и посушить. Им удавалось во время стоянок уговорить охранника поезда за какой-нибудь «подарочек» выпустить постирать где-то к колонке или даже иногда просто в луже, а теперь дарить уже нечего и простого милосердия не дождёшься. И как дальше быть, одному Богу известно. А сушить тоже нет возможности, но помогает вся семья своим теплом. Обматывают вокруг тел или запихивают за пазуху. Хоть и не успевают высохнуть совсем, но всё же почти чистые и теплее подкладывать, хоть и влажные ещё. Если бы не Филипп со своей находчивостью, то Ольга, да и вся семья навряд ли доехала бы до места назначения...
Ноябрь 41-го года, но никто не знает точного числа. Говорят, что через день будет праздник Октябрьской революции – значит 5 ноября. Трескучий мороз, этак градусов 20-25 и снег лежит плотный, по-видимому уже до весны не сойдёт. Опять остановка на какой-то маленькой станции, каких за последние дни уже немало было. Иногда в совсем пустынном месте или около леса, выкрикивали фамилии и приказывали выходить.Никому неизвестно что стало с теми людьми. И никому неизвестно что будет с этими, оставшимися в телячьих вагонах...
Опять называют несколько фамилий и среди них фамилия Штутц. Люди покорно покидают свою тюрьму на колёсах и безропотно, но пугливо глядят по сторонам. Но когдп поезд тронулся и поняв, что никто и ничто им не угрожает пошли в кусты.Потом Филипп забрал у Ани ребёнка и семья поспешила к протоптанной тропинкой, ведущей в село.
Прочитав вывеску: «Станция Асаново Сев. Каз. ж.д.», Филипп пошёл со спящим, видимо от слабости, ребёнком на руках к женщинам, уже укладывающих нераспроданные продукты в корзины. Безвыходность ситуации не даёт выбора и он горько подумал: «Что за люди здесь живут? Русские или может люди другой национальности? Лучше бы казахи, только бы не русские, так ненавидящие нас. Но на казашек они не похожи» - подумал он приближаясь и поздоровался по-русски, не зная ещё, о чём будет спрашивать.
Но к его радости и удивлению, в ответ с ним поздоровались по-немецки.
- Наше село немецкое, всего несколько русских семей. А Вы наверно с Волги эвакуированы?
- Да, наверное каждый знает, откуда нас эвакуируют – ответил он, но радость на лице не скрыть – как хорошо всё же, что здесь есть немцы старожили. А то не знали бы к кому обратиться. Русские нас знать не хотят. Им нас лучше всего, всех сразу уничтожить хотелось бы.
- И не удивительно! Послушаешь, что немцы вытворяют здесь в России, как же можно от них ожидать другого? Для них мы такие же, как и германцы! Немцы и есть немцы.
Ну а вы конечно не знаете где переночевать, угадала?
- Конечно правильно – отвечает худощавый мужчина печально.
- Айдате-ка со мной. Двое маленьких детей, да бабушка, куда вас денешь на ночь глядя? Меня зовут Елена, но кличут Хелле (означает Светлая О.П.) И сколько вы были в пути?
- Более восьми недель – ответил Филипп.
- Боже мой! Это же всего 4000 км и так долго?
- Да, мы же почти всё время стояли, а не ехали.
- Ну тогда, все за мной – сказала Хелле подходя к замолкшей в ожидании семье. Те были так приятно ошеломлены неожиданной встречей с немкой, что не могли даже ничего ответить. Опомнившись Лизбет вслух поблагодарила замёрзшими губами Господа за то, что послал им такое счастьу!
- Пойдёмте скорее, пока ещё не совсем замёрзли напоследок. Хоть у нас и не очень с местом, но переночевать хватит.
Пригласив всех в дом Нелле представила пришельцев своей семье:
- Это семья Штутц, выселенная с Волги, как и мы тогда в двадцатые годы. Они у нас переночуют, а завтра видно будет, что дальше. Пауль, затопи пожалуйста плиту, а ты Альма слазь в погреб, достань ведро картошки... А ты, молодая мама – обратилась она к Ане - свари-ка ребёночку каши, да накорми. Что ты эту пустушку ему суёшь! – проворно распоряжается хозяйка, показывая где молоко и манка – немножко сахара тоже осталось и не стесняйтесь, мы тоже через это прошли, только раньше вас. И как мы были рады, когда нас накормили и спать уложили, наверно можете себе представить.
Хозяйка дома всплеснула руками:
- Ничего себе! У такой маленькой мамы и такая дочь великанка?!
- Великанка не скажешь. Всего 48 см, но упитанная была. А теперь и половины не осталось – ответила Аня, словно оправдывая своё дитя и добавила – на других вообще уже страшно смотреть как исхудали.
- Ничего, не переживай! Были бы кости, а мясо нарастёт! – успокоила Хелле, собирая на стол.
Хотя они были очень голодны, но все терпеливо дождались пока Лизбет закончит молитву, в которой она неустанно повторяла восхваление Господу за эту встречу...
На другой день им разрешили привести в порядок пустующую напротив избушку. Проломленную крышу мужчины подделали, а женщины натопив хату выбелили её.
Филиппу дали место ушедшего на фронт мясника в селе. «Это тоже не случайность, а воля Божья, что именно здесь нас высадили, где тебе есть работа по специальности!» - произнесла Лизбет со скрещенными руками, когда Филипп пришёл с этой вестью.
Семнадцатилетняя Паулине закончила трёхмесячные курсы трактористов и с большим удовольствием работает по обретённой профессии. Она так горда, что умеет обращаться с техникой, подвластной даже не каждому мужчине!
Притом, не только ушедшим на фронт, но и немцам ушедшим в Трудармию нужна замена. Поэтому готовят девушек, старше шестнадцати лет и женщин, оставшихся дома, в механизаторы. Посевная и уборочная должна проходить в те же сроки, как и до войны. «Всё для фронта! Всё для победы! Чтобы бить фашистов, нашим доблестным героям на фронте нужен хлеб!» - таков девиз.
В феврале 42-го Филипп получает повестку об отправке в Трудармию. Хотя они это предвидели и вроде даже готовы были к тому, что его тоже, как и всех других немцев могут забрать, для них это было неожиданностью. Всё думалось, что война уже может скоро закончиться и не надо уже никому, никуда уходить, а наоборот, ушедшие все возвратятся. Но увы... Ведь он с семьёй ещё никогда дольше, чем на неделю-две не расставался и сейчас думал не о том, что его ожидает там в далёкой неизвестности, а о том как они проживут здесь без него.
Его маленькая, хрупкая Аня с тремя маленькими детьми на руках и пожилой матерью. Паулина хоть Слава Богу, уже взрослая, но она тоже ещё нуждается в поддержке. Младшей из детей всего пол-года.
Аня поехала до Петропавловска проводить мужа .Он сразу пошёл с женой к фотографу, который заснял их, прижавшихся друг к другу висками. Такую маленькую, всего 4 x 6 фотку он взял с собой...
Расставаясь на станции Филипп просит её:
- Аня, я знаю, что вам будет тяжело без меня. Но война не будет вечно длиться, она скоро закончится, вот посмотришь! Паулина уже взрослая и ты не одна, она тебе будет большой поддержкой. Хотя немецких женщин и девушек тоже забирают, но вас не возьмут: у женщин-механизаторов броня, а женщин с детьми меньше трёх лет тоже не берут.
Так, что насчёт этого можешь быть спокойной! Не забывай, что ещё мама с тобой, которая присмотрит за детьми. Это наш Ангел-хранитель, без которого нам вообще не пережить бы все эти трудные годы. Как бы тяжело ни было, она нас не бросила! Ей у Марилис конечно легче было бы, чем с нами мотаться по свету. Бери с неё, со своей матери пример и вы выстоите! Обещай мне!
- Ладно, мы постараемся – отвечает ему тихо жена.
- Сколько раз собирался сам поблагодарить мать, да всё не решался. Даже сегодня при расставании, не мог решиться. Сделай это пожалуйста за меня, ладно?
- Ладно, скажу...
Филипп всё говорил и говорил, словно боясь что-то забыть или не успеть, а Аня, как в каком-то шоке, только отвечала двумя-тремя словами и замолкала...
Филипп прибыл на новое место обитания, в Трудармию. На самом же деле это лагеря, в которых обитатели живут впроголодь за несколькими рядами колючей проволоки, под охраной с вышками и собаками. Под конвоем и строем выводят на лесоповал и возвращаются вечером пересчитанными. А по утрам перекличка то по фамилии, то по номерам.
Аня работает в колхозе вместе с Хеллой на разных работах. Они стали лучшими подругами, хотя Хелла порядком старше новой соседки.
Лизбет управляется дома с детьми. Хотя Марии осенью только восемь исполнится, но уже является ей большой поддержкой, присматривая за малышами.
Паулине несколько раз вручали повестку в сельсовете Асаново, о явке в райцентр Петропавловск, по поводу отправки её в Трудармию. Председатель Сельсовета Лейман калека, поэтому его не забирают в Трудармию. Ему дали этот пост и он очень дорожит своим креслом. А предсадателем колхоза, взамен немца ушедшего в Трудармию, прислан после тяжёлого ранения, инвалид войны Белкин. Он пользуется большим авторитетом, как у высшего руководства, так и у колхозников. И Лейман заполняет повестки по его указанию, которые оба подписывают, что означает, что и председатель согласен на её отправку. А в Петропавловске поглядев на броню механизатора, комендант покачав головой, отпускает девушку опять домой. В последний раз он почему-то сильно разозлился:
- Для чего мы выдаём броню? Почему ваш председатель уже в который раз игнорирует броню и подписывает эти повестки? Что в колхозе делать нечего, что он каждый раз тебя от работы отрывает, заранее зная, что тебя вернут? Он что, считает себя выше Мин. обороны, что игнорирует Указ? Я себе этого не позволяю, а тут нашёлся петух! Что, у вас слишком много механизаторов? У нас есть список кто и когда будет отправлен. У него в конторе сидит одна дама постарше тебя, её отправку мы требуем, у неё нет брони. Но он для неё всё время просит отсрочки и каждый раз под её номером тебя присылает! Скажи-ка ему, когда домой вернёшься, чтобы эта дама через два дня была здесь с вещ. мешком!
- Товарищ начальник, я полагаю, что это не моя обязанность, Ваши распоряжения председателю передавать. А почему он меня на её месте хочет отправить, Вам наверно самим не трудно догадаться. И каждый сельчанин об этом знает.
- Ладно, ты права, езжай домой! Будь уверена, что с сегодняшнего дня он тебя оставят в покое! – он тут же взялся за телефонную трубку, когда девушка ещё даже не вышла...
Как только Паулина возвратилась, её тут же пригласили к председателю. Будто кто-то специально следил, когда она спрыгнет с поезда на станции Асаново.
Белкин был вне себя от злости. Самоуверенный ветеран войны не привык отступать, когда что-то задумал. Но его колхозники очень уважают. Они понимают, что от него свыше требуют выполнения планов и поэтому он так требователен. А они при нём не голодают. Он оставляет для нужд колхоза намного болше, чем прежний председатель и не боится никаких проверок, как тот всё время трёсся. Тому устраивались одна проверка за другой, а Герою войны кто посмеет! И поэтому людям живётся лучше, чем при немецком председателе. Он устроил полевые кухни на участках и люди получают раз в день горячую кашу с растительным маслом, и ещё небольшую булку хлеба вечером. Председатель понимает, что только сытые люди могут работать за двоих! Так, что наевшись в обед досыта каши, женщины несут хлеб домой для семьи. И никого не надо упрашивать ходить на работу, все от мала до велика, сами приходят.
А что Белкин со старой девой Эльвирой, которой под сорок, роман завёл, знают уже все и никто его за это не осуждает. Говорит, что холост, но слушок есть, что жена ушла к другому, пока он лежал в госпитале. Как-никак, но он ещё порядком старше своей любовницы, лет на десять пятнадцать наверняка, но пристаёт и к молоденьким, как Паулина, девчёнкам.
- На что ты расчитывала, когда меня там в районе так выставляла? – встретил он руганью вошедшую Паулину, прежде, чем она успела поздороваться. - Ты что думала меня, Героя-фронтовика, проливавшем на передней линии фронта свою кровь из-за вас гадов ... – он видимо хотел сказать оскорбительное слово по поводу немецкой национальности, но застопорил.
В конторе ещё люди присуствуют и он понимает, что этим оскорбит не только девушку, но не смог удержаться, всех своих колхозников – кому ты думаешь больше веры, тебе немке Паулине Штутц – фашистке так сказать, или русскому офицеру Белкину, ветерану войны? Посмотрим, кто чего стоит! – он кричал и слюни разлетались во все стороны, будто взбесился.
Всё же выговорил он это страшное слово, чего Паулина да и другие присуствующие, от него не ожидали. Ведь люди доверяли и любили его, считая порядочным человеком!
- Не знаю, что Вы имеете в виду, товарищ председатель, но таким тоном, как Вы со мной разговариваете, мне нечего Вам сказать. В третий раз Вы меня уже не обзовёте – это я Вам обещаю – она круто поворачивается и выходит...
Вечером она всё рассказала матери. Не сказала только, что он обозвал её фашисткой.
Мать утешает как может девчёнку, но такой плачущей она ещё ни разу не видела свою падчерицу. У них всегда хорошие, дружеские отношения и всегда всем делятся. Паулина ростом уже переросла мать и стала совсем самостоятельной. Она вдруг вытерла слёзы и сказала твёрдым голосом, будто хочет отомстить своему обидчику:
- Мама я добровольно уйду в Трудармию, пусть узнает, кто лучше меня на тракторе будет работать! Теперь он меня и вовсе не оставит в покое. Но посмотрим кто из нас сильнее, товарищ председатель! – словно пригрозила она грубияну.
- Паулиночка, что ты такое говоришь? – испуганно произнесла Аня – кто добровольно туда идёт, если не надо?! Успокойся, всё уладится! Кашу такой горячей не едят, как сварили. Всегда сначала остужают. Вот и ты остынь, да подумай сперва! Что тебе твой Пиус Шнур ещё скажет, или ты его хочешь покинуть?
- А что он мне может сказать? Он мне не отец, не муж и мне не указ! – отпарировала она.
Гордая девушка вдруг осеклась – А откуда вы-то, мама, знаете про Пиуса?! – и она с удивлением смотрит своими светлыми глазами в тёмные глаза матери.
- Мать многое знает, о чём дети иногда даже и не подозревают – отвечает Аня таинственно.
- Тогда я сейчас же иду к нему и расскажу о своём плане. Чтоб потом не сказал, что уехала не поставив его в известность - девушка быстро нарядившись исчезает.
Она знает где может найти Пиуса. Сегодня праздник уборки урожая и молодёжь соберётся в клубе. Вопреки войне жизнь продолжается...
В клубе его нет и она осталась дожидаться его на улице. Иначе не поговорить, везде люди.
Увидела подругу Альму, идущей широко улыбаясь к ней:
- Паулина, что случилось? Ты так серъёзно выглядишь, будто что-то важное задумала - спросила она, забыв даже поздороваться.
- Задумала, но об этом позже. Извини, мне надо поговорить с Пиусом – она оставила ошеломлённую подругу в недоумении и пошла навстречу своему возлюбленному.
- Что ты сегодня так рано ушла из дому, Паулиночка? - спросил Пиус после приветствия – хотел зайти за тобой и познакомиться с твоей семьёй, а тебя уже нет.
- Ты разговаривал с моей матерью? – спросила она вместо ответа.
- Да, разговаривал. Она очень печальна и кажется плакала.
- Ну тогда мне тебе меньше объяснять придётся. Что ты на это сам скажешь? – они медленно идут вдоль улицы.
- Паулиночка, но кашу горячей...
- Знаю, ...не едят. Это ты мне хочешь сказать? Но это мне уже сегодня моя мать сказала – отпарировала она ему.
- Этим я хотел тебе сказать, чтобы ты поразмыслила, прежде чем принять окончательное решение. Меня так и так осенью после уборки заберут, а уборка закончена. Но тебе-то, Паулиночка, зачем?
- Это я твёрдо решила. На меня родители никогда не кричат, а чтобы чужой на меня орал? Никогда я этого не потерплю! А ты, Пиус, тоже ещё не всё знаешь...
- Тогда расскажи, любимая. Я могу понять, что тебя сильно обидели, но ты не знаешь, как обращаются там с нашими людьми. Здесь всего немного русских и ты всех знаешь и всё знакомо. Но ты не знаешь каково, когда тебя всё чужое окружает и сколько там русских тебя могут обидеть?
- Мне безразлично! Но я не позволю на глазах знакомых обращаться со мной, как с дерьмом! И за что? За то, что тот камендант уже знал, что меня вместо Эльвиры суют?! Если ему так охота от меня избавиться, пожалуйста! Пиус, я просто не могу здесь оставаться, понимаешь? Эльвира должна явиться через три дня с вещ. мешком, вот я вместо неё и явлюсь, как хочет наш хороший Белкин! Завтра передаю трактор, а послезавтра меня здесь уже не ищи.
- Если так, то мы вместе уйдём в Трудармию. Только трактор ты завтра передать не сможешь – завтра праздник уборки и всему полеводству дали этот один выходной.Значит так, Паулиночка: Ты пойдёшь домой и успокоишь свою мать, а я чуть погодя приду со своей бабушкой и мы объявим о нашей помолвке, ты согласна?! – он стушевался и прежде чем она успела ответить продолжил – Ой! я кажется всё перепутал. Я же сперва должен тебя спросить: согласна ли ты, Паулина Штутц, стать моей женой? – и Пиус посмотрел на неё своими доверчивыми, ясными, как у неё светлыми глазами. Она молчит будто о чём-то рассуждая, а он вдруг неожиданно продолжает:
- У нас с тобой одинаковый цвет глас, а это значит, что мы подходим друг другу, правда же – и нежно целует её – каков твой ответ, любимая?
- Это точно, что наши глаза одинаковые, Пиус!
- Да я не жду ответа на вопрос, какие глаза, а хочешь ли ты стать моей женой? Я ведь люблю тебя больше жизни и хочу навсегда быть с тобой вместе! А ты? Любишь ли ты меня, или я слишком размечтался ?
- Нет, то есть да. Я хочу стать твоей женой, так как тоже люблю тебя!..
Паулина пошла домой и издали увидела, что окна их избы не светятся. «Неужели все уже спят?» - подумала она тихо открывая двери в кухню и тут же услышала голос матери:
- Это ты, Паулина?
- Я, мама. А почему вы сидите в темноте? – она взяла спички и зажгла лампу. Села рядом с Аней и положила ей руку на плечо. Ей не легко видеть заплаканные глаза этой маленькой женщины, всегда заботившейся о ней как о родной дочери. «Маленькая моя мама с большим сердцем...» - трогательно подумала девушка.
- Дети спят и бабушка спать пошла, а мне ещё не хочется – тихо молвила мать – а ты почему так рано сегодня дома? Сегодня вроде праздничный вечер у вас в клубе?
- Да. Но у нас для этого нет времени. Мы с Пиусом вместе уходим в Трудармию – она долгим взглядом смотрит на мать – только не плакать, мама, ладно? Мне и так тяжело как подумаю, что я должна с вами расстаться? Ведь я вас тоже всех люблю, но рано или поздно всё равно надо уходить. Мне конечно хотелось бы немецкое рождество с вами быть и 31декабря мне будет восемнадцать, и Новый год, столько праздников, но... - произнесла девушка и умолкла. Потом немного подумав продолжает: - Мама, к нам сегодня придут гости: Пиус со своей бабушкой.
- Сегодня? Так поздно? – как-то сразу испугавшись, спрашивает Аня.
- Да, сегодня! Я же сказала, когда пришла, что мы послезавтра вместе уйдём. Поэтому он придёт с бабушкой просить у вас мою руку. Его родители ещё в сорок первом ушли, поэтому он с бабушкой живёт. Вы надеюсь не против него? Пожениться мы конечно уже не успеем, но хоть помолвлены будем и вы за меня можете быть спокойны, что я не одна ухожу или вы всё же против него? – выпалила Паулина одним разом.
- Нет, дело не в «против», но всё как-то неожиданно. Я не привыкла сама такие важные дела решать. Всё время папа все дела решал и вдруг я одна...
- Тогда разбудим бабушку, чтобы вам не одним решать. Она более решительная, чем вы, мама! – беззаботно, как могло показаться, смеётся Паулина. Но в душе ей очень жаль свою молодую маму. Разница всего-то 15 лет, но она так хорошо исполняет свои материнские обязанности и девушка живёт у них со всеми правами старшей дочери. С этой семьёй связано много пережитого вместе и хорошего и конечно ещё больше трудного. Хотя Паулина часто грустит по своей родной семье, но и их она полюбила тоже, всей душой. Только бы отца найти, который, в это она твёрдо верит, жив. «Может война кончится и удастся отыскать!» - надеется девчёнка. Её не оставляют одну в печали по утерянной семье. Родители часто сами заводят разговор о той семье, ведь не чужие они и им. И это всегда облегчает душу, чем если бы она одна плакала в подушку. С любым вопросом она шла к ним и получала правдивый ответ. И когда ей чего захочется, тоже получает по мере возможности. Но она знает границы и возможности родителей. Вспомнила, как в последний год перед войной ей понравился белый отрез в разноцветную полосочку, купленный отцу на рубашку. Ей захотелось такое платье. И мать сшила ей такое красивое платье, что все девчёнки от зависти позеленели! А папе пришлось праздник провести в старой рубашке...
Всё это за короткое мгновение пронеслось в голове и Паулина взглянула на мать, сидящую как комочек горя возле неё. Она обняла и крепко прижала её к себе, как всегда Анна прижимает её, видя дочь печальной. Паулина, словно хочет вернуть ей частицу любви и ласки, полученнной за все эти годы. Тут появилась из спальни Лизбет и говорит:
- Слышу вашу стрекотню и вышла. Всё равно не сплю.
- Это хорошо, бабушка! Не то пришлось бы разбудить. Мама сама не может принимать решения –она засмеялась, но сама украдкой утёрла слёзы.
- О чём, Паулиночка, какое решение?
- Мы с Пиусом хотим пожениться! – выпалила она.
- Боже мой, в своём ли ты уме?
- Всё в порядке со мной, бабушка! Я просто не хочу одна из дому в мир выходить, не то мы подождали бы...
Их беседу прервал стук в двери сеней и все три женщины вздрогнули разом, хотя мать с дочерью знали, что к ним придут. Паулина быстро взяла себя в руки и пошла открывать. Лизбет удивлённо смотрит на вошедших, на дочь, на Паулину и опять на гостей, будто спрашивая что за гости.
- Добрый вечер! Таких поздних гостей вы конечно не ожидали? –виноватым голосом произносит вошедшая пожилая женщина – я, Мария Шнур, а это мой внук Пиус. Но здесь в русских документах его везде Пётр Шнур пишут.
Заметно, что она очень застенчива и ей трудно говорить про внука с женитьбой. Но он ей не оставил выбора и пришлось идти с ним.
- Пиуса я сегодня вижу во второй раз – ответила Аня после приветсвия – а с вами, Мария мы уже дольше знакомы. И что эти двое задумали, мы теперь уже все знаем. Это шок для нас всех, Мария.
- Вы правы. А что нам остаётся, если они сами уже так решили? Только помолиться за них и просить Божьего благословения. Таково моё мнение, не знаю как вы полагаете.
- К этому я ещё хочу молвить словечко! - произнесла Лизбет тихо, но внушительно – что это всё значит? Вы двое и вправду что ли хотите пожениться прежде, чем кончится война и прежде чем вернутся ваши родители? Может ли такое быть, дети?!
- Бабушка, вы не всё знаете! Мы хотим только помолвку объявить прежде, чем уйдём. А поженимся позже. Зная, что мы принадлежим друг другу, и нам двоим и вам всем будет легче, когда вместе уйдём, правда же Пиус? Или ты уже раздумал? Ты должен только сказать! Знай, я тебя ни к чему не принуждаю! Ты можешь подождать и идти по повестке, я и одна не пропаду - спокойно и твёрдо сказала девушка и ушла в комнату, а Пиус следом.
- Останься, Паулиночка, прошу. С чего ты взяла, что я раздумал? Ты же знаешь – я за тобой хоть край света! Надо только нашим бабушкам и твоей матери всё это щадяще объяснить. Твоя бабушка, как я понял ещё вообще не знает, что нас с тобой через два дня здесь уже не будет. Пойдём к ним.
- Да, моя бабушка ещё ничего не знает об этом...
Когда они вернулись на кухню, первой заговорила Аня обращаясь к дочери:
- Послушай, дитя моё, я вам обеим с бабушкой промолчала, что пришло письмо от отца, т е. от Филиппа. Я не себе хотела этим сделать легче, а для вас было бы лучше не знать, о чём он пишет. Хотя нет ничего секретного, но решила вас пока не расстраивать и сама переварить написанное. А потом всё равно и вам дала бы его прочесть. Читай вслух, Паулина, я всё равно не всё поняла. Паулина взяла написанное намоченным, видимо слюной, химическим карандашом письмо Филиппа и стала читать:
«Милые мои: Аня, Мать и дети – Паулине, Мария, Хайнрих и Оля
Сердечный привет и поцелуй от меня. Не знаю доходят ли мои письма до вас или нет, но от вас я не получил ни одного. Это письмо обещали мне сбросить в другом месте, потому и решил написать поподробнее о нашей жизни, если только это можно назвать жизнью. Надеюсь вы его получите, т.к. Богом даден мне этот человек, в чьих жилах видимо тоже течёт немецкая кровь, который берёт на себя риск сбросить его.
Я, как и многие другие, доставлен сюда в Усольлаг на лесоповал. Условия катастрофические. С нами обращаются как со скотом: рано утром нас выстраивают на поверку во дворе и по часу запугивают, что будет при попытке к бегству и под вооружённым конвоем ведут в лес, иногда до десяти км пешком. Смотря где деляна выделена. И вечером так же назад, за забор с несколькими рядами колючей проволоки. Вся охрана состоит из русских, комиссованных и непригодных для дальнейшей военной службы, после ранений. И их ненависть к нам вы себе не можете представить. Комендант, маленького роста лейтенант, выстраивает нас и по 2-3 часа держит во дворе при 30-40-градусном морозе в нашем тряпье. Бегает с пистолетом в руке по рядам и тычет им людям под рёбра или ещё куда, даже в лицо, что кровь брызжет и орёт: «Из-за вас фашистов наши люди гибнут на фронте, не вам приходится под шквалом пуль погибать! Поэтому, вы будете здесь от работы дохнуть, как собаки!» и т. д. Молю только Бога, чтобы давал мне силы сдерживаться. Так хочется схватить его за одну ногу и другую выдернуть. Но он прекрасно знает, что никто не решится сопротивляться, так как у него пистолет в руках.
По его реакции мы научились определять положение на фронте: если ведёт себя «сносно» - значит русские наступают, о чём он с радостью нам «докладывает». А если свирепствует и ничего не говорит о фронте – значит успех на стороне немцев.
Кто вечером не в силах идти и падает от изнеможения, того оставляют лежать, а иногда сразу расстреливают. Но мёртвых подбирают для «отчёта». Еду мы получаем на день 400гр. чёрного хлеба и тарелку так называемого супа - непонятно из чего сваренная жижа, которую все называют баландой или бурдой. А не выполнивший норму на лесоповале, получает только половину нормы еды. Естественно, что он и подавно уже не сможет выполнить норму и так пока, от истощения не умрёт.
Хочу ещё поделиться большой радостью: я случайно узнал где находится Конрат и попросил перевести его сюда ко мне под предлогом, что мы вместе будем давать рекордные нормы за двоих. Руководство лагеря устраивает такие состязания. Так что мы с ним вместе делаем теперь лучшие рекорды среди лагерей и получаем за это немного больше еды. А то бы мы, такие рослые, на тех пайках уже первыми загнулись.
Что натворила страна наших предков этой войной, а мы здесь теперь за это, козлы отпущения! Я по этому поводу сочинил четверостишие:
Преступник, немец и фашист подчас
Называют нас, чтоб мы страдали.
Наши предки, защитите нас!
Лучше бы, вы Рейн не покидали...
Надеюсь мы переживём эти унижения, направленные на уничтожение немецких людей и вернёмся домой. Благодарю Господа, что дал нам маленькую Ольгу. Она твоя, Аня, надёжная страховка и тебе не придётся покинуть дом и семью. Хоть вам там тоже не легко, но это ничто по сравнению с положением здесь. Не думай, дорогая, что я преувеличиваю, это вообще невозможно описать, каково нам здесь. Зимой морозы и мы отапливаем эти дырявые бараки своим дыханиеми, спим и сушим на себе одежду, т.к. постели нет, а летом гнус и комары. Почти все уже кашляют, но мы с братом крепкие, надеюсь с Божьей помощью выживем.
Если это возможно, пришлите, пожалуйста, посылку с табаком – Это здесь на вес золота! Конрат уже получил вторую посылку и письма получает, а мне нету. Не верю, что вы не пишете, наверно что-то с почтой. Берегите себя, войне придёт конец и мы снова будем вместе! Гитлер просчитался, расчитывая победить такую огромную страну! Его быстрый марш с которым он думал взять Россию - провалился! Наш Хайнрих Мерк был прав, предсказав долгую войну победой России.
Адрес на конверте не пишу. Не думаю, что кто-то сможет прочесть письмо на немецком. Мой адрес: Usollag, Solikamsk, Bar.Nr.6. Будьте здоровы, в надежде на скорую встречу! Преданный вам папа и Филипп.»
Воцарилась тишина и только одна за другой женщины смахивают слезу.
- Ну что, Паулиночка, не пропала охота добровольно идти туда? – спрашивает Лизбет озабоченно.
Покорность и терпение книга-I, часть-II
© Copyright: Ольга Паржницкая, 2013
Свидетельство о публикации №213012901495
Свидетельство о публикации №213012901495
Рецензии