Прожить незнаменитым Глава 10

                Глава десятая

                СЕМИЛЕТКА НА ЛБУ

Закончив в одна тысяча девятьсот пятидесятом году начальную школу в своей деревне, подался я на следующую ступень в своем образовании, которой должны были стать три последних класса семилетки в Старинке. Это теперь, окончив четыре класса, ты мало чем (разве что ростом) отличаешься от того ребёнка, что пошел четыре года назад в первый класс. Шестьдесят лет назад это было событие. Окончить четыре класса в возрасте пятнадцати – шестнадцати лет означало завершить свое образование. Годы брали своё: надо было работать на семью, особенно в тех семьях, что лишились отцов. Лишь немногие подростки из Кремянки, учёбу которых прервала война на четыре года, – всего трое – сумели в дальнейшем окончить вечернюю школу и получить среднее образование. Замечу также, что все они получили впоследствии и высшее образование, став соответственно морским офицером, инженером и учёным-биологом.

Итак, я отнёс заявление и свидетельство об окончании начальной школы (да, был в своё время  и такой документ!) в Старинковскую семилетку, где  уже учились мои брат и сестра. Перспектива ходить в школу, находящуюся не в двух шагах, рядом с домом, не пугала, скорее наоборот, радовала – это ж так здорово толпой идти в школу целых восемь километров! К тому времени я уже хорошо знал эту дорогу и не только потому, что когда-то ездил по ней на телеге с матерью покупать картошку.

Семилетка – это базовая школа, обучение в которой было обязательным для молодых граждан великой страны Советов. Обучение было не только обязательным, но и бесплатным. Это называлось завоеванием социализма в отдельно взятой стране и всячески превозносилось в печати и по радио. Впрочем, радио, как я уже отмечал, в начале пятидесятых в деревнях Засожья еще не было. Зато школа-семилетка была – одна на весь Старинковский сельский совет, в административном подчинении которого находилось шесть деревень, в них проживало не менее двух тысяч человек. Начальные школы, то есть четырёхлетки, были в каждой деревне. До войны учёба в них была обязательной. Перед войной приняли закон о всеобщем обязательном семилетнем образовании. Война и оккупация нарушили процесс получения обязательного семилетнего образования, и многие школьники вскоре после войны стали взрослыми, едва закончив четыре – пять классов.

Окончившие семилетку, как в довоенные, так и послевоенные годы, считались людьми образованными, поэтому в деревнях не задерживались. Их с большим удовольствием принимали по оргнабору на стройки и промышленные предприятия. Ещё бы, ведь у них было на лбу «семь классов написано», как говорил один из героев романа В. Кочетова «Журбины». Оргнабором занимались так называемые вербовщики, которые приезжали в деревни и живописали прелести работы на стройках и заводах в больших городах, а то и в Сибири. А что такое было – вырваться из нищеты послевоенных деревень в другую жизнь, пусть и не райскую, но в ней хоть какую-то копейку платили за работу? Вот поэтому из последних сил старались родители дать детям семилетнее образование, чтобы не повторяли они судьбу своих предков. Вот поэтому-то и отнес я документы в Старинковскую семилетку, которую раньше окончили два моих старших брата, а теперь там учились третий брат и сестра.

Конечно, очень нелегко было семье, в которой четыре школьника, а из них трое ходят в семилетку за восемь километров. Это ж сколько надо было средств на одежду, обувь, учебники. Тогда ведь учебники покупали сами учащиеся. Мне, правда, не надо было тратиться на учебники – они мне доставались от брата с сестрой. Но вот с одеждой и обувью...

Я уже упоминал про одежду и обувь кремянковских детей. Вот в такой одежде и обуви ходили и в школу, в том числе и в семилетку. Весной, как только сойдёт снег, а осенью – до заморозков в школу очень многие ходили босиком, в основном, мальчишки. Девочкам как-то умудрялись купить если не дешёвые туфельки, то хотя бы тапочки: литая резиновая подошва, синий матерчатый, типа брезента, верх – шила такие местная промышленность. Понимала советская власть возможности трудового народа. Зимой же было много хуже. Самой распространённой обувью были резиновые сапоги. Литиками называли мы их, потому что их отливали из резины. Но и они были мечтой многих. Поэтому обувались в самодельные резиновые же галоши или, как их называли, бахилы, которые мастерили народные умельцы из листовой резины с помощью резинового клея. На базаре они стоили много дешевле

резиновых сапог. На ноги надевались шерстяные носки (хорошо, если они были), наматывались поверх портянки (а лучше сказать, онучи), которые обматывались верёвками-оборками и – пляши, Вася!  Особенно в оттепель. Удержаться на мокром снегу в таких бахилах не всегда удавалось. Ну, а по присыпанном снегом льду мог ходить разве что акробат.  Такую немудрёную зимнюю обувь дополняли еще и чуни. К ним также полагались шерстяные носки и хорошие полотняные онучи, которыми икры ног обматывались чуть ли не до колен у женщин. Поверх онучей наматывались оборки. Подошва чуней подшивалась подмётками из прорезиненного корда, выдранного из нутра старых автомобильных шин американских «студебеккеров». И тут без Америки не обошлось!

Стоит рассказать о технологии извлечения кремянцами корда из американских шин.
Шина разрезалась на куски необходимого размера. Кусок шины помещался в жарко натопленную печь, после того, как из неё выгребли угли. Резина разогревалась, её вытаскивали из печи и кузнечными щипцами отдирали изнутри слои резины, армированной толстыми, невероятно прочными нитями. Горячие листы армированной резины клали под примитивный пресс, резина остывала и превращалась в плоские ровные листы, из которых можно было мастерить многие полезные вещи, в том числе и обувь.

Вот так кремянцы использовали и развивали передовые американские технологии.
В сухую морозную погоду ногам в такой обувке было комфортно, а вот в оттепель – ровно наоборот. Особенно в чунях. В чунях ходила зимой в школу моя сестра. Сегодня в такой обуви могла бы щегольнуть какая-нибудь супермодель на подиуме, вызвав бурный восторг у зрительниц, а тогда носить чуни считалось у молодежи зазорным. Хотя хорошо сплетённые чуни с хорошими онучами, правильно обутые, а это вам не сапожки натянуть на колготки, смотрелись на женских ногах очень естественно и красиво. Мужским ногам, конечно, больше подходили бахилы.

Так были экипированы почти все школьники Старинковской семилетки. Добавьте к этому еще и тот фактор, что большинство учащихся пятых-седьмых классов ходили в школу в среднем за семь километров из четырех деревень, кроме самой Старинки. Времени на дорогу уходило довольно много. Вставали мы очень рано, в шесть часов. Завтрак состоял из варёной картошки, которую уже успела сварить мама, солёных огурцов или квашеной капусты, простокваши или  молока. Хлеб был очень редко. Если был – брали с собой по кусочку в школу, но в основном, уходили без «тормозка». И обедали только в четыре часа дня по возвращении из школы.  Попробуйте представить сегодняшних пяти- семиклассников в таких условиях! Для нас же такая жизнь, такие условия учёбы были нормой, мы не представляли другой школьной жизни, разве что видели её в кино, но та жизнь, что показывали на экране, были для нас сказкой, а школьники в ней – сказочными персонажами.

Школа в Старинке размещалась в трёх избах, оставшихся после войны свободными. Деревня эта мало пострадала во время войны. Почти все дома остались целы, хотя деревня была довольно большая. Вот только здание школы не сохранилось, сгорело. Причинился как-то пожар. Кто причинил – неизвестно. И разместили местные власти семилетку после войны в домах, хозяева которых не объявились, а родственники хозяев, естественно, не стали возражать. Тут еще раз уместно будет упомянуть, насколько избирательна война: Кремянку немцы зачем-то сожгли почти полностью, специально с аэродрома в Быхове самолёт послали сжечь именно эту деревню, а все близлежащие деревни Засожья почти не пострадали. Через те же Ельню, Старинку немцы в конце сентября сорок третьего отступали – ни одного дома не тронули, а вот Кремянка им ещё в конце июля того же года чем-то не понравилась.  Наверно, это как в бою: бегут в атаку бойцы, косит их пулемет противника, но падают не все, какая-то часть бойцов все же добежит до траншеи врага, если не заляжет под губительным огнём. Законы войны.

Но всё же это была школа, в которой можно было получить знания, которые открывали дорогу в «светлое будущее» – так искренно считали мы тогда, – если не всем, то хотя бы тем, кто стремился вырваться из нищеты послевоенной деревни.
Школу возглавлял директор Прокопов Егор Лаврентьевич, педагог по образованию, офицер-фронтовик. Он преподавал нам историю. Ещё четверо бывших фронтовиков  также имели педагогическое образование. По крайней мере, прошедшие педагогические курсы ко времени моего поступления в пятый класс. Был среди них и уникум, однофамилец директора,

Прокопов Дмитрий Прокопович. Мало того, что он воевал на фронте, так еще преподавал нам физику, химию, математику и ... немецкий язык. Дмитрий Прокопович был к тому же мастеровой человек: множество наглядных и учебных пособий  по физике, химии, да и всякие там линейки-треугольники для уроков геометрии были сделаны его руками. В его доме горело электричество – это работал сделанный им ветряк с генератором на двенадцать вольт и автомобильным аккумулятором. Заодно это энергетическое устройство служило источником питания для радиоприёмника, сделанного им же.

Дмитрий Прокопович был единственным человеком в округе, кто узнавал всё о событиях на просторах нашей великой Родины в тот же день, когда о них сообщали, как теперь говорят, средства массовой информации, а конкретно – радио. При всех своих знаниях, умении и осведомлённости, Дмитрий Прокопович был до крайности скромным и даже застенчивым человеком в жизни. Ко всему прочему, он еще занимался фотографией. У него был и фотоувеличитель, что по тем временам было неслыханным устройством в такой глубинке. Но ведь у учителя было электричество, пусть и напряжением всего в 12 вольт! Все выпускные фотографии Старинковской семилетки в те годы он делал сам, и это, опять же, надо поставить ему в заслугу.
Хороший был Учитель.

Четыре женщины-учительницы тоже были еще той закалки. Две из них были подпольщицами в войну. Мы их, побаиваясь, очень уважали. Впрочем, уважение было ко всем учителям. Культ учителя был тогда очень высок. Разве что в начальной школе четвероклассники-переростки позволяли себе некоторые вольности по отношению к своим без малого ровесницам-учительницам, но, получив отпор, успокаивались, и языки больше не распускали. А в семилетке вступать в пререкания хоть с учителем, хоть с учительницей, конечно, никому и в голову не приходило.

Конечно, ходить в школу за восемь километров шесть раз в неделю для пятиклассника было тяжеловато. Зато сколько же приключений находили мы на свои головы за время пути туда и обратно! Обычно мы ходили в школу двумя группами. Первая группа – «римляне» и «рекотчане» – выходила с одного конца деревни тремя кучками. Первая кучка – это пятиклассники и часть шестиклассников нормального возраста. Эти несчастные выступали в поход за знаниями очень рано, максимум, в половине седьмого (каково телепаться полусонному дитяти восемь километров, да еще с тяжелой сумой через плечо?).

Обыкновенно эту кучку составляли мальчишки пятого-шестого классов. Вторая кучка – это девчоночья часть Рима и Рекотки, в нее входили школьницы всех трех классов, с пятого по седьмой. И, наконец, семиклассники и «взрослые» шестиклассники, то есть молодые мужчины – это своя кучка. У них свои интересы, свои разговоры. Они почти все курят, пацанов-пятиклассников, да и шестиклашек не жалуют даже «бычками», наоборот, жёстко пресекают попытки «желторотых» следовать их примеру в деле отравления организма продуктами сгорания табака-самосада. Эта кучка выходила из домов позже всех и при этом нагоняла ранее побредших в школу перед самой Старинкой.

Примерно по такой же схеме ходила в школу с другого конца деревни и вторая группа, «самодумцы». На  пересечении «шляха» с Немиленской дорогой обе группы, как правило, встречались и тогда уже шумной толпой двигались оставшиеся пять километров. «Шляхом» же, напомню, называлась совершенно прямая дорога на восток от Кремянки длиной семь километров. В сплошном лесу была вырублена когда-то широкая просека и проложена дорога, по которой, как я уже упоминал, ездили помещичьи повозки, может, даже и кареты. По крайней мере, в деревне говорили: князь-помещик ездил по шляху.

Во время войны по приказу немецкой администрации этот шлях, точнее, просеку, расширили, полотно дороги выровняли, а на заболоченном участке, сразу же за деревней, в Забражье, сделали подсыпку и даже выложили «поперёк ейного пути» сосновые брёвна, то есть загатили этот кусок дороги и даже сделали небольшой мостик, обеспечив пропуск воды в весеннее половодье. Эта гать выдержала отступление немецких войск, наступление советских и еще долгое время после войны выдерживала разрушительную силу газогенераторных лесовозов, пока они не превратили эту гать в то самое болото,каковым и был этот участок дороги до немецких пришельцев.

И хотя потом эти самые «зисы» с газогенераторными моторами буквально утопали в грязи на этом участке, но уже советской власти и в голову не приходило поправить дорогу хотя бы таким же способом, как это сделали немцы, благо леса вокруг было – хоть завались, да вот валить его то ли было некому, то ли было некогда. А нам плохо было ходить в этом месте, особенно в «филипповку», а это время  осеннего поста, очень глухое, всё больше тёмное: снега нет, луны нет, электричества, сами понимаете, тоже, да ещё и в густом лесу – глаз выколи! – месили мы эту дорогу в ежедневных походах сквозь тьму за светом ученья.

Впрочем, не только призрачный свет ученья был нам маяком на таком пути. Мы набирали из дому тонких смолистых поленьев, за деревней зажигали такое поленце, и кто-нибудь из рослых пацанов поднимал его над головой, и как Данко, освещал нам путь к ученью. Вот так, сжигая смоляки, мы и преодолевали дорожные трудности.

На дорогу в школу, времени было не так много, но всё же находилось время и на проказы: мальчишки умудрялись, например, попугать девочек, устроив «волчью» засаду где-нибудь в районе Лысой горы – место-то само за себя говорит! Всегда находились «шустрики», успевавшие всех обогнать, спрятаться у подножья Лысой горы, которую пересекал наш «шлях» в глубокой выемке, и изобразить из тлеющих угольков потушенных смоляков волчьи глаза. А волков после войны в наших лесах было много. Они не боялись людей – привыкли за войну не только к их виду, но и к их вкусу, так что бояться этих хищников у нас были все основания. Рассказы о встречах с волчьими глазами глухой осенью и зимой, когда «с своей волчицею голодной выходит на дорогу волк», по деревне ходили чуть ли не ежедневно и смелости школьникам  не прибавляли, особенно девчоночьей половине. Поэтому попугать эту половину было в какой-то степени демонстрацией этой самой смелости.

Зато на обратном пути из школы... Вот уж когда мы «оттягивались» по полной программе!
В тёплые дни «бабьего лета» обратный путь был нам в радость. Это и поиск боровиков – их тьмы росли по обеим сторонам дороги, не надо было далеко и  удаляться  от неё. Лес был чистый, устланный хвоей, боровики черными шапками были видны издалека, пока бежишь к такому красавцу, завидя его, по пути подхватишь еще одного-двух помельче, а потом ещё надо успеть к следующему, пока не перехватили его твои дружки-товарищи. И так почти в продолжение всей дороги. Потом будем, радуясь или огорчаясь, демонстрировать друг другу удачу, устало брести оставшуюся часть пути до дома. Было много и других отвлечений от дороги: сбор букетов осенних листьев, поиск подходящих для прививки дичек яблонь и груш, тоже в изобилии росших вдоль дороги, и, конечно, игры в «войну», благо еще совсем свежие блиндажи, окопы, огромные капониры находились в глубине от дороги.  Правда, этими

играми мы увлекались больше весной, когда оседала земля на брустверах окопов и ходов сообщения – вот тогда было гораздо интересней. Потому что очень много можно было найти всякого военного, с нашей точки зрения, добра: патроны винтовочные и автоматные поодиночке и россыпью, пустые пулемётные ленты, но с одним-двумя, а то и на треть – с патронами, целехонький диск от пулемета Дегтярёва, тоже с патронами. Случалось, находили ствол от винтовки или целый револьвер системы «наган», правда, изрядно заржавевший.

Патроны шли в «дело». Каждый день весной гремели выстрелы – это взрывались патроны, брошенные в костер, разведённый где-нибудь в укромном месте. Сразу же хочу заметить, что за всё то время, что мы ходили в школу, а также и то, когда другие ходили после нас, не было ни одного случая лесного пожара по вине школьников! И это притом что курили многие, спички были почти у каждого пацана, разводили костры,  патроны туда бросали и другие малоизвестные нам предметы, но, слава Богу, всё обходилось и пожаров не случалось. Но вот как раз весной и, опять же, на Лысой горе, пожар и случился. Закончились уроки, мы все вышли солидной толпой из школы, было начало мая, жарко, сухо. И когда подходили к Лысой горе, увидели дым и быстро набиравший силу огонь. Горел молодой лес, культура, как называли у нас хорошо подросшие сосновые посадки. Когда-то вся Лысая гора была действительно лысой.

В начале тридцатых годов часть Лысой горы засадили соснами. За прошедшие двадцать лет и образовалась «культура», в которой росло неимоверное количество всяких грибов – от маслят до боровиков и рыжиков (их мы тоже собирали). И вот теперь «культура» горела. Трудно предположить – отчего, но то, что не школьники были виновниками пожара – это точно. Никто раньше нас не выходил из школы домой в тот день, как потом выяснилось. Мы всё же были советскими школьниками и совершить маленький подвиг, спасая народное богатство, было у нас в крови, поэтому мы тут же бросились сбивать огонь, расползавшийся по сухой хвое на земле, отрядив несколько девочек бежать в лесничество, что было в двух километрах от Лысой горы. Наши усилия по тушению пожара уже начали приносить видимый результат. Казалось, ещё немного – и мы потушим огонь.
Но тут вдруг начали разрываться патроны, да так густо, что мы бросились кто куда. И хорошо, что бросились. Потому что один за другим прогремели два взрыва – видимо, взорвались гранаты. Это нагнало на нас еще большего страху и уже не могло быть и речи о тушении огня не только нами, но и подоспевшими лесниками и рабочими лесничества. Огню только того и надо было. Внезапно возник смерч из огня, закрутился в пляске по вершинам молодых сосен, охватил почти всю посадку, стало не то чтобы жарко, а  раскалённо жарко – воздух превратился в плазму, которая крутилась над участком в два-три гектара.

Буйство плазмы сопровождалось треском патронов и взрывом гранат. Мы успели отбежать на приличное расстояние, со страхом ожидая, что огонь перекинется на большой лес. Но огонь вдруг начал слабеть, оседая и не распространяясь по площади. Догорали остовы деревьев. Прекратились разрывы патронов и гранат, а может, и мин, потому что пару раз ухнуло так, что мы присели с перепугу. К этому времени уже прибежали жители Старинки к месту пожара с лопатами и даже прискакала пожарная телега с бочкой воды, – это лесной пожар тушить! – и, слава Богу, забросали песком стлавшийся по земле огонь. Назавтра мы увидели черную шапку на макушке Лысой горы и – удивительное дело – уцелевшую тригонометрическую вышку, сиротливо возвышающуюся над бездной черноты. Странно, мы её раньше не замечали. На картах-километровках  её можно увидеть сегодня как высоту 157,5.

                ***
С тех пор прошло много лет. Лысая гора в месте пожара подросла на высоту полувековых сосен, ровными шеренгами, вросшими в этот песчаный холм. Под соснами, как и полагается в нашем лесу, расстилается золотистая хвоя, сквозь которую уже много лет, начиная с середины августа и до поздней осени, пробиваются сначала маслята, за ними – боровики, затем рыжики – все они хорошо просматриваются в междурядьях «культуры».  Но давно не собирают эти неповторимые дары природы ни стайки школьников, ни одинокие любители «тихой охоты».
Некому. 

Лишь иногда робко нарушит покой лесов этой части Засожья не быстро едущий по «шляху» редкий здесь автомобиль, в салоне которого может сидеть один из тех мальчишек, много лет назад протоптавший по этой дороге свой шлях в жизнь.    
Весной, на Радоницу, машин проезжает много – мои земляки собираются на родительские могилы. Замедляют иногда свой ход иномарки, вглядываются из окон машин, опустив стёкла, ищут знакомые места, воспринимаемые скорее интуитивно, чем узнаваемые по каким-то приметам... 
***
В 1951 году началось строительство нового здания семилетней школы. Инициатором строительства выступил директор школы Егор Лаврентьевич. Школу разместили на левом берегу речки Ельня. Место было просторное, не то, что деревенская улица, можно было и побегать, и поорать на просторе как всем нормальным детям. Нас, кремянковских школьников, радовало то, что путь в школу сокращался  на целый километр. К тому же не надо было форсировать бурную  весной Ельню. Это теперь предоставлялось школьникам из самой Старинки – большей частью эта деревня располагалась на правом берегу Ельни – и Добрянки. Егор Лаврентьевич много сил положил, чтобы «пробить» строительство школы.

«Пробивать» во все времена в нашей стране советов было трудным делом. Но после войны, да ещё в таком «волчьем углу», да ещё строительство школы – не на улице же учились! – было делом и вовсе невероятным. Районной власти на такое дело не хватало, как, впрочем, и областной тоже. Егор Лаврентьевич не раз ездил в Минск добиваться разрешения на строительство. Не могу утверждать, что районный отдел народного образования, или, как у нас говорили, районо, оплачивало его командировки, но настырный директор таки добился разрешения на строительство школы. Опять же, не знаю, где он достал проект школы. Тогда

мы и понятия не имели, что дома ли, школы ли, должны строиться по проекту, но когда школу построили, оказалось, что очень даже хорошую. Сказать, что районный бюджет понёс в связи с этой стройкой большие расходы, тоже не могу. Здание было деревянным, а лесу – вот он, рядом. Колхоз его-то и  вытрелевал, свёз на площадку, да и рубили срубы колхозные плотники. Вот на гвозди, стекло, столярные изделия, на шиферную кровлю, печной кирпич нужны были деньги. Опять же, основные расходы на их закупку нёс колхоз.

Директор сам всю зиму возил из районного центра шиферные листы. Поедет в Славгород, «выбьет» по нескольку десятков листов то в одной, то в другой конторе – за зиму и насобирал на крышу. А ещё, бывало, идём в школу, подходим уже к Старинке, Егор Лаврентьевич на дороге нас встречает. Отбирает кого покрепче, ведёт в лес. Там уже заготовлены жерди на обрешётку крыши. Вот так эти жерди и перекочёвывали к школе на наших плечах. Народная стройка.

За год школу построили. И в седьмой класс в 1952 году я пошёл уже в новую школу. Учиться стало радостно. Жалко, правда, тех ребят-переростков, что не успели поучиться в новой школе, но много помогали стройке, их даже с уроков снимали: то мох таскать, потом укладывать его, потом подбивать между брёвнами; то убирать мусор, то еще какую работу, не тяжёлую, но на которую мужчинам-строителям не отвлечься.

Как всегда это бывает, директора, построившего хоть предприятие, хоть школу, почему-то меняют на нового. Заменили и Егора Лаврентьевича. Так было и «при Сталине», так было и при всех генсеках и не только при них. Правило такое, что ли. А, может, нужному человеку место готовенькое надо было устроить. Иногда, правда, активного директора «двигали по вертикали», то есть шёл он на повышение проявлять и дальше свою инициативу в более серьёзных делах. Или по завершении им доброго дела, «перемещали по горизонтали», то есть на ту же должность, но в ещё более запущенную организацию: подними-ка ты и её, голубчик, а мы уж такое спасибо тебе скажем! Ну, чаще всего в отстающий колхоз с радостью «шли» председатели успешных колхозов. А вот Егора Лаврентьевича «ушли» в рядовые учителя.

Но хороший человек – он на любой должности хороший человек. И главное – это то, что Егор Лаврентьевич дал «путёвку в жизнь» многим: и тем, кто, казалось бы, уже опоздал из-за войны получить образование и состояться, как человек и как личность, и тем, кто только начинал постигать азы знаний в соответствии с возрастом.
Годом раньше меня, вместе с моим братом и сестрой, учился в этой школе Миша Стрельцов из деревни Сычин, что в семи километрах от Старинки. Я был в пятом классе, Миша – в шестом. Ему шел четырнадцатый год но, как и все мальчишки в ту пору, выглядел солиднее своих лет.
 
В начале учебного года в школе, как правило, выбирали органы самоуправления, как сегодня сказали бы: ученический комитет, комсомольский комитет, пионерских вожатых и редакционную коллегию школьной стенной газеты. Директор, завуч и классные руководители, конечно, контролировали процесс выборов. Семиклассники были в этой избирательной кампании фаворитами, но и про смену на будущий учебный год не забывали мудрые наставники. В тот год редактором школьной газеты по рекомендации Егора Лаврентьевича избрали Мишу Стрельцова.

Мишка уже был членом редколлегии в предыдущем составе, где редактором был его же сычинский односельчанин (вот ведь какая деревня литературная!). Попал в редколлегию и я, опять же, по настоянию Егора Лаврентьевича, так как к тому времени успел «засветиться» в классном журнале по русскому и белорусскому языкам. К тому же и стишки уже успел в стенгазете «тиснуть». А Мишка к этому времени уже был «мэтром» стихосочинительства. Его стихи были на тему лирических картинок природы и любви ко всему окружающему. Я копал глубже.

Меня сильно беспокоило положение детей в капиталистическом мире. Помните, я описывал картину Фёдора Решетникова «За мир!»?  Вид «гаврошей» на картине вызывал у меня глубокое сочувствие к несчастливому детству в мире капитала. То, что и я, и мои сверстники выглядели одеждой гораздо хуже, да и наверняка питались несравнимо хуже картинных борцов за мир, не вызывало сомнений у наших учителей. Но вот мои стихи о несчастных детях Запада сильно понравились учителям, да так, что они прослезились и единогласно утвердили мою кандидатуру в состав школьной редколлегии.

Судите сами, как тут не прослезиться, на худой конец, от смеха, читая такие строки:
«Каждый знает,
                как живут
                советские дети:
Учатся, и любят
                всякие дела,
Сыты,
            и обуты,
                и одеты –
Их дорога 
             к счастью
                пролегла»

К сожалению, я уже не помню целиком это стихотворение, но построено оно было из сравнительных строф жизнеописания детей на Западе и в СССР. Сравнение было совершенно не в пользу детей капитала.
Самое интересное, что и сейчас у меня вызывает удивление, – это то, что стихи были написаны «лесенкой», как писал и «величайший поэт нашей эпохи» Маяковский.  То есть нет: и я писал «лесенкой», как и величайший поэт нашей эпохи Маяковский. А всё потому, что в нашей домашней библиотеке стараниями старшего брата-партизана была в числе прочих детских книг и книжка Маяковского со стихами для детей. Необычные стихи-лесенки мне нравились, вот и получилось «мощное» по обличительному заряду и жизнеутверждающему оптимизму стихотворение.

Мишкина лирика о прелестях местной природы сравнения не выдерживала.
Мне прочили большое будущее.
Впрочем, Мишкины стихи чем-то завораживали. Да и сам он был какой-то не от мира сего: казалось, он знал какую-то тайну, отчего глаза его были немного насмешливы.
Так мы и «печатались» в разных жанрах из номера в номер школьной стенгазеты, которая, если мне не изменяет память, называлась просто и незатейливо: «Наша школа». Директор Егор Лаврентьевич поощрял наши творческие порывы.

На следующий год, когда я пошёл в седьмой класс, в новой школе был уже новый директор, но редактором школьной стенгазеты безоговорочно избрали меня.
Писать стихи почему-то расхотелось. Не с кем было соревноваться. Зато надо было бороться за повышение успеваемости учеников, и стенгазета стала безмолвным, но наглядным рупором в этом архиважном деле.
Наши пути с Мишей Стрельцовым разошлись.

Миша продолжил учебу в средней школе в деревне Новоельня, которая находилась примерно в десяти километрах от его родного Сычина, но уже в другом районе, Краснопольском. Обычно в те годы школы учеников из другого района не принимали. Не знаю, как уладили дело в случае с Мишей, но до Новоельни, где открылась средняя школа, ему было гораздо ближе, чем до Славгорода, в котором  в ту пору были две средние школы из трёх во всем Славгородском районе. 

Спустя лет десять после окончания школы я услышал о Михасе Стрельцове со страниц «Комсомольской правды», как о талантливом молодом писателе, отмеченном на Всесоюзном слёте молодых литераторов. Прочитал его сборник рассказов, кажется, «Сено на асфальте», и понял, что я правильно сделал, избрав для себя инженерную стезю.


Весной 1952 года домой возвратился отец.
Ему повезло: не отправили куда-нибудь в Сибирь или на Колыму или не успели отправить, может, по той причине, что «дело» его много раз рассматривалось в различных судебных инстанциях, включая Верховный Суд СССР. А может потому, что хватало и в тогдашней Белоруссии дел по «восстановлению народного хозяйства», для чего ой как нужны были дармовые руки. К примеру, надо было восстанавливать Минск, куда и определили отца.

Когда отцу так щедро влепили стандартную по тому времени «восьмёрку», старший брат-партизан уже окончил Белорусский государственный университет и работал в редакции минской областной газеты. Многие выпускники Белгосуниверситета в те годы занимали должности в прокуратуре, судах, – большей частью юристы – а также в органах государственного управления и средствах массовой информации. Как правило, в недавнем прошлом  молодые специалисты были фронтовиками или партизанами. Много руководящих работников старшего поколения также прошли партизанскую или фронтовую школу. Партизанское братство и помогло Ивану в его почти трёхлетнем сражении за отца, которое он в итоге и выиграл.

Отца оправдали только по представлению Верховного Суда СССР. И это ещё при жизни Сталина!
Жить стало не лучше, но с отцом веселей.
Отец не стал восстанавливаться в партии, хоть ему и предлагали. Естественно, это означало отказ от всех руководящих должностей, которые ему предлагались при этом. Но, тем не менее, назначили заведовать животноводческой фермой в Кремянковской колхозной бригаде.


Наступил 1953 год. Зима была очень суровой – снежной и морозной. Пролетели зимние каникулы, февраль открутился до изнеможения злыми метелями. К марту улеглось. Сугробы были такие высокие, как барханы в пустыне Кызыл-Кум, только плотные – мы, не проваливаясь, ходили по ним, как вздумается, лишь бы сократить путь. Дорога в лесу не переметалась сугробами и походила на теперешний жёлоб для бобслея, только гораздо шире. По дну этого жёлоба мы и ходили в свою школу.

В школе же каким-то образом оказался к этому времени радиоприёмник «Родина-47». Должно быть, РОНО расщедрилось и позволило новой школе купить такое неслыханное богатство. Приёмник стоял в учительской.  На переменах иногда включали радио на полную громкость, и многие ученики поражались звукам музыки или речи, раздававшимся из распахнутых дверей учительской. Школьников из Кремянки это не удивляло. Все они помногу раз бывали в Пропойске-Славгороде и отлично были осведомлены о происхождении этих небесных звуков.

Да и пропойской «колокольчик», чуть подует ветер из Пропойска, явственно был слышен – помните, я уже писал? – в Кремянке. Но большей частью времени приёмник в учительской включался на минимальную громкость – берегли батареи, так как это был батарейный приёмник на пальчиковых электронных лампах. Батарей было две: одна накальная, которая питала нити накала ламп напряжением 1,2 вольт и вторая – анодная, подававшая напряжение на аноды ламп величиной аж в шестьдесят  вольт. Батареи были тяжёлые, дорогие и дефицитные.

И всё же 4 марта 1953 года голос Левитана наполнил коридор школы леденящим мозги сообщением: «В ночь на 2 марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг...»
Кровоизлияние в мозги началось почти у всего советского народа.
Не знаю, как страна, но школа наша – точно замерла. Уроки шли шёпотом.

Снова разыгрались метели и все стали говорить, что вот, дескать, природа переживает болезнь Сталина.
Пятого марта утром батарейный радиоприемник «Родина-47» сообщил, что состояние больного ухудшилось.
Метель взвыла еще сильнее.
В глазах учителей стоял ужас, от которого мы, ученики, сжимались сильнее, чем от холода.
Школа превратилась в детский монастырь.

Утром шестого марта, как всегда, мы вышли из хорошо занесённых снегом домов в школу. Стояла абсолютная тишина, ни малейшего дуновения ветерка, как будто не вчера мы еле дотащились в метель из школы. Небо было чистым, солнце уже встало, и снег хлынул в глаза расплавленной сталью как в фильме «Падение Берлина», который мы не так давно смотрели в актовом зале школы (да, в новой школе был Актовый зал!) – в фильме сталь варил главный герой Алёша–Борис Андреев.
Чем ближе мы приближались к школе, тем ярче светило солнце и темнее становилось в глазах.

Мы вошли в школу. Из учительской тянулась такая музыка, что мы всё поняли. Учительницы плакали навзрыд, учителя деловито сморкались. Дмитрий Прокопович – мастер на все руки – держал красный флаг, обшитый по периметру широкой чёрной каймой, получился «красный прямоугольник в чёрном», его-то и прибили над крыльцом школы.
Всем стало ясно, что нас постигло лютое горе.
Об уроках не могло быть и речи.

Через некоторое время в актовом зале все собрались на траурный митинг. На стене маленькой сцены висел портрет большого друга всех детей товарища Сталина в венке из еловых лапок, красных и чёрных лент.
Было жутковато.
Заплакалось.

Нет, я не хотел плакать, но плакали учительницы, и многие девочки их поддерживали. Да и ребята тоже сопели как-то не так, попробуй, сдержись тут. К тому же выступающие на митинге так проникновенно и с таким отчаянием в голосах говорили, что казалось, никакой жизни нам теперь не будет, и вот от этого, собственно, заплакалось.

После митинга школьников отпустили домой. Я зашёл за почтой в почтовое отделение, которое теперь было недалеко от школы, забрал письма и вчерашние газеты, из которых подписчики должны были узнать только об ухудшении состояния больного товарища Сталина, а не о его смерти. Эту весть принесём в свои дома мы. Я пришёл домой из школы первым. Сестра училась в восьмом классе в Славгороде, брат там же работал. Их ещё не было дома.

Дома были отец с матерью. Прямо с порога я удручённо сообщил:
– Сталин умер.
Несколько секунд стояла тишина. Осмысливалось сообщение главного поставщика новостей в семье.
– Отчег*) -таки! Ну и слава Богу! – вырвалось у отца. Эта первая реакция человека, бывшего довольно длительное время членом партии с довоенных ещё времён и знавшего, должно быть, или догадывавшегося о том, что такое Сталин, весьма характерна для почти всех жителей Кремянки.


*) - "отчегнуть" - умереть нехорошему человеку

 
Вздох облегчения вырвался у сельчан. Разумеется, это не тогдашнее моё заключение. Но то, что деревня повеселела, сразу стало заметно. Смерть Сталина обсуждали открыто, не таясь и не опасаясь, что может услышать плохой человек. Впрочем, этой боязни среди моих земляков не наблюдалось и раньше. Я помню, что иногда можно было услышать на улице разговоры про то, что «Сталину-то хорошо, живет на всём готовеньком, вот посмотрел бы, как нам приходится за одни палочки (трудодни, значит) вкалывать, да ещё и налоги плати ему».

Пелись и  частушки про Сталина. Мне запомнилась одна своим окончанием, которое звучало так: «спасибо Сталину-грузину, что обул всех нас в резину». Это как раз в то время, о котором я уже рассказывал, как раздирали местные жители автомобильные покрышки на листы резины и клеили из них бахилы, подшивали ими лапти и чуни. Или, например, в начале войны, когда до нас она ещё не докатилась, друг отца – Федот, стоя перед портретом Сталина в правлении колхоза, публично говорит: «Ну, что, ус, доигрался? Заварил кашу? А нам теперь расхлёбывай?!». Эти слова я хорошо запомнил из рассказа матери еще в пятидесятые годы. Можно только поудивляться той степени свободы суждений и выражения мнений, которой пользовались мои земляки, будучи уверены, что нет в деревне такой чёрной души, которая донесла бы «куда следует».

Никто не плакал в моей деревне по случаю смерти Сталина, но и радость открыто не выражали. В отличие от учителей, никто не задавал ни себе, ни друг другу сакраментального вопроса: что же теперь будет?
С интересом ждали: кто же теперь будет?
По принципу: "Король умер – да здравствует король!"
Сталина и называли у нас царём. А царский престол пустым не бывает. И то, что хуже Сталина царя уже не будет – точно говорили.
Так оно и случилось.

Когда «назначенный» Председателем Совета Министров Георгий Маленков чуть ли не через неделю после восшествия на государственный престол объявил об упразднении существовавших при Сталине налогов на колхозников, а также о списании всех недоимок за прошлые годы, народу это сильно понравилось. Можно даже сказать, что многие наши несчастные семьи, погрязшие в недоимках и текущих налогах, возблагодарили Бога, пославшего нам такого замечательно доброго царя. Высохшие от непомерной работы и недоедания матери – главы семейств по пять-шесть человек – приходили в школу, где уже повесили на место прежнего царя портрет нового, посмотреть на благодетеля и даже бухнуться на колени. Это ж вот до чего довела «маленький, но гордый» кремянковский народ экономическая политика самого мудрого из мудрейших вождей советского народа и  всего прогрессивного человечества!

Начиная со времен хрущёвской «оттепели», и особенно во время «перестройки», о Сталине написано столько всякой чепухи, что найти рациональное зерно в гималаях словесной руды просто невозможно человеку, далёкому от сталинских времён. А в последнее время вообще какой-то нездоровый ажиотаж вокруг этой личности проявляется на просторах СНГ и особенно в России. Дошло дело до того, что российский государственный телевизионный канал в конкурсе «Имя России» голосами своих телезрителей едва не избрал Сталина символом России: «мы говорим – Сталин, подразумеваем – Россия, мы говорим – Россия, подразумеваем – Сталин».  Среди претендентов на имя России высокие места заняли также Иван Грозный, Пётр Первый, Владимир Ленин. Хороша четвёрка, ничего не скажешь.

К ним бы еще их подручных: Малюту Скуратова, Федора Ромодановского, Феликса Дзержинского, Николая Ежова (Лаврентия Берия – по выбору) – вот была бы компания для полноты исторических картинок в характеристиках претендентов на Имя!  Народ-то как раз по этим подручным в подсознании, управляемом еще теми генами, и держит первую четвёрку в своих кумирах. Вот вам и «Имена России», которые хочет видеть современный «образованный» россиянин!
Но я немножко отвлёкся.

Впрочем, я это к тому, что в оценке личности Сталина преобладали и преобладают две оценочные категории: гениальность и злодейство. Совмещая эти категории, никогда невозможно объективно оценить ту или иную личность. Ну, хотя бы потому, что «...гений и злодейство – вещи несовместные». И если ты собираешься давать историческую оценку кому-либо из великих людей (правителей – в особенности), то надобно помнить этот «закон несовместности», выведенный Александром Сергеевичем Пушкиным.

Чаще всего в основе стремления к власти таких вот гениев-злодеев лежат элементарные психические расстройства, усиливающие функцию деятельности того участка коры головного мозга, который отвечает за место человека в общественной иерархии. То, что Создателем предусмотрена и такая функция человеческого мозга, не должно вызывать сомнения: мозг человека – это хранилище всей Божественной информации о Мироздании, о связях, законах, взаимодействиях, характеристиках всего, как составляющего его, так и всего сущего в нём во всех формах и проявлениях, как физических, так и духовных. Не будь такой полноты информации в человеческом мозге, человечество никогда бы не достигло того уровня, который мы имеем на сегодняшний день, и будем иметь на каждый последующий. Все достижения человечества находятся в полной гармонии с программой пользования этой информацией, предусматривающей постепенность и последовательность открытий, изобретений, объяснений непонятных явлений и всего того, что окружает человека.

К счастью для человечества, информация, вложенная Создателем в мозг человека, закодирована и становится доступной человеку лишь тогда, когда какая-то малая часть её, собранная людьми из наблюдений, сопоставлений, размышлений, догадок, гипотез, основанных на предыдущих знаниях, складывается в единый образ того, что необходимо человечеству на данном этапе его существования, затем идентифицируется с тем образом, что уже существует в мозгу человека.

Этот образ – ключ к коду определённой информации – окончательно складывается в одном каком-то мозгу, собравшим наиболее полную информацию о предмете заботы человечества. Происходит открытие, изобретение, объяснение еще непознанного. Впрочем, история открытий и изобретений показывает, что такой ключ может «прийти в голову» и не одному человеку, а двум и трём, но практически одновременно.
И так – на протяжении существования человечества.

Полагаю, что человек именно поэтому создан Богом «по образу и подобию своему», а человечеству именно поэтому отведена Создателем исключительная роль во Вселенной: хранение и использование информации на благо Вселенной, познание последней и, в конечном счёте, управление ею в соответствии с Божественной Программой.

Но бывает, что в мозгу отдельного человека произошёл сбой в упорядоченной системе хранения, использования  и идентификации информации. Причем, этот сбой затрагивает, как правило, лишь отдельные участки, ячейки, мозга, но самые различные, отвечающие за определённые виды информации. В зависимости от степени и вида «повреждения» при формировании хранилища информации или уже функционирующей информационной системы отдельного индивида, человечество может получить гения или злодея.

Гении чаще всего проявляют себя в том, что совершают открытия либо действия, опережающие запрограммированное Создателем время появления этих открытий, рано или поздно приносящих благо человечеству. Благо – потому, что иное не предусмотрено Божественной Программой.
Злодеи же совершают действия – не открытия! – либо вообще не предусмотренные в информационной системе человека, либо предусмотренные Программой Создателя лишь на стадии полного совершенства человека, приближающего его к самому Создателю.
Одно из таких действий – преждевременное отнесение себя к Божественному уровню.

Стремление к власти, удержание её, чаще всего нездорово, болезненно во все времена: от древних и до наших дней. Только что мы рассмотрели «нашу» четвёрку имён. Кого-нибудь из них вы назовёте нормальным человеком? Или мало примеров в мировой истории правителей с больной психикой? Не меньше, чем с нормальной психикой, но из них мало кто умер своей смертью.

Характерно, что почти все злодеи-правители всячески стремились к признанию их «богоподобными» или поощряли такое признание, исходившее от их подданных. Это происходит даже в наши дни. Я уже не говорю о многолетних правителях отдельных стран Азии, Африки и Латинской Америки. Например, совсем недавно один из руководителей бывших советских республик подобострастное заверение своего вассала: «Вы выше Бога!» воспринял с довольной улыбкой.
Также характерно и то, что все «богоподобные» после своего ухода из власти (по причине смерти или свержения –  не важно) в лучшем случае таковыми просто не оставались в памяти народной, а уж в истории – тем более.

Многочисленные серийные убийцы также считали себя  приближёнными к Богу, вполне убеждённо считая свою миссию по очищению земли от «человеческого мусора» божественной.
Синдром серийных убийц – болезнь всех злодеев-правителей.
Приписываемые же таким «богоподобным» успехи во времена их правления есть не что иное, как результат применения инструментария их правления – мощной репрессивной авторитарной или государственной машины, заставляющей, в свою очередь, народ следовать законам выживания, как в любой катастрофической ситуации.   

Вот вам и вся «сермяжная правда» об «отце народов» Иосифе Сталине. 
Возможно ли предотвращение появления злодеев-правителей в будущем?
Да, но только в обществе с высоким уровнем раскрытой информации в мозгах подавляющего числа людей, составляющих это общество. В таком обществе невозможен приход к власти человека с «вывихнутыми мозгами» ни путём его демократического избрания, ни путём насильственного прихода к власти.
Хотите примеры?

Проанализируйте слегка историю развития стран Латинской Америки, большинства стран Азии и Африки за последнее полстолетие – это один пример.
Сделайте то же самое с такой же полувековой историей развития Соединённых Штатов  Америки и ведущих европейских государств – это вам другой пример.
 Почувствуйте, как говорится, разницу.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/29/2084