дорога, горы и любовь. гл. 4 А вот и горы. 6. Со с

6. Со своими дровами.

 Небольшой переход и снова палатки, и снова костер, и, конечно же, песни. Между песнями рассказы о  мифическом Альпинисте и другие страшилки на ночь, но ничто не может помешать сну молодых, усталых тел, спится  всегда на одном дыхании – только лег, как пора вставать. Все-таки удивительные они – горы, как мало ни спишь, а все равно высыпаешься и тело каждое утро будто новое.

Вот уже третий день в походе я задаю себе вопрос: В чем суть нашего движения, куда идем, что ищем, какие цели преследуем? Можно ли назвать походом то, что делаем мы? Я себе представляю поход, как целевое, направленное на что-то перемещение в пространстве.   Здесь я человек случайный, мне что по военно-грузинской дороге, что по горам, - одинаково. Но все-таки, ради чего нарушается мудрая заповедь – «Умный в гору не пойдет». Ради чего? Только в конце похода я нашел ответ на этот вопрос, в самом конце – ответ долго и неохотно шел ко мне, но дошел таки и был не простым. Но это в конце похода, а пока мне достаточно уже того, что я могу видеть такие панорамы, какие никогда больше не увижу и уже только ради этого стоило сюда лезть. Все время вгору, на очередной перевал. « Все перевалы и перевалы», - стоит в ушах песня, каждый вечер петая на костре, а дорога все труднее и труднее. Сегодня с утра все набили в рюкзаки дров, спрашивать было как-то непринято – сказал инструктор, что так надо, – надо так надо, никто и не спрашивал зачем. Вскоре мы поднялись выше моря настолько, что под ногами простерлась снежная долина – кругом ничего, кроме белого цвета, правда,  художники говорят, что белый – это не цвет, а его полное отсутствие, - если так, то  мы попали в полное отсутствие цвета.   Солнце стояло прямо над нами  и освещало все это бескрайнее снежное пространство, причем так ослепительно ярко, что глазам больно. Покажется странным нынешнему поколению, что у нас, даже у инструктора и опытного ленинградца не было темных очков, но не было. Не было принято тогда в нашей стране носить темные очки, странно, конечно, но только на югах  считалось  уместным, а потому допустимым, носить темные очки, они ассоциировали с жарой , морем и сильным солнцем, носить же очки зимой в мороз, ну и что, что снег слепит, было совсем непонятным. Один я оказался в темных очках, у меня других не было, только темные с диоптриями, со зрением  минус 3, я носил их всюду, даже ночью. 

   Темные очки ассоциировали не только с югом и солнцем, еще они ассоциировали с растленным Западом. А где, как ни в армии, велась направленная борьба с этим самым Западом и Америкой с ним вместе, хотя, что забавно, когда говорили Запад, имели в виду большей частью именно Америку.  В самый первый день лагерных сборов - утренняя поверка, капитан Передеря  осматривает строй – как одеты, какая выправка, чистые ли подворотнички и всякое такое по внешнему виду, и , вдруг, его взгляд попадает в меня, капитан запнулся и будто подавился,  но, будто откашливаясь,  вместе с остатками прежней речи выплюнул обширную речь в мой адрес. В ней он рассказал, что думает о загнивающем Западе, потом  обо мне, как  о подражателе этому  растленному Западу,  чему и есть подтверждение мои темные очки. Я очень внимательно слушал, хотя текст был достаточно шаблонным и много раз по разным поводам слышанный еще со школы, но я ждал чего-нибудь специфического, армейского, так и случилось – в конце речи капитан приказал мне снять очки. Я безропотно и молча, потому что по уставу в строю нельзя разговаривать, а я устав почитал и сейчас считаю его мудрейшим изложением правил поведения при службе (неважно где), снял очки и аккуратно положил в карман гимнастерки. Когда слышу, как наш сержант и он же командир взвода, и он же мой однокурсник, говорит капитану, что у меня очки потому, что у меня плохое зрение и что без них я ни хрена не вижу. Капитан выслушал. Понял сразу – видно он уже встречал людей с плохим зрением – и тут же  но не в приказном, скорее даже в извинительном тоне сказал  мне, чтобы я надел очки. Тогда я подумал совсем не об очках, Западе и капитане, а подумал я, почему при неожиданном повороте ситуации мы так теряемся, почему не анализируем новую ситуацию, а  начинаем себя стыдиться, идем на попятную, извиняемся,  а  ведь очки с диоптриями совсем не обязательно должны быть темными. Скорее даже должны быть светлыми, а темные это уже и есть то самое «растленное влияние». Но эта простая мысль не пришла в голову капитану и не только ему. Так я все лагерные сборы и проходил в темных очках и днем и ночью. Хорошо, хоть не сильно темные были.
Весь день путь наш проходил по снежной поверхности. Шли цепочкой – друг за другом, я по-прежнему замыкал  группу и шел последним. Здесь на снежной равнине я понял, что такое чистый воздух это, когда в воздухе нет никаких примесей запахов, только свежесть и прохлада. С края тропы заметил алые пятна крови, у кого-то, кажется, литовки не выдержали сосуды и из носа пошла кровь. Приложила снег к носу, задрала голову кверху и все нормализовалось. Все остальные носы переносили спад давления нормально, издали посмотрел на Катю – её щеки были розовые, казалось, что снег, мороз – только ей на руку. Алые пятна крови на абсолютно белом снегу запомнились.

Место стоянки под ночлег было занесено снегом. Чтобы поставить палатку, мы скатывали снег в снежные шары, точно так, как делают, когда лепят снежных баб, но после весь день ходьбы по снегу на баб не тянуло. Так и остались все шары шарами без налепленной сверху головы с угольками–глазами и носом-морковкой. Мы были удивлены, когда увидели большое количество дров, больше чем мы принесли, Федя пояснил, что такое правило в горах – каждый турист должен приносить дрова на ледниковые стоянки, чтобы там был запас на всякий случай.  Хорошо бы еще и запас еды иметь на всякий случай, подумал я, ощущая, как сосет под ложечкой, калории сухого пайка давно уже были истрачены или так есть хотелось оттого, что на снегу целый день, не знаю, но есть хотелось больше обычного. Поварам помогали все, кто чем мог, – видно, не только я проголодался. Мы со Степой  обеспечивали водой. Недалеко от стоянки был ручей, вода падала  с небольшой высоты и уходила под камни. На всю высоту, а это не больше метра, ручей был покрыт ледяным кожухом: вода была видна, а дотронуться ее было нельзя. Мы полюбовались на этот ледяной панцирь, потом Степа камнем разбил  его и все могли набирать воду и умываться, вода была ледяная.

 Мороз был небольшой, но был; мы все сгрудились у костра, опять пели и рассказывали, перепели всего Окуджаву, его синий троллейбус уже и я знал на память. К ночи мороз усилился и все крутились у костра, как крутят шашлык на вертеле – согреешь живот, спина замерзла, спину согреешь – животу холодно. Крутились долго, никто не хотел уходить. Я записал в дневник: «Костер обладает магической силой – невозможно оторваться от него, так и лежал бы, поворачивая к огню то зад, то перёд, всю ночь. И почему-то именно ночью костер притягивает к себе и держит столько, сколько сам хочет, он подобно, гостеприимному хозяину, не хочет отпускать гостей, удерживая их все новыми и новыми заманками. Он боится оставаться один: тогда никто не будет подкидывать в него дрова, а без дров он погибнет. Погибать никому не охота. Костру тоже, вот мы и поем, вначале поем бардов, когда   барды кончаются, поем эстраду - популярных Утесова, Магомаева, Зыкину и даже Майю Кристалинскую, пели все, и кто со слухом и кто без него и кто слова песен знает и кто не знает.  Все равно, что поется, главное, чтобы вместе со всеми и чтобы это вместе длилось как можно дольше. Но холодно, сколько не крутись у огня, все равно холодно, да и вставать рано, инструктор поднимет, а нам со Степой завтра дежурить, вставать раньше всех. Федя вручает будильник, рассказывает меню и выдает продукты. Мы идем спать. Скоро расходятся и остальные.

Продолжение http://www.proza.ru/2013/02/07/271