Н. К. Отто- Из записок фон-Гафена-часть-3

                Н.К. Отто
часть – 3
                ПУТЕШЕСТВИЕ ПО РОССИИ
                в 1736 – 1739 годах
                (из дорожных записок фон-Гафена)
Продолжение…
                III

     В 1720 году было издано довольно верное описание Петербурга, но с тех пор он очень изменился и требует сообщения сведений о нем в настоящем его положении.
Царь Петр I, в 1702 году, во время войны со Швециею, овладел теми местами, где ныне находится Петербург. Он расположился здесь большим лагерем, поместив кавалерию на карельском, а пехоту на ингерманландском берегу Невы. Удобство местности для торговли с западом побудило царя основать здесь город. Затем он завоевал остров Ретусари, и укрепил его, для защиты созидавшейся тогда новой столицы, несмотря на то, что шведы старались помешать этому делу, посылая десанты.
Между тем в 1703 году стали закладывать Петербург там, где прежде существовали только две рыбачьи хижины. Несколько тысяч народа должны были без отдыха работать над постройкою крепости. Как рассказывают, в этом тяжелом почти неодолимом труде, погибло более 100000 человек.
     Каждому дворянскому семейству во всей России было предписано построить каменные палаты на Васильевском острову; точно также многим купцам из Москвы, Архангельска и других городов велено было переселиться в строившуюся столицу. Другие же торговцы, например лифляндские и финляндские, будучи разорены войною, сами добровольно и охотно прибыли сюда.
     Город стал значительнее после переведения из Москвы в здешние места главных коллегий, многочисленного двора, помещения гвардейских полков, возведения церквей, дворцов, академий, госпиталей, магазинов и многих других публичных зданий. Царь не жалел ни денег, ни труда для того, чтобы привести город в такое состояние, в котором желал его видеть. Он давал выгодный привилегии тем, которые здесь строились, что привлекало сюда много новых поселенцев, и удерживало старых. Он продолжал все свое царствование заботиться о приведении столицы в лучший вид. Преемники Петра I не жалели также трудов, для достижения той же цели. Поэтому-то в настоящее время Петербург не уступает другим городам Европы, и даже превосходит многие, и считается по справедливости чудом искусства. При всем том, имея по миле в длину и ширину и несколько миль в окружности, он представляет не сплошной город, а местность, по которой как бы раскинуто несколько городов.
     Место, занимаемое Петербургом, находясь под одним градусом северной широты со Стокгольмом, состоит из пятнадцати островов, разделенных Невою и ее рукавами.
Вся окрестная страна есть ничто оное как болото, густо поросшее лесом; место же, на котором расположит город, до такой степени завалено фашинником и срубленными деревьями и возвышено насыпною землею, что на Неву и каналы спускаются по высоким лестницам. Пятнадцать островов и часть Ингерманландии, занятые Петербургом, можно разделить на две группы: на места мало заселенные и не многолюдные. К первым принадлежать острова Аптекарский и Самсое; на последнем нет других построек, кроме двух красивых госпиталей, сухопутного и морского, стоящих на берегу, нескольких магазинов и немногих домов. Другие острова еще менее застроены публичными зданиями, и заключают только слободы, дачи и разбросанные там и сям дома. Однако эти острова так обширны, что если когда-нибудь будут застроены, то каждый из них составит значительный город. Мест более заселенных четыре: ингерманландская сторона, называемая, по двум на ней находящимся дворцам, «Дворцовою», Васильевский остров, крепость, лежащая на самом меньшем острове, и, наконец, тот остров, который называется Старым Петербургом.

     Дворцовая сторона, лежащая на ингерманландском материке, в такой степени пересечена каналами с красивыми мостами, что и ее можно принять за один из островов. Длина и ширина ее простирается версты на две. Улицы прямые и широкие, а дома, после упомянутого пожара выстроенные вновь, большею частью каменные. Кто выезжает в город из Кронштадта, у того эта сторона будет вправо. Сначала видна здесь Галерная, место, где строятся, галеры; затем, на пространстве целой версты до плавучего моста, ведущего на Васильевский остров, тянутся превосходный палаты, в которых живут посланники и иностранное купечество.
У плавучего моста находится адмиралтейство, значительно укрепленное. В нем стоят всегда на стапеле один или два военные корабли. Близ адмиралтейства расположен зимний дворец, большое четырехугольное здание в четыре этажа, не отличающееся, впрочем, особенно красивою архитектурою. Не далеко от этого дворца стоял дом обер-камергера Бирона, впоследствии герцога курляндского. Затем по берегу реки следовали разные красивые каменные дома, в которых жили знатные господа и иностранные купцы. Далее виден был летний дворец, называвшийся так потому, что царская фамилия останавливалась в нем летом, приезжая в Петербург из Петергофа, и жила несколько недель по возвращении оттуда до переезда в зимний дворец. Этот летний дворец, расположенный также на самом берегу Невы, деревянный одноэтажный, но превосходно расписан снаружи и обращен к реке рядом окон с зеркальными стеклами, через которые видны во внутренности дорогие обои. Все это придает дворцу вид дачи. За дворцом расположены большие постройки для дворцовой прислуги. Сад, разбитый при дворце отличается обширностью и красотою. Недалеко отсюда жила принцесса Елисавета в особом дворце, имея при себе особый придворный штат.
     Здесь должно заметить, что в Петербурге никому не позволяется ходить мимо этих дворцов, не сняв шляпы. Поблизости летнего дворца видны были большие фабрики и заводы, между которыми заслуживает внимание Литейный двор, где отливаются пушки. На конце был форштадт, расположенный на дороге в Москву; здесь квартировало несколько тысяч пехоты гвардейской. В сторону от реки шли прямые, широкие, длинные улицы, хорошо обстроенные. Самая лучшая есть та, которая перспективой пролегает на полмили от адмиралтейства к форштадту на Московской дороги. По сторонам этой перспективы находятся два большие рынки; тут же стоят трое триумфальных ворот.
     На Дворцовой стороне несколько церквей; между ними две русские, две немецкие, одна шведская и одна реформатская; они очень красивы. Особенное же внимание обращают на себя лавки, числом до нескольких сот, в которых продается все, что угодно. Они выстроены четырехугольником, окруженным галереей; внутреннее пространство, замкнутое ими, служит для пакгаузов. Близ лавок (Гостиного двора) расположены два рынка с лавками, где продаются: железо, лен, пенька, экипажи и проч. т. п. Кроме этих лавок на всей Дворцовой стороне нигде нет продажи, потому что в Петербурге и в целой России купцам не позволено иметь лавки в собственных домах. Исключение сделано только для виноторговцев; также на всех улицах встречаются шатры и столы, на которых продаются съестное и питье. Помещение лавок в одном месте не совсем удобно для отдаленных жителей, живущих там как бы в деревне.

     Васильевский остров (Basilien-Ostra), соединенный с Дворцовой стороною плавучим мостом, имеет несколько миль в окружности, простираясь почти до Кронштадта (?). 57 больверков, представленных на плане этого острова, должно пока представлять себе в воображении (in mtnte). Говорят, что Петр I очень досадовал, что не заложил всего города на одном Васильевском острове и не укрепил его. На нем 12 очень длинных улиц, идущих по направлению с востока на запад; шесть поперечных пересекают их с юга на север. Улицы называются здесь линиями, и в некоторых местах они застроены вперемежку каменными домами и мазанками. На этом острове устроена Петербургская биржа, куда по утрам сходятся купцы. На нем же существуют лавки точно в таком виде, как на Дворцовой стороне. Нельзя не упомянуть, что изданные планы острова прикрашены. При всем том берег Невы обстроен здесь превосходно. Подъезжая из Кронштадта, видишь влево по Васильевскому острову, версты на две или три, великолепные каменные палаты в итальянском вкусе, воздвигнутые русскою знатью на собственный счет. Впрочем, теперь они стоят только для красоты, так как владельцы их редко проживают в Петербурге.
     За этими прекрасными домами следует огромное и недурное здание Кадетской академии, в которой воспитывается несколько сот морских и сухопутных кадет из природных русских и иностранных дворянских фамилий. Устройство этой академии заслуживает похвалы; подробностей, однако, я не могу сообщить об этом учреждении. Затем видны 24 коллегии, помещенные рядом в каменном здании.
     Далее следует Академия наук, рядом с большим домом, в котором помещаются книжная лавка и типография, замечательная тем, что в ней печатаются книги на большем числе языков, нежели где-либо. Над Академией возвышается башня, где стояли готторпские глобусы. Профессора при Академии, сколько помнится, были все иностранцы, кроме двоих, и отличались ученостью; в числе их находился знаменитый астроном Делиль. Они собирались тогда по одному разу в неделю, но два года спустя должны были читать лекции. Patronus academiae был камергер барон Корф, человек ученый. При Академии была также кунсткамера, заключавшая в себе, кроме многих редкостей искусства и природы, большую коллекцию языческих древностей. Тут же близко, помещалась русская гимназия, или высшая латинская школа, со значительным числом учеников, руководимых образованными наставниками, большею частью немцами. Еще далее стояла таможня; здесь же находился галерный флот, заключавший в себе более 120 галер. Жители острова были и русские и иностранцы.

     Близ Васильевского острова, насупротив дворца, лежит крепость, отделяемая водою от Дворцовой стороны и Старого Петербурга, и имеющая вид овального шестиугольника с больверками по методу Вобана, Пагана и Блонделя. Бастионы, обращенные на Неву, не имеют форверков, но сложены крепко из дикого камня. Куртины короткие, а стены возвышаются до бруствера на 30 фут. Линии к Старому Петербургу защищены превосходными фордерверками. С внутренней стороны под укреплениями находятся везде погреба со сводами, в которые входят изнутри; вид же из них на Неву, и состоит из малого отверстия в толстой стене. Эти крепкие казематы отчасти отдаются купцам для хранения товаров; отчасти же служат местом заточения преступников. В крепости, кроме гарнизона, никто не живет. Большая придворная аптека, находившаяся прежде в крепости, помещается теперь на Дворцовой стороне, и после большой московской не имеет равной себе в целом свете.
     Эта аптека примечательна не только пространством и обширностью помещения, многочисленною прислугою и почти невероятным количеством приготовляемых в ней и отправляемых в армию медикаментов, но она обращает на себя внимание и тем, что все сосуды в ней из лучшего китайского фарфора. Я не мог отыскать в крепости места, где прежде существовала аптека, упоминаемая в описании Петербурга 1720 г.
В крепости же кроме магазинов и больших домов находится также здание, заслуживающее внимания. Это великолепный Петропавловский собор с гробницами членов царской фамилии внутри и с высоким, крытым медью, куполом снаружи, придающим Петербургу не мало красы. Глава собора вызолочена червонным золотом. Достопримечательностью собора служит тоже часозвон, играющий при каждом часовом ударе колокола.
     Эти куранты заказаны были в Голландии, и не уступают ничем Лейденским часам.
План крепости был составлен самим государем. В крепости двое ворот, отличающихся архитектурой, скульптурными изображениями, позолотой и живописью. На бастионе, обращенном к дворцу, развевается всегда, по голландскому образцу, флаг, заменяемый в торжественные дни штандартом с русским орлом, который в крыльях и когтях держит 4 моря: Каспийское, Меотийское или Черное, Белое и Балтийское. На бастионах множество пушек, из которых палят в праздники и торжествах.

     Между крепостью и Аптекарским островом лежит остров Старый Петербург, имеющий в окружности, ровно 4000 сажен; он везде красиво застроен. Замечательных зданий, однако, на нем не находится никаких, кроме домика близ больших Триумфальных ворот, перевоза на Дворцовую сторону. Это был первый дом, выстроенный в Петербурге, причем государь сам принимал участие в работе, почему, для сохранения этой достопримечательности, над нею выстроен другой большой дом. Прежде квартировали также на этом острове кавалерийский полк и несколько тысяч гвардейской пехоты. Он имеет, подобно Дворцовой стороне и Васильевскому острову, свой базар, бывавший прежде не совсем безопасным для посторонних посетителей. Раз один знатный иностранец хотел взглянуть на здешние лавки, и, когда он со шляпою под мышкой, хотел пробраться сквозь толпу грубого и дерзкого народа, то один татарин сорвал у него с головы дорогой алонжевый парик, и стал без стыда продавать прохожим. Владелец сам был свидетелем этой продажи, и должен был с обнаженною головою отправиться домой, не встретив ни от кого заступничества и помощи.
     На этом острове находится также церкви и другие здания, но я опускаю их описание, желая избежать больших подробностей.
     Жители Петербурга принадлежат к разным нациям, из которых каждая живет здесь по-своему, сохраняя свои обычаи. Между такими людьми не может быть ни согласия, ни доверия. Отъезжающие отсюда, от высшего до низшего, обязаны представить поручительство, или о них публикуется всенародно барабанным боем, чтобы всякий имеющий с ними дело какого-либо рода мог заблаговременно принять меры. И по многим причинами получение выездного паспорта сопряжено здесь с проволочками, трудности и издержками.
     Все паспорта прописываются в Сенате, полиции, адмиралтействе и других канцеляриях, почему многие и остаются в России, несмотря на желание удалиться отсюда.
     Упомянутые меры предосторожности приняты, для предупреждения могущих встретиться с обманов, при таком стечении разнородных наций. Нельзя не заметить также, что нигде кроме Петербурга не говорят на стольких языках, и притом так неправильно. Даже прислуга говорить то по-русски, то по-немецки, то по-шведски. Я знал, например, сына одной купеческой вдовы-англичанки, который свободно, хотя и дурно, объяснялся на осьми языках: английском, французском, голландском, шведском, русском, польском, лифляндском и финском. Здесь слышишь, например подобные фразы: «Monsieur, paschalusta, will ju nicht ein Schalgen Uodka trincken, isvollet Batuschka», что значит в переводе: «Милостивый государь, не желаете ли вы выпить рюмку водки? Не откажите, батюшка!»

     Многолюдство Петербурга произошло вследствие разных причин; конечно, ему много содействовали многочисленный двор, переведенный из Москвы коллегии, академии, множество проживающих здесь дворян и десятитысячная гвардия. Сверх того нет другой нации, знать которой держала бы у себя более прислуги для большей важности. Поэтому если идет рота лейб-гвардии, состоящая обыкновенно из одних дворян, занимать караул, то за нею следует обыкновенно целый полк верховых лакеев.
     Если пойдешь также к знатному русскому с визитом, то встретишь целый ряд прислуги, мужской у барина и женский у барыни. При всем том в Москве и внутри России такая прислуга еще многочисленнее. Население столицы, увеличилось от ее торгового значения. Хотя сюда приводятся, кроме, сукна, холста и галантерейных, товаров, почти одни только вина, но зато вывоз огромный, заключающейся в юфти (выделанная кожа. – А.О.), пенке, льняном масле, мехах, сале, воске, хмеле, икре и прочем т. п. Как важна эта торговля для Европы – нечего и доказывать, и вся она производится преимущественно через Петербург, а прежде, до основания его, шла через Лифляндию и Польшу, и отчасти чрез Архангельск. Торговля последнего упала, однако, утверждают, будто бы она прибыльнее там для иностранных и туземных купцов, особенно относительно сибирских товаров. Товары, привозимые иностранцами в Петербург, отправляются отсюда, летом водой на судах, а зимой на возах, в Москву и далее по всему государству, и даже в Азию посредством караванов.   Подобным же образом изнутри доставляются в Петербург товары китайские, персидские, турецкие и сибирские, приходящее с караванами в Москву. При этом удивительно, например, то обстоятельство, что икра привозится за 300 миль, из Азова и Астрахани; другие съестные припасы посылаются также из самых отдаленных мест. И при всем том в Петербурге теперь нельзя жаловаться на дороговизну, как это было прежде. Платья, вина и чай не дороже нашего; другие же жизненные предметы вдвое, а иногда и втрое дешевле. Впрочем, иностранцы, неимеющие собственного хозяйства, платят за стол столько же, сколько и у нас. Вообще здесь все дешево, конечно кроме предметов, составляющих в Петербурге редкость, как, например лимоны и устрицы.

     Далее у Гафена следует описание его путешествия из Петербурга в Азов, но мы не станем передавать его в подробностях, менее интересных, а приведем только некоторый выдержки.

     Поступив секретарем и частным проповедником к вице-адмиралу Бредалю, автор выехал из Петербурга, в начале марта 1737 года, в обществе одного морского лейтенанта, отправленного с партиею матросов и обозом железа для флотилии. 110 миль до Москвы ехали они 14 дней в сопровождении более 200 саней. Названия сел и городов, упоминаемый Гафеном, большею частью исковерканы, как водится. Он замечает, что тогдашняя московская дорога была проложена чрез леса и горы по прямому направлению Петром Великим, в 1718 году, по проекту какого-то английского математика, и, таким образом, была сокращена на целых 300 верст. По сторонам ее лес был вырублен на ружейный выстрел, для того, чтобы разбойники не заводили тут своих притонов. На каждой версте стоял столб, окрашенный красною краскою, с означением расстояния. Дорога была ровная, а устройство саней для едущих было очень удобное. Как видно, это был крытый возок с окнами по сторонам, с фонарем вверху, в котором по ночам горела восковая свеча. В возке была постель, на которую ложился путешественник, могший в таком виде спокойно ехать день и ночь. При перемене лошадей на станциях едущего не тревожили, и он, имея с собою съестную провизию в экипаже, редко расставался с ним, тем более что по всей дороге не было гостиниц и трактиров, и незапасливый путешественник мог бы умереть с голода. Между Петербургом и Москвою было 24 станции, и на каждой по 20 лошадей. Ямщики, говорит Гафен, не имеют при себе почтовых рожков, и носят обыкновенную крестьянскую одежду, а на груди русский орел. Они погоняют лошадей, свистя сквозь нос, и гонять всегда во всю рысь, хотя едущие этого бы и не требовали. Подъезжая к станции, они начинают кричать во все гордо: «давай!»  Чтобы там приготовили свежую упряжку. В 1718 году была заведена верховая почта по немецкому образу, и тогда было трудно заставить почтальонов трубить в почтовые рожки. Один из них перед отправлением до того напился, что умер на месте, чтобы его не осмеяли за такую музыку (?); теперь же они играют на рожках так же хорошо, как и в других землях, замечает автор.
    При большом поезде на станциях не хватало лошадей, и путники должны были нанимать крестьянских до самой Москвы, куда прибыли только на 14-й день, видев на дороги два больших города: Новгород и Тверь. Новгород за сорок лет перед тем выгорел, но был опять выстроен; дома его были все деревянные, маленькие, что поражало контрастом с 180 монастырями и церквами. Город назывался Верхний-Новгород (Vercna), в отличие от Нижнего. В Твери было 70 церквей и монастырей и какое-то укрепление на холме.
    Продолжительная поездка дала возможность ученому путешественнику несколько ознакомиться с бытом простого народа. На пути встречались ему глухие хвойные леса, русские деревни с низенькими курными избами, тянувшимися длинными рядами по сторонам дороги. Бедность, простота и патриархальность крестьян удивляли путешественника.  Поселяне предлагали везде с радушием и гостеприимством свое незавидное, угощение «хлеб соль», и за самую ничтожную плату уступали лучшее место в избе для проезжего, который признается, однако, что ночью стаи тараканов не давали ему покоя. Единственным спасением от них была свечка, при зажжении которой насекомые скрывались в щели. Постелей тоже не было в избах, и он помещался на своей дорожной, подослав ее на скамьях. Хозяева же спали на широких печах вповалку, положив под голову кой-какую одежду, и накрывшись ею же.
С удивлением рассказывает он, как в деревнях, вместо свеч, употребляют лучину, и замечает: «вот причина, почему из России вывозится так много сала; между тем как она не богаче других стран в этом отношении, но простой народ считает свечи лишнею роскошью, которую могут позволять себе только знатные люди.
     Гафену надоедал также во многих местах крик детей, которыми везде были наполнены избы. Причина тому, говорит он, ранняя женитьба крестьян; здесь часто 15-ти, 16-ти летний мальчик женится на 13-ти летней девочке, что меня сильно поразило.
Рано утром, когда разводили огонь в печах, валивший клубами дым наполнял избу, в которой человек непривычный мог задохнуться. В крестьянстве, по словам Гафена, господствовало право первородства (jus primogeniturae): старший сын был полным наследником, и обращался с братьями и сестрами как со слугами. Женщины были в особенном унижении. На пути попадались монастырские деревни, крестьяне которых были зажиточнее, а близ Твери в одном околотке жители нескольких селений показались потомками финнов переселенцев. Они хотя и говорят по-русски и принадлежат к православным, объясняет он, но между ними заметны следы прежней их веры, языка и обычаев. Наконец, в одной деревни он нашел даже стариков немцев, уже совсем обрусевших.

     Широко раскинувшаяся Москва с сотнями куполов и глав показалась датчанину красивее издали, нежели вблизи, когда он уже въехал в город. Прежде всего, бросился ему в глаза громадный колокол, считавшийся величайшим в свете, который тогда дочеканивали снаружи. Год спустя, он упал во время сильного московского пожара.
     Москва, расположенная на возвышенной местности, говорит автор, представляет довольно приятный вид. Этот город, имеющий теперь 36 верст (а прежде около 10-ти миль) в окружности, образует круг, замыкающий в себе четыре части опоясывающие одна другую толстою, высокою стеною с круглыми и четырехугольными каменными башнями. Внутренний круг, равный по пространству Нибургу, называется Кремлем (Kremlin). В нем находится царский дворец, два собора, присутственные места, два большие, замечательные здания, жилища прежних патриархов, и до 30 или 40 церквей. Эта часть защищена кроме каменных стен валами и пушками. Все здания Кремля каменные, большие и высокие, а купола церквей вызолочены и высеребрены, но эти здания носят отпечаток старой архитектуры. Здешние церкви богаты драгоценностями, сияющими на ризах священнических и иконах. Вокруг Кремля расположен Китай-город, простирающийся в ширину, около 200 сажен, и тоже огражденный каменною стеною. ОН тоже наполнен большею частью красивыми домами в старинном вкусе. Между всеми зданиями особенно замечательна большая аптека, составляющая одно из лучших украшений Китай-города. Люди, видевшие другие страны, уверяют, что нигде НЕТ ничего подобного.
     В Китай-городе сотни купцов занимаются торговлею. Третью часть, вокруг предыдущей, составляет так называемый Царь-город, населенный большею частью знатными людьми и ремесленниками. В ширину от одной стены до наружной, опоясывающей Царь-город, будет около 1000 сажен. В нем еще много пустырей вследствие опустошительного пожара, бывшего в 1738 году. Здесь едва один большой каменный дом приходится на 20 дурных. В этой части продают всякие лесные и деревянные товары, даже целые срубы изб, которые можно купить и свезти на место, а также русские комоды и гробы и прочие большие деревянные поделки выставлены здесь на продажу.
     На рынках же у ворот производится торговля овощами, плодами, съестными припасами и напитками. Вокруг Царь-города расположена 4-я часть, тоже кругом, занимаемая форштадтами, или слободами, версты на 3 в ширину. Слободы, за исключением Немецкой, похожи на деревни; Немецкая же слобода, величиною почти с Альтону, больше Кремля. В последний пожар она сильно пострадала, но теперь вытроена вновь еще красивее.
     В Москве 1000 церквей, из которых 1200 монастырских и домовых; прочие 400 приходские. К каждому приходу, однако, принадлежит очень немного улиц. В монастырях помещаются училища; в числе их 3 большие гимназии, где учится несколько сот человек у русских наставников. В кремлевском же соборе находится отличная библиотека, состоящая из русских, польских и славянских книг. Что касается жителей этого огромного города, то они состоят из служащих, из знатных дворянских фамилий, проживающих здесь охотнее, нежели в Петербурге, и зимой, и летом. Большую же часть населения составляют купцы, ремесленники и извозчики. Это происходит вследствие того, что Москва составляет центр русской торговли. Купцы живут большею частью в Китай-городе, а форштадты наполнены извозчиками, занимающимися провозом товаров из Москвы и в Москву. Здесь же проживает множество ремесленников, потому что в России существует убеждение, будто только в Москве изготовляются порядочные изделия.
     Огромная прислуга в знатных домах также не мало возвышает цифру здешнего населения. В Немецкой слободе жило в то время около 20 богатых купцов, столько же лекарей и других ученых, но еще больше разных бюргеров и ремесленников и более десятка знатных лиц и офицеров; сверх того несколько отставных на пенсии. Все это были иностранцы.
В слободе находился царский дворец, пострадавши тогда сильно от пожара. За слободой же был расположен превосходный большой госпиталь, лучший из всех, какие мне удавалось видеть.
     В то время слышались жалобы, что, со времени основания Петербурга, Москва значительно упала и что возвышение может помочь только обратное переселение двора.
Полиция в Москве была очень строга и хорошо устроена; в таком большом городе и нельзя было иметь лучшей. При всем том во время праздников не везде на улицах было безопасно. В зимние ночи воры вламывались в дома, и производили грабеж. И в Немецкой слободе, и в других местах случались насилия, поэтому во многих домах на стенах висели заряженные пистолеты. Караульные приводили в оправдание, что они не могли принять мер по причине дурной погоды, что холод не позволял им постоянно быть на улицах, и т. д.
     О больших убийствах я, впрочем, ничего не слыхал, но, из предосторожности, я не выезжал по вечерам иначе, как под конвоем, что мне советовали делать люди опытные.
В Москве я познакомился с разными лицами, между ними был один мой земляк, Николай Винтер, занимавший место пастора немецкой слободской церкви, человек еще очень молодой, но обративший уже на себя внимание статьею: «О причинах увеличения холода в Европе по направлению к востоку». Вследствие этого сочинения, прусское ученое общество приняло его в число своих членов. Это был человек скромный и ученый.
     Кроме этого Николая Винтера в Москве был еще другой ученый, его однофамилец, monsirur Winter, испытавший разные превратности судьбы. Он был сын ректора Рацебургской школы, и учился в молодости в университете, потом странным случаем попал во французские драгуны. Несколько лет спустя он возвратился в Саксонию, и поступил секретарем к одному генералу, с которым отправился в Польшу. В 1732 или 1733 году оба они были взяты под арест и привезены в Дрезден. По освобождении своего патрона, Винтер снова поехал в Польшу, и был принят на службу графом Минихом, при котором и состоял переводчиком, сопровождая его в походах. Граф выхлопотал ему место профессора при одной украинской гимназии, но Винтеру не сиделось там, и он в 1738 году приехал в Москву, где учил французскому языку, и думал о том, куда бы еще отправиться. Он знал много подробностей о графе Минихе и разных лицах.
     Было еще другое замечательное лицо, с которым я также встречался. Это был студент родом из Тундерна, говоривший хорошо по-датски, по-немецки и по-русски, но он так сильно заикался, что его с трудом можно было понимать. Изучал он прежде за границей богословие, был даже где-то пастором, потом гувернером у знатного русского лица, продолжая заниматься богословием и медициной; впоследствии же последние же годы он посвятил себя исключительно изучению русской истории, и даже издал сочинение, в котором представил разбор русских писателей. При известном расположении русских к истории и генеалогиям, этому человеку представилось превосходное и обширное поприщу. Он работал много, и употреблял все усилия, чтобы собрать более сведений и со временем издать полную русскую историю. Для достижения своей цели, он сблизился с монахами, между которыми у него было много друзей,  помогавших ему в монастырях списывать лучшие рукописи.
     Может быть, очень странным покажется, если я скажу, что более всего услуг оказала мне здесь моя землячка, большая серая собака из породы датских водолазов. Этого водолаза подарили в Копенгагене одному французскому офицеру, отправившемуся в Москву. Француз назвал собаку «гарсоном», научил разным штукам, и, отправляясь из Москвы в поход, уступил свое сокровище одному знатному барину, который переименовал водолаза «мальчиком» (malsic), очень полюбил, и, восхищаясь его искусством, утверждал, что собака понимает его, по взглядам господина узнает мысли, и исполняет желания.
     Датский водолаз сделался первым другом и советником этого барина, считавшего всех тех друзьями, к кому ласкался зверь, и врагами тех, на кого он лаял и ворчал. Каждый день этот господин находил особенное наслаждение в том, что выхвалял всем посторонним особый ум и дар собаки понимать людей, и показывал ее искусство. С самого первого раза собака встретила меня ласково, вследствие чего барин ее оказывал мне необыкновенную благосклонность, и сделал мне много добра. Впрочем, он был известен своими заслугами, был человек очень добрый, отличавшийся одною только странностью; привязанностью к собаке, руководившей его в поступках.

                Н. Отто

Источник: газ «Северная пчела». 1863. № 157. Суббота, 15 июня. С. 1 – 2.

Продолжение следует…