Ангел должен улететь

Литература - штука таинственная.  Взять хотя бы две легенды ХХ века: Ремарка и Хемингуэя. Оба - фронтовики, ветераны первой мировой. У обоих в лучшем романе умирают героини.

Если бы не борода Хемингуэя, многие бы, вообще, их, путали.  Их, впрочем, и так путают: «Прощай оружие!»? Это, примерно, тоже самое, что «Три товарища». Или: «Три товарища»? Да, это практически тоже самое, что «Прощай, оружие!» 

Словом, близнецы-братья, женщин даже каких-то делили. Хемингуэй как-то напился и нахамил Ремарку из-за Марлен Дитрих, которая Ремарка любила, а с Хемингуэем просто дружила.   Ремарк, как доносят очевидцы, проглотил, и Дитрих устроила ему всбучку. Мужик он или не мужик? На что Ремарк ответил: «Пардон, мадам, но ведь это же – Хем! Гений!»   

То есть разницы как бы нет, но она есть.  И лучше всех об этом знал сам Ремарк. Потому что, сколько бы он не рассыпал кресты и кладбищенские ограды по пути своих героев, когда умирает Патриция, то не очень-то верится в это, а смерть цветущей Катрин Баркли в «Прощай, оружие!» наступает естественно, как ночь, в конце долгого дня.

Пат, больная лейкемией, умирает с натяжкой, словно нарочно убитая Ремарком, а здоровая Кэтрин Баркли не могла не умереть при родах в цивильной швейцарской клинике. 

Эта такой маленький частный пример. А есть еще множество более глобальных вопросов.   

И что такое гений, вообще? Почему – один маленькие, но гении, а другие – большие, но таланты.   

В 1964 году вышла пьеса Эдварда Радзинского «114 страниц про любовь». Пьеса это странна тем, что гибели героини ждешь с нетерпением, даже с какой-то эстетической радостью. И, чем лучше знаешь эту историю, тем больше удовольствие от ее трагического конца. Это не извращение. Это называется "катарсис".   

Тут, конечно, очень помогло время. И технический прогресс. Небо. Самолеты. Девушки. Как-то так. Но заслуга собственно Радзинского в том, что он не пропустил турбореактивного ангела шестидесятых годов ХХ века.   

И поэтому после пьесы «114 страниц о любви», слишком явно вдруг стало, что все что оставляет после себя большая литература – все это только об ангелах.  Потому-то и не верится в смерть Пат – она всего лишь милая девушка, возлюбленная героя, одного из трех товарищей. А Кэтрин Баркли – женский идеал, ангел воплоти. Ангелы же гостят на земле ровно столько, сколько им необходимо для того, чтобы привнести в этот мир любовь. И дальше – ангел должен улететь. И он улетает. Как обворожительная стюардесса не от мира сего, которой так не хватает выдержки в любви, но хватает выдержки, чтобы погибнуть, спасая из огня пассажиров своего небесного корабля.   

И еще, после этой пьесы (и особенно, фильма «Еще раз про любовь» с Татьяной Дорониной) стало вдруг ясно, почему так много на свете книг, очень талантливых и написанных потрясающим языком, с даром точного слова, но которые не оставляют по себе ничего, кроме тоски и ужаса.

Читаешь их, и словно бродишь по лабиринту Минотавра, перестроенного в анатомический театр. Вот и люди кругом настоящие, из плоти и крови, а чего-то в них не достает. Какой-то малости в 21 грамм. 

Так пьеса Радзинского и гражданский воздушный флот помог раскрыть многие секреты литературы. Очень многие.   

Взять тот же роман. Что это за байда, собственно такая? Чем объясняется его мерцающая неуловимость? Почему «Гамлет» Шекспира – скорее роман, чем просто трагедия. И «Евгений Онегин» – тоже роман и вовсе не из-за количества листов и манерности автора, презентовавшего его как «роман в стихах». Да и крохотные «Белые ночи» – роман. И «Записки сумасшедшего»…   

Окончательно стало ясно, что разница между романом и толстой книгой в том, что роман – это не история человека. И даже не история влюбленного человека. Роман – история влюбленной души. А душа по природе своей христианка, как когда-то заметил Блаженный Августин.   Романный герой – категория религиозная и культурно-историческая. Роман – детище средневековых цивилизаций менестрелей и минизингеров, с их суфийским происхождением, культом Девы, Прекрасной дамы, рыцарских подвигов и монашества. 

Или можно сказать так – роман это что-то из жизни и смерти (здесь на земле) ангелов воплоти. Обязательно воплоти (иначе это уже фэнтези). Но обязательно – ангела. И обязательно влюбленного.  Или так, роман – это любовная вариация на тему евангелия, и каждый герой романа – Христос своего романного мира. Даже Раскольников – Христос мира «Преступления и наказания».   

Иногда этот водораздел – между человеком и ангелом – достигается очень определенным жестким приемом – воздержанием, бытовым монашеством героя. Но возможны и варианты. Это уже сложные конструкции, и ангелоподобие достигается более тонкими средствами, чем импотенция Джейкоба Барнса. Крайний случай такой изощренности – Дон Жуан. Сила его влюбленностей и трагический финал испепеляют в нем все плотское, все земное.   

Ангелам, вообще, многое позволено, если они смогут доказать свое небесное происхождение. Им позволено даже пикировать с облаков на чужие оригинальные пьесы и переписывать их под себя. Развивать эдакий ангельский фольклор.  «Вместо слов мужчин я хотела бы оставить шум дождя, – так сказала Литвинова о своей редакции пьесы Радзинского. Фольклор на то и существует, что обрабатывает истории на любой вкус и цвет. Хочешь – про тещу, а хочешь – про зятя.   

Ясно одно, история девушки с небесной профессией еще ни раз будет переделываться в следующие десятилетия и столетия. Как история Гамлета и Дон Жуана.