Я не могу без тебя

                Я увидела тебя – как в классической любовной истории – тогда, когда совершенно не была к этому готова. Любовь нечаянно нагрянет. Хотя могло ведь быть и хуже -  я могла в старом халате и в дурацких бигудях выносить помойное ведро. Или ты мог бы валяться пьяным под забором и мычать несвязные песни себе под нос.  И все равно – ты полюбил бы меня, вместе с ведром и халатом, а я вытащила бы тебя из-под забора и увела за руку домой. Но все было проще – я пришла на фуршет. С любовником. Это была чужая вечеринка. Я не знала, как одеться, и оделась неправильно. Я не знала, как себя вести, и вела себя тоже неправильно. Злилась из-за этого и раздражала любовника, который ежеминутно дергал меня и боялся, что я что-нибудь «выкину». «Выкинуть» очень хотелось. И тут я увидела тебя и поймала твой взгляд. Ты смотрел очень внимательно. Длинные ресницы, стильные до невозможности очки. Через десять минут мой любовник в тысячный раз дернул меня за рукав и зашипел в ухо:
 - Что ты устроила?! Что ты сделала директору … (тут он сказал длинное иностранное название какой-то солидной фирмы, я тогда не знала, какой, и поэтому не запомнила).
- Я ничего не  делала, - сказала я, и это была правда. – Я его даже не знаю. – и это была неправда, потому что я сразу догадалась, что речь о тебе, а тебя я знала всю жизнь. Просто найти не могла.
- Он хочет с тобой познакомиться. И со мной, потому что ты со мной пришла.
- А ты разве не знаешь его?
- Ну… Здоровался. - ему стыдно было признаваться, что он  - птица не твоего полета, и обидно, что ты хочешь познакомиться со мной, а он – так, бесплатное приложение к неуместному синему платью и волосам, стянутым в конский хвост.
    Ты сам подошел к нам. Протянул мне холодную руку с маникюром.
 - Андрей Малиновский.
-  Ирена, - назвалась я своим настоящим именем. Я ненавидела свое имя. Мама хотела, чтобы я была как героиня какого-то французского фильма и звалась Ирэн. Но Ирэн Максимовну наотрез отказались регистрировать в ЗАГСе, а на банальную Ирину мама ни за что не согласилась. Так я стала Иреной. Обычно представляюсь Ириной или просто Ирой. Но тебе то зачем врать? Ты и так все знаешь.
- Красиво, - сказал ты. –Вам идет. Вам вообще все идет.
- Почему? – спросила я
- Не знаю, - ответил ты, - поедемте отсюда, Ирена? Прямо сейчас?
- Нет, - сказала я, - не поедем.
- Вы не одна, - скорее утвердительно сказал ты.
- Не одна.
- Сейчас или вообще?
- Вообще не одна. И вы не один.
- Не один. Ни сейчас, ни вообще.
Мы вели этот странный разговор, и никто не обращал на нас внимания, и не показывал пальцем, и не шептался по углам, что какая-то женщина в дурацком платье разговаривает с Малиновским.  Ты никого не видел, кроме меня. И я никого. Мы уехали вместе. И остались вместе. То есть, мы расстались, конечно. Ты поехал к себе, я  - к себе. Но мы все равно были вместе.
       Так я стала Солнцем маленькой Вселенной –  вас трое, а я одна. Мой муж похож на голливудского артиста Джорджа Клуни – глаза цвета теплого шоколада, улыбка – вроде всем, а вроде никому, а на самом деле самому себе. И даже фамилия у него похожа. Созвучна – Клюев. Мой любовник – Дымов -  похож на всех голливудских артистов чохом – красивый и благополучный. Далекий от всех и вся. А мой любимый ни на кого не похож. Слишком  высокий. Слишком шикарный. Вообще весь – слишком, чтобы на кого-то походить. Ты сам по себе – Малиновский. Про всех вас можно сказать – он женат, я замужем. Клуни-Клюев женат на мне. Он доволен – я красивая – не стыдно выйти в люди, самостоятельная – не прошу у него денег, худо-бедно веду хозяйство и не  заговариваю о детях. Чего не жить? Привыкли. Притерлись. И слава богу. Дымов тоже женат. И тоже на красивой и самостоятельной. Любовница – то есть я – нужна ему, как говорила моя бабушка, «для блезиру». Его жена знает обо мне. Здоровается даже. У них – свободная семья. Каждый сам по себе. У нее любовник Ленечка. У Дымова – я. Предупреждают друг друга, когда идут домой. Высокие отношения.  На мой взгляд, это не высокие отношения, а грязь и разврат. И сама плюхаюсь в этой грязи. Захлебываюсь ею. Ты женат на милой трогательной женщине с длинными русыми волосами. Она не красива и не самостоятельна. Она  - жена своего мужа. Ничего другого у нее нет. И у вас нормальная семья. Без высоких отношений.  А зовут всех троих одинаково – Андрей. Захочешь – не запутаешься.
         Вскоре я ушла от мужа. Если двойственность за последнее время стала моим привычным состоянием, то тройственность – это даже для меня слишком. Третий лишний. Встал выбор. Можно было бросить Дымова. Он бы картинно закатывал глаза и говорил, что он не может без меня жить, есть, спать, дышать и вообще не может. Мне не хотелось слушать и лишний раз окунаться в липкую дымовскую ложь. Я бросила Клюева. Все-таки к нему я получше отношусь. С ним я спала в одной постели. У нас были общие задачи. Можно проявить благородство. Клюева не хочется обманывать. Он этого не заслужил. Я сказала:
 - Клюев, я от тебя ухожу.
 А он сказал:
- К Малиновскому?
А я спросила :
- А кто тебе сказал?
- Все говорят… - ответил он.
- Нет, Клюев. Ты не понял – я ОТ ТЕБЯ ухожу, а не к кому-то. Я буду жить в бабушкиной квартире. Соскучишься – приходи.
- Тогда я прямо сейчас с тобой пойду. Я уже соскучился. – и улыбнулся а ля Джордж Клуни. Перед тем я бы, наверное, не устояла. Но он был не Клуни, а всего-навсего Андрей Клюев, мой муж. Бывший.
        Так я осталась с двумя мужьями – один бывший, другой будущий. В том, что ты станешь моим мужем, я не сомневалась ни секунды. Ведь Любовь – как же иначе? Раз Любовь – значит, должна быть свадьба, платье, цветы, медовый месяц, а потом – ребеночек в коляске.  Я буду петь ему песенки, и читать сказку про Муми-Тролля, и мы все вместе будем зимой кататься с горки и валяться в снегу, а потом есть горячие блины в соседней кафешке. По-другому я себе не представляла. Наверное, потому, что раньше со мной любви не случалось, и я не знала, как бывает по-другому.
         Ты приходил почти каждый день. Не мог наглядеться и надышаться. Уходя, смотрел так, что разрывалось сердце. Я каждый раз говорила:
 - Оставайся.
А ты каждый раз отвечал:
- Не сейчас.
        Дымов все крутился  зачем-то около меня, наверное,  ему было лестно крутиться вокруг любовницы Малиновского. О том, что я твоя любовница, знали все. О том, что Любимая – я, ты, Клюев и твоя жена. Клюев похудел и на развод пришел небритый и какой-то чужой и неухоженный. И даже Джордж Клуни куда-то делся. Сдал свои позиции. Я не стала спрашивать, как он. Я видела. Ничего. Скоро он привыкнет жить один, а может, женится еще раз. Третий. Бог, говорят, троицу любит.
       Твоя жена тоже похудела. Мне было ее жалко. Страшно быть нелюбимой. Каждый день ждать. Заглядывать в глаза. Думать. Надеяться, загадывать – если сегодня не уйдет, значит… Бояться уйти из дома – в магазин или в школу за ребенком – а потом бояться вернуться – а вдруг вернешься в пустой дом? А без тебя ее дом сразу бы опустел. У меня есть  работа, люди, мама.  У нее ничего, кроме тебя, нет. Она без тебя не может. А я могу, поэтому ты рвешь сердце взглядом и уходишь к ней. С разорванным сердцем.
       Однажды пришел Дымов. Привычно сунулся поцеловать меня в щеку. Неожиданно тошнота подкатила к горлу. Я зажала рот рукой и кинулась в ванну. Вышла. Отдышалась. Бледный испуганный Дымов маялся в прихожей. Я подошла к нему – и новый приступ тошноты застил глаза. Меня тошнило от его одеколона. Выгнала Дымова. Вскоре стало тошнить и от своих духов… Я была беременна. Шесть недель, сказал врач. Шесть недель – полтора месяца живет во мне частичка твоей души. Я вышла  из больницы. Старалась дышать глубже – чтобы и ЕМУ тоже доставалось побольше воздуха. Решила никому не говорить – чтобы даже не произносили при мне страшного слова «аборт». Никто и никакими силами не исторгнет из меня маленькую родную душу. Один раз я была там, в страшном белом кабинете, похожем на пыточную камеру. Видела холодные, жуткие железные инструменты, предназначенные для одной цели – убивать. Превращать крошечное человеческое существо в кровавое месиво – «биологически активную массу». Твоего ребенка превратят в биологически активную массу только вместе со мной. Мы будем существовать в одном качестве. А иначе и вовсе существовать незачем.
         Я стала жить новой жизнью. Готовиться. Читать книжки. Все время думала, что вот-вот, наверное, свихнусь и стану разговаривать с животом. Ты гулял со мной по аллеям, заботливо поддерживал под руку, покупал самые дорогие витамины и сопровождал к самым дорогим врачам. Я видела, что у тебя была мысль предложить мне  «отложить рождение ребенка», как предложил Клюев в свое время. Тогда я «отложила». Мое нутро рвали железными крючьями и заливали вонючей пакостью – «дезинфицировали». А теперь… Хорошо, что ты догадался не говорить этого вслух. Я бы выгнала тебя и никогда больше не пустила. Твоя жена была бы рада. Но ты не сказал, и я не выгнала. Ты сказал:
- Здорово. А кто там?
- Ребенок, - очень серьезно сказала я.
Ты улыбнулся – сделал скидку на женскую глупость.
- Понятно. Хорошо бы девочка.
Дома у тебя два сына. Хорошо бы девочка. Может, тогда ты останешься с нами. Одна девочка еще справится без тебя. А две одинокие девочки – это уже слишком…
        Родилась девочка. Перед этим мне было так больно, что я теряла сознание. Проваливалась в бездну нечеловеческой боли. Над бездной появлялось твое лицо. Я видела его  - и боль отпускала. Давала передышку. В эти периоды я думала – а ей там как? Той, что рождается? Пугалась, звала врача, просила слушать маленькое сердечко.
 - Да успокойтесь, мамочка, все хорошо! Дышите лучше! Чего боитесь-то?
      Я боялась, что она умрет. И что я тогда буду делать? Или я умру – а она тогда как же?
        Потом, когда все кончилось, мне дали мою девочку. Она была красная и сморщенная, но уже похожа на тебя. Я потрогала ей нос, и она чихнула – в точности как ты. Медсестры всем говорили одно и то же – ой, как на маму похож. Мне не говорили. Она была непохожа. Я назвала ее Ксенией, и, наверное, все-таки немного сдвинулась – совсем не могла спать, сидела около ребенка, гладила ее ручки, ножки, влажный нахмуренный лобик и повторяла: «Ксения, Ксения!» - мне было ужасно странно, что из ниоткуда появился крошечный человечек, и умеет кричать, и хочет есть, пить и спать, и зовется Ксенией. И не может без меня. Хоть какая-то часть тебя не может без меня.
         Из роддома меня забирал Дымов, потому что больше оказалось некому. Ты срочно уехал куда-то с женой и детьми. Клюев уехал куда-то с невестой. Женится третий раз – не может один. Я позвонила Дымову, и он приехал  с двумя букетами – мне и врачу. Все, как положено. Ему дали перетянутую розовой лентой Ксению в одеяле. В его глазах читался ужас – он тоже не знал, что девочки бывают такие маленькие. Ему нравились только взрослые. Но он взял Ксению, а на улице отдал ее мне. Испугался.
       Так я стала мамой. Моя собственная мама практически переселилась ко мне. Помогала, чем  могла. Ты  приходил, приносил деньги, продукты, игрушки. Мы ни в чем не нуждались. Мы нуждались в тебе, но ты не оставался. Ксения узнавала тебя, радостно махала ручками, тянулась, улыбалась трогательным беззубым ртом. Ты часами носил ее на руках. Я говорила:
- Положи ее, она спит.
А ты отвечал:
- Жалко расставаться. Пусть так спит.
Я спорила:
- Приучаешь к рукам, а мне потом что делать? Я же не могу ее таскать. А тебя нет.
- Я есть, - возражал ты, и смотрел снизу вверх, потому что сидел на низком диване с Ксенией на руках, а я стояла. Невозможно было спорить с тобой, когда ты вот так смотрел снизу вверх. Слезы наворачивались на глаза. Я уходила на кухню – нужно было кормить маму и себя, чтобы потом кормить Ксению.  Готовила и слезы капали в борщ и в компот.
И наступал вечер, я кормила тебя борщом, садилась напротив и смотрела, как ты ешь. А потом смотрела, как ты уходишь. Дома предстоит еще один семейный ужин. И как тебя хватает на все это?!
Прошел год. Ксения стала ходить ножками. У нее отросли черные, как смоль, кудрявые жесткие волосы и длинные ресницы. В ее свидетельстве о рождении стоит гордо – Ксения Малиновская. Я начала  снова ходить в гости, чаще появляться в собственном офисе, возвращаться в собственную жизнь. Дымов куда-то пропал. Клюев женился и, говорят, тоже скоро станет папой. Ты уже не мечешься между двумя семьями. Ты остался с женой. Вот, оказывается, чем нужно обладать, чтобы удержать мужчину возле себя. Даже такого, как ты – сказочного и нереального. Не нужно быть ни красавицей, ни умницей, ни супер-секс-бомбой. Нужно быть беспомощной. Рыбка гуппи – нежное полупрозрачное создание - смени температуру в аквариуме – сдохнет и всплывет кверху брюхом. Новорожденный котенок – урони на пол с высоты роста, не накорми вовремя, не присмотри, оставь – и вот тебе холодное мертвое тельце вместо пискучего комочка. Как оставишь, если не может  без тебя?! Горло сжимается от невозможности сделать такое… Я поняла. Я могу без тебя, а она нет. Вот и вся разница. Ты по-прежнему приходишь иногда к Ксении. И я уже не говорю тебе – останься. И ты ничего не говоришь. Когда я прихожу с работы домой, Ксения кричит: «Мама!!!» и бросается на неверных еще ножонках к двери. Обязательно споткнется, растянется, но встает и бежит ко мне. Утыкается щекастым личиком в полу шубы. Вот, оказывается, зачем ты был нужен в моей жизни, Андрей Малиновский.
Однажды вечером раздался звонок в дверь. Мама крикнула – открой, не могу от плиты отойти. Я открыла. На пороге стоял Дымов. С чемоданом. Я молча впустила его. Он вошел и внес свой чемодан.
- Ты уезжаешь куда-то? – спросила я. – Пришел попрощаться?
- Я не могу без тебя. – ответил он.
Дымов стоял побледневший, плохо выбритый, без голливудского лоска. Обычный уставший мужик. Из кухни вышла мама с поварешкой. Из комнаты притопала Ксения в пинетках, вытаращила малиновские глазищи в длинных ресницах.
- Я не могу без тебя, - повторил Дымов.
- Тогда оставайся, - сказала я.
- Пойду поставлю чай, - сообщила мама.
Ксения притащила из своей комнаты розового пушистого зайца и сунула Дымову в руки. Он стоял с зайцем, и не знал, что ему делать, а я взяла его чемодан.
- Ну, чего стоишь? Разувайся. Будем пить чай.