14. 03. 98 Алесь Цвик Осень

   Старая, покосившаяся калитка, заколоченные крест-накрест окна, дровяной сарай с просевшей до земли крышей тоскливо смотрели на меня сквозь мелкое сито осеннего дождя.
   Я вошла во двор и подошла к соседскому забору, к тому месту, где мы встречались. Ещё цела была доска, висевшая на одном гвозде и служившая нам потайной  дверью в иной мир. Подумав мгновение, я отодвинула её и шагнула...   

...весело помахав мне рукой, мои молодые родители торопливо, почти вприпрыжку побежали  к  железнодорожной станции, удаляясь от бабушкиного дома, где впервые они оставили меня на всё лето.
   Немного поплакав, я начала осматривать своё жизненное пространство. Большая комната с побелённым потолком. На двор и на улицу выходило  по  два окна. Слева кровать с высокими взбитыми подушками, над столом, накрытом белой льняной скатертью, икона в золотистом окладе. Возле печурки, в углу зеркало. Оно было старым, очень старым. Бабушка говорила, что её прабабушку полюбил какой-то наполеоновский офицер и оставил зеркало на память.Тёмно-коричневые, почти чёрные листья и виноградные грозди обрамляли с двух сторон толстое, цвета жёлтой меди, стекло и поддерживали в самом центре вверху овальный медальон с незнакомыми буквами «RF».
   Я немного боялась этого зеркала. Мне казалось, что на меня изнутри, из глубины веков смотрят те, кто когда-то пришёл на эту землю из далёкой и незнакомой Франции. От иконы к зеркалу, через комнату наискосок тянулась  самотканая дорожка, собранная из тысяч разноцветных тряпочек. Она украшала комнату, как дорогой персидский ковёр, дворец какого-нибудь шаха из восточной сказки. Утром, ещё лежа в кровати, отыскивала глазами на дорожке редкие цвета и загадывала желания. Сегодня открыла окно и выглянула наружу. Синяя веранда, длинный узкий двор, поросший травой и одуванчиками, заканчивался воротами, слева от них росла могучая липа с толстой веткой поперёк, а за ней, в углу густой куст душистой малины. Вот и всё. На первый день впечатлений хватит.
   Вечером, пожелав  бабушке Мальвине спокойной ночи, я нырнула под пуховое одеяло, но тут же, услышав звук грузовика, подскочила к окну. Люди сгружали ящики, чемоданы и коробки. Из привёзенных вещей торчала голова с жёлтыми бантиками. Потом чемоданы и голова исчезли, а машина уехала.
 - Жаль, что не родители, - засыпая, подумала я.
   Утром, обмакивая толстый блин в яичницу, вспомнила о  вчерашнем. После завтрака вышла во двор и стала слушать, что происходит в соседнем доме. Тихо. Подошла поближе к липе и вдруг заметила, что на меня сквозь щель в заборе смотрят два глаза. Я немного повертелась рядом, но первая на контакт не пошла. Глаза исчезли. Стало грустно. Найдя в заборе болтавшуюся доску, отодвинула её и положила на чужую территорию синюю фарфоровую чашечку. Села на скамейку и стала ждать. За забором послышался шум и снова два глаза уставились на меня. Отбросив гордость, подошла к тому месту, но никого не обнаружила. Глаза и чашечка  исчезли, а на траве лежал маленький плюшевый медвежонок с надорванным ушком. Я с благодарностью приняла подарок и принялась раздумывать о незнакомке.
   Два дня никаких глаз не видела, начала опять скучать ...и вот...
Из угла, за липой и малиной, раздался скрип отодвигаемой доски и в дырке появилась голова девочки моих лет с бантиком и платочком на шее. Я подошла к ней и сказала: "Спасибо за Мишку!" Голова с бантиками тихо промурлыкала: "Тебе тоже спасибо за красивую посудку. Я думала вы злые, дедушка наш говорил. Приходи тогда в гости".
   С тех пор каждым летом мы встречались. Сначала самодельные куклы заменяли нам всё и вся, но постепенно интересы расширялись, ежедневная болтовня  на толстом суку покрывалась тайнами и секретами. Развилка старого дерева стала называться штабом, а расщелины в коре покрылись десятками бумажных украшений и записками к симпатиям из числа местных мальчишек. Вверху, под покровом густой листвы, мы шёпотом делились сокровенным, давали  клятву дружить  вечно. Там же плакали перед днём отьезда.
   Повзрослев, всматривались до головокружения в бездонное небо и искали среди тысяч мерцающих звёзд свою. Вдыхали волнующий аромат летней ночи, на крыльях девичьих грёз парили над родной сторонкой. Липа слушала и тоже вздыхала. Она давно питала глубокую симпатию к стройному тополю, самому близкому к ней из небольшой рощицы.
   Шли  годы.  Выросли  мы,  стали  старше  и  мудрее  разговоры,  взгляды на жизнь уже не сходились, иногда возникали  напряжения и паузы. Забор и развесистая липа уже не интересовали нас. Семьи, дети, быт, отодвигали за горизонт старый покосившийся дом, зелёную деревеньку и образы родных.
   Но многое ещё теплилось в глубине души, слух пока различал ушедшие голоса, щемящие картины прошлого всё чаще и чаще возникали передо мной и я решилась...
   ...за забором был уже другой пейзаж - дом подруги исчез,  тополиная рощица была распахана, высокий  бурьян  закрывал остатки фундамента. На месте качелей из-под земли торчало кривое, ржавое железо.
   Я подошла поближе.
   Среди пожухлой, мокрой травы  лежала до боли  знакомая  синяя фарфо-ровая чашечка.
   В тот же вечер я позвонила ей.