15. 03. 01 Алесь Цвик Первые орехи

   Если кто-либо смотрел сбоку, то явно залюбовался бы - два сверкающих круга неслись сквозь залитую солнцем ореховую зелень, подпрыгивая на лесных кореньях и оттого ещё дальше разбрызгивая алмазную пыль, прев-ращаясь в глаза-блюдца неизвестного существа, передвигавшегося боком.
   Это ехал обычный дорожный велосипед. На седле сидел Ипполит Захаро-вич, лихо упиравший в педали, перед ним на раме, уцепившись за руль и свесив ноги в красных сандалиях, приклеился Вася - его сын.
   На  багажнике бечёвкой  крест - накрест  были  привязаны три больших  холщовых  мешка  и  сумка  с  нехитрой снедью - два  вкрутую сваренных яйца, уже жёсткое с желтизной сало, лук, а к нему соль с хлебом. Бутылка домашнего кваса  дополняла будущий натюрморт.
   Ипполит Захарович неосторожно пообещал завалить семью лесными орехами и наступило время, когда с большим нежеланием, оторвавшись от своих письменных трудов, вместе с сыном он тронулся в недалёкий лес, где, по рассказам его великовозрастных учеников вечерней  школы,  постоянно было много орехов и только ленивый мог набрать два мешка. Мама не захотела прослыть ленивой и выдала три.
   Вся семья,  внимательные на слух соседи,  мой друг Колька, провожавший нас большими глазами, все зажили нервным ожиданием обратного прибытия орехового экспресса, слёзно заверившего пришвартоваться не позднее шести вечера.
   Чем дальше от дома, тем более странным становилось поведение Ипполита Захаровича - на нашей улице он сосредоточенно молчал, на соседней уже на выдохе  произнёс: "Ну...хоть теперь...,скоро окраина". За этой самой окраиной радостно закричал: " Вырвался!  Надо же, целых двенадцать лет... Ура-а-а!"
   После вежливого обмена приветствиями с грудастыми молодухами, обве-
шанными грибными кошёлками, отец весело затянул: "Наш паровоз, вперед лети...".
   Революционная мелодия звонко раздавалась среди пожухлых трав и кустов.
   Отметив про  себя эти  разительные перемены в  отце  по мере удаления от мамы  и от дома,  я сосредоточил своё внимание на езде и тут же нашел себе занятие - поворачивая голову налево и направо, слушал мелодии свистевшего в ушах ветра. Даже попробовал своим  инструментом сочинить собственную песню. От этого верчения или от полученной временно свободы голова закружилась у обоих и отец веско сказал: "Всё, хватит вертеться. У нас есть большое дело".
   Эти слова я хорошо знал. Отец  именно так оценивал свои деяния или планы и в итоге получалось, что что-бы он не задумал или не сделал имело только большие размеры и первостепенную важность.
   Эти слова я помню до сих пор  и  иногда с мягкой иронией употребляю их. Но вернёмся к нашим баранам.
   Поскольку я был маленьким, но глазастым, то первым увидел людей, мужчин, человек 5 или 6. Они усердно тащили в кусты только что срубленное дерево. Делали почему-то свое дело тихо и резко присели, заметив нас.
   Отец тоже заметил "тихих лесорубов" и остановился, так как поперёк тропинки лежал ещё один хлыст и мешал проезду.
   Над лесной тропинкой и жёлтенькими пеньками повисла первобытная тишина. Висела не долго. Каждая сторона изучала другую. Я же был посредником, т.е. находился посредине между отцом и кустами, где залегла хорошо видимая сквозь редкий орешник бригада.
   Отец, когда-то изучавший этикет и военное дело в университете, хотел тихонько оставить Бородинские редуты, но дерево зацепило кривыми когтями  велосипедную цепь,  пролезло  сквозь спицы  и намертво  захватило  в  плен  орехового волонтёра и его отпрыска. Подергав транспорт, папа непонятно сказал в сторону кустов: " Нам бы топорик...и свобода !" Криминальная направленность отцовских мыслей дошла до меня и я застыл в ожидании неприятных событий.
   Вдруг услышали:
- Так это свой! Ипполит! Учитель. Я два раза был в прошлом году в школе и
один раз видел его. Мы с ним кореша. Не продаст.
   И вся братва, нервно похохатывая, бочком выползла к нам.
- Здрасте, наш дорогой учитель, - высокими словами начал конопатый, -
Мы тут того, ну как у Пушкина - „отец не там рубит, а я отвожу".
  Все заржали, весело забулькал и я.
 - Только мы тихонько это дело делаем, вот! Ну вы грамотный, смекаете,
что к чему? - повысив голос, закончил предводитель.
   Отец хотел было возразить против безграмотного цитирования и, но смолчал, трезво оценив обстановку с военной точки.
- Да нет, т.е., да, понимаю, жизнь ведь, - закосноязычил будущий учёный,-
Нам бы орехи, вернее домой,  и  побольше,- смело закончил он неустойчивый монолог.
- Энта...х-ня...,- среагировал  в  ответной речи конопатый и, хитро улыбаясь, "ввёл на поляну  Троянского коня":
- Может посидим для началу маленько, да по большой возьмём. Тут недале-ко, за полем, но в хате. Там два инвалида, так мы им, как те суворовцы, по-могаем, - сказал лидер.   
- Помогаем, вымогаем, - встрял долговязый с большой щербинкой во рту и засипел, - мы ведь не так, само знаем. Там у них полный расчёт, да и к огурцу есть. Пошли, а то нагреется, - закончил он козырной картой.
   Отец быстро согласился... и вот мы сидим со здоровенными  инвалидами  /оказалось, братьями-уголовниками, вернувшимися с долгой отсидки в уже пустой отчий дом/.
   Я много вынес из этого застолья в смысле первичного житейского опыта и пользуюсь этим с успехом до сих пор.
   Вначале каждому по кругу полагалось что-то сказать. Затем тосты начали говорить все и сразу. Никто никого не слушал.Темы были разные - за соседей /какие соседи на хуторе?/, за уплывших и уехавших, за покойников и за зону, за изувера Сталина  и хорошего Хрущёва, за Победу... Мне тоже дали лизнуть горькую, вонявшую несвежим валенком жидкость...
   Отец не очень внятно вдалбливал двум уркам элементы сравнительной лингвистики... Урки чуть позже  запели  про железнодорожные шпалы. Помню выразительный по лаконичности припев:
 - Бля, бля по шпалам, бля, бля по шпалам....
   Папа, не знавший слов, ловко подхватывал лишь начало строки.
   Постепенно лица слились в одну серую полосу, в которой дырками моргали пьяные глаза.Человеческие голоса исчезли. Русская речь была вывернута на матерную изнанку, сквозь распахнутые окна и дверь на тихую природу   вырвался  пьяный рёв. Каждый  пел  своё:
- Бля, бля... ,... конюшину...,... а зорька Венера,... поглядай на дивчину". Среди фальшивых сиплых басов надтреснутым колокольчиком звенел тенорок Ипполита Захаровича. По причине неспособности одновременно петь сразу три разные песни я молчал, но зато громко хлопал в ладоши и иногда  поперёк такта лягал ногой оцинкованый таз под кроватью.
   Слияние разных душ /чуть не сказал - религий/ произошло! Момент истины достиг апогея, упали первые слёзы человеческого очищения! Все обнялись и только прокуреная крыша мешала совершить полёт над Гангом!
   Вечерний туман розовым нимбом накрыл покосившуюся избушку.
Кровавый закат, не предвещавший ничего  хорошего, на мгновение выхватил апофеоз... Всё провалилось в ночь.
   Бледный рассвет  стыдливо  освещал  контуры  домов и забор, по которому почти шёл мой бедный отец. Велосипед волочил я. Папа в вытянутой вперёд левой руке нёс три длинных морковки, крепко сжимая их пахучие вихры.
   Правой ладонью он упирался в каждую доску забора, рассчитывая найти таким способом свою заветную калитку. Забор хмуро молчал и не раскрывал тайны. Тогда он приналег с большей силой и исчез из поля зрения наблюдавших...
   Грохот  костей  заставил  выйти  на  крыльцо прямую, как скалка, мать. Выражение её лица не оставляло никакой надежды на спасение.
   В моей памяти до сих пор осталась картинка - три красных морковки,  застрявших в заборе, в провале калитки отец и фраза, предназначенная нам:                - Ну, сейчас вам на орехи достанется !