Вундеркинд

Я не помню, как это произошло. Помню лишь огромное тёмное пятно, брызги и багровый свет заката. Затем — удар, резкая боль в спине, далёкий вскрик Маши, единственной девушки в команде, ещё один удар и темнота, в которой я потерял чувство времени и пространства.

* * *

— Валик, подбери стаксель! — негромко крикнул я, чуть уваливаясь, чтобы паруса не полоскало.
С носа донесся голос загоравшей (а что ещё делать, когда ты девушка, ты на спинакере, а яхта идёт галсами? правильно, загорать!) Маши:
— Тёма, когда поворот на фордак?
— Ещё сотня метров. Можешь готовиться к труду и обороне.
— Хорошо, — протянула Маша и развалилась поперёк корпуса. Плохая примета.
Я ещё немного увалился, чтобы скорость была максимальной, и взглянул на навигатор.
Пройдено четыре с половиной сотни вешек. Точнее, четыреста пятьдесят пять. Почти двести тридцать километров. Мы прошли это расстояние всего за два дня. Десять часов вчера, семь сегодня. До финиша ещё далеко — марафон на пять сотен километров, пусть и неофициальный, для себя, — занятие не из лёгких. Хотя для нас здесь удовольствия больше, чем где-либо ещё.
Началось всё довольно банально. Обычная пьянка, обычный спор. «На что спорим, что вы не дойдёте до Сиднея за четыре дня?» Поспорили. Запаслись провиантом, тёплыми вещами, терпением и на следующее утро, наплевав на похмелье, вышли в море на «Жизни» и пошли в Сидней, который в пятистах километрах от нашего порта.
Скажете, мы сумасшедшие? Что только ни сделает русский человек, что называется, «на спор». На спор снимаются популярные фильмы, на спор пишутся книги, которые становятся шедеврами, на спор создаются компании-гиганты, на спор нарушаются законы — словом,  на спор делается много сложных, интересных и необычных вещей.
Вот и мы, команда из четырёх яхтсменов-любителей, на спор проходим пятьсот километров за четыре дня. Идём без ночных гонок, лишь днём. Заканчивается второй день, мы прошли половину. На завтра ожидается пятно штиля по нашему курсу, придётся его обходить, чтобы не потерять время. Обходить — делать крюк в десяток километров, а это целый час. Значит, сегодня ляжем спать на час позже. На спор делается сложное и необычное...
— Поворот!
Я плавно повернул, паруса перекинулись, не заполаскиваясь. Крикнул:
— Травите шкоты! Нечего бездельничать. Машка, не спи!
Машка не спала. Спинакер уже почти раздулся, наполненный вечерним ветром. Странно, что вечером ветер такой сильный...
Яхта слегка дёрнулась, когда гигантский спинакер заработал в полную силу. Обычно белые грот и стаксель окрасились в красно-оранжево-багровые тона под вечерним солнцем. Лёха и Валик закрепляли в стопорах и понемногу травили-подбирали шкоты, регулируя паруса. Красиво.
— Валик, хватит шлифовать, эти доли процентов КПД ничего не дадут.
Валик весело крикнул, пародируя американские фильмы:
— Артём, это даст нам лишние пять секунд!
Юморист, блин...
— Ребята, смотрите! — донёсся изумлённый вопль с носа.
Я вскинул голову, посмотрел в вечернее небо. Крохотное пятнышко неслось вертикально вниз, казалось, что оно упадёт прямо на нас.
— Что это за хрень? — спросил Лёха.
— Бинокль достань, тормоз.
Лёха откопал бинокль в своём рюкзаке, приложил к глазам. Впрочем, в нём уже не было необходимости: пятнышко увеличилось и приобрело форму самолёта. Я расслышал чей-то тихий голос:
— Господи...
Я машинально разворачивал «Жизнь», уводя её от удара. Самолёт действительно падал прямо на нас. В голове вертелась глупость, которой я, естественно, дал ход.
— Почему он падает вертикально?
Я уже различал обломки хвостового оперения, летящие следом. Фюзеляж медленно вращался, крылья держались на ошмётках обшивки.
— Прыгайте в воду, идиоты! — резко крикнула Маша и, сильно оттолкнувшись, нырнула и быстро поплыла в сторону.
Я очнулся, подхватил герметичную сумку индивидуальной пошивки, цапнул со скамейки спасжилеты и прыгнул в оказавшуюся холодной воду.
Ушёл с головой, видимо, сумка тянула ко дну. Руки со спасжилетами заломило, я едва не вскрикнул. Вынырнул, огляделся. Маша впереди, Валик и Лёха только что нырнули. Я кинул по спасжилету туда, где они выныривали, снова отыскал Машину голову, крикнул:
— Машка, жилет!
Размахнулся и метнул спасжилет ей. Снова ушел в воду с головой, вынырнул, задыхаясь, извернулся, надел оставшийся в руке спасжилет и заработал руками, отплывая от яхты. Обычно тихий Лёха вдруг завопил:
— Ребята, мы не успеем! Нас всех накроет к чёртовой матери!
Сверху уже доносился натужный гул и свист работающих двигателей. Я боялся поднять голову, знал, что даже если самолёт рухнет в воду в сотне метров, нам будет несладко. Остаётся надеяться, что нас не зацепит крыльями или мелкими обломками.
Руки постепенно начали уставать, воздуха не хватало. Рёв сверху стал невыносимым. Я в панике оглянулся, но увидел лишь одинокую «Жизнь» с беспомощно болтающимися на ветру парусами.
Я взглянул вверх и успел увидеть огромное вытянутое пятно, рваное крыло и включенный прожектор. Красный огонёк на хвосте самолёта продолжал мерно мигать.
Наверное, умирать — это не больно?

* * *

Почерк у Артёма был не по-детски красивым, аккуратным и в то же время сильным и стремительным, как у многих взрослых людей.
— Тёма, ты сделал уроки? — донёсся голос с кухни.
— Да, мам.
Стол мальчика ломился от игрушек: модели машин, самолётов, вертолётов и танков. Но они были не в детском беспорядке, а по-взрослому расставлены в строгой последовательности — по размерам. Четверть стола занимала стопка больших рисунков, сделанных акварелью, больше похожих на фотографии. По ним не скажешь, что их рисовал ребёнок девяти лет от роду. На каждом рисунке стояла аккуратная подпись: «Юнец А.»
Артём дописал последнее слово и отложил карандаш. Взглянул на свой последний рисунок: море, берег вдалеке, обломки спортивной яхты и аэробуса А-380. Большая часть воды усеяна мусором, виднелись ещё не набравшие воду мягкие куски обшивки салона, рядом плавало оторванное, но уцелевшее колесо шасси. Рядом — очень подробно прорисованная бутылочка с детским питанием из Дании. Сквозь толщу воды был виден тонущий фюзеляж. На переднем плане плавал рваный спасательный жилет с чёрно-красными полосками. Рядом белел кусок борта яхты с надписью «Жизнь».