Круиз по стиксу продолжение 20

Когда не можешь уснуть - ночи нет конца.
Марина осторожно отодвинулась на край, чтобы не разбудить мужа. Ночь воспоминаний! Ворошить давно забытое мучительно.
Вот и все, что у нее было в жизни! Вот эти двое - вкрадчивый мерзавчик Вадим и эта глыба молчания - ее муж. Еще кто? По мелочам: то одному, то другому нравилась ее улыбка, ее соломенная грива густых волос…
Многим нравилась. Но ни с кем не сошлась: не было вкуса к таким вещам. Не позволяла себе. А может, просто не нашлось такого, с кем захотелось «запутаться в паутине?» О, кто бы смог сплести такие путы, Куда бы мне хотелось угодить?
Никто не смог.
Может, она просто глупая верная жена? Не пользовалась молодостью и возможностями?
Марина уткнулась  лицом в подушку. А сегодня что ее удержало? Подумаешь, унижение! Подумаешь, гордость! Ведь ей жить осталось всего ничего, при чем тут гордость? Почему бы не позволить себе приключение?
Ох, Марина, признайся! Ведь на дне что-то осталось! Всякий раз, когда ты его встречала - как удар тока! Любви, или того, что зовут любовью и нежностью, не было. Но не было и безразличия. Хотелось унизить его, растоптать, подчинить. И подчиниться ему. Прикоснуться снова к нему. И что в нем такого? Скорее всего - ничего. Просто давняя память тела. Первая страсть. Первое пробуждение. Или первая рана, незаживающая, когда боль или страсть - не разберешь?
Позвонить ему… Согласиться увлечь себя в ту квартиру. Чтобы, наконец, исполнилось давно мечтаемое, несбывшееся, и оттого остро желаемое, с гнилым привкусом запретного плода…
Его руки… слабые, ненадежные…  его губы… подлые, лживые…
Не смог он ее забыть. И не сможет. Ибо такого совпадения больше не бывает. С ней у него был шанс. Для других он - до первого разоблачения. До первого предательства. А ведь есть в нем и тонкость, и ум, и понимание. Только что это значит в сравнении с его непрочностью, слабостью, эгоизмом?
Для мужа - не годится. А для любовника - в самый раз.

Марина перевернулась на другой бок. Когда же эта ночь кончится?!
Для любовника - годится. Только она, Марина, для любовницы непригодна. Что-то ее всегда останавливало. Гадливость какая-то… стыд?.. ущемление гордости? Какая глупость! Человек - такое же животное, когда дело касается инстинктов. Так почему же нет?!
Потому, что был Вовка.
Потому, что у Вовки был отец.
Потому, что когда мать изменяет отцу - ребенок несчастен. И не говорите, что это не чувствуется!

Разве это мало - семья? У нее есть семья: кот, сын и муж. А если сюда еще затешется Вадим - кому-то места не хватит. И пострадают все, даже если это будет место кота…
Марина встала и вышла на кухню. Кот увязался за ней: авось покормит? Марина взяла его на руки и села у темного окна. Знакомое мерзкое ощущение. Все-таки она больна. Что-то не так, врач прав. А не совершить ли напоследок глупость? А не унести ли с собой в небытие воспоминание о его руках и губах?
По полу зашлепали босые ноги: Вовка.
- Мам, ты тут?
Она прижала к себе сонного сына. Он обнял ручонкой и ее, и кота у нее на руках.
Ох, нет. Вадиму не протиснуться в это объятие. Мало времени осталось? Тем более жаль тратить его на чужих мерзавцев. Целовать оскверненными губами этот чистый лобик? Придумывать ложь, оправдывая украденные у ребенка часы для мужчины - часы, которым нет цены, которых осталось так мало?   
Впрочем, это кому как.
Если важнее мужчина - тогда вперед!..
- Мам, идем спать!
- Иду, мой родной…


                *   *   *

Женщина была гораздо старше Марины. А мальчишка - такой же, как Вовка. Значит, поздний. Поздние дети, говорят, самые любимые… Марина знала, что есть еще старшая, замужняя, дочь. А мальчик был хороший. Спокойный, послушный. Музыкальный. Рвения особого в нем не было, но не было и отвращения: музыка давалась ему легко. Впрочем, эта легкость была кажущейся: если указать самый короткий путь - тогда легко. А если искать этот путь самому, продираясь сквозь дебри нот, тогда сонаты и менуэты - это джунгли, нехоженые леса, где до последнего такта и добраться невозможно. Марина указывала ему чуть заметную тропку, и чаща расступалась, и оказывалось, что эта фраза только чуть-чуть отличается от соседней, а вместе они - это уже полдороги пройдено. И все оказывалось не таким уж страшным и непонятным.
- А для чего же тогда я? - спрашивала Марина. - Если бы ты мог сам научиться - учительница была бы тебе не нужна. А сегодня мы остановимся здесь. Ты повторишь дома, и не заметишь, как выучил.
Он кивал в ответ. Чаще - не выучивал. Но через несколько уроков все-таки запоминал, и тогда дома дела шли лучше: играть выученное доставляло удовольствие. Обманом, лаской, похвалой, реже - строгим выговором, чаще - превращая урок в игру "на спор" (спорим, за четыре раза не запомнишь этот отрывок? - Да я уже запомнил! - Не верю, докажи!), она добивалась от него многого. И это преодоление было ценно. Она раздувала огонек интереса к звукам, как могла. Задуть - просто. Достаточно накричать, поставить двойку, задать слишком много непосильного и потребовать выполнения - и он сломается. Уйдет. Потом будет жалеть, что научился так мало. Они все потом жалеют, это желание играть приходит позже, когда время упущено.
А сейчас, когда ему восемь, ему больше хочется играть в футбол. И так много надо, чтобы он с удовольствием сел и выучил…
- Мы пришли сказать вам, что Олег больше ходить не будет, - начала женщина. - Сам он интереса не проявляет, а заставлять насильно я не хочу. Я сильно нервничаю.
Марина вздохнула: вот оно и пришло. Мальчик сидел с затравленным видом.
- Интерес приходит тогда, когда выучено и появляется умение. Тогда  становится легко, и поэтому нравится.
- Он плохо играет.
Какой категоричный тон! Мальчишка понуро опустил голову.
- Он играет неуверенно, потому, что мало учит. Потому, что он не думает наперед, не собран, он вообще рассеянный. Но это постепенно пройдет. Он выучивает в срок то, что ему положено выучить.
Если бы ты знала, как трудно заставить полюбить преодолевать трудности! С этим не рождаются - этому нужно учить. Но преодолевать - во имя чего?
Во имя той красивой музыки, которая зазвучит, когда все выучено. У мальчика хороший слух, он не может не полюбить ее.
- Если он ходит в школу и я плачу за обучение - он должен играть хорошо. А он хорошо не играет. К нам пришла знакомая с девочкой, она тоже ходит на музыку, так та девочка ни разу не сбилась, а Олег все время ошибался. Опозорил меня только.
- Та девочка, возможно, больше его сидит за инструментом.
- Вот и я это говорю! Я с ним села, чтобы он при мне позанимался, так он на каждом шагу останавливается! Сколько нервов это мне стоило! Валидол пила! А он расплакался и отказался ходить в школу. Что я могу сделать? Убить его, что ли?
Марина чуть не застонала от огорчения. Все хрупкое здание, возводимое ею за эти два года, рухнула в один момент! Она представила, как проходил этот «урок», и ужаснулась. С ним нельзя так! Только уговором, только добротой - ведь он послушный и ласковый! - можно заставить его пройти самый трудный период, разбор и запоминание, когда маленький умишко занят разбором нотных знаков и соответствующих кнопок, и не до звуков, какие они издают! Как ни обращай на них внимание - он их не услышит. Он думает, куда поставить палец!
А потом приходят звуки. Когда пальцы, ноты и клавиши сложились в единое целое. И эти звуки начинают нравиться. И эту хрупкую радость надо культивировать, как редкое растение.
- Не надо нервничать. И убивать никого не надо. Надо сказать сыну, что вам очень нравиться та музыка, которую он играет, и попросить его поиграть вам. И он из кожи вон будет лезть, чтобы доставить вам удовольствие. Он будет ошибаться и стараться исправить ошибки, чтобы не испортить впечатление. И ругать его за них не надо. Надо сказать, что все получится… если сыграет пять раз. Или восемь. А когда у него получится через три раза, выразить удивление и восхищение его быстротой. И он захочет доказать, что может еще лучше. Надо огорчаться и убеждать, что играть плохо - стыдно. Все равно, как если бы ходить с грязными руками.
Но женщина не слушает Марину. Говорит, что у нее мало времени на все это, проще выпороть его, а еще проще, чтобы он сам садился и играл до тех пор, пока не выучит. И у нее есть,  с кем сравнить. Может, У Марины сравнить не с кем, поэтому она считает его хорошим учеником?
Марина пожимает плечами, делая вид, что не поняла оскорбления. Это у нее-то "не с кем сравнить"! Как раз есть с кем! По сравнению со многими Олежка не безнадежен. Его можно научить любить музыку. Он полюбит ее - потом, позже. Он будет слушать ее и узнавать. Вот эта - органная. Старинная. Похожа на инвенции Баха, которые Марина Ивановна когда-то ему задавала, а он, лентяй, не хотел учить. Какая мощная, величественная музыка! Прямо дух захватывает! А эта - легкая, изящная, капризная, с внезапными сменами настроения от веселья до жгучей тоски - это, без сомнения, Моцарт. А эта, скрипичная, певучая, логично завершающаяся в каждом построении - эта какая-то итальянская, вроде той сонаты Вивальди, отрывок из которой он играл вдвоем с Леной Рыбченко, что училась на скрипке…   
- Музыканта из него не получится, я вижу, - заявляет женщина.
Марина очнулась от мыслей о взрослом Олежке.
- Музыканты получаются редко. Но это нормально: они и рождаются редко. Хуже всего то, что и культурные люди получаются редко, хотя рождаются в достаточном количестве. Что-то им мешает стать по-настоящему культурными людьми. Хотя не такой ух большой грех - не отличить Бетховена от, например, Раймонда Паулса… Или не знать, что "Брамс" не междометие, а имя композитора…
- Это все общие понятия. А нервы портить на него я не намерена.
- Олежка, неужели ты не будешь скучать по нас? - спрашивает Марина. - А помнишь, как ты хорошо играл на концерте ансамбль с Сашей? И как вам все хлопали?
Олежка опускает голову и мычит что-то нечленораздельное.
- А чем ты будешь заниматься? - допытывается Марина.
- Не знаю… Может, на бокс пойду…
Марина смотрит на склонившуюся беленькую головку на худой шейке. Бокс!.. Для бокса нужны другие глаза - жесткие, волевые. Не сомневающиеся. А не эти - мягкие, правдивые и послушные. Мечтательные и отрешенные. И не этот чистый  голосок, выделяющийся в хоре, как серебряная ниточка в мешковине…
Тратить на него нервы…
А на что их тогда тратить?! Дети - это сплошные нервы. Потому, что их любишь. Как можно любить - и не нервничать? Равнодушно любить? Как можно надеяться, что они вырастут сами, научатся всему сами, словно желание учиться - врожденное? Разве картошка может вырасти крупной, если за ней не ухаживать? Не лениться раз за разом уничтожать бурьян вокруг нее? Как можно надеяться, что сорняки не вырастут? На то они и сорняки. А ребенок, значит, не картошка. Его не надо окучивать, пропалывать чужое, сорное влияние. Его рождаешь - и все. И он получается сам. Умный. Грамотный. Культурный. Умеющий играть. И нервы на него тратить вы не намерены…