Вермишель жареная

Ура, сегодня на обед будет жареная вермишель с крошеными туда яйцами! Никто об этом нам не сказал, конечно же. Но мы учуяли! Как пахнет самая любимая в нашем саду еда, дураков нет — знают все. А сейчас сидим рядком и тянем носами этот вкусный запах. Что там говорить, набегались, проголодались. Даже кружится голова. А может, она кружится вовсе не потому, что мне вермишели хочется, а потому что Толька заехал мне своим железным автоматом… Фашист проклятый! Ничего, завтра наши русские обязательно его немцев победят, посмотрим еще кто кого. Мы их одолеем даже без этого самого автомата! Хотя, автомат, конечно же, очень хороший. Я сам такой давно хочу…

   Да, нет, всё-таки вермишели хочется. Надо еще умудриться так сесть, чтобы эта девчонка новая, Бабошка, со мной рядом не уселась. А то я откладываю белые кусочки яиц на край тарелки, чтобы потом съесть, после всего, а она их сразу же отправляет в свой рот. Хотя, я ей говорю этого не делать. Настоятельно прошу каждый раз. Но она, как глухая, съедает и ждет, когда я положу следующий кусочек. Странная девочка. У самой при этом целая тарелка. И я же у нее ничего не беру, даже ни разу не попросил… Но если честно, очень хочется влезть в ее тарелку. Прямо рукой. Давно хочется…

   Вермишель. Ну когда же её уже принесут. Не могу сидеть, хочу встать, походить. И еще спине так жарко от кипяточной батареи, а шее холодно, потому что из окна, как их не заклеивай, всё равно дует. И еще как дует! Когда сразу и холодно, и жарко… Но никто кроме меня этого не чувствует, потому что это я один из всей группы так быстро и сразу вырос. И на физкультуре теперь самый первый стою в ряду. Тольке же, другу моему, это как-то сразу не понравилось. С тех пор он меня то стулом заденет, то автоматом, а иногда падает на меня, когда я в тихий час сплю. Потом говорит, что спотыкнулся, когда сонный в туалет шел. Я тогда сам сонный встал и пошел за ним. А он там долго стоял-стоял, а потом ушел. Теперь падает на меня, когда из туалета возвращается. Но я теперь умный. Я теперь всегда сплю с согнутыми коленками и со скрещенными руками на голове. Пусть придумывает себе дальше, как бороться с моим новым ростом. Хотя, из окна, конечно же, очень дует.

   А вот и вермишель с крошеными туда яйцами принесли! Ура-а-а-а-а!

   Мы выстраиваемся с тарелками друг за дружкой, и почти не толкаемся. Потому что воспитательнице это не нравится. И сегодня, ничего потерплю еще немного, Тольку и Бабошку пропущу вперед себя. Так он меня точно не толкнет, да еще обрадуется, что я его уважил. Вот только Бабошка стоит в самом конце. Оглядываюсь, подзываю. Но она не только глухая, но и слепая, оказывается. Стоит, как вкопанная. Так, если опять усядется со мной, придется ничего больше на край не откладывать, а сразу съедать. Вот так из-за кого-то и остаешься без удовольствия… Похоже на то. С моей стороны — это маленькая драма. А с другой — ничего особенного. Даже вкусно.

   Ой, я сейчас задохнусь от этого запаха… Тарелка снизу горячая, ой, еле до стола донес…
   Сейчас наемся и сразу стану немножко лучше, чем был до этого. Вот только не понять, почему у Тольки сейчас глаза открыты немного сильнее обычного. Я верю своей памяти, еще несколько минут назад он так на меня не таращился. Я изо всех сил искал внутри себя того человека, который мог бы хоть что-то понять, но надо признаться — не находил.

   Наконец, он сказал, медленно проговаривая каждое слово. Будто делился великим секретом.
   — Сашка, ты сегодня умрешь.
   Ложка в моей руке замерла. Теперь мои глаза раскрылись намного сильнее обычного.
   — Сегодня?..
   — Да.
   — Но почему?
   — Помнишь, мы жевали утром свечку?
   — Да… И что?..
   — Ничего. Иди, готовься.
   — Ты считаешь, что умру я один? Ведь, вы все тоже жевали.
   — Хе, мы умные, мы выплюнули. Это ты, дурачок набитый, проглотил.

   Пока я слушал Тольку, Бабошка уже вовсю наковырялась пальцами в моей тарелке. От любимого блюда ничего не осталось.
   — Бабошка…
   Она отвернулась от меня без всякого сожаления.

   И я решил, что если сегодня в последний раз в жизни ем вермишель с покрошенными туда яйцами, то я их съем, как положено! И потому, я, как всегда того хотел, запустил руку в её тарелку! И быстро, очень быстро съел почти всё, что там оставалось. Эх, и какой тут раздался вопль! Слышать, видеть она, получается, не могла, зато с верещанием все было в порядке.

   На этом я не остановился. Я помчался к шкафчикам, где мы раздевались и одевались. Без всякого разрешения влез в Толькин, вытащил оттуда желанный автомат, ворвался в группу и расстрелял этого противного фашиста. Наши русские, все без исключения, повскакивали с мест и, как один, закричали: «Победа!» А непрожеванная жареная вермишель с крошеными туда яйцами валилась из их ртов на одежду и куда-то еще…

   Толька же сказал:
   — Да пошутил я…не умрешь ты сегодня. От свечки же не умирают, дурачок ты набитый.
   — Знаю! Знаю! — вопил я. — Я её не глотал, я её выплюнул!

   Тут воспитательница взяла меня за ворот рубахи и отвела умываться. Холодная вода и, правда, охладила мой пыл. Она что-то долго говорила мне, но я был, как в тумане… Не слышал, не видел, не понимал. И тут я понял - оставаясь собой, я стал Бабошкой! Вот что значит есть из её тарелки… От этой мысли что-то во мне резко щелкнуло, кольнуло, и я снова стал собой, Сашей. Тем самым хорошим и умным мальчиком, которого все знают и видят каждый день.

   Я уже сидел на своем месте и почти не плакал. Хотя, умереть сегодня мне было очень страшно. И совсем не хотелось. А еще, я даже представлять не хочу, как бы я этим расстроил маму!

   Мама…я тебя так люблю… И ничего, что ты никак не научишься готовить мне жареную вермишель с крошеными туда яйцами. Хотя, я тебе сколько раз объяснял, что вермишель на самом деле не жареная, а вареная. Но ты всё равно меня, почему-то, не понимаешь. Говоришь, что так не бывает. А я так устал с тобой из-за этого спорить…

   Так, а если на третье будет кисель, то день, можно сказать — состоялся. Вот только великая жалость, его никогда не удается допить до конца. Самый сладкий глоток остается на дне стакана, а палец… Пальцем, ну никак не дотянуться.