плен
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я никогда не был в Германии, но жизнь меня не раз ставила рядом с ее гражданами. Книга, в основном, написана по рассказам свидетелей и у частников тех событий, а в некоторых из них участником был и я сам.
И теперь, когда с непостижимой быстротой уходит от нас то поколение, на плечи которого легли эти нелегкие испытания, я решил изложить это в своей повести.
Я не называю города и места, где происходили эти события, потому что такое могло произойти в любом городе Сибири и Урала. И читатель, прочитав мое произведение, может подумать, что это было именно в его городе.
Уважаемый читатель, проезжая по городам этих регионов присмотритесь к домам, Дворцам культуры, другим зданиям того времени. Они построены руками немецких военнопленных.
Сегодняшнему поколению, наверное, все равно, кем и когда все это построено, но читатель постарше все поймет.
Моя повесть, это не просто память о том времени, но и дань уважения к умному, талантливому немецкому народу. Ему я и посвящаю свое произведение.
Григорий Кочнев
Ставропольский край
Село Садовое
П Л Е Н
Очнувшись, Курт никак не мог понять, что же с ним случилось. Где он находится? И почему кругом так много людей. Все куда-то спешат, бегают с носилками. Стоят палатки с красными крестами на боках, да и сам он лежит почему-то на носилках.
Вот подходят к нему два человека в телогрейках, наклонились, и только тут Курт заметил, что на шапках у них красные звездочки. Они говорят о чем-то между собой. Курт не слышал, он был контужен.
Он долго смотрел на них и понял, это русские. Осторожно взяв Курта, один за плечи, другой за ноги, сняли его с носилок и положили рядом на солому, уже припорошенную ноябрьским снегом. Курт тихо застонал. Болело все тело, а голова просто раскалывалась от ужасной боли. Он еще ни разу не видел умирающих людей и про себя подумал, что вот так, наверное, умирают все. Но почему они не сбросили меня с носилок, а осторожно положили? Что это, сон?
Он попробовал пошевелить руками, но они словно онемели и были совсем не его. С ногами было то же самое. Только глаза видели все. Он мог моргать, медленно поднимая и закрывая веки.
Из палатки выскочил еще один русский, но на нем поверх телогрейки был надет белый халат, запачканный кровью. – Там в палатке, наверное, нас убивают, - подумал Курт и закрыл глаза. Кто-то, подцепив его ноги, с силой отодвинул в сторону. Курт снова со стоном открыл глаза. Выскочивший русский в белом халате что-то кричал этим двум и показывал на лежащего Курта.
Что он кричал, Курт понял по его напряженному лицу. Возле Курта лежали еще немецкие солдаты в коротких серых шинелях, без головных уборов. Лица их были белыми и падающий снег покрывал их глаза, и не таял. Курт понял, что они все мертвы.
Один из санитаров показал на Курта, и что-то доказывая врачу, кричал. Врач, наклонившись к Курту, стал водить рукой у него перед глазами. Курт закрыл глаза, приготовившись к самому худшему.
Кто-то взял его руку и, подержав немного, бросил. Потом подняли голову и стали поворачивать из стороны в сторону. От этих резких поворотов в глазах поплыли разноцветные круги, его закрутил какой-то смерч, и сознание вновь покинуло его.
- Какого хрена вы с ними возитесь! Не видите, что они уже не жильцы на этом свете! – громко проговорил капитан медицинской службы двум санитарам, которые несли уже советского солдата, который то и дело приподнимался с носилок и смотрел на лежащих на снегу немцев.
- Во, накрошили! Наша взяла!, - обращаясь неизвестно к кому, кричал солдат.
Пока носилки с раненным бойцом стояли, и санитары объясняли капитану, что этот немец живой, капитан проверил ему голову, посмотрел кровоточащие уши, пощупал пульс. Сам себе сказал:
- Этот отлежится, контузия, - на всякий случай еще раз проверил пульс и тут, как бы вспомнив, зачем вышел, попросил у санитаров закурить.
Один из санитаров, тот, что был постарше, доставая кисет, проговорил:
- Совсем запарились Иваныч, - они были с капитаном, примерно, одного года.
- Да, запаришься тут, ведь никак не ожидали, что дело так повернется! – продолжал мысль капитан, закручивая самокрутку, - Никак не ожидали, просто рук не хватает!
Затянувшись раза два, капитан скомандовал:
- Давайте этого крикуна, - показал пальцем на лежащего бойца, бросил потухшую папиросу и быстро пошел в палатку.
Стоны и крики неслись и заставляли вздрагивать проходивших мимо бойцов.
Быстро затащив раненного бойца, санитары с носилками, вытирая носы рукавами, снова остановились возле Курта.
- Закрыть его чем-нибудь? – спросил у своего товарища тот, что постарше, - А то замерзнет! – он хотел закрыть его соломой, но, увидев, что один из немецких солдат лежит голым на шинели, вытащил ее из-под него со словами:
- тебе она уже ни к чему, а ему может сгодится. Жив, может быть останется, человеком станет.
Он набросил на Курта шинель и прикрыл еще сверху соломой.
Ничего этого Курт не видел и не слышал. Не видел он и как под звуки канонады и разрыв бомб, везли их, раненных вражеских солдат в одну из подмосковных деревень, в старую разрешенную церковь. Раньше служила она школой. Теперь послужила пристанищем для тех, кто пришел под Москву в эти холодные ноябрьские дни 1941 года.
Не видел и не знал Курт, что его товарищи по взводу, в который он был зачислен, под командой лейтенанта Гартвига, погибли в том селе, где их расквартировали перед самим наступлением на Москву. Не видел и не знал он, что врачи Красной армии находили раненных немецких солдат и лечили их наравне с бойцами Красной армии. Злость, кипевшая и переполнявшая бойцов, затихала, при виде беспомощного и истекающего кровью немецкого солдата.
Сознание медленно возвращалось к Курту. Он окончательно пришел в себя, когда почувствовал, что кто-то толкает его в бок. Открыв глаза, он увидел белый, с обвалившейся штукатуркой потолок.
- Что это? – спросил он по-немецки, не зная, у кого он это спрашивает.
На полу лежала солома. Повернув голову, он увидел, что рядом лежат и сидят, кто в чем, его товарищи по несчастью.
Тот, что сидел рядом с ним и толкнул его в бок и со злобой в голосе произнес, передразнивая Курта:
- Что это! Что это! Плен, вот что это! Плохо вас учили драться, дерьмо вы, трусы!
Курт понял, что это офицер и что язык нужно держать за зубами.
Он попробовал пошевелить ногами. Нога чуть пошевелилась. Он также пошевелил рукой. Пальцы задвигались. И тут Курт понял, что он уже слышит, правда глухо, но ведь он отчетливо слышал этого офицера.
- Да, правое ухо слышит, - догадался Курт, ведь офицер сидел справа от него, - Но что это у меня на голове? В памяти стали постепенно проявляться картины последних перед боем дней и часов. Звон в ушах угнетал и не давал полностью сосредоточиться.
Постепенно, по крохам Курт восстанавливал картину произошедшего. Взвод лейтенанта Гартвига расположился в уцелевших от снарядов и бомб домах, на окраине поселка, в той стороне, куда на следующий день им предстояло двигаться на Москву. Было их человек пять. В доме оставалась только кошка, которая очевидно давно ничего не ела, сидела и орала на печке, но показаться боялась.
Когда все зашли в дом, то сразу стали рассматривать предметы, оставленные хозяевами. Почти всю утварь Курт видел впервые, да и русских-то он почти не видел вблизи. Видел, как они работают, возводя укрепления и то под конвоем. А здесь он щупает руками то, что принадлежало русским. Оконные проемы были выбиты, пришлось закрывать окна разным барахлом. Холод донимал.
Герман, товарищ Курта, призванный из одного с ним городка, принес дров и растопил печь. Все собрались возле нее. Вскоре тепло распространилось по всей избе. Открыли консервы и разогрели воду.
Кошка не переставала орать. Курт залез на печь и достал ее. Она еще больше замяукала. У кошки не было одной лапы. Накормив ее консервами, посадили обратно на печь. Вот здесь Курт и увидел шапку. Взял ее, отряхнул и явился в ней перед своими друзьями. Шапка была меховая, теплая и уши не так мерзли. Зато ноги никак не отогревались.
Вот эта шапка и спасла мне жизнь, - подумал Курт. Он вспомнил, что взрывом его отбросило на стену дома. Что же было дальше? С трудом вспоминал он все детали боя, но в голову лезли постоянно другие мысли. Вспоминался его домик на тихой улочке, ухоженные клумбы возле дома, мать, которая провожала его так же, как и отца, не плача. Отец ушел, вернее, его призвали раньше. Последнее письмо от него получили в октябре. Он писал, что их перебрасывают на другое направление. – Бедные мои родители! Что с ними будет, когда узнают, что я в плену? Сестра Герта, которая так гордилась своим братом, когда он надевал военную форму. Да и все с почтением отзывались об их семье. Что же теперь будет!
Онемение рук и ног постепенно проходило. Руки начинали двигаться, а ноги сгибались в коленях. Все кругом молчали, были подавлены и, наверное, голодны. Холод пробирал до самых костей. Надо шевелиться. Еще страшно хотелось пить. Курт робко попросил сидевшего от него слева солдата, попить.
- Что? Пусть сам идет! – заорал офицер, - Развалился тут! Немецкий солдат не должен показывать свою слабость!
Весь перебинтованный, солдат здоровой рукой собрал с подоконника снег и поднес к губам Курта. Не обращая внимания на окрики офицера, Курт чуть приподнялся, превозмогая боль, схватил губами снег и стал жадно сосать безвкусную влагу. Жизнь постепенно входила в него.
Несмотря на то, что здание продувалось всеми ветрами, в полуразрушенных классах было теплей. Воздух был нагрет телами людей. Иногда слышались крики и всхлипывания раненных.
Курт опять стал вспоминать то, что случилось до взрыва.
Взводный заводила Герман пошел во двор. Большой силы взрыв выбил остатки окон, оторвало доски, которыми были забиты проемы. Дверь, в которой только что скрылся Герман, влетела обратно в избу вместе с тем, что осталось от него.
Курт и трое его сослуживцев, бросились к окнам и стали выскакивать в проемы, четвертый остался сидеть на полу возле печки, он был в шоке. – Гед взводный? Что нам делать? – только и успел подумать Курт, когда яркая вспышка огня резанула по глазам и наступила тишина.
Вот и вся картина этого самого первого и последнего боя, если можно еще так сказать, для Курта. Сколько он пролежал возле того дома, неизвестно. Только проезжавшие мимо санитары забросили его тело вместе с мертвецами в телегу. Так он и оказался возле медсанбата, где и определили, что он все еще жив.
Офицер разошелся не на шутку. Он покрывал бранью солдат, обзывая их трусами и ублюдками, не умеющими драться, хотя сам тоже оказался в плену.
Шинели, которой укрыли Курта возле медсанбата, давно уже не было и холод пробирался во все тело. Нужно было двигаться. Курт старался двигать ногами и руками. С большим усилием он сел.
Среди раненных нашлись свои врачи и санитары. Пожилой врач осматривал раненных, и все время ронял свое пенсне. Ранения, в основном были легкие, у кого руки, у кого ноги. С контузиями было всего несколько человек. Врач обходил раненных и вот, дошла очередь и Курта.
- Вам, молодой человек, нужен покой, - проговорил он
Курт усмехнулся. Прислонившись к стене, он освободил место офицеру, который то и дело выкрикивал ругательства, и стал рассматривать людей. Кто лежал на полу, кто прислонился к стене, а кто уже собирал вокруг себя других раненных и, наверное, готовил план побега. Но, в основном, все смирились со своим положением и приготовились встретить свою судьбу.
Курт все еще не мог поверить, что это плен и это факт. Ведь им все время вбивали в голову, что две-три недели и Москва падет к их ногам. Выбирай себе жизнь, какую ты хочешь и гордись тем, что ты немец! Четвертая полевая армия попала вместе со второй танковой армией под Москву зимой. Прогулка по Европе закончилась!
Курт вспомнил отца, который учил его: - Делай, сынок дело так, чтобы думать об этом деле и что из этого дела выйдет. Этих слов отца он и придерживался. И теперь в его шумящей и звенящей голове эти слова постоянно прокручивались.
Ночью, то ли от ран, то ли от холода, умерло несколько человек. Двери ни разу не открыли, хотя в них стучали и кричали о помощи и много раз просили воды.
Курт уже начал вставать, правда, при помощи раненного солдата из соседней части, призванного из-под Айзенаха. Его тоже звали Герман Кооп, как его земляка.
- Вот попали мы, что теперь делать? – наклоняясь к самому уху, спросил он Курта.
- Не знаю, - ответил Курт с усмешкой, - Первый раз в плену. Как есть хочется! У тебя ничего нет?
Герман пошарил одной рукой, но ничего не нашел. На голове у него было что-то похожее на шапку. Он где-то нашел мешок, вывернул его и надел на свою фуражку, чтобы уши не так мерзли. На ногах были намотаны тряпки, которые высунулись из голенищ коротких сапог и болтались.
Курт предложил своему новому товарищу обдумать положение, в которое они попали и действовать по обстановке. Бежать в таком состоянии, это верная гибель, тем более они не знают, где находятся и что происходит там, на фронте. Одним словом, одни вопросы без ответов.
Герман не мог двигать рукой, сел возле дороги в снег, где его и подобрали русские солдаты. Курт тоже рассказал свою историю.
- Холодно, мы, наверное, так замерзнем, - прошептал ему на ухо Герман.
- Чтобы не замерзнуть, надо двигаться, - также шепча, ответил ему Курт, - У меня еще голова кружится, но я стараюсь двигаться, иначе все, конец.
Ночью они немного подремали, зарывая ноги в солому и прижимаясь к друг другу. За дверью слышались шаги часового. Иногда доносились крики и ругань.
Так прошла ночь. Утром внезапно открылась дверь и вместе со снегом, влетевшим в проем, показались солдаты в полушубках и телогрейках, перетянутых ремнями, со звездами на пряжках.
Один, в полушубке, огромного роста, наверное, главный, вышел вперед и снял рукавицы. Рядом с ним, так же в полушубке встала женщина и на немецком языке стала переводить то, что говорил старший.
- Здороваться с вами не будем, господа немцы, а знакомиться, это да! Сейчас к вам еще подселят партию друзей, прошу разместить их и обогреть, - хохотнув, проговорил он. – Есть ли среди вас врачи?
Вперед выступил врач, который все время ронял пенсне и еще двое.
- Ваша задача, - продолжал русский, - будет, это принимать в соседнем доме вместе с нашими врачами ваших раненных и больных. Будем их фильтровать, так сказать здоровых от не здоровых. Какие будут вопросы?
Тут быстро заговорил врач в пенсне:
- Я прошу создать условия для всех. Солдаты мерзнут, уже многие начали болеть, у некоторых развивается гангрена. Все хотят есть.
Русский молча выслушал врача и нахмурившись стал отвечать, словно рубил дрова:
- Я вас сюда не звал, вы сами пришли, а плен, это не курорт. Единственное, что у вас теперь есть, это теперь для вас нет войны, и вы остались живы. А то, что вы печетесь о порядке, так я это поддерживаю. Вы ведь любите порядок, вот и назначьте старшего и наведите свой порядок. А теперь выделите людей и пойдите, получите хлеб и воду. Через час организуйте прием в лазарете. Медики пойдут со мной.
- У нас есть трупы, - обратился врач к старшему, - И мы мерзнем.
- К сожалению, одежды и тепла вам дать не могу. Мертвых вынесите и определите, - произнес он с особым смаком.
Вся группа пошла к выходу, но, вдруг здоровяк остановился и крикнул:
- Да, о побеге даже не думайте, сразу капут!
Двое часовых остались у входа. Все зашумели. Старшим назначил себя тот самый офицер, который все время ругался. Он приказал четверым солдатам пойти за хлебом и водой, остальным вытаскивать трупы из здания.
Трупы вытащили и побросали их около входа. Один из пленных захотел снять сапоги с мертвого солдата. Часовой вначале было оттолкнул его, но потом, подумав, разрешил. Остальные бросились снимать с них одежду. Трупы вмиг оказались голыми. После этого всего двери захлопнулись, но через некоторое время он снова открылись и через переводчика крикнули врачей. Тут же вернулись те четверо, которых послали за хлебом. Все кинулись к ним, но окрик офицера остановил их. Помощников у этого офицера, оказалось, еще пять человек.
Хлеб делили, и каждому достался маленький кусочек и кружка воды. Кружек было пять, еще несколько алюминиевых чашек и несколько армейских котелков. Воду пили все поочереди. Курт, наконец-то напился, вода была холодная, и ломило зубы. Его товарищ Герман пил долго и медленно, затем передал кружку следующему и так по порядку.
Теперь все стали обсуждать, что сказал им старший, очевидно, комендант. Все чего-то ждали еще и дождались. Дверь открылась и в нее медленно вошли человек тридцать пленных, понурых и мрачных. Все кинулись к ним, посыпались вопросы:- что там на фронте? Где войска? Откуда вы, из какой части?
Вскоре все пленные перезнакомились, почти у всех была одна картина пленения, у всех один рассказ. Кто сдался сам, об этом не говорили. Один из солдат подошел к Курту и Герману, молча опустился на пол. Стало немного тесней. Руки у него были синими, уши покрыты коростой, очевидно, были обморожены. Они ничего не стали спрашивать, ждали, когда он сам заговорит. И он заговорил. Сказал только два слова:
- Мы разбиты, – он склонил голову и больше не проронил ни слова. Друзья тоже молчали. Это было концом всего. Веры, планов на жизнь. Курт снова вспомнил слова отца. Что же сейчас делать? И он сам себе ответил: - Выжить! Выжить, во что бы то ни стало! И понять, зачем была эта война!
Снова открылась дверь и вошедшие через переводчика объявили:
- По одному на осмотр к врачу!
У двери началась толкотня. Все старались казаться больными. Пошел слух, что больных положат в больницу или лазарет, а там еда, постель и тепло. Но уже первый, пришедший с осмотра, развеял все надежды страждущих. Ему перевязали рану, смазали мазью, осмотрели голову. Бинты были стары, после обработки. Больниц и лазаретов нет. Не хватает медицинского персонала, и еду им никто не приготовил.
Некоторые пленные, уходя, больше не возвращались. Не вернулась и большая часть офицеров. Там записывали, узнавали звание, часть, участвовал или нет в карательных операциях.
В этот день Курт и Герман так к врачу и не попали. Попали только на следующий день после порции хлеба и воды. Принимал больных врач в пенсне. Два санитара помогали делать осмотр. Один из них держал ножницы, очевидно, стриг волосы. Тут же два офицера записывали и решали судьбу каждого.
- Фамилия! – крикнул переводчик.
- Шох, имя Курт, звание – рядовой. Курт назвал свою часть. Его осмотрели, записали, что у него контузия, заставили присесть несколько раз. Голова у него закружилась, но Курт устоял. В сопровождении часового он пошел обратно в здание школы. Герман тоже вернулся быстро.
* * *
Поражение под Москвой явилось полной неожиданностью не только для высшего командования вермахта, но и создало много проблем для командования Красной армии. Особенно для его тыловых служб.
Огромное количество пленных создало проблемы размещения и питания, обслуживания раненных и больных. Нехватка людского резерва в войсках, вынуждало определенное количество резервного пополнения отправлять на охрану пленных, привлекая к этому делу конные подразделения и добровольцев из числа местных жителей.
Содержать такое количество пленных у себя в тылу и вблизи фронта было опасно и нецелесообразно. К тому же не хватало питания не только в войсках, но и все население жило по строго нормированному распределению продуктов. Так что, тыловики ломали голову, чем же кормить эту армаду пленных.
- Не могли одеться потеплей, - сетовал комендант временного лагеря. Да и какой это был лагерь, так разместили, где могли.
Нужно было отправлять пленных вглубь страны. Но отправлять надо в те места, где нет военных действий. Нужно опять же их размещать, строить лагеря! Строить не было, не времени, не ресурсов. Нечем было и кормить. Ведь все население страны на голодном пайке.
Все эти вопросы в срочном порядке решались в ставке Верховного главнокомандующего. И в результате, на Урал и сибирские регионы страны, а также другие республики полетела директива.
* * *
В здании школы солдаты Германии. Холод и резкая смена жизни, а главное питания, быстро стала отражаться на их здоровье. Курт и Герман медленно выздоравливали. Больше к врачу уже никого не вызывали.
Каждое утро открывались двери и из мрака здания выносили голые трупы. Одежду с них забирала те, кто больше всего хотел выжить и спасался от холода. Из-за этого порой возникал спор, и даже драки. Но находился кто-нибудь здравомыслящий и наводил порядок. Офицеров давно отфильтровали, остались те, кто не представлял интереса для служб Красной армии.
Ночью друзья прижимались к друг другу, чтобы хоть немного согреться. К ним робко льнули вновь прибывший солдат. Он мало говорил. Было видно, что он подавлен. Они только выяснили, что он из танковой части. Его душил кашель, из-за него он не мог заснуть и все время задыхался. В танке, во время последнего боя, после резкой остановки, он ударился грудью и не смог самостоятельно покинуть танк. Его потом вытащила русская пехота.
По ночам слышались раскаты взрывов и длинные гудки паровозов. Значит, недалеко здесь проходит железная дорога. Днем был слышен гул самолетов.
В одну из ночей умер их сосед танкист. Умер тихо, храпя во сне, подтянув подбородок к коленям. Утром его обнаружил Курт. Он толкнул Германа. Они посмотрели друг на друга и поняли, что пришла их очередь снимать одежду с трупа. Герман уже начал распрямлять окоченевшее тело и расстегивать часть комбинезона. Курт из одежды не взял ничего. Подобрал только тряпки, которыми были замотаны руки.
Хлеба давали все меньше и меньше, зато воды было вдоволь. Бачок с водой был всегда заполнен.
У некоторых пленных при себе имелись бритвы, и они пытались бриться, сохраняя бодрость духа. Все уже убедились, что помощи ждать не откуда, запасов с собой никто не делал. Все знали, что еды много, что она везде есть и вопросов об этом не возникало. И вот теперь ничего нет. Той свободы, тех песен, той Родины!
В один из дней, оставшихся до Рождества, открылась дверь. Вошли трое русских с винтовками, и один из них крикнул:
- Ну, что? Гитлер капут?!
Сидевший недалеко от двери вновь прибывший солдат соскочил, вытянул вперед руку и крикнул:
- Нет! Сталин капут!
Красноармейцы схватили крикуна и выволокли его из здания. Вскоре прогремел выстрел. Спустя некоторое время они опять зашли, и опять громко спросил один:
- Ну, что? Кто капут?
Поднялись еще двое и проделали то же самое, что и первый. Очевидно, они решили больше не мучаться. С ними красноармейцы поступили так же, как и с первым. Прогремело два выстрела. Толпа пахнущая и стонущая отодвинулась вглубь здания. Только один пленный продолжал сидеть у стены. К нему и наклонился старший по званию красноармеец.
- Ну, что? Гитлер капут?
- Нет, - ответил он, Сталин не умер и Гитлер не умер. Умерли русские и немецкие солдаты!
Красноармеец хотел выстрелить в него, но другой, очевидно поняв, что сказал немец, успокоил его. Но тот все равно ткнул легонько пленного в плечо штыком и, оскалившись в улыбке, произнес:
- Русский солдат не капут, а ты, фашист капут!
Поняв, что дискуссию проводить не стоит, пленный промолчал.
Прошло еще немного времени, и появился тот самый высокий комендант. Он начал говорить через переводчика, очевидно из пленных немцев.
- Завтра, рано утром быть готовыми к погрузке! Еще раз произведем осмотр. Те, кто больные и слабые, останутся здесь. Все!
Толпа молчала. Комендант что-то сказал солдатам. Они подтолкнули к выходу четверых пленных и те, понурив головы, вышли вместе с красноармейцами. Дверь закрылась. Но через некоторое время четверо пленных вернулись обратно. Они несли одежду, у одного были в руках фотографии.
- Погода с каждым днем портилась. Мороз крепчал. Все кашляли и чихали. Мертвецов становилось все больше и больше. – Куда же нас повезут, - думал Курт, все еще не пришедший в себя от увиденного. В голове, как стук колес звучало: - выжить, выжить!
В подсобном помещении, где очевидно хранили ведра, и тряпки сейчас устроили туалет. Испражнения вытекали, переполнив маленький квадрат пола, но мороз сковал и не давал распространиться зловонию. Курт протиснулся к этой комнатушке. В углу, в обвалившейся штукатурке он увидел выставившийся уголок книги. Он потянул и вытащил книгу. Стряхнув с нее известь и пыль, увидел незнакомые буквы и картинки. Это был русский букварь. Засунув его за пазуху, он вернулся к Герману. Вынул книгу, и они молча стали смотреть картинки, думая о том, что будет завтра. Будут или нет их кормить. Мысли о еде не покидали их головы. Курт все время вспоминал, как готовила мать, как пекла пирожные сестра.
На полу валялся осколок стекла. Курт поднял его и посмотрелся. Не узнав себя, тяжело вздохнул и передал стекло Герману. Герман смотреться не стал, он занялся своей раненной рукой.
- Слушай, а вдруг меня не повезут вместе со всеми? Я не хочу оставаться здесь, я к тебе привык. На всякий случай, я сниму бинты, чтобы меня признали здоровым. Возьми мои фотографии, на всякий случай, еще адрес. Если выживешь, найди их, моих родных и расскажи обо мне.
- Что ты, Герман! Держись и не думай об этом! Пробуй разрабатывать руку, опусти вниз и не дергай ею при осмотре. На, подержи эту книгу, если удержишь, то это уже хорошо!
Погода окончательно испортилась. Дул пронизывающий ветер. Снег заносило сквозь доски на окнах, и он ложился густым ковром на расстеленную солому. Сон не шел. Холод не давал заснуть. Курт двигал ногами и руками. Тряпки намокли, и руки стали мерзнуть еще больше. Некоторые поджигали солому, чтобы согреться, но она быстро сгорала, так и не дав тепла. Зато дым поднимался к потолку и тянулся в щели окон.
К утру движение, стоны и крики затихли. Но в это самое время открылась дверь, и кто-то крикнул:
- Встать!
Все начали подниматься, падая и снова вставая, поддерживая друг друга, двинулись к выходу.
Друзья, опираясь друг на друга, вышли наружу. Ветер нес снег и слепил глаза. Сумрак утра говорил им, что сейчас где-то около шести часов. Слышались крики-команды, лай собак, которых раньше не было слышно. Строй солдат по ту и другую стороны колонны. Неподалеку находились конные всадники, кто с винтовкой, кто просто с шашкой.
Колонна двинулась в сторону предполагаемой станции. Сколько времени они шли, Курт не помнил, только на ходу стало немного теплей. Шапка, завязанная под подбородком согревала. Шум в ушах не утихал и Курт не мог понять, то ли это ветер шумит или действительно в голове. Левое ухо плохо принимало звуки, и он постоянно поворачивал голову, чтобы слышать команды.
Через некоторое время принесли какой-то дряхлый стол. Появился врач в пенсне, переводчики, принесли какие-то списки. Переводчики сказали, чтобы тех, кого будут выкрикивать подходили к столу.
Выкрикнули фамилию Курта. Он подошел к столу. Сидевший за столом спросил его на чистом немецком языке:
- Контузия?
- Да, - ответил Курт. Он кричал, думая, что его не слышат.
Солдат, стоящий тут же, у стола, ощупал карманы Курта, осмотрел обувь и слегка подтолкнул в сторону вагона. Подставки не было и пленные, подсаживая друг друга, исчезали в его черной глубине.
- Так мы долго провозимся! – кричал комендант, - Ну-ка, Яценко, организуй людей и поднесите шпалы к вагонам!
- Может им еще и лифт подать! – недовольно крикнул Яценко.
Несколько пленных поднесли шпалы и уложили их лестницей, по которым остальные и полезли вверх. Курт огляделся, но нигде не увидел Германа . – Где он? Попадет ли со мной в один вагон или будет ехать в другом? Как же я без него? – думал он, взбираясь по шпалам вверх.
В одном и в другом углу вагона стояли нары в два яруса. Под нижним ярусом был кучей навален уголь. Почти на середине вагона стояла печь, Это была толстостенная бочка, с трубой, выходящей в зарешеченное окно. Затворка у печки свисала и держалась на одном шарнире. У стены – бак, очевидно, он был для воды. На куче угля валяется согнутое железо, что-то напоминающее совок, наверное, для угля.
Курт быстро занял место недалеко от печки. На нарах лежала солома. Он выхватил небольшую охапку и подстелил под себя. В вагон все входили пленные. Германа среди них не было. Постепенно в вагоне стало тесно. Каждый занимал место, как будто устраивался здесь навсегда. Курту пришлось встать, чтобы увидеть, когда войдет Герман. В его вагон вошел и врач в пенсне. Но вот вошел и Герман. Курт крикнул ему, чтобы он пробирался к нему и уступил и без того тесное пространство.
- Курт, ты знаешь, книга, которая была у меня, выручила, - начал Герман, - Ее у меня посмотрели, спросили, зачем она мне и сами же ответили, «Что русский хочешь изучать? – это хорошо». Не моя это книга, - сказал я, а моего товарища, он вот в этом вагоне едет, «Ну и ты шуруй в него же, изучайте русский, пригодится» и все, кто сидел за столом, захохотали.
Так два товарища по несчастью, все-таки оказались и здесь вместе. А вдвоем легче переносить все тяготы судьбы. Молодые двадцатилетние парни, только только начавшие жить. Оставившие родных и друзей на своей Родине, теперь лишенные всего на чужбине.
Курт нашел кусок проволоки и стал машинально ее мять. Кто-то уже привязал дверку у печи, и она теперь закрывала печь полностью. Курт нашел несколько зерен пшеницы и поделился ими с Германом. Все тут же стали шарить по полу и рыться в соломе, искать зерна.
В открытую дверь вагона забросили какой-то мешок, и дверь захлопнулась. Стало темно, лишь сквозь решетки на маленьких окошках пробивался небольшой свет. Стало тихо, только переговаривались те, кто копошился у печи. Стали открывать мешок. В нем оказался мерзлый хлеб, который быстро разобрали. Но его нечем было резать. Хоть и осматривали их при посадке в вагоны, все-таки оставляли им то, что было в карманах. У многих были перочинные ножи, бритвы, фотографии родных, платки и расчески, оставляли даже фотографии голых женщин. Это не представляло опасности для русских.
Дверь снова открылась, и в нее крикнули, чтобы на станции взяли воду и две банки конской тушенки.
Наконец, печь растопили и она, постепенно разгораясь, загудела. Тушенку поставили на печь, а хлеб положили на банки.
Последний гудок паровоза. Вагон тряхнуло, банки посыпались вместе с хлебом. Вагон еще раз тряхнуло, и он поплыл. Все замолчали, и в этой тишине заговорил врач:
- Повезут нас, наверное, в Сибирь, а морозы в декабре и январе там, говорят жуткие, мы все перемерзнем. Самое главное, нужно спасать руки и ноги.
Возможность выживать в морозы появится у многих за время, которое будут в пути. Будут утепляться за счет умерших. Курт тоже это быстро понял и каждый из пленных надеялся, что выживет именно он.
Курту пришла в голову мысль, которой он поделился с Германом:
- Слушай, я видел на русских перчатки без пальцев, как они называются?
- Кажется, варежки, – ответил Герман
- Давай выкроим из полы шинели такие же, может, у кого нитка с иголкой найдется, так руки и спасем.
У Германа нашелся складной нож, но он плохо резал. Кое-как отрезали от полы кусок. Курт приложил к нему руку, очертили и вырезали две половинки. Окружившие их пленные, с удивлением смотрели, что они делают. Пожилой немец с бородой произнес:
- А что, правильно делаете. Так руки мерзнуть не будут.
У кого-то действительно нашлись нитки. Сшили эти две половинки. Получилось немного мешковато, но зато рукам стало тепло. Как по команде все занялись шитьем рукавиц.
Вагон трясло и толкало. Слышался стоны и ругань, какие-то стуки и звон. Курт скроил вторую пару для Германа.
- Я думаю, мы с тобой, Курт не пропадем! Что нам ждать еще после такого потрясения. Ты кем был до армии? – спросил Герман.
- Ты знаешь, Герман, у нас на улице жили и плотник, и столяр, короче, деревянных дел мастера.
- А я слесарем работал, - продолжил Герман, - работал на заводе, ремонтировал автомобили. Потом, когда стали появляться поляки, венгры, они тоже неплохие специалисты, нас молодых всех призвали в армию.
- Да, у нас такая же штука случилась, - проговорил Курт, - Как говорил бедный лейтенант Гартвиг, немец должен быть военным и защищать Германию, а остальные должны работать на нее.
Постепенно воздух в вагоне стал теплым. Но снег все равно заметало в щели вагона. В углу на полу, возле нар, одна доска была проломлена.
Врач все время что-то рассказывал, его все время перебивал бородач:
- Ты же там с русскими был в лазарете! Что они говорят? Где наши? Что случилось с армией?
Действительно, все находились в неведении, им не у кого было спросить. И вот теперь все надеялись на доктора, может быть, он хоть что-то знает? Но доктор всячески уходил от ответов. Говорил, что дорога, очевидно, будет долгая, и их не будут выпускать. Но чтобы не загадить вагон, он предложил оправляться в пролом в полу, заткнутый куском угля. Все с ним согласились, но смотрели на него выжидательно. Доктор снимал и надевал пенсне, как бы приглядываясь к каждому, кто задавал вопросы. Большая часть пленных перерывала солому, ища колоски, им было не до рассказов врача. Доктор боялся, что под видом солдата, среди них есть офицер, и он теперь чувствует себя в безопасности и при случае может обвинить его в пропаганде и агитации против Германии.
Многие уже обзавелись самодельными рукавицами. Кто-то из пленных смастерил из рукавов лишней шинели, снятой с трупа, что-то наподобие гетр, затолкав в них штаны.
Смерзшийся уголь начал оттаивать. В темном вагоне отблески огня, проникающие в отверстие печи, освещали своими бликами бледные лица пленных. Самое главное, они спрятаны от этого жуткого холода. Сколько времени они ехали, никто не знал. В решетчатые окна вагона под потолком пробивался свет уходящего дня. Всем хотелось пить. Вода, которую получили на станции, уже закончилась. Собирали, занесенный в щели вагона снег и растапливали в кружках и чашках. По два глотка делал каждый. Еще искали куски не растаявшего льда в угле и растапливали его. Говорили мало, люди были, как в полусне. Слабость заставляла молчать. Лишь двое говорили в вагоне:
- Что там, посмотри, - сказал один, тому, что стоял напротив окна под потолком, он был выше всех. Упершись одной ногой в нары, другой за выступы доски, дотянулся до края окошка. Смотрел недолго. Почти упав на руки стоящих рядом, он коротко сказал:
- Много людей, грузят что-то. Разглядеть трудно, ящики какие-то.
Опять пристал с расспросами к врачу бородатый немец. Но на этот раз доктор сказал:
- Наши войска разбиты под Москвой, мы отступаем. Уже оставили много городов. Мне об этом рассказали комендант и их врачи.
- Не может этого быть, это русские отступают вместе с нами! Ты что, сволочь, не видишь что ли. Я тебе, предатель Германии верну зрение! – заорал бородатый на доктора и ударил его кулаком. Доктор упал, вернее, навалился на сидевших рядом. Схватив кусок угля, бородатый еще раз ударил его по голове. Но его схватили десятки рук и повалили, не дав ударить еще раз. Молча, вытирая кровь большим платком, он тихо прошипел:
- Сам сволочь! – глаз у него заплыл.
- Что вы делаете, стыдитесь, - заговорили все. Мы же все равны и все в одинаковом положении. Бородач все еще кипятился, отряхивая державших его за руки.
- Это же вражеский агитатор! – злобно проговорил он. Потом он надолго замолчал. Демонстративно подошел к проему в полу, вытащил кусок угля и помочился в щель, особенно и не стараясь в нее попасть. Пленные, стоящие рядом недовольно отступили от него. Бородатый вдруг испугался, что его будут бить. Но солдаты поняли, что перед ними офицер. Таких видно сразу, сытых и довольных собой. – Чтобы ему похудеть, еще недели две надо поголодать, - думал Курт, и еще раз убедился, что молчание – золото. За слова, не только русские расстреливают, но и свои могут убить. Еще Курт понял, что выжить решили все, кто тепло оделся и что-то делает, а кто для выживания выбрал и другой путь.
Бородач, успокоившись, сел на свое место и проговорил, сидящим возле него:
- Вот из-за таких предателей и мы оказались здесь!
Его никто не поддержал. Все знали доктора и доверяли ему.
Кашель в вагоне не прекращался, а только усиливался. Многие жаловались на боль в горле. Некоторые беспрерывно чесались. Печь, единственный источник тепла, согревала все и лечила. Доктор приложил небольшой кусочек льда к глазу и сидел тихо.
- Наберете еще снега и льда, - сказал он сидящему рядом солдату, нарежьте от сосновых досок стружек, и дайте пить тем, кто сильно кашляет. Добровольцы быстро стали выполнять указания доктора.
Курт вспомнил, что скоро Рождество и поделился воспоминанием с Германом. Тот, в полумраке рассматривал картинки и непонятные ему буквы в книге. По картинкам он понимал, о чем идет речь.
- Вот Рождество! – показал он Курту на картинку с украшенной елкой и детьми вокруг нее.
Паровоз загудел и дернувшись, вагон медленно поплыл, все чаще и чаще стуча колесами на стыках. Воды так и не принесли. Со стуком колес в голове мелькало одно только слово: - плен, плен.
* * *
То, что видел пленный немец из вагона, было не что иное, как погрузка демонтированного оборудования эвакуированных заводов и фабрик. Два вагона с пленными и теплушкой, в которой разместилась охрана и поездное начальство, подцепили к основному составу позднее, когда была закончена погрузка.
Составы, с демонтированным оборудованием предприятий шли не только из Подмосковья, но и других прифронтовых городов СССР. Поездов не хватало, а тут еще одна забота, пленные. О них, порой, даже забывали.
Яценко постоянно напоминал поездному начальству:
- Не забудьте меня! – бегал, что-то искал, кричал часовым, чтобы искали посуду под воду. Суетился, но толку от него было мало. Своя посуда была, ведра и чайники. Продукты и хлеб в теплушке были получены еще за день до погрузки. Часовые бегали на станцию, искали бочки и старые ведра. Начальник станции ворчал, что ничем не может помочь:
- Да и зачем им воду? Пусть снег жрут, вон его сколько! – а у самого глаза горели любопытством: вот бы взглянуть на этих немцев, что они из себя теперь представляют?
Шум и гвалт на предстанционной погрузочной площадке стоял и днем и ночью. Начальник валился с ног. Да и войска прибывали сюда эшелонами. Обратно на восток шли эшелоны с обмундированием, рабочим людом. Все вперемежку. И пленные в самом конце эшелона. К этим вагонам никого не подпускали, особенно, желающих взглянуть на пленных. Так и летел эшелон, оставляя позади фронт.
* * *
На ходу тяга в печи пошла лучше. Бока у нее стали красными, тепло распространилось дальше, но в самой глубине вагона, люди еще мерзли. Все стали плотней обступать печь. Добровольцы подбрасывали уголь и выгребали совком шлак и бросали в стоящий тут же бак, от которого тоже исходило тепло. Она что-то долго не заживала, а боль становилась все сильней.
Курт тихонечко протиснулся к доктору, а вернее, прополз и позвал его. Поняв, в чем дело, врач пополз следом за ним. Герман стал, было снимать с руки френч, но доктор остановил его. Он прослушал пульс и пощупал лоб. Германа был жар. Врач оголил руку и покачал головой. Перевязку не делали очень давно, бинты уже ссохлись и из-под бинтов, по краям выступала синева. Доктор, обращаясь к Курту, произнес:
- Нужна операция и соответствующее лечение. Я бессилен что-либо сделать, - уже обращаясь к Герману, проговорил доктор. – Сожалею, очень сожалею, - и пополз к тому месту, где и лежал. Он не сказал самого главного, что у Германа началась гангрена.
* * *
Прошло Рождество, русские готовились к встрече Нового года.
Вместе посуды, которую заставлял искать для воды Яценко, часовые находили водку. Каждый запасся ею по бутылке, спрятав в укромных местах. Подумывал об этом и сам Яценко, но ему было не положено. Ведь он, как бы комендант на колесах и ему первому поручено сопровождать первых пленных немцев.
В документах было указано все, пункт отправки, пункт прибытия и кому их сдать там, тоже имеется. Не указано только, как обслуживать их в дороге, чем поить и чем кормить. Хотя и забросили какую-то долю на кормежку, но это были крохи. – Как же мне быть? – задавал он вопрос коменданту лагеря-накопителя. Тот только промычал:
- Не знаю, дорогой Яценко, я сам еще эту ситуацию не прояснил. Понял?! Выкручивайся, лейтенант, мы все выкручиваемся! Я думаю, что ты справишься, мы тебе доверяем. Вернешься, доложишь, как выкрутился и будет у тебя опыт, а другим наука. Иди и начинай крутиться!
- Слушаюсь! – ответил Яценко и начал крутиться.
* * *
Все хуже и хуже чувствовал себя Герман. Достав из-за отворота френча книгу, он молча протянул ее Курту.
- Возьми ее, я думаю, что она мне больше не понадобится.
Каждое движения, которое он делал, доставляло ему нестерпимую боль и он, стиснув зубы, еле сдерживал стон. Курт, как мог, успокаивал его. Но, видимо, дела были совсем плохи.
Ближе к утру, эшелон остановился. Заиндевелые прутья решетки белели в темноте вагона. Наружу стоял жуткий мороз. Холодней стало и в вагоне. Люди жались к печке, и вокруг нее было их плотное кольцо. Послышались голоса, крики команд и дверь вагона резко отошла в сторону. На площадке перед вагоном стояли солдаты в телогрейках и полушубках. На ногах у всех были валенки, в руках винтовки.
Кто-то из них подтаскивал к проходу бочки с водой и ведра, кто-то тащил в мешках хлеб. Все кто был и мог стоять в вагоне, столпились у входа. Доктор протиснулся к выходу. Бородатый спрятался за спинами пленных. Впереди охраны стоял комендант того города, где остановился состав. Рядом, что-то говоря и показывая на пленных, стоял Яценко, сопровождавший эти два вагона..
Не знаю, к кому обратиться доктор громким голосом крикнул:
- Я требую коменданта!
Переводчик перевел его слова коменданту, и группа военных остановилась. Прекратили даже подавать воду в ведрах. Все смотрели туда, откуда был крик.
- Что вам нужно?
- У нас есть умершие и умирающие. У каждого вши. Много с воспалением легких. У некоторых началась гангрена.
Переводчик едва успевал переводить. Комендант в полушубке, перетянутый ремнем и кобурой на боку, снимая на ходу рукавицы, быстро подошел к вагону.
- Я прошу человеческого отношения к нам всем и к больным особенно, - продолжил доктор. Когда он закончил говорить, комендант, обращаясь к Яценко, грубо проговорил:
- Кого, ты везешь? Ведь они все, как трупы! Ты знаешь, что у меня нет свободных больниц, нет резервов, врачей! Население живет впроголодь!
Яценко в ответ что-то мычал. Комендант, обращаясь к переводчику, проговорил: - Переведи им. Положение их, как пленных, мы понимаем. Мы же вообще не ждали их, ни там, на западе, ни здесь. Мы действуем согласно полученного приказа. Нет у нас лишних медиков и обслуживающего персонала. Воду и немного хлеба, мы гарантируем. Извиняться перед вами я не намерен, но могу сказать, что СССР не подписал конвенцию о пленных и военнопленных. Поэтому, все, что мы вам даем, это отрываем у голодных наших людей! Вам это понятно?
Все стояли молча. Комендант, воспользовавшись паузой, приказал:
- Яценко, снять из вагонов мертвых и безнадежно больных!
Курт услышал, что перевел переводчик. Все зашевелились. Стали подтягивать к выходу мертвых и больных, потерявших сознание. Курт заплакал. Он видел, что Герман тяжело дышал, и капли пота текли по его лбу и стекали по щекам. Все расступились. Подхватив Германа, на руках его поднесли к выходу. Курт сжимал его здоровую руку и слезы застилали глаза
- Скажи адрес, скажи адрес, - шептал он Герману, но тот уже не слышал его, он был без сознания.
Мертвых и больных положили на снег около вагона. Притащили откуда-то носилки. Положили на них и Германа. Курт через головы увидел, как уносили его друга к стоящим неподалеку саням. Мертвые так и остались лежать на притоптанном снегу.
Что происходило во втором вагоне, Курт не видел, но думал, что там сделали то же самое. Он, вытирая рукавом слезы, протиснулся на свое место.
Погрузив последнюю посуду с водой и хлеб с несколькими банками тушенки, двери закрыли.
Все с одобрением и уважением смотрели на доктора, уступая ему лучшее место возле печи. Стали называть его господин доктор. Только один человек сверкал злобным взглядом в сторону врача, прячась за спины пленных.
У печи уже началась дележка хлеба и тушенки. То, что было в мешках, могло только разжечь голод. Вытаскивая из мешка, уже начавшие замерзать булки хлеба, вдруг обнаружили на дне мешка бутылку водки. Это было так неожиданно, что вначале все оторопели, а потом кто-то тихо прошептал:
- Шнапс, шнапс. Русская водка.
Но тут все взгляды обратились на доктора. Тот приказным тоном заявил, оглядывая каждого:
- Эта водка может спасти каждого из нас, но если кто-то хоть немного глотнет ее, значит, отнимет у кого-то жизнь и свою тоже потеряет.
Спорить с ним никто не стал. Доктор взял бутылку и положил ее между стенкой и углем, прикрыв трухой соломы. В это время дверь распахнулась, и солдат стал знаками показывать, чтобы отдали мешки.
Каждому досталось немного хлеба и кусочку тушенки. Курт ел так медленно, словно старался продлить это наслаждение до другого дня. Он глотал хлеб вместе со слезами и комком горечи в горле. Ему не хватало его друга. Только книга осталась. Он жалел, что не узнал его адрес раньше. Хорошо это или плохо, что его унесли, но куда?
Пили воду, парили стружку от досок. Люди теперь были организованней и с надеждой смотрели на своего доктора, который каждому советовал, как поддерживать в себе жизненный тонус, как уберечь себя от вшей и как выжить, наконец.
Часто снимали с себя всю одежду и клали на печь, чтобы прожарить. Голова чесалась.
* * *
Конец 1941 года принес поражение и позор немецкой армии под Москвой. Пленные были никому не нужны. С ними была одна волокита. Для них требовалась и вооруженная охрана и дополнительные людские ресурсы.
Но как Сталин, так и Гитлер считали, что у них нет пленных, есть только предатели и изменники. Поэтому гитлеровская армия гнала пленных и мирное население в Германию. А руководство СССР в то время считало, что пленные, это обуза.
Германия пополняла ряды рабочего класса за счет дармовой рабочей силы, то есть пленных, а своих рабочих ставила под ружье.
В СССР это понимание пришло намного позднее, когда потребовалась рабочая сила на самых трудных участках. Заготовка леса, строительство жилья, специальных лагерей и другие работы, требующие больших человеческих усилий. Мужского населения страны не хватало, все были на фронте, а те, кто остались, были или больны или работали на других, более важных работах.
Пленные немцы пока были никому не нужны. Они умирали в дороге, в лагерях, еще не приспособленных к жизни в суровых условиях. Их бросали сотнями в ямы и зарывали. Эти захоронения оставались неизвестными, заросшие и сравненные с землей. Уже нет и тех свидетелей, которые видели, как все происходило. Остается только память, изложенная на бумаге.
В теплушке, расположился взвод охраны, под руководством лейтенанта Яценко, назначенного из резервной армии, по причине отсутствия у последнего нескольких пальцев руки. Ему, однако, это не мешало метко стрелять из ружья. Но комиссия, все-таки разрешила ему службу, но на соответствующем участке. Вот и выбрали ему место службы. Он не обижался. Кто-то ведь должен и здесь служить.
Сложно и непривычно было для него и его солдат это самое дело. С одной стороны ненависть к врагам, с другой стороны сочувствие и вечная доброта русского характера, боролись в них, хотя каждый знал о злодеяниях фашистов. Увидев изнуренных и изможденных немцев, они долго стояли в оцепенении. Не таких немцев они надеялись увидеть. Но то, что они увидели, потрясло их до глубины души.
Теперь, когда солдаты сидели за столом, сделанным из ящиков, теперь, когда им доверили охранять и доставлять до места назначения этот живой груз, они считали себя вершителями судеб этих людей. Людей, которых они называли не пленными, а фашистами. – Эй ты, фашист! А ну, двигай!
Они не знали, что среди этих беспомощных пленных были и плотники, и каменщики, и слесари, и врачи и много другого люда, брошенного Гитлером на войну с другим народом.
И вот теперь, сидя в тепле, встречая Новый 1942 год, достав из-за печки свою припрятанную водку, они разливали ее по кружкам, конечно, с разрешения командира Яценко.
- Только ни-ни! Не высовываться никуда! – строго предупредил он. Взяв трубку телефона, который соединял их теплушку с поездным и заводским начальством, ехавшим в другой, точно такой же теплушке, он поздравил всех с Новым годом, а они в ответ, поздравили его и солдат охраны. Пожелали друг другу победы. Спросил Яценко и о станции назначения. Удовлетворенный разговором, он положил трубку. Они подняли кружки. Один молодой солдат только упорно что-то искал в мешках и смотрел за все ящики и углы.
- Чего ищешь? – спросил Яценко.
- Да вот, спрятал я бутылку в мешок, а ее там нет, - тоскливо произнес охранник.
- Так что же ты ее ищешь, садовая твоя голова! Мы же этот мешок фрицам снесли! Она теперь у них и пьют они за твое здоровье! – хохоча, заключил Яценко, и все грохнули вместе с ним.
- А ну, все к столу, выпьем за победу, за Новый год! – все встали и выпили, закусывая тушенкой и вареным картофелем. Кто-то перехватил на станции и соленых огурчиков с салом. Не хватало только елки.
Постепенно разговор за столом стал похож на диспут с вопросами и ответами. Слишком крикливых Яценко одергивал и приказывал снизить тон.
- Утром прибываем на станцию назначения и все должны выглядеть, вот как этот огурчик, - закусывая очередным огурцом, сказал Яценко.
- А что, товарищ лейтенант, какой город впереди и долго ли мы там будем? – спросил один из солдат.
- Приедем и узнаешь. И вообще, много будешь знать, скоро состаришься! Твоя задача охранять и проверять надежность вагона, да чтобы никто не убежал!
- Да куда им бежать, они едва ноги волокут, - проговорил один из охранников. – Вообще, не надо было их в плен брать, было бы волокиты меньше.
- Не нам с тобой решать, брать или не брать. А если ты попадешь к ним в плен, как ты тогда рассуждать будешь?
Солдат задумался.
- Ну, если с этой стороны посмотреть, то тогда и верно.
- Ладно, хватит! Поболтали и будет! Всем отдыхать, завтра работа подвалит. Все знают, кто за что отвечает? – спросил Яценко. Все хором ответили, что все.
Укладывались спать все на свои места. Потушили одну лампу, висевшую на стене, экономя керосин. Другая осталась гореть, давая тусклый свет в теплушке. Еще долго не могли уснуть, обсуждая каждый свои проблемы. Но вскоре стук колес убаюкал все, и пленных и солдат, и уставших рабочих, ехавших до места своей новой жизни.
* * *
В вагоне темно, только блики от горевшего угля в печке прыгали по бледным, заросшим щетиной лицам. Казалось, что стоны и кашель не закончатся никогда. Курт в темноте достал книгу и прищурясь, стал тихонько листать страницы, проходя быстро те картинки, на которые были изображены фрукты и другие съедобные предметы. Память возвращала его к Герману. Где он теперь? Может, лежит где-нибудь на снегу, как те, умершие пленные? А может его спасут? – так думал Курт, листая пожелтевшие страницы книги.
Увидев, что Курт рассматривает какую-то книгу, врач тихонько протиснулся к нему.
- разрешите взглянуть? – попросил он Курта.
Тот молча протянул доктору букварь. Посмотрев, доктор сказал:
-Это русский учебник. По нему можно учить русский язык. Только нужно знать буквы. Здесь есть их словарь.
Курт зачесался.
- Вши, - произнес доктор, - Они и меня беспокоят. Нужно прожарить одежду и белье. Но на нашей печи мало места и жарит она плохо, нужна большая печь. Нужно помыться. Но как? Если попить и то воды не хватает? Как тебя зовут? – спросил он
- Курт Шох.
- А я Гельмут, - сказал доктор, не назвав своей фамилии. – Значит, ноябрь месяц под Москвой был для нас роковым! Ты тоже там, под Москвой попал?
- Да, – ответил Курт
- Какое сейчас число и месяц? – спросил доктор у самого себя.
- Я думаю, сейчас январь, – ответил ему Курт.
- Да, наверное, уже Новый год наступил, - прошептал Гельмут. – Пейте Курт теплую воду, настоянную на стружках, это поможет от простуды.
На печке стояло ведро с водой, привязанное проволокой, которую нашел Курт. Из ведра брали кружками и банками воду, и пили небольшими глотками. Остальная вода стояла в баке у двери.
- У моего друга, с которым мы были все время вместе, началась гангрена, - продолжал Гельмут, - И это очень опасно, если как можно скорее не сделать операцию! Едва ли он выживет.
Курт тяжело вздохнул. Рассказал Гельмуту, как он попал в плен, и что ухо у него стало плохо слышать. Рассказал также о знакомстве с Германом и о том, что видел до плена. Потом вспомнил о доме, матери, отце и сестре. Вспомнил лето, когда они с ней ходили провожать отца на фронт и больше уже его не видели и писем от него не получали. Последнее письмо было из-под Ленинграда.
Гельмут рассказал ему, что русские солдаты застали его, когда он стоял у операционного стола, в одном из зданий. И что после операции всех врачей и санитаров провели к начальству. Всех опросили, а его направили в лазарет, обслуживать раненных немецких солдат, но потом, почему-то, отменили это решение и отправили к пленным. Так он и оказался здесь.
- Очевидно, у русских не хватает медперсонала для пленных. Там, в накопительном лагере я много думал, во многом пытался разобраться. Пытаюсь понять и сейчас, – что он пытался понять, Гельмут не сказал. Инцидент с бородачом сделал Гельмута осторожным. Все свои выводы он делал молча.
Курт так же много не понимал и пытался это сделать. – Почему так неожиданно, они немцы, пройдя Европу маршем, столкнулись с русскими, и началась неразбериха. Еще нас пачками берут в плен. Все эти вопросы решаться потом, а сейчас реальность, это вши в голове и одежде. Если в ближайшее время от этой нечисти не избавиться, то начнется эпидемия, а это новые смерти.
Кто-то в глубине вагона позвал доктора. Гельмут стал пробираться туда. Вскоре из угла нар пошел запах спирта. Гельмут растирал больного, который не переставал кашлять.
* * *
Контрнаступление под Москвой в декабре пополняла лагеря-накопители военнопленными. В глубоком тылу, на Урале, в одном из городов шло совещание у военного коменданта города. Тучный шестидесятилетний комендант, прошедший гражданскую и финскую войны, работая в штабе армии, знал и умел ставить задачи в соответствии с обстановкой.
Остальные совещавшиеся были моложе его. Начальник лагеря, где на окраине города содержались заключенные уголовники и политические, был в шоке. К нему в лагерь и направлялись первые военнопленные немцы.
- Не паникуй, Карнаухов, все можно сделать! – успокаивающе проговорил комендант, - Директива наркома внутренних дел не все еще говорит, но мы здесь, на местах, обязаны решить эти вопросы!
Здесь, на совещании присутствовали и представитель НКВД, и военной разведки, все те, кого касался вопрос приема военнопленных. Даже председатели колхозов и те сидели здесь же. Был и главный лесничий, который отвечал за поставку леса на фронт и строительства жилья.
Все преследовали свои интересы и ставили свои задачи. Но, в целом, вопрос стоял о размещении военнопленных, их питании, медицинском обслуживании и другое, а также одежды зимой. А самое главное, это на каких работах использовать этот контингент.
Начальнику лагеря предстояло переустройство своего хозяйства в течение месяца. Разгородить и освободить восемь бараков из имеющихся пятнадцати, поставив забор с колючей проволокой и вышками на углах, чтобы отделить их от бараков политических и уголовников. Половина последних уже в начале войны были отправлены на строительство в другие районы страны. Полупустые бараки должны быть вновь заполнены.
После совещания, перед самым Новым годом, комендант лично проверил выполнение поставленных задач. Забор был построен, вышки с прожекторами стояли на своих местах. Все опутала колючая проволока. Даже рубленая баня и та была огорожена. Из бани выходили двое ворот, одни из лагеря уголовников и политических, другие от военнопленных. Солома, привезенная с колхозов на лошадях, была свалена у каждого барака.
- Не было забот, так вот прибавилось, чтоб они провалились! – он хотел сказать слово покрепче, но что-то его остановило.
Медпункт, похожий на больницу находился в одном из бараков. Там стояли только койки, непонятно чем застланные. В углах стояли печи, обитые железом.
Все проверив, комендант вместе с начальником лагеря и своей свитой вышли на воздух.
- Вот что, Карнаухов, пленные по всему видать будут прибывать, так что работы тебе хватит. Смотри, среди них есть специалисты всех профилей, используй. У нас людей нет, чтобы тебе помочь. Врачей тоже не хватает, даже переводчика свободного и то нет. Хорошо учитель нашелся, он балакает по-ихнему. Может и среди них есть, кто по-нашему понимает.
Когда на следующий день они оба встречали эшелон с оборудованием и людьми, эвакуированными на Урал, а именно в этот город, настроение у них окончательно испортилось. Размещение техники и людей требовало дополнительных сил и затрат.
* * *
В первых числах января 1942 года эшелон с людьми и оборудованием прибыл в город предписания. К этому времени на площадку выгрузки прибыло городское начальство: военный комендант с комендантским взводом охраны, начальник лагеря со своим заместителем. Прибыло несколько саней. Лошади стояли и пожевывали сено.
Вся свита направилась в конец состава, где уже построилась охрана сопровождения. Лейтенант отдавал команды.
Яценко увидев приближающихся начальников, одернул на себе полушубок, стряхнул с валенок снег и зашагал навстречу. Резко остановившись, приложил руку к шапке, и начал было докладывать, но был остановлен взмахом руки коменданта.
Сняв перчатку, комендант пожал ему руку.
- Ну, что, лейтенант, показывай, чего ты нам привез!
Солдаты уже волокли шпалы к вагонам. Уложив шпалы возле вагонов, они прикладами открыли двери.
- Выходи по одному, - скомандовал лейтенант.
Серая масса зашевелилась, и пленные стали прыгать из того и другого вагона. Кто в чем. Все бледные, едва державшиеся на ногах. Поддерживая друг друга, выстраивались перед вагонами. Жались от холода и жмурились от яркого света.
Яценко забегал перед ними, требуя выдерживать строй. Солдаты заглянули в пустые вагоны и полезли вытаскивать трупы, уже окоченевших пленных. Проверили углы и нары, больше никого не было. Яценко вытащив бумаги, кинулся к коменданту, но тот, не глядя на его суету, крикнул:
- Лейтенант! Ты кого мне привез? Это же ходячие мертвецы, мать твою…! И думаешь, это вот добро, рабочая сила? Да они подохнут, как мухи, не дойдя до лагеря! Вояки, мать вашу! – кричал он в сердцах.
Тут к нему пристал и стал ныть Карнаухов:
- Товарищ комендант, я не хочу отвечать за это, зачем мне эта забота!
- Да погоди ты, Карнаухов, хватит ныть! Не за что ты отвечать не будешь! Да и за что здесь отвечать? – он подошел поближе к пленным, но сильно близко подходить не стал, крикнул переводчику, чтобы переводил его слова.
- Вы прибыли на место, где будете работать, работать на наш народ. Курорта вам здесь не обещаю, каждый, кто хочет жить, должен работать, - потом он не выдержал и добавил: - Все получите, что хотели получить! Обслуживать себя будете сами, у нас слуг для вас нет!
Курт внимательно слушал, смотрел на русских и думал – Как же они выдерживают такой холод? Неужели здесь все время зима?
- Вонь от них, как из туалета, - проворчал комендант, - Веди их сразу в баню. Поди, уже истопили твои архаровцы?
Тут к нему подскочил Яценко:
- Товарищ комендант, вот списки, то се.
- Я тебе дам «то се» - зло проговорил комендант, - Доложишь, когда всех сдашь, вот капитану. Карнаухов! Перестань стонать и прими товар у лейтенанта! Только не здесь, а то они загнутся, вы тут разберетесь. Лейтенант! А вы сопроводите колонну до лагеря, там и сдадите. Мертвых убрать! – распорядился комендант, и сев в кошевку, помчался к начавшим выгрузку эвакуированным. Надо было решать вопросы жилья и питания
* * *
С этого самого дня началась для Курта борьба за выживание, хотя началась она еще только тогда, когда он попал в плен, но здесь, в этом жутком холоде, он должен был выстоять и вернуться на Родину живым.
Яценко крикнул:
- Шагом марш! – но, подумав, сказал: - Пошли!
Колонна двинулась в сторону города, видневшегося в дымке холодного воздуха. Здесь и выяснилось, что многие не могут идти. Карнаухов выделил розвальни, на которые и положили немощных пленных.
Солдаты стаскивали в одну кучу мертвых. К ним уже подъезжали на лошадях двое гражданских. Это были расконвоированные заключенные. Им и дана была команда, чтобы убрали трупы.
По обе стороны колонны шли солдаты охраны. Проходить нужно было возле рабочих, разгружающих состав с оборудованием. Разгрузка на время приостановилась. Люди замерли и смотрели на движущуюся серую массу.
Курт не знал, что они говорили и кричали, но по их негодующим лицам понял все.
- Довоевались вояки! Всем вам это будет! Вздумали попробовать нашу Землю! Попробуйте, гады!
Некоторые просто стояли и молчали, стиснув зубы. Они готовы были кинуться на пленных, но их сдерживала охрана.
Четыре километра до лагеря шли почти три часа. Ворота лагеря были распахнуты, сани с немощными пленными стояли уже здесь. Начальник лагеря и его заместитель с солдатами стояли у входа. В другой половине лагеря тоже стояли люди, это были заключенные. Они тоже смотрели на пленных.
Яценко стоял со списками перед колонной уже на территории лагеря. Он через переводчика стал кричать пленным:
- Вы прибыли в лагерь, где и будете находиться. Это будет ваш начальник, - он показал рукой на Карнаухова, - Слушайте перекличку, - он отдал списки переводчику, а сам с карандашом встал рядом. Тех, кто откликался, он отмечал, а тех, кто умер, вычеркивал из списка, для них в этом мире все уже кончилось.
Курт на перекличке узнал фамилию доктора, который ехал с ним в одном вагоне. Он оказался Гельмутом Рунге.
Уже вконец замерзших пленных провели в барак, в котором сразу все кинулись занимать места. Солому занесли в барак и клали на нары. Начальник молча наблюдал за всем происходящим. Наконец, все расположились. Всем хватило места, хотя лежали на нарах плотно.
- Пусть устраиваются, а завтра подъем в шесть утра и проверка, - сказал он своему заместителю. – Завтра все вопросы дальнейшего их проживания решим, - обращаясь к пленным, добавил:
- Есть среди вас врачи?
Гельмут Рунге, посмотрев на Курта, вышел вперед.
- Я доктор.
Из колонны вышли еще двое и встали рядом с Гельмутом.
- Пойдемте со мной, - приказал начальник.
Он привел их в санитарный пункт, где стояли койки с набитыми соломой матрацами и такими же подушками. Стоял столик, на нем бутылочки с зеленкой и йодом, какие-то таблетки. Здесь же стоял стерилизатор со шприцами. На стене висело несколько полотенец.
- Вот здесь вы должны находиться и решать задачи по профилактике заболеваний. Первое, что вы должны сделать, это избавиться от вшей. Мне здесь эпидемия не нужна! Вам все понятно, доктор? Сегодня бани не будет и еды тоже. Вода в бараке есть, она в бачках. За расходом также следите. Назначьте ответственных за отопление. Уголь и дрова под навесом, - он показал рукой в окно. – Завтра в бане прожарьте всю одежду. Это фашистское обмундирование снимите, вам выдадут наше, то есть то, что носят наши Зеки. С обувью только проблема, это кому что достанется. А что это у вас за рукавицы на руках? Сами что ли шили?
Гельмут кивнул.
- Организуйте и ремонт одежды. А еду вам завтра доставят. Есть будете в бараке, там есть стол. Посуды не хватает. Сами что-нибудь сочините. Позднее составим вам расписание дня, – переводчик едва поспевал переводить слова Карнаухова. – Вам все понятно?
- Да, - ответил Гельмут.
- А теперь марш в барак! И прошу донести мои слова до всех.
Гельмут оглядевшись, спросил переводчика:
- А где здесь туалет?
Переводчик рукой показал в дальний угол за бараками.
В бараке под потолком горели две лампочки. Люди уже лежали. Кто спал, кто искал в соломе колоски и ел тщательно разжевывая.
Гельмут, встав на середине барака, громко стал пересказывать слова начальника. Все слушали молча.
* * *
Карнаухов, Яценко и взвод охраны зашли в служебное помещение. Посидели, обсудили положение на фронте. О том, что Москва устояла, и будет стоять, о Красной армии. Маленько поругали начальство за то, что тащат сюда пленных.
- Эшелон пойдет только завтра. Загрузится военной техникой и людьми. Так что ты, лейтенант располагайся с ребятами у нас в казарме, тут недалеко, я проведу. Отдыхай, претензий к тебе нет, все претензии к Гитлеру.
Все захохотали.
Так началась регулярная переброска пленных в эти отдаленные края России.
Начальник лагеря Карнаухов знал, что, не накормив пленных, не подняв больных на ноги, никакой работы от этих полумертвых людей ждать не надо. Те задачи, которые ставились руководством области и города, выполнить невозможно. На совещании ставилась задача по строительству жилья для вновь прибывших эвакуированных рабочих заводов.
Для организации питания, строительства новых корпусов и зданий, нужен был лес. Большой массив находился в районе города. Но добраться до него трудно, надо строить 40 километровую узкоколейку. Строительство начали еще осенью 1941 года заключенными. Основные работы по отсыпке дороги и будущего полотна, несколько отстали. Пока не было принято решение о размещении на территории области оборонных предприятий, вывезенных с оккупированных территорий. Строевой лес нужен был как воздух. Промедление с этой работой грозило срывом всей задачи, поставленной правительством.
Руководством города и лично комендантом был разработан план ускоренного строительства. Вот почему были даны указания накормить и вылечить больных пленных. Одеть и начинать работы немедленно.
Начальник лагеря был на распутье. Ему надо было смотреть и за пленными и за уголовниками. Своего заместителя он направил командовать лагерем Зеков, а сам остался руководить военнопленными. Тем более, что пленных будет еще больше.
Зеки всю ночь топили баню, чтобы к утру этих «вшивиков», как они говорили, помыть. Даже они недовольно бурчали, что их заставили топить для фрицев баню. Только окрики и мат, сто стороны охраны, заставили их это делать.
* * *
День выдался морозным. Уже в пять утра все были на ногах. Перекликалась охрана. К воротам лагеря подъехал Карнаухов, с ним сидел переводчик и люди в штатском. Все прошли на территорию. После подъема, пленные быстро умылись снегом и выстроились возле барака.
Через переводчика начальник лагеря объявил:
- Все ваши вопросы решайте через доктора, как его? – спросил он у переводчика – Рунге, товарищ капитан. – Вот-вот этот самый Рунге будет на первых порах вами командовать и все, что касается внутренних вопросов, обращаться к нему!
Гельмут понял, что речь идет о нем. Он немного выступил вперед и проговорил:
- У нас двое умерло, воспаление легких.
- Вынесете их на улицу! – распорядился Карнаухов, - А вы, Рунге организуйте всех в баню. Всех обрить, переодеть и прожечь белье. Пропускайте по двадцать человек. После бани будете накормлены. Об остальном, вам объявят.
-Выскочка! – думал бородатый немец про Гельмута. Он так и не простил его, а затаил на него злобу и ждал момента отплатить ему.
Курт еле держался на ногах, чтобы не упасть. Голод и последствия контузии давали о себе знать. Боли приступами отмечались в его голове.
Все зашли в казарму. Двадцать человек строем пошли в баню. Курт в этот раз не попал в число первых. У бани стояли помощники начальника лагеря с переводчиком. В предбаннике всем приказали раздеться. В углу была свалена одежда: телогрейки, ватные штаны, рукавицы.
Солдаты, увидев эти ходячие трупы, от которых разило, как от помойки, выскочили наружу. Гельмут всем начал распоряжаться сам.
Топка была расположена у стены. Около печи стоял большой чан, пахнувший хлоркой. На лавке лежало две пары ножниц, маленький, на двадцать человек, кусочек мыла. Кипятка было много. Его зачерпывали большим деревянным ковшом и тщательно натирали себя остатками каких-то тряпок. Некоторые взяли с собой зеркальца и бритвы. Дверь открывалась, и постоянно кто-то говорил:
- Быстрей, быстрей!
Первого, кто помылся, заставили собрать нижнее белье и бросить в чан с хлоркой. Каждый, кто выходил, сменял другого, и белье мешали в чане палкой, потом вытаскивали, выжимали и вешали тут же на веревки, возле большой печи. Где, чье, уже трудно было разобрать.
Гельмут приказал взять ножницы и стричь тех, кто уже помылся. Крики и ругань неслись со всех сторон. Наконец, все успокоились. Вся эта стриженная, помытая толпа пришла в барак. Рассказали следующим, что нужно делать, чтобы все было побыстрей.
Начальник приказал стричь всех в бараке, и ножницы принесли туда. Дело пошло быстрее. Гельмут проинструктировал Курта, что и как надо делать. Одежда им досталась более менее чистая. Видно было, что она лежала на складе.
Зашел Карнаухов и еще двое конвоиров, с ними были и зеки, которые несли два больших бака и мешок. Из баков шел запах чего-то вареного. На столе появились банки и разная посуда. Ложек не хватало.
Часовые встали у двери, а зеки поставили баки у стола. Начальник, через переводчика, объяснил:
- Столовой пока нет, будете питаться здесь. Пока вам все показывают, что и как надо делать, а потом будете делать все сами. Еще раз повторяю, делать все быстро! А сейчас, кто поест, быстро пойдут ко мне на беседу в здание администрации. Но по одному! – и уже обращаясь к Гельмуту, добавил: - Вы придете первым.
Каждому пленному было налито в банки по черпаку мерзлой вареной картошки, и выдано по куску черного хлеба. В дальнейшем эту болтушку будут разбавлять вареными отрубями. Но и эта еда давала уверенность, что двигаться пленные смогут.
Все уже определили свои места на нарах. У каждого был свой уголок, куда он клал всякую мелочь. Курт обосновался вместе с Гельмутом. Свою книгу он клал под голову. Так и спал.
На работу их пока не загоняли. Вскоре на стене появилось расписание, в котором на немецком языке то и дело мелькало слово РАБОТА.
На фильтрации их спрашивали, кто, чем занимался на гражданке. Врать было бессмысленно. Малейшая неточность могла стоить ему жизни.
Перед лагерным начальством сидел бородатый. Он поминутно пытался вскакивать, когда слышал очередной вопрос. Он не производил впечатления рядового солдата. Его сразу «раскусили»
- Да, я капитан, но я никого не убивал! Я служил в тыловом подразделении. Заведовал и снабжал армию боеприпасами. Это и входило в мои обязанности. У меня в подчинении была ремонтная группа. – он потел и пот струйками стекал по его щекам.
Его не расстреляли, а более того, предложили ему взять под команду отряд номер один, первых прибывших в лагерь пленных. Он принял это предложение и тут же рассказал, что Курт и Гельмут интересуются русским языком и все время читают какую-то книгу. Он перестал скакать на своем стуле и стал слушать начальника лагеря:
- Все должны делать свое дело четко! Врач – лечить, те, кто раздает пищу, раздавать ее. Те, кто готовит баню, готовить ее. В бараке должен быть дежурный, который будет следить за порядком. Утром подъем, перекличка, доклад о больных и умерших. Вы все поняли, Ганс Дохман?
- Да! – соскочив со стула, крикнул бородатый.
Вечером, перед выстроившимися пленными его представил начальник лагеря. И начались дополнительные испытания пленных на прочность.
Ганс сразу же рьяно взялся за свои обязанности. Тыча пальцем в грудь, он распределял обязанности.
- Я вам покажу! Кто не хотел служить великой Германии? – орал он, - Будете теперь служить русским! Хорошо служить!
Дежурным по бараку был назначен Курт. Он должен был раньше всех встать, объявить подъем, следить за чистотой. Хорошо, что никто не курит и окурки не придется убирать. Курить просто было нечего. Курт понял, что отделаться от этого начальника будет не просто, этот будет мстить.
На следующее утро они все уже шли на работу, съев свою порцию баланды с маленьким кусочком хлеба. Несколько человек не взяли на укладку шпал и рельс, в том числе и Курта. Они стали переделывать бывшую гауптвахту под кухню для лагеря пленных. Пилили, кололи, строгали.
В барак зашли гражданские вместе с начальником лагеря и его заместителем. Осмотрели нары, вещи, которые были припрятаны. Нашли и букварь Курта. Полистав его, положили на место. Еще немного осмотревшись, вышли из барака.
Пленные сразу же разожгли костер из щепы и других ненужных досок и палок. Холод не давал стоять на месте. Вдалеке, за забором работали зеки с политзаключенными, пищала пилорама, готовя шпалы. Шпалы подвозили по узкоколейке на платформе. Пленные их растаскивали и укладывали, часовые медленно прохаживались вдоль насыпи и слушали, как кричит на пленных их бородатый начальник. Ему конвоиры доверяли и даже давали ему покурить, чем он был очень доволен и еще больше проявлял рвение.
В один из вечеров, когда пленных пригнали с работы, Курт захотел посмотреть свою книгу, он долго не мог заснуть и решил скоротать время. Книги на месте не оказалось. Курт сразу же понял, кто ее стащил. Но он не пошел разбираться к Дохману, а утром сказал о пропаже Гельмуту.
- Не стоит поднимать шум и еще больше злить его, - сказал Гельмут, - Будем наблюдать за ним, он все равно себя обнаружит, хотя бумага может пойти и в туалет и на курево. Не уберечь ее все равно, Курт, бумаги ведь нет. Вот мне потребовалась, чтобы переписать больных, так я нашел на помойке клочок какой-то обертки. Завтра этих больных положат в медсанчасть, наверное, умирать, ведь лечить нечем! – сокрушительно добавил Гельмут. – Если найдешь свою книгу, то давай мне ее в санчасть, там надежнее будет!
Так и договорились. Через два дня Курт уже шел вместе со всеми строить узкоколейку. Работы хватало всем. Узкоколейка постепенно продвигалась все дальше и дальше. По обе ее стороны жгли костры. Пленные, погревшись немного, снова бежали укладывать рельсы. Дорога шла в сторону от города. Ни одного высокого здания в городе не было видно, приземистые одноэтажные домики, да в некоторых местах возвышались над ними водонапорные башни. Все закрывала морозная дымка.
Лагерь постепенно оставался позади. Лес подвозили со станции паровозной тягой. Работать никто не отказывался. Постепенно, войдя в ритм лагерной жизни, редко кто высказывал недовольство. А кто все-таки не повиновался и отказывался выходить на работу, помещали в другой барак, и потом их больше уже никто не видел. Шла война и все эти «фокусы» кончались для пленных плохо.
Прошло время и Курта вновь вызвали на беседу к начальнику лагеря. Но прежде чем пойти туда, он зашел в санчасть к Гельмуту. Гельмут был в белом халате и от него пахло хлоркой и еще какой-то дрянью. Он проводил дезинфекцию вместе с двумя санитарами. На койках лежали больные.
Курт рассказал другу о вызове к начальству и посетовал:
- Не иначе Дохман опять что-то придумал!
- Не переживай, - поддержал его Гельмут, - Ты же ничего не совершал!
- Но я же уже все рассказал, как и что было! – заметил Курт
- Иди и не волнуйся, веди себя достойно.
Курт немного успокоился, хотя за этот короткий срок он понял, что даже нечаянно брошенной слово, может оказаться последним в его жизни. Дойдя до крыльца, где прохаживался часовой, он остановился. Часовой постучал в дверь, она открылась. Курту махнули рукой, и он вошел. Посередине комнаты все также стоял табурет, и сидели все те же люди.
- Ну, как, выучил русский язык? – спросил его через переводчика Карнаухов.
Курт выслушал и, смеясь, произнес:
- Шапка, - и показал на свою снятую с головы шапку.
Сидящие за столом засмеялись.
- Хорошо, - продолжил начальник.
И только тут Курт заметил у него в руках свою книгу.
- Ваша книга? – спросил гражданский, сидящий здесь же.
- Да, моя, - ответил Курт.
- А эта фотография тоже ваша? – ему показали фотографию, на которой были изображены трое немецких высших чинов рейха, двое в генеральской форме, а один в гражданской.
- Кто это? Ваши родственники или знакомые?
- Я их не знаю и фотографию эту впервые вижу, а в книге у меня ничего не было. У меня нет никаких фотографий. Книгу, вероятно, у меня кто-то взял. Я ее вчера не нашел на месте.
- Отвечайте только на мои вопросы! Ваши рассуждения нам не нужны!
- Это ваша фотография?
- Нет, не моя
- Ваша книга?
- Да, книга моя.
- Как попала фотография в вашу книгу?
- Я не знаю.
- Почему из книги вырваны листы?
- Не знаю, я не вырывал.
- Кто еще знает про вашу книгу?
- Все знают, с кем я ехал в вагоне, все видели.
Сидевшие за столом о чем-то поговорили, и начальник лагеря объявил:
- Хорошо, идите, но если подтвердится, что вы знаете эти лица и имеете к ним какое-то отношение, то за обман будете наказаны, - показав на кобуру, произнес Карнаухов.
Курт по-военному встал и вышел. Пот застилал глаза, ноги не слушались, сделались ватными, и в голове вновь зашумело, ухо защелкало. Курт подержался за столб у изгороди здания. Постоял немного и пошел в свой барак. Он упал на нары и так долго лежал и думал. Гельмута все еще не было. Уже глубокой ночью тот пришел, тяжело дыша, лег на нары. Увидев, что Курт все еще не спит, тихо заговорил:
- Если питание у нас будет таким, мы все умрем от дистрофии!
Курт удивился, что Гельмут не стал расспрашивать его о беседе у начальства, но Гельмут уже опередил его:
- Я тебя не спрашиваю ни о чем, вижу, что ты здесь, значит все в порядке.
- Ты знаешь, Гельмут, кто-то передал мою книгу начальству, а в нее вложил фотографию двух генералов.
Гельмут замер, потом шепотом сказал:
- Это Дохман, он продолжает мстить нам. Я уверен, что это его работа, а генералы эти его друзья, а может и родственники. Ладно, спи, Курт, время все расставит на свои места.
Гельмут знал про дела на фронте, знал, что на днях прибудет еще одна партия военнопленных. В санчасть добавили коек и сегодня набивали сеном матрацы. Гельмут не раз ставил вопрос перед начальством о питании. Говорил, что дистрофия выведет из строя всех пленных, но положение не улучшалось.
Потом это в дальнейшем и повлияло на подписание Конвенции о статусе военнопленного и Международный Красный крест согласно этой Конвенции смог спасти тысячи пленных. Но это все потом, а теперь…
* * *
Узкоколейка прокладывалась через заросли и болота к основному лесному массиву. На пути шла вырубка леса, расчистка для насыпи. Часть пленных работала в каменном карьере, долбя каменные глыбы ломами и кувалдами. Глыбы грузили в вагонетки и отправляли. Другие пленные прокладывали шпалы и рельсы.
Курта больше не вызывали, а Дохман ходил злой и постоянно к чему-нибудь придирался, посылая Курта на самые трудные участки. Для себя он сделал вывод, что его затея не удалась, но он считал, что в глазах лагерного начальства он вырос. Но начальство рассудило так: - зачем он принес книгу? Войти в доверие и иметь привилегии. Фотография может быть и его. Это мы выясним, – сказал представитель разведки. Ну, а вас попрошу глаз не спускать с этого Дохмана, да и с Шоха тоже. Все может быть, - предупредил он присутствующих.
Курт на вырубке леса, таскал и пилил со своим напарником сосны и сучки. Сдирал сладкую смолу, долго разжевывал ее и глотал Приятная сладость заставляла есть еще. Зеленые шишки тоже разжевывались и съедались. Как говорил Гельмут, это дерево от всех болезней. Курт набирал шишки в карманы. Кору и хвою запаривали в кружках и пили. Гельмут благодарил за такое лекарство.
Со временем пленные стали узнавать и о положении на фронте. Об это они узнали от вновь прибывших военнопленных. Шел 1942 год, конец января. Узкоколейка уже протянулась на десять километров. Пленных уже возили на работу в вагончиках. Паровозик водили гражданские.
День, когда прибыла новая партия пленных, был не таким холодным. Ветра не было, но снег от мороза поскрипывал под ногами. Несколько пленных возились на помойке у действующей кухни, которую построил Курт. Они искали очистки от картошки. Сороки сердито кричали, усевшись на заборе. Прозвучала команда «Стройся» и как всегда неожиданно. В это самое время в ворота зашла серая масса бледных и обросших, едва идущих на ногах людей. Одеты кто в чем. Некоторых держали под руки. Сопровождающие у этой группы уже были другие.
Отряд Дохмана в это время построился и направлялся к выходу из лагеря. Прозвучала команда «Стоять» и обе группы остановились друг против друга. Дохману приказали, чтобы он свою колонну сдал на два шага назад, что он и сделал. Вновь прибывшие не знали, кто перед ними стоит, то ли русские, то ли немцы. Одетые как попало, они не отличались не от тех, ни от других.
Колонну Дохмана повернули и подвели к закрытым воротам. Пленные смотрели друг на другу. Никто не мог заговорить первым. В этой тишине только звучал кашель и стоны вновь прибывших. Стали выкрикивать имена и фамилии. Курт стоял в третьем ряду. Он слышал, как сопровождающий через переводчика выкрикивал имена и фамилии. Вычеркивал тех, кто не откликался. Вдруг словно электрический разряд прошел через все тело Курта.
- Пауль Шох – выкрикнул сопровождающий.
- Не может быть! – пронеслось в голове у Курта, - Отец! – Курт резко оглянулся и увидел, как среднего роста человек с завязанным на голове платком, слабо ответил и ладонью указал себе на грудь, как бы подтверждая, что он здесь.
- Отец! – пронеслось над лагерем, и Курт бросился к человеку в платке. Он узнал в нем своего отца. Солдаты бросились наперерез Курту, но окрик: «Отставить», остановил их.
-Отец, - проговорил Курт, остановившись в нескольких шагах от него. Старик, а так именно отец и выглядел, с трудом пошевелил ногами, но они не шли. Он узнал своего сына и тихо застонав, а потом и заплакав, повалился вперед в руки Курта, потянувшегося к нему. Схватив отца, Курт прижал его тело к себе, и в этот момент никакая сила не смогла бы их оторвать друг от друга.
Все стояли и пораженные этой картиной, молчали. Начальник лагеря, как бы очнувшись, приказал оставить их, но потом, вспомнив, что это не заключенные, а пленные, приказал Дохману и конвою продолжать движение на работу. Курту объяснили, что после работы они смогут увидеться друг с другом. Кое-как его оторвали от отца. Он побрел к своей колонне, и все время оглядывался и смотрел, как отец, встав в свою колонну, продолжал путь к баракам.
- Вот так встреча! – обсуждали пленные увиденное. Курт шел и плакал. В этот день он еле-еле дождался паровоза «кукушки», чтобы добраться до лагеря. Все, как всегда построились в колонну, и пошли в лагерь.
Курт набрал шишек, наковырял сосновой коры, чтобы напоить отваром отца. А отец с Гельмутом уже ждали его. Пленные уже натопили баню и вновь прибывшие уже согревали свое тело и свои души. Отец уже был острижен и одет. Курт никак не мог выйти из строя, ожидая команды.
Ужин состоял из теплой воды и куска черного хлеба. Курт свой хлеб есть не стал, а оставил его, положив в карман. Он бросился на выход из столовой. Перед бараком стояло начальство, решая, как назавтра организовать работу, куда размещать больных и раненных. Гельмут объяснял, что в этой партии пленных такие есть. Есть и врачи. Один хирург и окулист, есть и медбратья.
- Завтра, все завтра, на беседе все и выясним, что и кто будет, - заключил Карнаухов, и увидев Курта, спросил:
- А это ты нашел отца? Ну, вот и семья собирается, впервые такое вижу, хотя сейчас все может быть.
- _Разрешите мне отца поселить у себя? – попросил разрешения Курт.
- Ну, что же, можно! – И Карнаухов дал кому-то команду закрепить Пауля Шоха за этим бараком и вписать. За ним сбегали, и Курт обняв его, повел в свой барак.
Все уже лежали на нарах. Лампочка тускло светила под потолком. Они улеглись вместе. Курт начал рассказывать о себе и никак не мог остановиться, шепот продолжался всю ночь. Отец тоже рассказал, как он попал в плен. Он был переброшен со своей батареей под Москву из-под Ленинграда. Но не успели развернуться, как оказались в тылу у русских.
- Ты же знаешь, сынок, что я работал на заводе и очень хорошо знаю эту технику.
Пришел Гельмут. Шохи подвинулись, и он занял свое место. Он хотел уснуть в санчасти, но не мог, стоны умирающих никак не давали этого сделать. Трое уже умерли.
Тут Курт вспомнил, что у него в кармане лежит припрятанный хлеб. Он достал его и молча протянул отцу. Но тот, отломив немного, отдал его назад сыну. – Ешь сам, сынок.
Заварили чай на сосновых шишках и коре. Отец пожаловался на боль в горле. – Пей, пройдет, это хороший чай, - сказал ему Гельмут.
- Давайте спать, завтра договорим, - прошептал Курт. А сам, засыпая все время думал о том, что отец очень слаб и требуется время, чтобы он окреп, но он сделает все, чтобы тот выздоровел и был все время с ним.
Гельмут уже спал. Сон уводил их от мысли о еде.
Утром проснулись, разбуженные криками и руганью. Дохман бегал и назначал кого на картошку, кого на кухню, кого на уборку уборной. Часть пленных были направлены на работу в карьер.
- Кто это? – спросил Курта отец, указывая на Дохмана.
- Это старший первого отряда пленных Ганс Дохман.
- Я его, кажется, знаю, - сказал отец, - Но он не Дохман, а кто, вспомнить никак не могу. Он приезжал к нам из-под Ленинграда. И был он в свите специалистов из Берлина по крупнокалиберным орудиям.
Тут Дохман подскочил к нему и заорал:
- А ты, иди в свой барак, тебя ждет беседа!
Отец молча вышел и медленно пошел ко второму бараку. Курт ничего не успел рассказать ему о Дохмане.
Пауль в своем бараке сразу нашел тех, кто ехал с ним рядом. Ему сразу уступили место на нарах.
Гельмут в санчасти уже принимал больных. У Пауля немного подморозились уши, но они зажили и теперь шелушились.
* * *
Дохман, он же Деген, понимал, что долго так он скрывать все не сможет и что рано или поздно его разоблачат и тогда ему конец.
Он немного ослабил натиск и перестал оскорблять и ругать пленных. Но в душе он был так же злобен, даже еще и больше прежнего. Знакомство с высшими чинами рейха и обман русских, фотография, подложенная в книгу, все это могла выплыть наружу. Нужно ему было еще раньше отделаться от этой фотографии. Но он совершенно забыл о ней, а вспомнил лишь тогда, когда стал переодеваться в бане и обнаружил ее прилипшей в кармане. Он не знал, что эту фотографию уже держат в руках нкведешники, и что они установили, кто изображен на ней. Установили также и то, что Курт Шох отношения к этой фотографии не имеет никакого.
Деген же был удивлен тем, что Курта больше не вызывают на допросы, а тут еще и отец у него объявился. Он старался вовсю угодить администрации лагеря. Докладывал о малейших провинностях пленных, Он думал, что так к нему будет меньше вопросов.
Пауль Шох, ничего не знавший про историю с книгой и фотографией, зашел на беседу к Карнаухову.
- Пауль Шох? – спросили его, как только он вошел.
- Да, - ответил он
- У вас в лагере сын Курт Шох?
- Да, это мой сын.
- Вы служили в гаубичной артиллерии?
- Да.
- До войны, кем были?
- Я работал на заводе, в цехе сборки орудий.
- Кем и в каком звании служили на батарее?
- Я рядовой, знаний было маловато, освоил только профессию слесаря и сборщика.
- Кого знаете, и кто из родственников есть в высших кругах рейха?
- Никого из родственников там нет.
- Эти люди вам знакомы? – человек в гражданской одежде показал ему на генералов.
- С ними лично я не знаком, но видел их на Ленинградском направлении, где мы стояли. А когда началось наступление на Москву, нас передали в распоряжении четвертой полевой армии. Да! Вспомнил! В распоряжение Ганса Дегена. Да он тоже здесь находится. Он в первом бараке старший. Но вот фамилия у него здесь другая! – Пауль замолчал.
- Что, фамилия? – быстро спросил переводчик.
- Фамилия другая, я его видел на передовой, когда он приезжал вместе с этими генералами.
Тут встал начальник лагеря и подошел к Паулю и спросил:
- Больше в лагере никого знакомых не встретили?
- Нет, только двое с кем служил и попал в плен, - он назвал их фамилии, - Остальные погибли или умерли по дороге.
- Прошу вас о нашем разговоре никому не рассказывать, даже сыну, - предупредил его Карнаухов.
Пауль вышел и идя к своему бараку все думал: - Ну вот, опять какая-то история, лишь бы Курту плохо не было.
На беседу заходили следующие. В бараке пленные сидели и лежали, кто где. Кто курил вонючие папиросы, скрученные из навоза, который подбирали после лошади и сушили. Смрад заполнил барак.
Пауль присел возле печки. Платок с головы он снял, уши чесались. На голове была верхняя часть шапки и походила на перевернутый горшок. – Вот всю жизнь учил сына думать, а потом делать. А теперь у нас с ним жизнь по команде. Это уже не жизнь, но жить все равно надо. С расспросами к нему никто не подходил. Всех допрашивали одинаково. И каждый знал все, что спрашивали у другого.
Уже ночью, когда первый барак укладывался спать, Дохман-Деген был под конвоем доставлен в здание администрации и с тех пор его никто не видел. Старшим в бараке был назначен другой. Закончились бесконечные издевательства и придирки. Пауль перебрался в барак сына. Только ночью, лежа вместе, они могли наговориться вволю. Отец все расспрашивал Курта о матери и дочери. О том, кого с их улицы еще забрали в армию. Ночи для разговоров не хватало. На тяжелой работе, в лесу на вырубке леса и укладке шпал, в короткие минуты отдыха у костра, могли они только переброситься парой слов и снова шли работать.
Выживал в таких условиях не каждый. Голод косил людей. Работу эту назвать работой было нельзя, это было настоящее испытание, и выдерживал только тот, кто хотел выжить.
Гельмут теперь редко заходил в барак. Он окончательно переселился в лазарет. Лекарств, что перепадало от заключенных соседнего лагеря, не хватало катастрофически. В достатке была только хлорка и известь.
Первый барак пополнился еще вновь прибывшими, да и другие бараки тоже заполнились до отказа.
- Пока идет война, сынок, - говорил отец Курту, - Мы для них будем врагами, и чем нас меньше, тем меньше для них врагов. Мы не понимаем главное, для какой цели и зачем все мы погибаем? Знаешь, придет время и все встанет на свои места, а понятие главного приходит очень поздно.
* * *
В конце февраля их группу перебросили строить промежуточный лагерь «Теплый ключ». Это нужно было потому, что основные вырубки леса были расположены далеко от лагеря, и дорога туда и обратно занимала большую часть времени. Поэтому строительство этого промежуточного лагеря было мерой необходимой.
Это был просто барак, половина которого была зарыта в землю, для сохранения тепла, а над землей торчала только крыша. В этом бараке помещались больше сотни человек.
Окружала барак колючая проволока. На углах стояли вышки. Еще было несколько домиков для охраны, да туалет. В лагерь этот привозили остатки продуктов, вода была рядом. Больных и травмированных отправляли в основной лагерь. Здесь, в тайге, Курт научился ставить петли на зайцев. Они пробирались сквозь колючую проволоку и топтали тропы. Если к утру в петлю попадал заяц, то у пленных был настоящий праздник. Съедали и шкуру, опалив ее на костре.
Зима постепенно уходила. Начинали проявляться признаки весны. Снег подтаивал, но к вечеру снова схватывался морозом. Были еще и метели, которые заметали узкоколейку и пленные, теряя много времени, расчищали ее.
Вырубка трассы шла полным ходом. Вековые сосны, стоящие на пути, пилились на бревна и грузились на платформы. Основной механизм работы – это руки.
Руководством лагеря было принято решение менять отряды пленных. Те, кто работал на укладке железной дороги и вырубке леса, менялись с теми, кто работал в каменном карьере. Но и это не давало нужного ускорения. Не хватало еды. Люди были истощены.
Курт с отцом успели побывать везде. И на строительстве домов для эвакуированных, и в каменном карьере, и на лесоповале. Везде было трудно и голодно. И люди гибли везде. Не было никакой вспомогательной техники. Были только вагонетки, которые находились в карьере и которые отправляли по трехсотметровому террикону, наклоном в сорок градусов. Камень отправляли в дробилку на щебень для подсыпки насыпи для железной дороги и бетонных работ. Однажды, когда Курт с отцом работали в карьере, вагонетки с камнем, оборвав трос, полетели вниз. Отец, подцепив вагонетки крюком, подал сигнал на лебедку красным флажком, вагонетки тихо поползли вверх. Но в это время, к тому самому месту, где стояли только что отправленные вагонетки, подкатили другие. Дойдя до верха, трос на переломе, тянущий их соскочил с направляющего блока и попал между рамой и блоком, и тут же порвался. Этого не видел тот, кто стоял на лебедке. С воем, высекая искры, груженые вагонетки понеслись вниз. Крики пленных, разбегающихся кто, куда огласили карьер. Курт вжался в проем каменной стены. Он успел заметить, как отец лег за каменную глыбу. С грохотом, сметая все на своем пути, вагонетки врезались в стоящие на дороге другие. В воздухе оказались и камни и колеса, поднялась стена пыли. Отлетевшей парой колес в стену впечатало одного из пленных.
Бледный и поседевший отец обнял Курта и слезы ручьем покатились из его глаз. Они благодарили бога, что сегодня смерть обошла их.
Где хоронили умерших и погибших знали лишь те, кто хоронил. Ни крестов, ни других знаков в этих местах не ставили.
* * *
Как ни старалось лагерное начальство уберечь пленных и население города от ненужных контактов, такие контакты все же случались.
На некоторых работах применялся вольнонаемный труд. Так, на взрывных работах, взрывники были из гражданских. Не знание языка не мешало им общаться между собой. Пленные просили у них хлеб и картошку, в обмен на перочинный нож или какую другую вещь, которую делали сами или сохранили еще с войны. Еще просили курить. Курево, это было самое дорогое. Курт не курил, но при случае, выручал отца, найдя окурок, спешил отнести ему.
Эти общения с гражданским населением позволяли пленным узнавать новости с фронта. Да и лагерное начальство сообщало, что Германия будет разбита, и что победы уже осталось ждать не долго.
Шохи все чаще убеждались, что авантюра, в которую втянули германский народ, обречена.
Когда их посылали на строительство узкоколейки, они проезжали небольшой поселок. Жители этого поселка выходили к насыпи и смотрели на проезжавших мимо военнопленных. Смотрели молча, сурово, в глазах у многих стояла ненависть. Это видели и чувствовали все пленные. От этих взглядов приходилось втягивать голову в плечи и опускать глаза. Вина, еще раз вина лежала на них перед этими людьми. Они не могли сказать, что они не виноваты, что их принудили идти на эту войну, что есть главный виновник, из-за которого они находятся здесь и несут эту непосильную кару. Все это они понимали, а время, которого как всегда не хватает человеку, при теперешней жизни работало на этих людей, стоящих у дороги.
Курт смотрел на них, на домики, в которых они жили, и вспоминал свой дом, мать, сестру. Как они там без них? Что теперь ждет Германию? Доживут ли они с отцом и увидят ли еще раз свою Родину?
Гудок паровоза выводил его из оцепенения, и снова возникала реальная жизнь плена.
В промежуточном лагере грузили на платформы пилы, топоры, веревки и снова ехали по тайге к той точке, где кончались рельсы. До основной вырубки было еще далеко и казалось, не будет конца этому бесконечному лесу. На склонах уже появились проталины, и первые травинки пробивались из-под прошлогодней листвы и хвои.
Все чаще собирались у костров и сушили одежду. Мокрый снег замедлял всю работу. Пленные скользили. Бревна, которые приходилось закатывать на платформы, скользили и срывались. У людей не хватало сил, чтобы резко отскочить, увернуться в сторону. Все происходило, как в замедленном кино. Окрики часовых к ускорению не приводили, а приводили только к толкотне и сумятице. Очень часто падающая сосна, изменив направление падения, придавливала по несколько человек. Чтобы извлечь их из-под дерева, приходилось распиливать его и откатывать уже с мертвых. Хоронили туту же, на лесной делянке. Везти их в лагерь в это время, было делом хлопотным. Часто трупы зарывали в снег, чтобы наутро выкопать яму у прогоревшего костра, земля под которым немного прогревалась. Но на утро находили лишь обглоданные кости, волки растаскивали за ночь все.
* * *
Лето 1942 года принесло некоторое облегчение. Голод уже так не тревожил их. В пищу шли съедобные растения и корни.
По мере продвижения фронта на запад, лагерь пополнялся новыми пленными. Росли и корпуса заводов и фабрик, а также жилых домов. Строительных материалов требовалось все больше и больше. К следующей зиме уже подготовились основательней. В промежуточный лагерь провели линию электропередачи. Прожектора теперь освещали территорию в темное время. Заготавливались дрова.
Однажды Команде, в которой были Шохи, повезло. Часовой, увидев лося, вышедшего на поляну, без промедления выстрелил. Лося тут же разделали. Все мясо разделили начальству, а кости с остатками мяса и голову отдали пленным. На костре было пожарено и вмиг обглодано все, что можно было. Кости отвезли еще и в промежуточный лагерь, где в котле долго варили, а потом пили навар. Это был настоящий праздник. Люди ободряли друг друга, иногда слышался даже смех. Но все это было ненадолго. Снова потянулись будни плена.
Русский язык пленные узнавали одинаково. Кто схватывал слова из общения с гражданскими, работающими в лагере, а кто от часовых, говоривших с ними на русском языке. Садились иногда у костра и, показывая на какой-нибудь предмет, называли его по-русски. Так постепенно и освоили понемногу этот непонятный и очень трудный язык. Находились даже те, кто уже довольно хорошо мог разговаривать на нем.
* * *
Фильтрация в лагере работала беспрерывно. До самой ночи светились окна в здании администрации. Выявлялись ярые нацисты среди пленных, и кто выражал недовольство существующими порядками. Многие из вызванных на допрос, больше уже не возвращались на свои места в бараке.
Гельмут постоянно находился в так называемой лагерной больнице, и теперь они редко виделись с Куртом, которого перебрасывали с одного объекта на другой. В осенние дни большинство пленных гнали на уборку картофеля. Рабочих рук не хватало, а урожай надо было спасать. Руководство города решило, что это будут делать пленные.
Очень часто мокрые, простуженные пленные на ходу успевали, есть то, что тайком от охраны клали в карман.
Шохи часто работали порознь. Это с одной стороны помогало в добывании пищи, а с другой стороны они привыкли быть всегда вместе и разлука, хоть и ненадолго, выбивала из колеи. Если Курт попадал на уборку, то в карманах мог принести немного гнилой картошки или листьев капусты. То же проделывал и его отец. Из ниток делали петли, ловили воробьев и голубей, которые залетали и паслись на помойках лагеря. Также ловили мышей и крыс.
Гельмут пытавшийся хоть как-то заступиться за права пленных, получал в ответ лишь усмешки и ответы, что у СССР никаких обязательств по отношению к пленным немцам нет и что международные документы, подписанные еще в первую мировую войну для СССР не Указ. Так что пользуйтесь тем, что есть. И пленные пользовались
По мере того, как в Германии и на территории других государств дымились крематории, это сказывалось и на положении пленных на территории СССР. Лишние рты никому были не нужны. Конец 1942 и начало 1943 года ознаменовалось крупным пополнением пленных. Переполненные лагеря вынуждали руководство СССР решать вопрос о строительстве новых лагерей, продвигая их все дальше и дальше в сибирскую тайгу.
Разгром под Сталинградом окончательно подорвал моральный дух истинных арийцев. Вера в справедливость действий вермахта была окончательно уничтожена.
Пленные получали информацию от вновь прибывших. Они все больше и больше убеждались, что стали заложниками авантюры Гитлера. Теперь все чаще и чаще были слышны возгласы: «Гитлер капут!».
* * *
Постоянные требования Гельмута о соблюдении прав пленных стали надоедать администрации лагеря, и они решили послать Рунге от «греха подальше» на работу по заготовке древесины. Железная дорога к концу 1943 года была уже построена, и лес полным ходом шел составами на склады и на переработку.
На делянках и вырубках копошились пленные, таская веревками бревна. Пилили и рубили сучья. Вот на такую вырубку и попал Рунге вместе с Шохами. Курт жалел врача и всячески помогал ему. Гельмут в свою очередь учил Курта врачебным премудростям.
Наступила зиму, которая принесла с собой новые испытания. Те, кто был уже старожилом в лагере, помогали освоиться тем, кто только прибыл и не знал, как выжить в таких нечеловеческих условиях.
В промежуточном лагере «Теплый ключ», куда после работы прибывал отряд, установили свой порядок. Воду нагревали на печах в ведрах. Выливали в железную бочку и поочереди залезали в нее голышом. Обсыхали здесь же, у печки. Сил разговаривать и что-то еще делать уже не оставалось. Утром прожектора еще светились, а уже звучала команда «Подъем!». Сборы, лай собак, окрики охраны, все можно было услышать утром.
В лагере оставались те, кто не мог идти. За ними приезжали на «кукушке», которая груженая проходила мимо лагеря и увозила больных. Обратно привозила пополнение здоровых пленных.
Конвейер смерти работал беспрерывно. В эту зиму погиб на лесной вырубке и врач Гельмут Рунге. Он закатывал бревна на платформу. Концы бревна захватили веревками и тянули по наклонно-положенным бревнам, по другую сторону платформы. Другие руками помогали катить бревно. Малейшая неровность и замерзшая веревка соскальзывала, и бревно летело обратно вниз. Вот и в этот раз бревно с грохотом покатилось вниз. Рунге, сбитый бревном, упал. Курт, пиливший сучья видел, как сбило Гельмута. Бревно, прокатившись по телу, раздавило Гельмуту голову. Снег окрасился в красный цвет. Курт остолбенел, а затем закачавшись, сел прямо на снег. Он все понял, понял, что только что лишился еще одного друга. Какая-то дикая злость вскипела в нем. Он хватал руками снег, швырял его и выл, как раненный зверь, проклиная все на свете. Его старались успокоить. Подняли на ноги и увели в сторону. А Гельмут так и пролежал на снегу до конца работы. Курт сам грузил тело друга на платформу и навзрыд плакал.
Промежуточный лагерь был тем и хорош, что хоронили всех в одном месте, Можно даже было поставить крест. Уже поздно ночью Курт пришел в барак, похоронив своего друга. Скулы сводило судорогой от плотно сжатых зубов. Он так и не смог заснуть до самого утра.
* * *
Отработав на заготовке древесины, пленные прибыли в основной лагерь. На работу в каменный карьер Курт попал вместе с отцом. Охрана была та же, что и раньше. Некоторые охранники были уже знакомы. Иногда с ними удавалось и переговорить, хотя охране было категорически запрещено общение с пленными, но общение все же было. Стороны менялись портсигарами и махоркой. Махорка шла в обмен на портсигар ручной работы или трубку, мундштук или зеркальце. Попадались охранники злые и неприступные. Пленные таких знали и старались не вступать с ними в разговоры.
Успехи Советской армии в крупнейших сражениях, отразились и в некотором послаблении к военнопленным. Иногда охранник уходил домой, зная, что пленные никуда не убегут. Этим пользовались местные ребятишки. Они приносили картошку и хлеб в обмен на перочинный ножик или другую поделку. Но все это было потом.
Прошедшая зима 1943-44 годов прошла, как и предыдущая. Лето 1944 года для Курта, да и вообще для всех пленных было чуть легче. В карьере появилась кое-какая механизация. Лошади подвозили вагонетки. Камень грузили в машины-полуторки и отвозили на строительство домов. Но на бортах карьере все также стояли часовые. Недалеко от самого карьера, примерно, в километре от него, стоял рабочий поселок, каких в России было немало. Жили в нем основном рабочие, а именно одни женщины, да дети, ну еще старики, которых в армию не забрали. Последние нанимались в охрану, охранять пленных. В основном работали в мастерских и на деревообрабатывающем комбинате.
Курт иногда смотрел на поселок, взбираясь на высокую глыбу. Видел, как ребятишки играют в мяч, набитый соломой. Видел, как из домов выходили женщины и развешивали на веревках белье. Пленные уже несколько раз организовывали выходы в это село. На месте работы договаривались между собой и отправляли двух-трех человек обменять несколько поделок на хлеб и картошку, но предварительно договорившись с охранником.
- Давай, камрад иди! Да только быстрей назад!
Так население понемногу снабжало продуктами питания этих изможденных голодом и работой людей. Некоторые даже успевали поработать у какой-нибудь солдатки, починив забор или крышу за тарелку супа. Слово свое держали. Подводить друг друга никто не хотел.
Однажды и Курту выпало сходить в поселок. А досталась ему такая удача вот как. Поднимаясь по уступу карьера для того, чтобы сбросить нависшие камни, он увидел, что часовой, прислонившись головой к дереву, спит. Винтовка стоит тут же, упираясь стволом в то же дерево. Курт немного постоял возле часового, но брать винтовку не стал. Он присел на корточки и стал внимательно разглядывать охранника. Это был уже не молодой человек, лет 45, в гражданской одежде с сединой на висках. Он напомнил ему отца. Он еще долго разглядывал его, но потом негромко кашлянул, но часовой продолжал спать. Тогда Курт кашлянул еще раз, но уже погромче. Охранник открыл глаза и непонимающе стал смотреть на него. Курт улыбался и старался ему показать, что он здесь с добрыми намерениями и ничего плохого сделать не хочет. Наконец, часовой пришел в себя, повертел головой как бы убеждаясь, что рядом больше никого нет. Взял в руки винтовку и негромко произнес:
- Ну, чего тебе, камрад? Закурить что ли? – и с этим вопросом он полез за кисетом. Достал небольшой мешочек, набитый табаком-самосадом, достал так же листок газеты, насыпал табаку в небольшой клочок бумаги и протянул Курту. Курт смутился. Ведь он не курил, а отказаться было сейчас нехорошо, этим он мог нарушить отношения, возникшие между ними. Он взял листок газеты с табаком, посмотрел, как сворачивает папироску часовой, стал сворачивать свою, повторяя при этом:
- Спасибо, спасибо!
Часовой увидев, как неумело Курт сворачивает сигарету, хохотнул и дал ему уже свернутую, а у него забрал измятый листок с табаком и сам свернул.
- Что, камрад, не куришь? Наверное, не умеешь готовить курево, но ничего, научишься! Все равно возьми, своим отдашь – и показал рукой на карман.
Курт отлично понял, что говорил этот русский. Он показал часовому на ломик, лежащий в траве и на обрыв, где он должен был сбросить камни.
- А работа! Ну, давай, давай, арбайтен! – сказал часовой.
Курт заспешил к обрыву, ошеломленный добротой этого человека. Уже сталкивая камни в карьер, он подумал, что курево отдаст отцу и про то, что он хочет познакомиться поближе с этим русским. Надо узнать хотя бы как его зовут. Уже идя обратно мимо часового, он, показывая на себя пальцем, проговорил:
- Их Курт, а вас как?
- Тебя, говоришь, Курт зовут? Ну, а меня Паша.
- Паша, - повторил Курт, - Гуд, гуд.
- Ну, Курт тоже гуд, гуд, - проговорил русский, и они оба засмеялись.
- Ну, что, камрад, ты, наверное, есть хочешь? Давай двигай в поселок, только обратно бегом, там тебе чего-нибудь дадут из съестного. Давай, дуй скорей, пока я не сменился! Понял? – он подтолкнул Курта рукой в спину и тот догадался, о чем сказал охранник.
Курт сделал несколько шагов сторону поселка и оглянулся на часового, тот улыбался и Курт уже уверенней пошел в заданном направлении. Когда он уже подходил к заборам крайних домов, оглянулся еще раз. За ним никто не гнался, все было тихо и спокойно. В поселке ходили люди, но его никто не останавливал и не смотрел в его сторону.
Он не знал с чего начинать, что попросить. Он знал только слова «картошка», «хлеб». Курт про себя начал повторять все слова, которые выучил: картошка, шапка, фуфка, водка, быстро, рука, хлеб, матка, молока. Он повторил даже имя часового – Паша. Так, повторяя слова, он шел возле заборов, не подходя близко к калиткам, просто шел и смотрел. Он боялся подойти поближе, нужно было возвращаться, пока часовой Паша еще там. Он уже было повернул назад, но тут увидел, что на него смотрит какая-то женщина в темном платке, пиджаке поверх платья и огромных сапогах. Он остановился и тоже стал смотреть на женщину. Ему даже показалось, что она позвала его. Курт сделал шаг в ее сторону, но, раздумав, остановился. Она что-то говорила, а Курт не понимал и продолжал стоять. Женщина бегом убежала в дом, хлопнув дверью. Курт решил, что она ушла совсем, и пошел дальше. Но тут дверь распахнулась и женщина, оглянувшись по сторонам, подбежала к изгороди, положила что-то на кол сверху и также бегом кинулась к двери. Когда она была у изгороди, Курт заметил, что это была совсем молодая девушка, примерно, его возраста. Он посмотрел, как она скрылась в доме, потом медленно подошел к забору. На столбике лежал небольшой кусочек черствого хлеба. Курт взял его осторожно и повторяя про себя: - Данке, данке, - быстро пошел в сторону карьера. Этот кусочек он запомнил на всю свою оставшуюся жизнь.
Подойдя к тому месту, где стоял недавно часовой Паша, он не увидел его, тот уже стоял в совсем другом месте и махал ему рукой, давай мол, иди быстрей. Курт тоже махнул ему в ответ, показав кусочек хлеба, зажатый в ладони. Обо всем, что произошло с ним за этот день, он рассказал отцу. Отдал ему курево и, разломив хлеб, долго сосали его, запивая водой.
* * *
Май 1945 года пленные встретили в приподнятом настроении. В репродукторах, установленных в лагере передавали речь Сталина, Выступали и немецкие генералы, обращаясь к пленным. Они говорили о том, что конец войны, это близкая свобода и улучшение условий жизни в плену. Говорили и о том, что нужно трудом искупить свою вину перед советским народом, восстановить разрушенное хозяйство и заслужить доверие и признание народов порабощенных стран.
Много споров вызывало устройство германского государства. Некоторые думали, что Германия будет строиться, как в СССР. Другие были против этого. Но, прежде всего всех беспокоил вопрос о том, скоро ли придет освобождение, ведь руководство СССР заявляло, что у них нет пленных, у них есть только преступники, а следовательно, и поступать с ними будут, как с преступниками. Вообщем, вопросов было много.
Охрана и администрация лагеря в порыве радости даже угощали пленных водкой. Вечером девятого мая даже не было отбоя. Все обсуждали это событие и проговорили до полночи. У всех на лицах была надежда на скорое освобождение.
Город расширялся и рос. Полным ходом шла заготовка леса на восстановление городов и сел Украины, Белоруссии, Кавказа. На все это требовались огромные затраты. Потсдамская конференция внесла некоторую ясность и в положение военнопленных. Без помощи государств антигитлеровской коалиции и Международного Красного креста, СССР не мог содержать и обеспечивать жизнь тысячам пленных. Это вынудило правительство подписать ряд международных соглашений по военнопленным.
После этого, все последующие годы военнопленные в СССР до самой репатриации 1953-55 годов чувствовали на себе некоторую заботу. Кладбища были огорожены заборами. Хоронили теперь в отведенных для этого местах, а не где попало. Хотя во времена холодной войны это святое правило народов было нарушено. Заборы исчезли, заросли травой могилы и сравнялись с землей.
* * *
Курт никак не попадал на работу в карьер, все больше находился в промежуточном лагере «Теплый ключ». Навещал могилку Гельмута. Сделал новый крест, старый сгнил и сломался. В промежуточном лагере, в бараке обновлял нары. Пилил и строгал доски, хотя в основной лагерь поступили новые кровати. А международные организации послали для пленных постельное белье, одежду и продукты питания. Некоторые работы пленными проводились без сопровождения конвоя.
О том, что пленные стали лучше питаться, население узнавало по выброшенным на свалку красивым банкам из-под рыбных консервов. Местные ребятишки собирали их и делали из них игрушки.
В 1947 году Шохи и сотни других пленных были отправлены на строительство лагеря в глубокой тайге. Материал завозили по железной дороге. Вблизи не было ни поселков, ни городов. Казалось, что все скоро будут в лагерях и бараках. « Много народа, много лагерей», - говорила охрана. После окончания строительства Курт снова попал в «родной лагерь» «восьмерка», так они называли его по количеству бараков.
Теперь постоянное место работы у Курта был карьер. Гремели взрывы, но уже мирные.
Курт мечтал еще раз увидеться с той девушкой, которая принесла ему хлеб. Отец не одобрял такие походы пленных в поселок. Мало ли что может случиться. Хотя пленные уже чаще стали появляться в селах, но краж и воровства не было. Шел натуральный обмен. Но отец Курта был прав. Население по-разному относилось к пленным. Кто со злобой и ненавистью, а кто с сочувствием и жалостью. Меньше всего эти вопросы трогали детей. Они меняли продукты питания на различные поделки. И часто наивно спрашивали:
- Ты что, дядя, фашист?
- Найн! – отвечали пленные, - Я пленный.
Этого было достаточно для общения. Отец объяснял Курту, да и сам Курт отлично понимал, что не так просто получить доверие у этих людей. В каждой семье кто-нибудь, да и погиб на войне и то, что зовется ненависть, никуда не ушло от этих людей. А это больше всего угнетало и мучило, лежало тяжким грузом на них, на пленных.
На борту карьера все также маячили по два, три часовых. Курт в одном из них узнал Пашу. Медленно поднявшись по уступу, он подошел к часовому. Поздоровавшись по-немецки, Курт назвал его имя: - Паша.
- Здорово, здорово, камрад! Тебя, кажется, Куртом зовут?
- Я, я! – торопливо ответил Курт. И боясь, что с ним раздумают разговаривать, начал перечислять русские слова, которые он выучил.
Павел захохотал.
- Да ты, камрад русский знаешь?!
Курт тоже засмеялся. Павел закурил и снова, как и в первый раз стал сворачивать папироску и Курту, но вспомнил, что тот не курит, положил все обратно в кисет.
- Ну, что? В село хочешь пойти? – спросил он Курта, показывая рукой в сторону поселка.
- Найн, найн! – ответил Курт, вспомнив, что у него ничего нет на обмен, и стал выворачивать карманы, показывая их Павлу.
- Вот что я тебе скажу, Курт, хоть и разрешают вам общаться с населением, но нам от этого ни холодно, ни жарко. Плохо будет тому, кто с вашим братом якшаться вздумает, затюкают.
Из всего сказанного Павлом, Курт понял лишь то, что попадет тому, кто с ним будет близко знаком.
- Я, я, - подтвердил он, а про себя подумал, что прав был отец, что не одобрял эти походы в поселок.
- Ну, я могу отвести тебя к одной бабе, ей нужно забор и ворота починить, а там договоритесь, - одевая на плечо винтовку, закончил Павел, - Пошли только побыстрей, пока я буду обедать, ты тоже заработаешь на кусок хлеба.
Курт сразу не понял, что хочет от него Павел, но тот сказал: «арбайтен» и они вместе пошли в поселок.
Часовой привел Курта к тому дому, где жила та девушка, что подала ему кусок хлеба. Курт сразу узнал этот дом. Павел зашел в ограду, оставив Курта у ворот.
- Постой здесь, я сейчас узнаю.
Курт понял и остался ждать у калитки. Он оглядел все вокруг. Увидел колодец во дворе, дрова, сложенные у конюшни, во дворе прохаживались несколько кур. Курт принялся размышлять, как бы он обустроил этот дом. Вот здесь бы он построил свинарник, а там бы развел сад, хотя деревья тут вряд ли бы прижились, здесь холодно.
- Эй, камрад, чего задумался? Иди хозяйка покажет чего надо сделать, только быстро, шнель! Понял?
- Я, я, - как всегда ответил Курт. Зайдя во двор, он увидел, что вместе с Павлом стоит полная женщина, лет сорока, небольшого роста, вся седая, без платка.
- Ну, ладно, Дарья, я пойду, а ты здесь разберись и покажи ему, что к чему, пусть делает.
Дарья молча пошла в сарай, принесла оттуда старые гвозди, ржавые и погнутые, молоток и топор. Молча положила все это добро у ног Курта и показала рукой на покосившийся забор и калитку. Курт понял, что от него хотят, и приступил к делу. Он старался меньше смотреть по сторонам.
Из дома вышла хозяйка, опять молча прошла в сарай, вышла с лопатой и показала Курту, что нужно поправить столбики. Она не ушла, а осталась стоять рядом, смотрела на него и молчала. Курт старался из-за всех сил, и получалось у него неплохо.
- Да присядь, отдохни, ишь, разошелся! Не дай Бог запаришься здесь у меня, да помрешь! – проговорила сердито Дарья.
Курт не понял, что она сказала, и подумал, что она его поторапливает, и стал еще быстрей работать.
- Вот дурень! – воскликнула Дарья и силой усадила Курта на лежащее бревно.
Только теперь Курт понял, что от него требуют. Сел и с удивлением уставился на Дарью. Он попробовал заговорить с ней, но запутался в словах и замолчал. Зато разговорилась Дарья.
- Вот ты, хоть живой, в плену, а не на войне, а мой вот погиб в финскую кампанию. Остались вдвоем с дочкой, коротаем дни и ночи. Да и не одна я здесь такая, много нас здесь баб так живут. Кто в эту войну потерял мужика, будь она, эта война проклята! – Дарья замолчала, поднялась и пошла в избу.
Уже заканчивая ремонтировать ворота, он остановился и с удивлением заметил, что из избы вышла та самая девушка. Он остолбенел, не мог сказать ни слова, только что-то промычал. Девушка подошла к нему, поставила на лежащее бревно миску с едой, кусок хлеба и что-то еще в мешочке. Повернулась и снова пошла в дом. Потом пришла опять, принесла деревянную ложку. Курт понял. Сел и стал есть. Девушка стояла в стороне и смотрела на него. Курт снял головной убор. Седина дорожками уже пробежала по его волосам. Лицом он был очень красив, хоть и лежало на нем печать горьких испытаний.
Стоя в стороне, девушка смотрела на него, как он аккуратно ел. Когда уже миска была пуста, она подошла к нему, взяла миску из рук и проговорила:
- А это возьмите с собой.
Курт, увидев, что к забору подходит Павел, встал.
- Ну, готово? – спросил часовой, осмотрев работу.
Из избы вышла Дарья, подошла к Курту и положила ему в руку, в которой он уже держал в тряпице еду, бумажный кулек.
- Пошли! – скомандовал Павел, и они пошли обратно. Уже на ходу Павел крикнул Дарье:
- Ну, что, довольна?
Дарья ничего не сказав, махнула рукой. Уже отойдя на довольно приличное расстояние, Курт осмелился и оглянулся. Девушка стояла и смотрела им вслед.
- Давай, давай, шнель! – проговорил Павел, - Другая работа тебя ждет. Смотри там у меня, - и он приложил палец к губам.
Курт знал, что означает этот жест, да и его не нужно было предупреждать, он уже прошел эту школу жизни, язык старался держать за зубами.
Опустившись в карьер, он понял, что его исчезновение никто не заметил. Развернув тряпицу, он обнаружил соль и вареную картошку, в кулечке был табак. Курт отдал все это добро отцу и рассказал, как он побывал в поселке и как наелся там того, что еще никогда не ел. Отец немного поворчал на него.
- Молодым что, а вот я знаю, чем это может кончиться. Не ходи туда больше, выдержим и так.
- Вы старшие всегда были послушными, вот и дослушались! – проговорил в ответ Курт.
- Давай не будем, Курт рассуждать, кто был послушнее, ни в нас одних дело, народ доверял своему правительству, а его обманули.
- Значит и нас с тобой, отец обманули!
- Ладно, хватит об этом, мало нам еще досталось, а ты еще приключений ищешь на свою задницу!
Уже в лагере Курт засыпая, вспоминал эту девушку. Снилась ему ее до пояса коса и глаза, смотрящие на него.
С тех пор мысли об этой красавице не покидали его. Только в работе он забывался. Но каждую свободную минуту ее образ вставал перед ним.
Как-то раз, придя с работы, его вызвали в комендатуру лагеря.
- Ну, вот, - сокрушался отец, - Добегался! Что теперь будет?
Курт испугался не на шутку. Все думал, кто и что мог сказать, чьи это фокусы опять? Гадали они с отцом, но так и не смогли ничего додумать.
Зайдя в комендатуру, он встал у стенки, пропуская служащих лагеря. Из дверей вышел военный. Курт увидел на погонах одну звезду, - майор – подумал он.
- Шох! – громко крикнул майор
- Я! – отозвался Курт
- Курт?
- Я! – снова ответил Курт
- Зайди.
Курт вошел в комнату и встал у двери. Майор прошел в угол, к сейфу, достал из него какую-то книгу и протянул ее Курту.
- Твоя?
- Я, я! – ответил Курт, увидев в руках у майора знакомую книгу. Это был тот самый букварь.
- Ну, возьми, раз твоя, а то здесь мне мешает. Учите русский язык, он вам еще пригодится.
Курт взял книгу и с благодарностью посмотрел на майора.
- се, Шох, можете быть свободным, точнее идите! – поправился майор.
Курт по-военному повернулся и вышел. Уже идя в барак, он почувствовал, как ослабели его ноги, а в левом ухе нарастала боль. Сколько времени прошло, а контузия давала о себе знать.
Придя в барак, он рассказал отцу все и показал свой букварь.
- Но чтобы учить русский, надо чтобы его кто-то знал.
Курт ничего не сказал в ответ, у него созрел план. Он полистал букварь, в нем не хватало последних страниц. – Пойду в поселок, как только заступит на дежурство Павел. Надо что-то взять с собой на обмен, - подумал про себя Курт. Рукой он нащупал простынь, которую прислали от международных организаций. – Зачем мне две простыни? Одну возьму и сменяю, - строил планы Курт.
* * *
Дочь Дарьи Маша, училась в городской школе. Кое-как закончила семилетку и стала работать в одном из цехов эвакуированного завода. С утра уходила на завод, вечером бегали с подругами в кино. Дома помогала матери по хозяйству.
О том, что у них работал пленный немец, она ничего подругам не сказала. Да у многих в поселке они помогали по хозяйству. Парней и мужиков было мало, а мужские руки ценились.
Маше пошел уже двадцать пятый годок, а замужем она так и не успела побывать. Да и не за кого было идти. Те, кто пришел с фронта, уже были женаты, а остальные больные, да калеки. Был один механик с завода, но он приходил всегда с бутылочкой, а потом у него объявилась жена. Дарья отходила его батогом, с тех пор он ноги своей не показывал у них. Так больше Маша ни с кем и не зналась. – Успею, - думала она, - Войны нет, все наладится!
О пленном она поначалу и не думала, просто смотрела на него, а про себя думала – «Смотри-ка, такой же, как и все мужики, руки, ноги, голова, а я думала, что если немец, то у них все по-другому, а он даже ничего, красивый!
Постепенно в ее памяти стал стираться образ этого немца. Но один из дождливых сентябрьских дней 1948 года, Курт стоял на лебедке, вытаскивая вагонетки с камнем наверх. Прячась от дождя, он бегал под крышу эстакады, ждал, когда вагонетки с камнем отвезут, и снова подцепив их, он опускал обратно в карьер.
К нему под крышу, прячась от дождя, неожиданно забежал Павел.
- А! Камрад! Здорово! – по-русски поприветствовал он, протянув Курту руку.
- Гутен так! – так же протянув руку, поздоровался Курт, он впервые держал за руку русского, как будто бы и не было этой войны, а они встретились просто так и поздоровались.
Отряхнувшись от капель воды, Павел стал раскуривать трубку, Курт удивился, ведь Павел всегда курил самокрутки. Он показал на трубку. Павел догадался, что хочет спросить Курт
- Ты насчет трубки? Знаешь, трубка лучше, на папиросы бумаги не напасешься, - проговорил Павел, не думая о том, понимает его слова немец или нет.
- Ну, а ты, не был больше у Дарьи? Работы у нее невпроворот, мужика то нет, сам понимаешь! Я слышал, что вы скоро без конвоя будете ходить и работать. Оно и к лучшему, чего вас охранять, вы и без того работаете и сами дорогу в лагерь знаете.
Курт не понимал его, а только кивал в ответ головой и повторял свое – Я, я.
- Ну, ты чего? Не понял ничего! Я говорю фрау, та фрау, помнишь? Ну, где ты арбайтен, приходи, помоги.
Курт догадался, о чем шла речь, и дружески похлопал Павла по плечу.
- Ну, давай, камрад, трудись, а я побежал!
Павел сегодня не дежурил, а шел по какому-то важному делу. Он был без винтовки. Курт стал ждать, когда тот заступит на дежурство, и приготовил заранее простынь и букварь. Отец молча наблюдал за ним, но вслух больше не высказывался.
На другой день как всегда, колонна военнопленных проследовала к месту работы. Сопровождал колонну один конвоир, да и то только для поддержания порядка. Сегодня подошла очередь идти в поселок пятерым, так было установлено.
Работу выполняли за них другие, а они должны были обменять вещи на еду. Так что Курт с приготовленными вещами для обмена впервые шел один свободно. Он заглянул в один двор, но там отказались от его услуг. Тогда он пошел прямо к дому Дарьи. Дарья как раз копошилась во дворе.
Поздоровавшись, Курт ломая язык, кое-как проговорил: - Тетка, просо ест.
Дарья от неожиданности вздрогнула, но потом, узнав Курта, проговорила:
- Что, работать пришел? Не знаю даже что тебе предложить. А вот просо мне не надо, есть свое немного правда, – сказала она.
Курт торопливо вытащил из-за пазухи простынь и показал Дарье.
- Так это простынь! А Ты просо, просо! Ладно, давай, дам чего-нибудь за нее, а то может денег возьмешь?
- Я, я, гроша!
- Ладно, дам тебе гроша, - миролюбиво закончила Дарья и прошла в избу.
Когда она вышла, Курт заулыбался и спросил:
- Где дочь, метхен? – показывая на книгу, которую он вытащил вместе с простыней.
- Что это у тебя? – протянув руку за книгой, спросила Дарья и прочитав на обложке название, серьезно сказала:
- Нет, не надо, буквы мы все давно уже знаем, да и маленьких у нас школьников нет!
Но тут до нее дошло, что он спросил у нее про Машку. Повернувшись, она крикнула Курту, стоящему за воротами:
- На работе она, скоро должна придти.
Про себя она подумала: - А зачем ему деньги, все равно он ничего путевого не возьмет, а вот дам я ему сахару, пусть чаек попивает в своем лагере. Она опять зашла в избу, положила деньги на место, взяла из мешка несколько кусков сахара, завернула в чистую тряпицу и вынесла Курту.
- нету грошей, возьми вот сахару, хватит тут и тебе и друзьям твоим, - она протянула ему узелок.
Курт взял узелок. Он был доволен и этим. Денег он больше просить не стал. Да и шел он сюда вовсе не за этим. Он хотел увидеть девушку и попросить ее позаниматься с ним русским языком. Он не знал, как спросить Дарью, когда же она придет. Но как протянуть время. И он стал показывать, что готов поработать.
Дарья догадалась, что он хочет поработать.
- Давай тогда завалинку мне подладь! – она стала показывать Курту, что нужно делать. Он сразу понял, что от него хотят, но торопиться, как в первый раз не стал, а тянул, как мог время. До конца рабочего дня было еще очень много времени. Он неспешна стал убирать старые доски и крепить развалившуюся завалинку.
Дарья не стала торчать возле него, а занялась своими делами.
Он уже заканчивал замену сгнивших досок, как вдруг, в ворота зашла хозяйская дочка, но не одна, с ней была еще одна девушка.
- Ой! Смотри, Галка, опять тот немец у нас, помнишь, я тебе говорила про него?
Подойдя ближе, они поздоровались с Куртом. Тот, заулыбавшись тоже поприветствовал их своим: - Гутен так медхен!
Девушки остановились ненадолго, посмотрели на него и прошли в избу.
Только тут Курт вспомнил, зачем сюда пришел. Он сделал несколько шагов вслед за ними, взял легонько за локоть Машу. Она вздрогнула, но потом, увидев, что Курт протягивает ей какую-то книгу, остановилась.
- Смотри, Галка! Да ведь это букварь!
- Я хотчу узнать русский язык – сказал Курт, коверкая слова.
Маша с Галей переглянулись.
- А, значит, хочешь русский язык выучить? – спросила Маша.
- Я, я! – ответил он.
- Ну, хорошо, давай сразу и будем учить, посмотрим, что ты знаешь, - смеясь, сказала Маша, - Но для начала нужно хотя бы знать, как тебя зовут?
- Курт, Курт! – несколько раз повторил он.
- Я Маша, а это Галя, - показала она рукой на подружку.
Курт повторил их имена.
- Ну, вот и хорошо, не забывай и повторяй. Для начала достаточно.
Подруги уже было хотели войти в избу, но Курт снова легонько взял Машу за локоть и, показывая на букварь, стал объяснять, что он будет приходить учить язык. Маша хотела вернуть ему книгу, но Курт запротестовал, повторяя: - Найн, найн. О Маша поняла, что книгу он хочет оставить ей. Курт снял свое кепи с длинным козырьком и стал похож на простого мужика с огромной копной волос.
- Смотри, - сказала Галка, - А он совсем на немца не похож!
- Да, - ответила Маша.
Тут из избы вышла Дарья.
- Чего это вы сегодня так рано с работы? – сердито спросила она.
- Да мам, у нас сегодня собрание было, и мы пораньше закончили, а потом оно не состоялось, директор заболел, а без него не стали проводить, и нас отпустили.
- Ладно, идите в избу, нечего тут зубы скалить, - еще раз сердито закончила Дарья. Она проверила, что Курт все сделал и стоит в растерянности, Дарья решила все по-своему. Маша и Галка, которые направились уже в избу, остановились посмотреть, что предпримет Дарья.
- Ты знаешь, милок, не очень-то веселись с девками, а то не дай Бог, соседи чего подумают, греха потом не оберешься! Да и тебе, наверное, пора. Ступай до своих!
Курт стоял с непокрытой головой, думая, что ему теперь делать, а Дарья совала ему в руки узелок и говорила:
- Молодец, хорошо сделал, возьми вот, заработал.
Курт не стал противиться и взяв то, что ему дали, одел свое кепи, посмотрел на стоящих у крыльца девчат, поклонился и нехотя побрел в сторону карьера, радуясь, что книга все-таки осталась у Маша, значит, у него теперь есть повод вернуться. Он шел и все повторял их имена: - Маша, Галя, Маша, Галя.
* * *
Подруги зашли в избу. Дарья продолжала на них ворчать, стая на стол чугунок с едой. Галка есть отказалась и побежала домой, сославшись, что сыта и ей пора домой. Маша проводила ее до порога.
- Мам, ну чего ты разошлась? – спросила она мать вернувшись, - О чем же нам говорить, ведь он по-русски ни гу-гу. Букварь вот принес, - разглядывая книгу, - продолжала она, - Кто интересно ему ее дал? – потом замолчала, уплетая картошку с хлебом и вяленой рыбой. Ела и все время думала: - Какое у него красивое лицо!
Несколько раз Маша видела во сне Курта, но, просыпаясь, осознавала, что это всего лишь сон. Ей очень хотелось увидеть его снова, но только без этой глупой кепи с длинным козырьком. Она старалась гнать от себя эти мысли, а уж тем более, никогда не делилась этим со своими подругами, особенно Галке, которая почему-то постоянно теперь вспоминала при ней о нем и о том, что он хочет учить русский язык. Маша только помалкивала в ответ.
Курт, вернувшись в свой барак ничего не сказал отцу, а когда развернул узелок, то увидел, что вместе с сахаром лежало еще несколько рублей. Отец внимательно посмотрел на деньги., потом потрогал рукой постель, сел на нее и начал говорил:
- Сын, я прошел жизнь и видел больше тебя. Я тебя не осуждаю, но хочу предупредить, что у тебя есть Родина, есть семья, мать, сестра. Я чудом встретился с тобой, видимо Бог нам помог выжить. Я хотел, чтобы ты хранил традиции нашей семьи, нашей фамилии. Я очень тебя люблю, люблю дочку, жену. Говорят, что наш городок разбомбили американцы! Живы ли наши, не знаю. Но я не хочу и тебя потерять. Вместе мы выжили и выстоим, наверное, до конца, а там может и вернемся на Родину. Я никогда не возьму больше в руки оружие и не хочу, чтобы и ты брал его. Человечество за свою историю научилось истреблять себя, а вот продлять жизнь человека еще никто не научил. Подумай, и не делай глупостей.
Курт молча слушал и не возражал, но чтобы как-то поддержать разговор, он вздохнул и произнес:
- Все равно рано или поздно мир изменится, изменяться и люди.
- Да, я тоже в это верю, - поддержал сына отец, - Но для этого нужно время, а у нас его все меньше и меньше. Если у тебя будут дети, расскажи им только правду, правда, это начало новой жизни, а ложь, это путь назад.
* * *
Зима 1949 года принесла Курту новые испытания. Умер его отец. Работа, отсутствие лекарств, воспаление легких и смерть. Курт тяжело перенес это горе. Он понял, что слухи о том, что городка, где жила его семья, больше нет, окончательно подорвали силы и дух его отца. Курт осознавал, что может быть, он один остался на этом свете и его задача теперь выжить, только выжить.
Похоронили отца там, где оборудовали кладбище для военнопленных. Курт видел столько смертей, но смерть отца для него стало большим потрясением.
В поселок он теперь старался не ходить. Когда очередь доходила до него, он отказывался. Но потом понял, что без общения с людьми, ему не понять той правды, о которой говорил отец. И уже весной он вновь был у той ограды, у тех ворот. Он зашел во двор. Кругом было тихо. Присев на бревно, он стал ждать, что кто-нибудь да выйдет. Но никто не выходил. – Наверное, нет никого, - подумал он и собрался было уходить, как вдруг калитка открылась и во двор зашла Галя.
- Ой! – вскрикнула она, удивившись, - Чего это вы туту сидите? Идите в дом! Ой – опять вскрикнула она, - Да Маша, наверное, спит со смены! Здравствуйте! – наконец, поздоровалась она с ним, продолжая тараторить, - Я сейчас сбегаю, разбужу ее, а то мать у нее уехала в деревню к родителям за провиантом и все еще не вернулась. За зиму все подъели, вот и пришла нужда съездить, ну, я сейчас! – и она скрылась в доме.
Курт опять опустился на бревно и стал ждать.
А Галка, забежав в дом, бросилась к кровати подруги.
- Маш, а Маш! Там пришел этот Курт, вставай!
- А? Что? – спросонья ничего не поняла Маша. _ Какой Курт? – но потом, окончательно проснувшись, поняла о ком идет речь. Она встала, привела в порядок волосы, подкрасила губы.
- Ну, Галя, как я тебе?
- Да ничего!
- Что ему нужно, - спросила Маша.
- Я не знаю, я увидела его в окно, как он к вам во двор зашел, и прибежала к тебе.
- Что же делать теперь? – спросила у нее Маша, - Я то думала, что он уже больше не придет, а он пришел все-таки, а может просто так, как ты думаешь? – но тут она догадалась, что книга, которую он оставил у нее, это и есть предлог увидеться с ней. Сердце ее застучало. Она достала с полки его букварь и вместе с Галкой вышла во двор. Она старалась быть спокойной, но сердце ее бешено колотилось, и румянец разлился по щекам.
Увидев Машу, Курт встал, поприветствовал ее за руку и почувствовал, как она горяча и дрожит.
- Ну, что, пришел все-таки учить русский! – она обратилась к нему, как к давно знакомому.
- О, я, я! – ответил он.
- Надо говорить – Да!
- О да, да, - понятливо ответил Курт.
Подруги присели на бревно, пригласив сесть и Курта. Он сел на самый краешек и спросил:
- Где муттер?
- А, - поняла Маша, - Уехала, туту.
- Да, да, - уже по-русски сказал он.
Тут Галка вспомнила, что мать что-то наказывала ей сделать и быстро собралась и убежала домой. Маша пыталась ее удержать, но та ни в какую не хотела оставаться. Оставшись один на один, они боялись посмотреть друг на друга.
- Какой из меня учитель, - начала Маша, немного наклонившись вперед. – Не нужно сюда приходить, а то начнутся разговоры, Галке то я доверяю, она не будет болтать, а люди вот могут всякое подумать, да и мама будет ругаться. Давай, приходи в другой раз, только фуражку свою дурацкую сними! – она сняла с него кепи и ахнула. Седина покрывала всю голову Курта, Она долго смотрела на него, и Курт стал ей объяснять, что он стал таким после смерти отца. Маша слушала и удивительно, все понимала. Она брала в руки косу, расплетала ее и вновь заплетала. Букварь постоянно соскальзывал с ее колен, и она много раз поднимала его с земли.
- Пошли! – вдруг сказала она, - Я знаю, где мы будем учить, - она потянула его за рукав. Курт повиновался и пошел за ней. Они шли за избу, дальше в огород, где на самом краю, уже ближе к лесу стояла баня. Баня была давно не топлена, стояла никому не нужная. Вот ее то и выбрала Маша местом учебы.
Зайдя в предбанник, Маша зажгла керосиновую лампу. Следом за ней зашел и Курт, держа свое кепи в руках. Усевшись на лавку, раскрыв букварь на первой странице, она показала ему первую букву и сказала:
- А.
- А – произнес он.
Маша неожиданно закрыла букварь и сказала Курту почти шепотом:
- Вот сюда и будешь приходить, только без этой фуражки, - снова повторила она, - Но когда? – спросила она сама себя. Потом посмотрела на Курта, в глазах которого мелькал огонек от керосинки и сказала, что надо знать определенные дни, чтобы она не была на работе. Курт стал понимать ее и со словом:
- Карашо. – он встал, достал из печи уголек и написал дни, в какие он может приходить.
Она взяла уголек из его руки и написала рядом с его цифрами время, в какое нужно быть здесь. Курт закивал головой. Маша раскрыла букварь и тут же показала другую букву:
- Б.
- Б – опять повторил Курт.
- А это баня – ударив ладонь. О стену, пояснила Маша.
- Бана – повторил Курт.
- Маша хохотнула в ладошку. Курт тоже засмеялся.
- Ну, Куртик, на сегодня хватит, - вырвалось у Маши, - А то Галка придет, начнет искать, а может, и мать нагрянуть и так уже влипла, - она поднялась и стала искать, куда положить букварь. Нашла доску у потолка и положила туда. Они стали выходить из бани. Маша вышла первой. Огляделась и махнула рукой Курту. Стараясь выйти как можно быстрей, они столкнулись в проеме двери и встали прижатые друг к другу. Какое-то время они стояли, словно онемевшие, но потом, придя в себя, вывернулись наружу, и оба засмеялись.
Курт быстро схватил руку Маши, поцеловал ее и не глядя на нее, бросился к лесу и быстро исчез из вида. Маша еще долго стояла в оцепенении и не могла понять, то ли в знак благодарности, то ли от любви к ней, он поцеловал ей руку. Ей никто и никогда не целовал руки. В голове клубился туман. Душа ее пела, Запела и она:
- Дайте в руки мне гармонь,
Золотые планки.
Парень девушку домой,
Провожал с гулянки, – пела она, заходя в дом
На другой день, на работе она была веселой, часто шутила, но даже Галке про баню и что было в ней, она не рассказала.
* * *
Курт шагая быстрым шагом, все повторял и повторял про себя:
- Бана, бана, А, Б.
Уже находясь в бараке, он вспоминал об их встрече, и перед глазами стояла Маша, ее волосы, грудь, шея. Он все это представлял себе еще и еще раз и мечтал о следующей встрече.
Пленные замечали, что с Куртом творится что-то не так. Он ходил с мечтательным и отрешенным от всего взглядом. Все стали догадываться, что у него по всей вероятности появилась девушка.
В следующий свой поход в поселок Курт готовился особенно тщательно. Он побрился, взял с собой зеркальце в виде сердечка, которое сделал его отец, вытащил из брюк деньги и переложил их в карман куртки. Он не потратил еще ни копейки. В назначенный час он отравился в поселок. Подойдя к условленному месту, Курт долго стоял в кустах, недалеко от изгороди и наблюдал за баней. Вот из нее вышла Маша, выплеснула из таза воду, развешала на веревке постиранные вещи и снова зашла в баню. Кругом никого не было видно, и Курт, наконец, решился пойти. Перелез через изгородь и быстрым шагом отправился к бане.
Дверь в предбанник была приоткрыта, и он вошел. Маша, ойкнув, одернула подол платья и, вытирая руки, проговорила:
- А, это ты, Куртик! Пришел все-таки, а я думала, что ты уже не придешь, струсишь!
- Найн, я не трусишь! – повторил Курт, чем очень удивил Машу. Он был без кепи, его даже не было у него в руках. Они долго смотрели друг на друга.
- Ну, что, начнем? – первой предложила Маша, - Мамы нет дома, я убиралась, стиралась, а вот теперь свободна, - она достала букварь, и они уселись на лавку. Но вдруг что-то вспомнив, она поднялась и взяла сверток, лежащий на бочке в углу.
- Я знаю, у вас с питанием плохо, на вот, подкрепись, - и достала из свертка два яйца и кусок хлеба. Курт удивился, он хотел есть, но к еде не притронулся. Он достал из кармана деньги, подаренные Дарьей, и протянул Маше.
- Откуда они у тебя?
Курт, как мог, стал объяснять ей, что деньги ему отдала Дарья, что его мучает совесть и что он отдает их обратно им. Маша на минуту задумалась, но деньги брать не стала. Тогда Курт положил их на бочку, туда, где лежал сверток. Маша, чтобы Курт не стеснялся есть, взяла кусочек хлеба и стала жевать. Курт тоже взял яйцо. Посмотрев друг на друга, они рассмеялись.
- Знаешь, Куртик, по букварю ты долго будешь учить язык, ты давай запоминай то, что я тебе говорю, и повторяй, - жестами пояснила ему Маша.
- Да, да, - понял ее Курт.
- Знаешь, нам, наверное, не нужно больше встречаться, если кто-нибудь узнает, потом заклюют меня, проходу в поселке не будет, да и мама, если узнает, беды не оберешься! – она посмотрела на него и поняла, что он уходить не хочет.
- Неужели, Маша это повредит тебе? – заговорил по-немецки Курт, - Почему ты не можешь сама принимать решение? Мы ведь не делаем ничего дурного!
- Знаешь, Курт, - начала опять Маша, не разобрав в его речи и половины, - Людская молва может и с ума свести, да и тебе, наверное, не поздоровится!
Курт помрачнел. Маша очень ему нравилась, и он уже не мог без нее. Он не мог ничего понять, Он хоть и пленный немец, но он не враг ей и ее народу, да и какой он враг, уже восьмой год в России живет и уже русский немного знает. Но жива видно память в людях о том зле, который им причинила война. Что теперь делать, Курт не знал. Он молча встал, встала и Маша. Взяв ее руки в свои, он поблагодарил ее, но, не выдержав, он вдруг упал на колени, обхватив ее ноги. Маша замерла, руками взяла его голову, посмотрела ему в глаза, в которых стояли слезы. Он резко встал, поцеловал ее руки и вышел из бани. Маша бросилась, было за ним, чтобы отдать букварь, но остановилась.
Он скрылся за изгородью в сером сумраке уходящего дня. Уже на ходу он нащупал в кармане зеркальце, которое взял с собой, приостановился, готовый вернуться назад, но, передумав, пошел дальше.
Курт сделался молчаливым, работа хоть как-то отвлекала его от тяжелых мыслей. Но все же в один из дней, он снова был у дома Маши. Он долго стоял в кустах и наблюдал за домом, не появится ли она, но ее не было. Тогда он, перемахнув через изгородь, подошел к бане и положил на порожек зеркальце, немного постоял, потом пошел обратно. Постоял еще немного в кустах, но Маша так и не появилась. Он ушел. Так было много раз. Он приходил, маячил в конце огорода, потом разворачивался и уходил.
Маша видела его, но ее что-то удерживало, чтобы не кинуться к нему. Галка на работе все приставала с расспросами, приходит или нет Курт учить русский язык. Но Маша отвечала, что они уже закончили обучение, и он перестал приходить. Но каждый раз, когда она видела его, сердце ее выпрыгивало из груди.
Один раз, когда матери не было дома, она прихватила немного продуктов и, не оглядываясь, кинулась к нему. Курт увидел ее, когда она подходила, осторожно ступая по траве. Он двинулся ей навстречу. Они не помнили, как оказались друг у друга в объятиях, как утонули в долгом, страстном поцелуе. Курт понес ее на руках, обходя кусты. Маша не сопротивлялась, а лишь шептала:
- Куртик, дорогой, что ты делаешь? Куда ты меня несешь?
Наконец, он опустил ее на землю. Мягкая, высокая трава накрыла их обеих. Маша впервые видела настоящего мужчину. Нежность и ласка опустошили ее. Она не помнила, как все случилось. Только после этого их встречи были наполнены любовью и радостью.
Маша расцвела. По дому делала все быстро и весело, постоянно пела. Все стали замечать, что она теперь не ходит с подругами на танцы и в кино. Одна только Галка догадывалась, но чтобы не обидеть подругу, ничего у нее не спрашивала.
Первой о встречах дочери с немцем узнала мать. Это случилось тогда, когда соседский мальчишка услышал смех и пение. В это время Курт и Маша пошли подальше в лес от людских глаз. Расположившись на заветном месте и разложив съестное, стали приглушенно разговаривать, но иногда смех вырывался наружу и они, уже не думая об осторожности, хохотали оба. В этот раз Маша учила Курта петь ту самую песню, которую она так любила:
Дайте в руки мне гармонь, золотые планки.
Курт повторял за ней, но у него выходило очень смешно:
- Дайте в руку майн гармонь
Золотая планка.
Парень девушка домой
Провожаль с гулянка.
Маша громко хохотала. Она показала ему зеркальце, которое он принес ей, и сказала:
- Спасибо за подарок.
- Да, да, - сказал Курт, целуя ее.
В это самое время и увидел их пастушонок. Он увидел, как Машка, дочь Орловой Дарьи целуется с каким-то седым мужчиной, и они валяются на траве. Он не знал, то ли ему убежать, то ли постоять еще и посмотреть. Он все-таки стал пятиться, не признав в этом мужике здешнего, а потом побежал, бросив своих коз. Добежав до Орловского дома, он окрикнул ходившую во дворе Дарью:
- Тетка Дарья! Там ваша Машка целуется с мужиком ненашенским! У нас таких нету, - и он побежал обратно к своим козам.
Дарья сперва присела на скамейку, охнула, потом встала и пошла вслед за парнишкой, но потом одумалась и вернулась, сев на бревно: - Дождусь ее красавицу здесь, посмотрю, что за хахаль у нее завелся! Найдется у меня лекарство для обеих! – думала она.
Проводив Курта до дороги, по которой в пыли проходили колонной после работы военнопленные, Маша другой дорогой отправилась домой. Увидев сидящую на бревне мать, она поняла, что что-то случилось. Подойдя к ней и стараясь быть спокойной, она спросила:
- Что случилось, мама?
- А вот что – заговорила мать, - Если ты хочешь встречаться с мужиком, то не прячься по кустам, у тебя дом есть и нечего таскаться, где попало! Ты не потаскушка! Узнают люди, сраму не оберешься! Да и так уже узнают, раз парнишка увидел вас в лесу.
Маша побледнела, сердце, словно остановилось. – Вот оно и пришло то, чего она так боялась.
- Ты скажи, доченька, хоть кто это? Я ему паршивцу задам жару, забудет дорогу!
- Но мама! А что если я его люблю?
- А если любишь, нечего прятаться! Нехорошо это.
- Надо бы предупредить Курта, что встречаться, теперь так часто не стоит. Ну и ладно! Пусть будет, что будет! – думала Маша.
Вечером за ней забежала Галка, и они пошли на работу. Маша так и не решилась рассказать подруге о случившемся, она старалась быть веселой и разговорчивой.
Мать по ночам охала и вздыхала:
- Раз не местный, значит из города, а то не дай Бог, с пленным связалась! Вот беда на мою голову! Дочка, а дочка, - спрашивала она, - ты скажи, кто он, успокой мое сердце!
- Мама, пока ничего не скажу, успокойся, ничего плохого со мной не случилось! Я же не маленькая, чтобы поступать бестолково! Вот придет время, и все скажу.
- Ну и характер! Вся в отца! – воскликнула мать.
На какое-то время она отстала от дочери, да только в поселке уже пошли слухи и пересуды о том, что Машка Орлова в лесу с мужиком валандается.
- В магазин нельзя зайти, - сетовала мать, - Все смотрят, все норовят подколоть. Хоть из дому не выходи! Сами то, вдова на вдове, рады бы с первым встречным мужиком, а туда же, подай им чужие секреты!
Уже в первую же встречу, Маша все рассказала Курту. Они долго молчали, обдумывая, как им теперь быть дальше. Курт понимал, что официальное представление ее матери ни к чему не приведет, а только накалит обстановку, ведь близость немца с русской женщиной вызовет гнев и презрение окружающих.
Он говорил Маше, что у него это все серьезно, что он ее никогда не бросит. А когда их освободят, он увезет ее в Германию. Он не представлял, как он это сделает, но он успокаивал и ее и себя.
Маша, прижавшись к его плечу, думала, как же быть дальше. Они так и нечего не смогли придумать и расстались с условием, что Курт будет сам выбирать время, когда прийти. На том и порешили.
* * *
Летом и осенью они все дальше уходили в лес, стараясь не попадаться на глаза косарям и ягодникам. Зимой выручала Галя. Она сочувствовала и немного завидовала Маше, которая не смогла скрыть от подруги свои встречи с Куртом, да и Галка сама догадалась. Только мать теперь все чаще допытывалась, кто такой, да откуда. Она знала, что дочь не удержать, время ей замуж идти и особенно упрекать Машу не стала.
Как-то сидя дома у Галки, Маша сказала, что Курт ходит в такой одежде, что его сразу распознают, что он немец. Тут Галка предложила одежду отца. Одежду своего отца Маша дать ему не могла, мать ревностно хранила все его вещи. Галка даже предложила, когда уедет ее мать к родственникам, то пусть встречаются у нее. Так и решили.
Курт переодетый, выглядел, как и все здешние мужики, на него мало кто обратил внимание, и они спокойно прошли в избу Гали. Но пробыли недолго. Маша не хотела подводить подругу, да и время поджимало. Вот так и жили встречами. Курт уже мог спокойно разговаривать по-русски, но все равно вызывал смех у подруг.
* * *
Весна 1953 года принесла много перемен и в жизнь Курта и в жизнь Маши. Умер Сталин. Вскоре в лагере стали поговаривать о возможной репатриации военнопленных в Германию.
Однажды Курт сказал Маше, что он должен поговорить с ее матерью и что они не должны больше прятаться. Они уже взрослые люди и никого это не касается, кроме их самих. Маша, конечно же, стала возражать, она боялась людских пересудов, а это для ее было главным вопросом. Курт больше не настаивал.
Но все-таки встреча и разговор с матерью состоялся. О том, что мать едет в деревню к двоюродному брату, Маша заранее рассказала Курту. В назначенное время он пришел. Шел прямо по дороге, никого не сторонясь и не прячась.
- Никто тебя не заметил? – спросила его Маша.
- Не знаю, - ответил он.
Она собрала на стол еду, они сели обедать. Курт рассказал, что уже составляют списки на репатриацию, ведь теперь две Германии. Они не заметили, как в дом вошла мать. Автобуса долго не было и, не дождавшись, она вернулась, а может сердце ее повело обратно.
Маша обомлела, но только Курт сохранил спокойствие и выдержку. Дарья узнала его. Ойкнув, она села на лавку у печи.
- Я знала, дочка, я догадывалась, что это он! Что же мне делать теперь с вами?! Ведь нам сейчас жизни не будет!
Курт встал и заговорил на русском, коверкая и путая слова, но смысл был понятен всем.
- Я говорю вам муттер, потому, что вы и моя мать. Я отчень любить Маша! Я буду везти ее Германия.
- Кто тебе ее даст везти? – со вздохом проговорила Дарья, - Да и куда она со своей земли то уедет? Вот что, дорогой, не надо меня успокаивать, давай уходи и больше не приходи сюда!
- Мама, не надо так! Ведь он ничего плохого не сделал! – крикнула Маша.
- Поздно уже, доченька! Уже это плохо, что он здесь, у нас! Чуяло мое сердце, когда он приходил к нам работать! – мать заплакала.
Курт понял, что всему виной он и стал собираться.
- Маша, я тебя не брошу, - обратился он к своей любимой.
- Не бросишь, не бросишь! Тебя-то самого спасать надо, ни прав у тебя, ни свободы.
Он выслушал и добавил:
- Ты права, муттер! Но я знай, свобода есть – приходит, - волнуясь, он стал еще больше путать слова. Он вышел из дома. Маша пошла провожать его, но мать преградила ей дорогу
- Ты что же это, дочка наделала! Ведь нам конец, совсем прохода не будет!
- Мама! Ведь я люблю его, - плакала Маша, - Ничего с собой не могу поделать!
Курт подождал Машу, но она так и не вышла, и он отправился в лагерь. Остановила, оглянулся на дом и еще быстрее зашагал прочь.
- Неужели я сделал больно этим людям? Но я же человек, я же не зверь! – думал он по дороге.
* * *
Слухи о грядущей репатриации, вынуждали руководство города и района перебрасывать дешевую рабочую силу на другие незавершенные объекты. Так по спискам, которые накануне составляли, якобы на репатриацию, Курт был отправлен на строительство подъездных путей к будущей электростанции. Произошло это так быстро, что он не успел предупредить Машу. По приезду, их поместили в такие же бараки, очевидно, освободившиеся после политзаключенных.
Курт очень переживал, но успокаивал сам себя, что он скоро вернется и увидит свою любимую. Но строительство затянулось. Адреса он не знал.
Маша, так и не дождавшись больше Курта, пошла вместе с Галей к знакомому охраннику спросить, не уехали ли пленные в Германию. Охранник Павел знал, что какую-то группу пленных отправили на военный объект. Маша провожала и встречала колонны пленных, которых гнали по их дороге, только Курта в них не было. Слышались только комплименты, которые выкрикивали немцы.
Она страшно переживала, сердилась на мать, которая так обошлась с ее возлюбленным. – Может он скоро вернется, - думала Маша. Однажды, когда на работе Маша что-то несла, ей стало плохо, а потом ее вырвало. В местном медпункте старая врачиха, послушав и осмотрев ее, сказала удивленно:
- А ты, подруга, кажется, беременная.
Эта фраза так испугала Машу, что она как пуля выскочила из медпункта. Но как не скрывала она свои встречи с немцем, но в селе об этом все-таки узнали. Матери проходу не давали, называли немецкой мамкой. А Маша, как ни огрызалась, ничего не помогало. А тут еще и живот начал расти. На работе, хоть она и не была комсомолкой, вызвали на собрание и рекомендовали руководству завода ее уволить из коллектива, что и было сделано. Уволили с формулировкой: За связь, порочащую честь и достоинство советского человека.
Приказ вывесили на общее обозрение. Мать, узнав, что дочь уволили, пошла на завод, но ей указали на дверь.
Маша ревела и уходила куда-нибудь подальше и разглядывала свой полнеющий живот. Галка каждый раз находила ее и приводила домой. Однажды Маша не выдержала, и когда ее обозвали немецкой подстилкой, бросилась на обидчицу и ударила ее сумкой по голове. Та заорала и побежала искать защиты, чертыхаясь и матерясь на ходу.
Милиция не заставила себя долго ждать. Но мать дочь отстояла. Вдове погибшего бойца, которая отдала все свои годы работе, одним словом отделались предупреждением лишь потому, что обидчица была не очень трезвой.
Вся эта история так сказалась на здоровье матери, что у ней все чаще стало болеть сердце. Лежа в постели, она наказывала дочери:
- Если все нормально будет, не отдавай никому вещи отца, пусть они будут жить в этом доме, И ты прости меня, ведь я ради тебя жила и добра тебе желала всегда.
Спустя некоторое время мать парализовало, а вскоре она умерла от остановки сердца. Хоронить мать приехали родственники из деревни, помогли соседи. Маша совсем отключилась от происходящего. Она не могла понять, что же происходит, и временами падала. Ее держали под руки. Уже после похорон, соседский дед Семен, вечно всем недовольный сказал ей:
- Это ты, Машка мать в гроб загнала, совести у тебя нет!
После этих слов, она уже не могла все это терпеть, ей все надоело. Прошло уже больше месяца и одиночество, в котором она оказалась, стало ее допекать. Галка приходила, как могла, успокаивала ее, приносила еду. Маша уже не могла выходить на улицу. Однажды она передала Маше букварь, который все так же лежал под доской в предбаннике.
- Будь другом, Галя, передай этот букварь Курту, он ведь все равно появится.
- Что ты, Маша, да ты сама это сделаешь!
- Нет, Галка, я не хочу выходить.
- Ладно, передам, - согласилась Галка.
В эту ночь Маша пошла на то место, где они встречались с Куртом. Посидела, немного поплакала, вспомнила, как они пели и вместе хохотали. Посидела еще немного, потом пошла домой, взяла веревку, немного подумала и решительно пошла за село, туда, где геологи недавно рыли глубокие шурфы. Остановилась возле одного, привязала камень так, чтобы он не вывалился из веревки. Крепко обвязала себя, нагнувшись. Выпрямиться она уже не смогла.
- Прощайте все! – крикнула она, и какая-то сила толкнула ее вперед. Она умела плавать и поэтому только она привязала камень. Еще не коснувшись воды, она была уже мертва, стукнувшись о противоположную стенку шурфа. Машу искали долго. Нашли только по оставшейся на краю шурфа туфле. Тело ее доставали днем. Сбежалось много народа. – Утопленница, утопленница, - неслось в толпе. Никто не думал, что этого могло и не быть, если бы не их черствые души. Главное для них сейчас было, что есть утопленница.
Галка ревела во все горло. Ругала всех и вся. Сколько раз бегала она и ждала последнюю колонну, но Курта не было. Хоронили Марию Орлову всем селом. Всем селом и смотрели на нее косо, когда была она жива. Похоронили рядом с матерью.
* * *
Напрасно Курт надеялся увидеться с Машей. Репатриация застала его там, на другом месте работы. Все оделись в светлые костюмы. Длинный пиджак с широкими карманами по бокам, а головной убор у всех был разный. Кто предпочел фуражку с длинным козырьком, кто был в шляпе. На те деньги, которые удалось немного скопить, и были приобретены эти обновы.
- Ты не переживая, вернешься к своей Маше, - говорили ему, - Найди сначала свою семью, да и на могилку к отцу все равно ведь приедешь.
Поезд шел на запад. По пути, в других городах садились все новые репатрианты. В вагонах было шумно, всех волновала встреча с Родиной. Какая она теперь, Германия? Как встретит их, тех, кто уцелел в этой бойне и выжил в плену?
Поезд стучал колесами, навевал воспоминания. Большинство стояли у окон и смотрели в проплывающий пейзаж. Города, станции, поселки, предприятия. Государство жило, жили и люди.
Курт вспоминал, что, наверное, по этой же дороге и их везли когда-то на Урал и в Сибирь. Что же делает теперь моя Маша? Как она перенесла разлуку? Что ждет меня впереди? Сколько осталось друзей и родных там, на моей земле. Гельмут бедняга. Отец, родной отец остался лежать в чужой земле. Погиб, наверное, и Герман. Кто-то пригласил Курта выпить. Он, конечно же, выпил водки, но только разбередил себе душу.
В Москву приехали ночью. Перешли на другой вокзал. Все шли и смотрели по сторонам. Всем хотелось увидеть Кремль. Людей было мало. Посадка закончилась, все были на местах. Снова застучали колеса, унося Курта все дальше и дальше от Маши.
Не знал он, что разделена теперь его Родина, что встала на его пути Берлинская стена. Чем ближе становилась Германия, тем шумней становилось в вагонах. Вот уж позади Варшава. А вот он, Берлин!
На вокзале мощная толпа. Из репродуктора разносится музыка с речью приветствия.
На вокзале было тесно. Кто-то встречался с родственниками, кто-то с друзьями. Везде слезы, смех, возгласы. Вдруг Курт увидел человека, своего возраста с одной рукой. Приглядевшись, он узнал Германа. Прижав к себе небольшой чемоданчик из фанеры, Курт бросился к нему, боясь потерять его из вида. Схватив Германа за уцелевшую руку, Курт крикнул:
- Герман, друг! Ты жив?
Герман от неожиданности остолбенел. Но через минуту они уже обнимались и плакали.
- Где ты был? Как ты выжил?
- А ты как, Курт? Отойдем в сторону.
Они отошли. Им поднесли пиво.
- После того, как меня сняли с поезда, - торопливо заговорил Герман, - Меня оперировали в какой-то больнице. Очнулся я уже без руки. Потом я работал в мастерских по ремонту автомобилей, а последнее время там, в мастерских и жил. Меня там кормили и поили. Одним словом, нам о многом надо поговорить, приезжай ко мне! Ты адрес то мой не потерял? Я ведь написал тебе его в той книге!
Тут Курт начал быстро рассказывать и о букваре и о том, как встретил он в лагере отца и как похоронил его. Рассказал о русской девушке Маше.
- Ладно, извини, Курт, запиши снова мой адрес.
Курт быстро записал на клочке бумаги адрес Германа.
- Ну, а я не знаю, есть у меня дом или нет, но ты тоже запиши, на всякий случай!
Герман уже торопился домой. Они даже не допили пиво. Курт узнал, когда идет его поезд.
- До встречи! – кричали они друг другу.
* * *
В своем родном городе он не узнавал людей. Городка как такового уже не было. Остались отдельные дома. Там, где стоял его дом, находился теперь пустырь. Он обратился к пожилому человеку:
- Где же жители дома, который здесь стоял?
- Да в войну здесь бомбили, кажется, семья уехала куда-то.
Курт немного посидел на месте своего дома и отправился к родственникам, искать мать и сестру. Он нашел сестру. Жила она уже с семьей. У нее уже было двое детей. Радости не было конца, ведь она считала, что Курт погиб. Он рассказал ей, что встретил отца и похоронил его там, в плену. Вообщем рассказов хватило на долгие вечера. Сестра рассказала ему, что мать была тяжело ранена при бомбежке и умерла в лазарете.
Курт сразу же устроился на работу. Снимал небольшую комнатушку в большом доме.
После некоторого потепления в делах международных, грянула холодная война. Все это время Курт жил памятью о той стороне, в которой оставил он свою любовь. Шли годы. Рухнула Берлинская стена, снова повеяло теплом и с запада и с востока. Скопив некоторое состояние, Курт решился поехать в те края, где провел он свои молодые годы, где похоронил отца, и где осталась его девушка Маша.
Герта не решилась отпустить его одного, он стал постепенно терять слух. Визы выдали им без всякой задержки. И вот снова едет поезд на Урал, везет седого немца и его сестру.
На вокзале наняли такси и поехали, спросив водителя, где находится карьер и старый поселок. Курт не узнавал города. Там, где был лагерь, теперь стоят дома. Улицы заасфальтированы, ничего не напоминает о старой лагерной жизни. Он попросил водителя остановиться. Курт вышел, вышла и Герта, прижимая к себе букет цветов. Курт долго стоял на том месте, где, как ему казалось, он похоронил отца. Искать могилу было бесполезно. Никто даже и не знал, что здесь хоронили пленных.
Подойдя к забору, обросшему зеленью, он положил букет и долго стоял, отдавая дань памяти. Проходившие мимо люди останавливались и смотрели на пожилого седого человека с дамой, стоящей рядом с ним.
Такси поехало в старый поселок. Проехав по улице, Курт узнал дом, в который он приходил не один раз. Но дом почему-то был другим. Обит новыми досками, покрыт шифером, забор был другой, кусты черемухи закрывали окна. Брат и сестра подошли к калитке. Тут Курт увидел около дома напротив женщину, с маленьким ребенком на руках. Он подошел к ней и, путая русские слова с немецкими спросил:
- Кто есть живет в доме?
Женщина ответила, что жили тут до пятидесятых годов Орловы, а теперь живут другие.
- Говорите громче, - показала жестами Герта, - Он не слышит.
- Ой, - вскрикнула женщина и спросила – А вы не Курт случайно?
- О, Я, я – сказал Курт.
- Вы что, меня не узнали? Я ведь Галя, а это уже внук мой, вы проходите в дом, я вас со своими познакомлю, - потянула их в дом.
- О, Галя, Галя, помнит! – воскликнул Курт, но в дом заходить не стал, они торопились. Нужно было еще побывать у Гельмута в промежуточном лагере. Они также вежливо отказались от угощения.
- Подождите, я сейчас, - воскликнула Галя, и бросилась в дом. Из-за иконы она достала пожелтевший букварь и вынесла его к гостям.
- Возьмите, вот, это я спрятала, чтобы никто не нашел.
Курт осторожно взял книгу и непонимающе посмотрел на Галю.
- Погибла она, - заплакав, произнесла та, - Она все надеялась вас увидеть, вот и попросила меня вам передать.
Курт осторожно открыл первую страницу. На корке было что-то написано. Он попробовал разобрать, но у него ничего не получилось. Тогда Галя взяла книгу и прочла:
« Милый мой, Куртик, я тебя любила, у нас был ребенок. Я не могу так больше жить. Прощай! Маша»
Он понял и медленно перевел эти слова Герте.
- Это моя сестра, - представил он ее Гале.
Он взял букварь, бережно положил его на ладонь. Попросил Галю показать, где могила Маши. Заехали за цветами, купили два букета.
- Да вы не беспокойтесь! Я ведь за могилой ухаживаю, - успокоила его Галя.
На могиле Курт не выдержал и заплакал. Цветы посыпались у него из рук и накрыли холмик. Он встал на колени и долго так стоял, пока его не подняла Герта.
На следующий день они поехали в промежуточный лагерь, где погиб Гельмут.
На месте лагеря теперь стояла большая электрическая подстанция. Курт также положил цветы возле забора. Немного постоял, посмотрел на небо и быстро, не оглядываясь, пошел к машине.
Он шел и уносил с собой память о той жизни, в которой он жил вместе со своим поколением.
КОНЕЦ
© Copyright: Григорий Кочнев, 2013
Свидетельство о публикации №213013000694
Свидетельство о публикации №213013000694
Рецензии