28. 02. 01 Алесь Цвик Ранние картинки

   Утренняя дрёма ещё не даёт понять, что происходит вокруг, хотя отдельные звуки уже проявляют что-то в сознании. Тихое звяканье, затем какие-то бубенцы, журчание воды... Неясные шумы проникают сквозь неплотно закрытую дверь кухни.
   С другой же стороны дома ритм шагов какого-то гиганта:
- Бум...бум...бум.
   Эхо громко отдается в горном ущелье, бежать становиться тяжело, руки и ноги не хотят двигаться, сердце выскакивает из груди. Надо быстрей, но сил нет, тело вязнет, скалы сжимаются и не дают уйти от страшной погони. Взгляд назад - что-то огромное, лохматое с жутким звериным рёвом протягивает лапу и острые когти впиваются в моё плечо... Всё, конец !
Вдруг женский голос:
- Куда ты вскочил? Полежи, отсонься, я посижу с тобой. Что, опять страшный сон?
   Теплая ладонь няни касается руки, злые сны мгновенно исчезают – утреннее солнце освещает красивое лицо молодой польки. Девушка улы-бается. Комната наполняется золотистыми лучами.
   Справа от двери стол с шуфлядкой, на льняной скатерти лист ватмана. На нём большие стопки тетрадей. Между ними чернильницы из тёмно-синего стекла - в центре высокий стакан с заточенными карандашами, по бокам два кубика с синими и чёрными чернилами. На самодельной полке, десятки неинтересных книг. Все без картинок и с мелкими буквами. Над столом окно с видом на сирень, забор и злую козу Басю.
   На полу стояла большая кадка с похожим на дерево фикусом. Кадка была обклеена листами из какого-то цветного журнала, но вид картинок был одинаков и страшен - на трибунах люди в шляпах, но без голов, вернее, лиц. Почти все лица вырезаны, вместо них белые дыры, а тела и шляпы остались! Мимо идут празднично одетые демонстранты и машут безголовым людям. Жуть!
   Возле кровати Алика было тоже окно, выходившее на улицу. Левее висел огромный портрет усатого дядьки в фуражке и с трубкой в руке.
   Когда мальчику хотелось посмотреть, что происходит на улице,  то нужно было как бы спросить разрешения у строгого дядьки. Получив добро от хитро сморщенных глаз, взгляд тут же уносился на свободу. Туда, где только-что отгромыхали сапоги солдатской колонны, громко топавшей каждое утро из военного городка на полигон, на зарядку в 2-ух километрах от гарнизона.
Когда была зима, эти бледные выстриженные головы бежали по колено в снегу, в рубахах навыпуск и без головных уборов. Когда был только мороз и не было снега, они волочили толстые лыжные доски, со скрежетом передвигая их по замёрзшей, колючей, голой земле. Белые уши и фиолетовые шмыгающие носы закрывали огромными брезентовыми рукавицами, похожими больше на фанеру, чем на тёплую ткань. Лыжных палок почему-то не было.
   В летнюю жару, вздымая дубовой кирзой неимоверную пыль, нагруженные, как ослы, скатками, противогазами, вещ.мешками, они медленно изображали стремительный бег. На некоторых поперёк тщедушных тел висели ещё толстые скатки солдатских шинелей. Выпученные глаза дико смотрели из-под чёрных пропотевших пилоток прямо перед собой, из сухих глоток вырывался бычий рёв - исполнялась ротная песня.
   Кандальный звон иногда сопровождал бегущую ораву - это на горбатых, костистых спинах и мешках злобно подпрыгивали тяжёлые автоматы, клацая, как Дровосек, всеми металлическими частями. Цокот подкованных каблуков дополнял ежедневную утреннюю какофонию.
   Усатый дядь только щурился, выдавая морщинками в углу тигриных глаз доброе расположение к поднимавшемуся дню.
   Алик сел, свесив ноги с кровати. Няня уже стряпала нехитрую еду из двух вчерашних блинов и поджаренного яйца - типичный завтрак на двоих в те небогатые годы. Желтком награждался я, белок доставался няне.
   Затем, натянув коричневые вельветовые до колен брючки с лямками, всунув ноги в новые кожаные сандалии и звеня, как солдаты, застёжками, Алик выпрыгнул на крыльцо, собираясь посетить маленький деревянный домик в далёком уголке дремучего сада.
   Через дырки в калитке на него ненавидяще таращились два красных глаза их огромной козы Баси.
   Характер у пятилетнего мальчишки уже менялся с очень мягкого на не очень твёрдый и Алик, повинуясь внутреннему голосу, сказал сам себе: "Действуй!" Затем ткнул подвернувшейся веточкой в злую козлиную морду.
От неожиданности и вопиющей наглости, исходившей от тщедушного недоросля, коза отпрянула назад, секунду постояла в позе носорога, а затем, подпрыгивая и обиженно завывая, исчезла в зарослях садовых джунглей.
Враг повержен, путь свободен !
   Физиологическое нетерпение нарастало и вот, преодолев 20-ти метровую дистанцию, закрывшись в скворечнике на все замки, Алик весело дул упругой струйкой в назойливых мух и радовался, когда очередь достигала цели. Дело, однако, сделано - пора возвращаться!
   Короткий взгляд в перископ, затем через открытый люк башни главного ка-либра - опасности нет, враг рассеян !
   Расстояние от туалета до калитки было почти преодолено, когда за спиной послышалось тяжёлое сопение взбесившегося носорога.
   Смрад из открытой пасти затмил все ароматы бесмятежного июньского утра, напомнив проказнику о бренности бытия, а мощнейший удар в область большой ягодичной мышцы завершил важнейшие события того злополучного, но уже далёкого дня.
   Молодое тело легко преодолело дощатую середину калитки и, захватив пару десяток заноз, круто опустилось в ласковые обьятия большого куста нежно пахнущих роз.
   Постель, стыдливые примочки, гнев рассерженой мамы - всё поблекло после прихода тихого суховатого врача с глазами средневекового садиста и особенно при виде его мятой сумки, откуда с гадким смешком был извлечен ветеринарский полулитровый шприц. Сегодняшнее выражение "сел на иглу" вызывает у Алика Семёновича лишь лёгкий смех, а благоприобретённая неприязнь ко всем врачам переросла в стойкий паталогический ужас.
   А с Басей они потом подружились, даже сидели в обнимку. Он, уткнувшись в её тёплую мохнатую шею, а она любила облизывать его глупую голову или пощипывала за одежду, выпрашивая кусок булки.
   Давно это было, а небольшая шишечка на голове, говорят математическая,  у меня осталась. Память о козе Басе.