Н. К. Отто- Из записок фон-Гафена-часть 5

Часть – 5
                Н.К. Отто

                ПУТЕШЕСТВИЕ ПО РОССИИ
                в 1736 — 1739 годах
                (Из ДОРОЖНЫХ ЗАПИСОК ФОН-ГАФЕНА)
Продолжение…
                V

     Между тем пришло известие о взятии Очакова, к которому граф Миних прибыл только 29-го июня, после продолжительных и тяжелых переходов. В этой небольшой, незначительной и неприведенной еще в надлежащее оборонительное положение крепости едва ли была тогда сотня пушек. Хотя там и было довольно провианта и целая 20000 турецко-татарская армия, но эти войска, по преимуществу кавалерийские, привыкли более сражаться в открытом поле, нежели за стенами, и потому они могли скорее содействовать завоеванию крепости, нежели ее защите. К этому должно еще присоединить то обстоятельство, что между турецкими генералами не было согласия. Особенную услугу мог еще оказать Очакову турецкий флот, подоспевший во время на помощь; русская же флотилия не успела по Днепру спуститься вниз. Правым флангом русской армии командовал генерал Румянцев с генерал-адъютантом фон-Бироном, а левым генерал-лейтенант Кейт и барон фон-Левендаль.
     1-го июля началась страшная атака, и после трехдневного, почти непрерывавшегося штурма и сильной канонады, русские взяли крепость, положив на месте тех, которые еще сопротивлялись с оружием в руках, и захватив остальных в плен. Между последними было 3174 янычар, спагов, босняков и арнаутов, 200 человек прислуги, 200 женщин и детей, 56 знатных турецких офицеров, а также часть греков-христиан. При этом были освобождены из турецкого плена русские невольники. Убитых на стороне неприятеля было более 16000 чел.
По взятии крепости, турецкая эскадра ушла в море. Весь город, охваченный пламенем от разрывавшихся бомб, обратился вскоре в груды пепла и развалин. Но и русские потерпели не малый урон. В Петербургских ведомостях было напечатано, что на месте пало 1000 с чем-то человек, и были ранены: генерал-лейтенант Кейт, барон фон-Левендаль, 3 генерал-майора, 3 бригадира, 6 полковников, обер-лейтенанта, 19 майоров, 61 обер-офицер и около 3000 рядовых. Но это не совсем верное известие, потому что, собрав на месте более достоверные сведения, я могу подтвердить, что французские газеты на этот раз гораздо ближе к истине. Еще более странны те петербургские известия, в которых рассказывается, будто под графом Минихом была убита лошадь, будто его шляпа и плащ были прострелены, что принц Брауншвейгский, участвуя в битве, подвергался опасности и лишился двух лошадей, что его плащ был тоже прострелен и т. д.
     Все это ложно, так как принц и граф прибыли на место битвы только 3-го июля, когда уже были взорваны все магазины и пороховые башни, и когда турки, растратив порох и пули, дрались топорами, лопатами, и бросали каменья и землю.
     Так был завоеван Очаков при страшном кровопролитии с обеих сторон, не имевшем важных результатов, ибо, год спустя, крепость была оставлена и отдана опять неприятелю. Многие офицеры не одобряли поступка Миниха, и говорили, что если хотят испытывать мужество армии, подвергая ее опасностям, и обрекая на смерть столько тысяч человек, без всякой пользы, с единственною целью блеснуть только в истории, то самые дурные солдаты могут прослыть величайшими полководцами. Во всяком же случае завоевание Очакова – утверждали они – должно приписывать храбрости армии, а не искусству ее вождей. Это обстоятельство еще более возбудило ненависть народа к графу, между тем как фельдмаршал Ласси, своим отеческим попечением о вверенных ему солдатах, привлек к себе их сердца и расположение. Графа, однако, можно еще в некоторой степени извинить, потому что ему было приказано идти на врага и совершить громкие дела. Для этой цели ему была вверена 150000 армия, но план, по многим причинам, был трудный. Во-первых, чтобы достигнуть турецких границ и встретиться с врагом, надобно было пройти от 40 до 50 миль, а переходы эти совершаются по степям, поросшим высоким тростником, который выжигается для беспрепятственного движения армии. Войско, между тем, часто, на протяжении 4-х или 6-ти миль, не встречает ни корма, ни воды для лошадей, находящихся при армии в огромном количестве, так как иррегулярные войска все конные, и каждый солдат имеет при себе для запаса по 2 лошади. Кроме того весь провиант и амуниция следуют с армиею на подводах.
Затем следует заметить, что когда войска вступают в неприятельскую землю, то тут надо иметь дело не с настоящею армиею, вступающею в бой всеми силами, а приходится вести партизанскую войну, которой держатся враги, раздробленные на мелкие отряды. В таких случаях урон обеих сторон значителен. Наконец, еще надобно заметить, что турки вовсе не такие варвары и простаки, как обыкновенно у нас их громко величают. То, что нам кажется странным в их религии, законодательстве, восточных нравах и в учреждениях, имеет свои причины и основания. Вообще же они так же человечески развиты, как и некоторые другие нации. По крайней мере, можно сказать, что они отлично ведут партизанскую войну.
     Вот причины, по которым Миних заслуживает извинения в деле под Очаковом. Наконец, замечу еще, что некоторые глубокомысленные люди того мнения, что Россия, в своей борьбе с Турцией, не будет иметь полного успеха без поддержки со стороны Персии.
     Взятие Очакова праздновалось пушечною пальбою в Азове и других крепостях, а также на флоте и в Крымской армии. Затем пришло известие, что Миних, не предприняв ничего более, поспешил со всею армиею в Россию, оставив в завоеванной крепости сильный гарнизон, под начальством генерала Багмалова (Bagmalov?). Генералу Ласси не оставалось тоже ничего другого делать, как срыть Перекоп и удалиться с победою из Крыма.
Между тем турецкая эскадра продолжала держать русскую флотилию в блокаде. Бредаль же со многими офицерами и людьми отправился к стоявшей в нескольких милях оттуда армии, передав команду капитану Герценбергу, родом датчанину, с приказанием сжечь суда в случае нападения со стороны турок и со своими людьми присоединиться к армии, но турки ушли, недели две, три спустя, и русские суда прибыли благополучно на место.
     Здесь следовало бы подробно описать те трудности, которым подвергалась русская армия. Долгие переходы чрез безводные опаленные степи, лишения испытанные людьми и животными, и обнаружившиеся болезни могли бы истощить и уничтожить самых закаленных и лучших солдат. По всей степи, от Азова до Перекопа, текут только две небольшие речки, Миус и Калмиус; на остальном же пространстве надобно рыть до 20 колодцев, пока просочится вода, нездоровая и смешанная с глиною. Но я не буду об этом распространяться. Скажу только, что армия, по показаниям газет, потерпела небольшой урон в стычках с врагами, а между тем в течение 4-х лет набрано было 160000 рекрут, для укомплектования одних регулярных войск.
     Полки были, затем размещены по зимним квартирам, так что, в случае надобности, могли быть быстро стянуты, потому что враги стараются обыкновенно в зимнее время отплачивать за причиненный им летом вред. Кавалерия была большею частью помещена по казачьим станицам; в крепости св. Анны стояло 6000, а в Азове 16000 чел. из Персидского корпуса. Матросы находились тоже в Азове, так что этот город оживился и закипел торговлею, по причине прибытия разного рода торговцев. Вскоре были даже забыты трудности похода. Между тем из Украины доходили жалобы крестьян на солдат, распоряжавшихся там бесцеремонно, но, сказать правду, генералы держали войско строго.
     Миних не только в войске наблюдал самую строгую дисциплину, но и с офицерами был очень суров. В России, при Петре Первом, по предложению одного англичанина, было введено разжалование офицеров в случае их проступков, вместо расстреливания или исключения, как это бывает в других странах. Этим правилом Миних пользовался очень круто. Так, за год пред тем, один славный и бравый генерал-лейтенант, по определению графа, за небольшую вину, был на несколько месяцев разжалован в солдаты. В том же году один полковник подвергся на восемь и месяцев той же участи за то только, что не во время явился в полк. Эта строгость, обнаружившаяся в разных случаях, возбудили нелюбовь офицеров к Миниху.
Здесь я скажу несколько слов о нем. Возвышение его известно. Особенно дела под Данцигом и в турецкой войне подняли его в гору. Никто, конечно, не станет спорить, что он был храбрый генерал, отличный математик и большой друг ученых, которых осыпал благодеяниями, и умел привлечь к себе великодушием и любезностью; с другой же стороны он ненавидел всех неученых и необразованных, и часто издевался над ними открыто в обществе. Всякому будет понятно, какое впечатление производили подобные выходки в стране, где еще образование и науки не успели пустить глубокие корни. Он хотел также заслужить имя человека богобоязненного, наблюдал суровую дисциплину, и строго наказывал за безбожие.    Высокомерие и горячность его простирались до того, что он не мог терпеть противоречий, и не хотел знать себе равного.
     Что в России бывали многие строгие и горячие генералы, тому служит другой граф доказательством и примером. Он был швед, по происхождению, и сначала состоял губернатором в шведской Финляндии, но, по одному особенному случаю, должен был оставить отечество. Попав в Россию, этот иноземец обнаруживал иногда зверскую жестокость при наказании подчиненных. Там существует особое наказание, называемое батоги. Оно, как говорят, не так страшно, как проведение сквозь строй, и состоит в том, что: виновного раздевают, кладут грудью на землю и крепко держат, в то время как двое секут его шпицрутенами.
    Так вот, когда этот генерал-лейтенант и граф предавал кого-либо подобному наказанию, то он пересыпал окровавленную спину наказанного порохом, и потом, когда порох присыхал, то приказывал зажигать спину свечкой, и это вызывало удовольствие и даже хохот у него и присутствовавших.
     Я бы никогда не поверил, чтобы кто-нибудь мог быть столь зверски бесчеловечен, если бы сам не видал подобных же опытов у другого генерала, природного русского. Он не только каждый день наказывал своих людей батогами, но раз за столом, при мне и разных других лицах, придумал и исполнил над человеком следующее ужасное истязание. Он нашел в кушанье волосок, или даже, как потом рассказывал один офицер, вытащил волос из своего парика и опустил в тарелку и затем велел позвать к себе главного повара, француза, и стал ему выговаривать, но более, не смел ему ничего сделать. После того был приведен с кухни старик работник, русский. За коротким судом, началась тут продолжительная кровавая расправа. Два лакея тут же в комнате раздели несчастного и принесли два кнута, которыми эти палачи начали с двух сторон жарить бедняка, обращенного спиною к столу. После экзекуции генерал сам взял со стола чашку с хреном и уксусом и заставил старика все это выпить и съесть. Этого еще было мало. Взяв ломоть хлеба, барин сам посыпал его толсто перцем и солью, и бедный страдалец должен был быстро проглотить такое угощение. Когда же он хотел, было перевести только дух, гайдуки для возбуждения аппетита стали его снова брать в два кнута. Этим, однако, не кончилось еще отвратительная сцена. Бедняк принужден был, съесть две большие селедки без хлеба и залпом осушить полштофа водки, после чего его заперли на целые сутки в чулан и не давали во все это время ни капли питья.
Генерал, мучивший при нас, таким образом, человека и не прекращавший истязаний, несмотря на наши просьбы, заметил, наконец, нам: «вот как надо обходиться с этим народом, если желаете от него чего-либо путного. Этому обращению учил меня отец, но с иностранцем я так не поступлю: он, пожалуй, еще всадит мне пулю в лоб». Мы ответили ему, что это дело очень возможное. Но, при всей своей жестокости и зверстве, этот генерал был недоверчив к слугам и трусил их. Он не подпускал никого из них близко к своей особе, в страхе, что у кого-нибудь спрятан нож, которым могут его и пырнуть, и потому очень часто обыскивал свих лакеев.
     Он не ел и ни пил ничего, опасаясь отравы, и потому всегда прежде заставлял большую собаку отведывать принесенные кушанья. Спать он тоже, как сам признавался, не мог спокойно, но обставлял свою персону заряженными ружьями с насаженными штыками.  Рассказывали даже, будто он застрелил, свою жену, урожденную графиню, по какой-то глупой и неосновательной ревности, когда в 1735 году находился в Польше. Убийство это, как многие думали, и было причиною его жестокости и недоверия. Но, как кажется, все это было выдумано. Лица, знавшие его уже давно, приписывали подобные зверства его характеру, уже в детских летах обнаруживавшему те же склонности. Как бы то ни было, но он представлял разительный пример, что надменность и боязнь, варварство и робость бывают, неразлучны, и что самые жестокие люди оказываются величайшими трусами.
     Если между русскими генералами встречались подобные бесчеловечные люди, то должно признаться, что в среде их же являлись и такие, которые обворожили всех своею гуманностью. Так, например, принц Гессен-Гомбургский отличался своим радушием, гостеприимством и любезностью. Кейта хвалили за его незлобие и твердость характера среди несправедливо испытанных им гонений. Левендаль славился своею честностью; это был человек умный, политик и неустрашимый воин, доказавший свое мужество под стенами Очакова. О Румянцеве нечего и говорить: заслуги его всем известны. Штофельн показал туркам пример бесстрастия, когда те вздумали завладеть снова Очаковом. Генерал Шпигель был храбрый солдат и искусный военачальник, доказавший во многих случаях свои дарования. Много можно упомянуть еще других подобных лиц, но я, не был с ними коротко знаком.
Из известных же мне лично. Ласси занимает едва ли не первое место. Он католик, и родился в Шотландии от графской фамилии, но был в многочисленном семействе самым младшим сыном.  С самых молодых лет он обращал на себя общее внимание своим усердием к наукам, безукоризненности жизни, кротким характером и храбростью, и, таким образом, достиг высшей почести. В то время он был уже очень стар и думал только о покое, но, по желанию государыни, служил еще, не щадя своих старческих сил. Ласси не любил бесполезного кровопролития; был осторожен, начиная дело с врагом, но быстр и непоколебима в исполнении. Некоторые люди, не понимавшие его вполне, полагали, что он был бы отличным министром.
     Любя солдат, он заботился об их нуждах, и лучше хотел сам терпеть голод, чем подвергать их лишениям. За то его все любили, и высшие и низшие. Генерал-аншеф Левашов командовал Персидским корпусом, который был расположен на квартирах в кр. св. Анны и Азове, где он проводил обыкновенно зиму. Это был столбовой русский дворянин, статный и видный мужчина, выслужившийся из мушкатеров до такого высокого чина. В особенности прославился он своими подвигами в Персии, где заключил выгодный для России мир.
     Несмотря на свою уже глубокую старость, он был еще очень деятелен: вставал в 3 часа утра, занимался делами целый день, и обедал всегда какие-нибудь четверть часа. В его хозяйстве была заметна приверженность к старине, уже чуждой для большой части знатных офицеров. С иностранными генералами у него не было особенной приязни генерал-лейтенант де-Бриль, родом савояр, был человек ученый, отличный лингвист и ловкий придворный. Он сделал всю персидскую кампанию, и знал правителя Персии очень хорошо. Де-Бриль стоял своим отрядом зимою в Азове, и жил, держась, правила: «bene vivit, gui bene latet». Генерал-майор де-Бриль, француз, был обер-комендантом в Азове, и отличался опытностью в инженерной науке. Краснобай между генералами, он любил стакан вина, несмотря на советы докторов, опасавшихся за его здоровье.
     Старший генерал-майор Репнин, русский князь, из числа тех древних фамилий, о которых говорится, что они происходят от Владимира восьмого и не позволяют сравнивать себя с другими князьями. Он воспитывался за границей, и владел всеми теми качествами, которые требуются от большого барина. Одного было жаль: подагра его так мучила, что он иногда не мог ни стоять, ни сесть на коня и был присужден, командуя, ездить в коляске. Младший генерал-майор Репнин, брат первого, получил первоначальное образование в Берлине; потом: посещал университеты в Лейпциге и Галле; затем путешествовал во Франции и других землях, служил волонтером в имперских войсках, с которыми ходил в Венгрию, и, наконец, вступил в своем отечестве на действительную службу. Он квартировал зимою со своим отрядом в крепости св. Анны, откуда ездил весною в Москву, для излечения недугов, схваченных им в Крымской кампании.
     Репнин был превосходный инженер, и с молодых лет изучал военное дело и военные науки; при всем том нельзя было не заметить, что он годился более для придворной службы и европейских походов, нежели для азиатских. Его враги говорили, что он всею своею жизнью представляет разительное доказательство, как наружная кротость и благочестие прикрывают надменность души и тайные страсти. У него был только один сын, которого он не хотел посылать за границу, а поручил воспитание его одному французскому офицеру. При этом-то молодом человеке я был, потом гувернером и жил в Москве до поступления его в военную службу.
     Сказав о прочих, я не могу пройти молчанием вице-адмирала Бредаля. Он родился в Дронтгейме, и говорил еще хорошо по-датски. С молодости Бредаль привык уже к морю, вступил потом в русскую службу, и своими заслугами, наконец, достиг высших чинов. Набожный, честный, осторожный и храбрый, он отличался тем редким достоинством, что не любил вмешиваться в чужие дела, а усердно и верно исполнял свои обязанности. Жена его была голландка, очень умная и образованная дама. Единственный сын их служил обер-егермейстером при гольстинском дворе, а дочь была замужем за богатым, знатным негоциантом Линдеманом.

     Возвращаюсь опять к Азову. Здесь между тем отдыхали после похода, и занимались продажею татарских невольников. Молодой татарин или татарка продавались в Черкасске по 20 р., 30 рублей и дороже, смотря потому, была ли надежда, что они выкупятся или нет. Бредаль подарил, между прочим, генералу Ласси молодых татар, брата и сестру, которые были отправлены в Черкасск, где встретились со своею матерью, взятою в плен казаками. Встреча эта сопровождалась слезами и рыданиями, после которых последовала еще более горестная разлука. Они предлагали по 100 руб. за выкуп на волю, но верно не имели при себе денег, и потому были отправлены в Петербург (!), где мадам Бредаль приняла в них участие. В следующем году я встретился с ними в Петербурге; оба они приняли уже христианство, и говорили хорошо по-голландски, уверяя, что они довольны своим положением и не желают возвратиться в отечество. Они сокрушались только о своих родителях, особенно же о матери, опасаясь, чтобы казаки не продали ее калмыкам.
     В то же время из Петербурга пришли важные вести. Одна из них касалась нового дружеского договора с Персиею, который тогда был заключен. Шах Надир прислал в Петербург по этому случаю дорогие подарки и двух слонов. В следующее лето туда ждали новое знатное посольство, что увеличило бы число персов, проживавших тогда в столице. Персы прибыли, однако, в 1739 году, и глава посольства приветствовал государыню краткою, но великолепною речью.
     Другое известие сообщало о браке принца Гессен-Гомбургского. Хотя супруга его и названа в «Европейской Молве» княжною Трубецкою, но это ложь, потому что, сколько мне известно, он женился на принцессе молдаванской, дочери того господаря, который был воспитан при дворе султана, при Пруте был союзником Петра Первого, и в 1711 году приехал в Россию. Его дочь, вышедшая за принца, славилась красотою и богатством, и была лучшею придворною дамою, особенно любимою Елисаветою Петровною. Принц же Вомбургский, вместе с братом своим прибыл в молодых летах, при Петре Первом, в Россию, где они оба получали на ежегодное содержание по нескольку тысяч рублей. Брат принца потом умер; он же, за военные заслуги, был награжден высшими чинами, и в то время был уже генерал-фельдцейхмейстером. Между русскими он пользовался общим расположением, которое еще более возросло после его брака.
     Была также сообщена еще более важная новость: известие об избрании обер-камергера Бирона в герцоги Курляндские и Семигальские. Бирон, курляндский дворянин, сделался камергером при дворе Анны Ивановны, когда она была эрцгерцогинею в Курляндии, и жила там во вдовстве и расстроенном положении. Это известно из ее частых жалоб к русскому двору и из речи Феофана, сказанной последним в Москве при вступлении ее на престол. Бирон ссужал пред тем герцогиню деньгами и занимал их у других. Поэтому, вступив на трон русский, бывшая герцогиня возвысила не только этого Бирона, но наградила и некоторых евреев и купцов, снабжавших ее прежде деньгами. Это-то самое обстоятельство и было главною причиною возвышения Бирона. По удалению Анны Ивановны из Митавы, деверь ее, Фердинанд, сделался герцогом Курляндским, и женился, несмотря на свои 75 лет, на Вейсенфельской принцессе. Нелюбимый, однако, своими подданными, он удалился в Данциг, где жил скрытно и скаредно, оставив по смерти своей в 1737 году несколько миллионов талеров.
     Едва сошел он в могилу, как явились уже притязания на герцогство. Польша, считая его своим ленным владение, думала присоединить его к королевству, на том основании, что мужское поколение Кеслеровой фамилии вымерло. Между тем и на имперском сейме в Регенсбурге курфюрст кельнский, в качестве гофмейстера, представил мемориал, выражавший притязания империи на герцогство, и настаивал на отправлении знатного посольства к русскому двору. Некоторые были того мнения, что принц Гамбургский будет назначен герцогом, по причине родства его с домом Кеслера по матери. Однако чины курляндские настояли на свободном избрании, а Россия приняла в этом деле участие и прислала в Митаву барона Кейзерлинга, который обещал курляндцам защиту от имени императрицы. Таким образом, наконец, совершенно неожиданно, все голоса были поданы за Иоганна Эрнеста Бирона, имперского графа, Андреевского кавалера и обер-камергера. Избрание было тотчас же признано и всеми другими, и Бирон сделался герцогом.
     Этот новый герцог был важный, статный мужчина, с каким-то особенным княжеским выражением в лице. О его административных дарованиях трудно было судить, не зная меры его участия в правительственных распоряжениях, однако, многие чуяли его силу, и, добиваясь какой-либо бенефиции, прямо обращались к нему. К религии он не был особенно привержен, о чем я заключаю из того, что мне не случалось ни разу видеть, ни его, ни сыновей герцогских в церкви, тогда как жена его часто присутствовала при богослужении. Герцог был роскошен в высшей степени, а что счастье сделало его надменным, доказательством тому служит следующее происшествие.
     У его старшего сына, юноши доброго, но немного необузданного, один немец – студент состоял воспитателем. Когда последний сделал раза два своему питомцу выговор, тогда тот пожаловался отцу. Герцог, не разобрав дела, поверил сыну, и велел отдать за то студента в арестантские роты, где он должен был исполнять унизительные работы. Можно себе представить, как подействовало это на сердце осужденного. Однако когда горячность герцога поостыла, заключенному было прислано в тюрьму 1000 рублей, с приказанием тотчас же уехать из России.

     В Азове стояла тогда суровая зима, несмотря на его положение под 48 градусом, следовательно, на одной параллели с Францией. Таких морозов, я не испытывал никогда, даже в Дании. В половине ноября широкий Дон покрылся крепким льдом, стоявшим до февраля. Поэтому нельзя не удивляться тому, как могли здешние казачьи, калмыцкие и татарские лошади и другие животные добывать себе корм в поле.
     В начале декабря Бредаль был вызван опять в Петербург, для обсуждения дальнейших действий против турок, потому что было положено в следующее лето вывести многочисленную флотилию в море, гавань в Таганроге оказалась, после осмотра, негодною, а между тем во всем Азовском море не было другого удобного места для этой цели. Было бы опрометчиво при этом вести азовские галеры и суда в море, не говоря уже об издержках, работах и потере времени. К тому же Азов, слабо защищенный со стороны Дона, не мог обойтись без судов. И разные другие причины препятствовали действиям на море, которые были предложены лицами, незнакомыми с морским делом вообще и с Азовским морем в особенности. Все-таки решено было действовать, по прошлогоднему, запастись на всякий случай абордажными крючьями.
Затем адмирал, отправился к месту назначения, получив богатые подарки от государыни; осматривал работы на донской верфи, и в марте возвратился в Азов, проехав в десять недель 800 миль. Из путешествий Бредаля и других генералов в Петербург должно заключить о необходимости иметь министерство ближе к действующим войскам, или предоставить командующим полномочие в действиях.
     Во время отсутствия вице-адмирала, Азов подвергся нападению со стороны татар, которые любят делать набеги зимою, когда замерзшие реки и озера не представляют тому препятствия. Татары напали тогда в разных местах, и особенно свирепствовали в земле донских казаков, но, наконец, были отбиты с большим уроном.
Недалеко от Азова показались и кубанцы, вышедшие на добычу, но высланные полки заставили их удалиться, и после того мы их больше не видали; за несколько же дней перед тем они стояли так близко, что мы видели, как они забавлялись и упражнялись в стрельбе.
Под Очаковом было жаркое дело, так как в конце октября 60000 турок и несколько тысяч татар осадили эту крепость, обстреливала ее сильно, и сделали даже два приступа, но, наконец, видя неудачу, принуждены были отступить. При этом отражении русские явили необыкновенную храбрость, тем более что не ждали от врага пощады, в случае взятия крепости. Мины, проведенные около крепости, особенно послужили в пользу русских во время приступов неприятеля, потому что взрыв этих мин при штурме более всего помешал туркам. Впрочем, Очаков не был особенно важною крепостью; это видно из того, что русские срыли ее в следующее лето, и добровольно бросили.
     В Казанской области показались тоже отряды крымских и кубанских татар, которые выжгли города и села, награбили большую добычу, и увели многих русских в неволю. Другая часть крымцев проникла в Червонную Русь (Roth-Reussen), к Крылову, и разграбила многие деревни. Казаки потерпели, между прочим, много от этих нашествий, обративших многие села в развалины, а скот весь был угнан.
     Татары дрались отчаянно, потому что во время военных действий они лишились всего, и теперь им нечем было жить. Если теперь сообразить, что выиграли, или скорее, что потеряли русские и турки во все эти войны, то выйдет на поверку, что урон обоих сторон почти одинаков. Русские выводили в поле огромные и храбрые армии, которые, ведя войну в населенной земле, могли бы сделать много успехов, но, действуя в степях, где нет городов, сел и крепостей, имея дело с отступавшим врагом, нападающим только отрядами, подвергаясь лишениям и трудностям, войска мало-помалу редели в числе, истощались и возвращались назад малочисленные, ведя с собою только нескольких пленных и стада, которые вскоре были употреблены в пищу. Татары же врывались в русскую землю зимою, резали, жгли и грабили населенные места и увлекали с собою не менее русских в неволю. Ни та сторона, ни другая, таким образом, не выигрывает, а где не виден успех, там нельзя ожидать и конца.
     Если же хотят когда-нибудь одолеть турок, то должно, как мне кажется, держаться такого плана. Должно действовать и зимою, и летом оборонительно, расположив армии на границах. Во-вторых, надо употребить все усилия для приобретения хорошей гавани в Азовском море, где можно было бы иметь сильный флот.
     Флот этот поможет овладеть Керчью, и, таким образом, будет открыт вход в Черное море. Тогда-то можно выставить в море еще более сильный галерный флот. Если только будет одержана одна победа над врагом на море, тогда можно на галерах высадить 50000 регулярного войска, с провиантом и оружием, в такое место, где турки этого менее всего ожидают. Это дело смирит их, и заставит, наконец, склониться к вожделенному для христианства миру. Если при этом будет только один верный союзник между соседями, который станет тревожить врага с другой стороны, то дело будет выиграно.
     Я пишу это не потому, чтобы считал других слепыми, но потому, что многие русские уже тогда это дело зрело и ясно понимали; но оно не осуществилось, так как некоторые из стоявших во главе верили одним только слухам. Другие же, может быть, делали заключение о турецкой войне по петербургским торжествам и празднествам, между тем, как большая разница праздновать победу в Петербурге и одержать перевес над Турциею.

     Но я опять далеко уклонился от цели. В Азове, между тем, зимою было большое изобилие во всяких припасах, из которых многие были доставлены из столицы. Казаки пригоняли ежедневно на продажу волов, и привозили разные жизненные припасы. Даже мирные кубанцы, жившие в окрестностях, доставляли в город торф, дрова, дичь и кабанов, которых они отдавали с радостью, потому что сами не едят свинины. Они магометане, и причисляются к татарам, но, по лицу, по образу жизни и обычаям, скорее напоминают калмыков. Я разговаривал с одним из них по-русски, и он показался мне честным и умным человеком. Этот татарин уверял меня, что они очень уважают иностранцев и русских, но опасаются последних, потому что они заставляют их креститься. Это же обстоятельство служит причиною взаимной ненависти между русскими и калмыками. Русские солдаты тоже, как я слышал, в походах били жидов батогами за то, что те не хотели креститься.
     Между товарами, продававшимися в Азове по особенно дешевой цене, были: шелковые изделия, дыни, арбузы, отличная рыба и икра. Всю осень арбузов и дынь было такое множество, что некоторые ими только и питались. Это овощи очень здоровы, вкусны и чрезвычайно дешевы.
     В Дании за штуку дали бы охотно по два рейхсталера, а на месте они стоят много если 2 копейки. Арбузы и дыни растут и в Испании, но они неудобны, по своей нежности, для провозки. Из рыб, кроме известных у нас пород, в Азове продавались по дешевой цене: белуга, стерлядь и осетрина. Белуга, как утверждают, водится и в Эльбе. Стерлядь же, самая вкусная и редкая рыбья порода, принадлежит к числу хищных; вкусом она похожа на угря. По-моему мнению, однако, осетрина еще лучше. Мясо ее, хотя довольно твердо, но жирно, и цветом похожа на лимон (?). Черепах было там множество, но их в Азове не употребляли в пищу.
     Азовское море также очень богато рыбою, в особенности же трескою (?) и камбалой, однако никто не решался пуститься вниз по Дону на рыбную ловлю, из опасения попасть в руки кубанцев. В числе съестных припасов в Азове продавали тоже много икры, которая здесь и в Астрахани есть самая свежая. Ее отправляют отсюда в бочонках соленую, на несколько тысяч рублей по всей России, даже в Архангельск, откуда она вывозится на кораблях за границу; икра идет и в Турцию, и Азию. В Италии фунт такой икры стоит полчервонца, а на месте цена ей редко превышает полкопейки.
     Русские солдаты особенно лакомились этою пищею очень питательною и неприторною. Ее  едят с хлебом, солью, луком и перцем. Икру также сушат, и для этого прессуют в куски, но в таком виде она много теряет во вкусе. Эти рыбные запасы служили здесь главною и единственною пищею, потому что окрестности Азова представляют со всех сторон степь, в которой гнездятся только кубанцы и дикие звери, Поэтому все прочее, в чем мы нуждались, было доставляемо Доном из Черкасска и России. Вследствие этого за разные предметы платили довольно дорого, преимущественно же за европейские вина.
     При всем том в Азове не ощущали недостатка в деньгах, так как офицеры, солдаты и матросы получают, хотя небольшое жалованье, но оно выдается им аккуратно и сполна. Для выдачи жалования войску существуют особые комиссары, и офицеры исключительно заботятся о надзоре и команде своею частью. Снабжение рекрут всем нужным зависит также не от них, а от особых лиц, и производится в известных местах. Даже генералы не смеют ничего брать безденежно у маркитантов, разве какую-либо малость.
     Я упомянул выше, что в русском войске жалование, сравнительно с армиями в других государствах, не велико. Полковник получает в месяц около 50 руб. и 6 денщиков для прислуги; обер-лейтенант 40 рубл. и 4 денщ.; майор 35 р. и 3 денщ.; капитан 30 р. и 2 денщ.; лейтенант 25 р. и 1 денщ.; поручик 15 р. и 1 денщ.; полковой фельдшер 25 р. и 1 денщ.; унтер-хирург 10 р. и 1 денщ.
     Каждый солдат получает в месяц полтину денег и мешок муки на 3 месяца. Как офицерам, так и солдатам, жалование выдается по третям. О морских офицерах я упомянул уже выше.
     Все вышесказанное касается только так называемых полевых полков. Гвардия же, драгунские полки, инженерный и артиллерийский корпусы имеют в этом отношении преимущество, но какое, - теперь уже не помню. Из этого видно, что 200000 армия не требует таких больших расходов, как это с первого раза может показаться. Однако Турецкая война повлекла за собою недостаток денег при дворе, хотя русская казна, без всякого сомнения, одна из богатейших в Европе. Война была страшно разорительна, и могла даже истощить окончательно казну.
     Я не принимаю тут в расчет разные расходы на поддержание пышности и великолепия двора; не упоминаю и о щедрых подарках государыни. Повторяю только сказанное выше: русская армия ослабевала в томительных переходах, и каждый год надобно было набирать по 40000 рекрут, из которых очень немногие погибали в деле с врагом.
Каждый поймет, сколько тысяч лошадей надобно было заготовлять для кавалерии; сколько тысяч волов для перевозки вещей; сколько тысяч ружей, сабель, повозок и седел портилось или терялось.
     Все это обходилось правительству очень дорого. Поэтому неудивительно, если в тот год русский двор прибегнул к средству, еще небывалому в России. Положено было сделать заем в Голландии и Англии; первая отказала, но англичане согласились дать нисколько миллионов рублей.
     Военные издержки возросли еще и потому, что иррегулярным войскам, вопреки обыкновению, было назначено значительное жалование. О числе же этих войск можно составить себе понятие только тогда, когда мы обратимся к числовым показаниям армий, которые выступали на войну при прежних царях:
                чел.
I армия: русских конных дворян с слугами                120000
         Пехота                ........... 60000
II армия: Конница                ........... 30000
          Пехота                ..........  20000
III армия: Конница                ........... 23000
           Астраханские конные татары                15000
„         « - « пешие татары                23000
IV армия: Союзная милиция   .....                45000
                Калмыцкая конница                .....  24000
                Донские и Яицкие казаки                25000
                Запорожские казаки   ....              . 54000
                Всего 441000

      Из этих цифр можно заключить, что одни калмыки и казаки, участвовавшие и в последней войне, могут выставить 100000 войска. Если же кому покажется странным, почему Россия в прежнее время выставляла более войска, то не должно забывать, что прежние ее армии были только ополчением, а нынешнее войско, хотя и вдвое меньше, но зато в нем более половины постоянных регулярных войск. Здесь должно еще заметить, что, несмотря на многие тысячи набранных вновь рекрут, действительная числительность регулярного войска в последнем году была значительно меньше, сравнительно с предшествовавшим годом. Даже заметно было, как сильно уменьшилось население многих городов.
       Возвращаясь назад, я был поражен убылью населения в деревнях, особенно за Москвою, где заметно было более женщин, чем мужчин. Но как в деревнях везде много детей, а русский народ отличается плодовитостью, то эта убыль легко может сгладиться, если только Господь Бог пошлет на несколько лет мир, которого теперь многие ожидают с горячею мольбою.

                Н. Отто

Источник: газ «Северная пчела». 1863. № 164. Суббота, 22 июня. С. 1 – 3.

Продолжение следует…