04-01. Бег ускоряющегося времени

Моя жизнь, как и жизнь всякого другого человека, есть переплетение самых разных событий, интересов и проблем. В какой-то период главными моментами бытия для меня были тонкие и неуловимые движения чувств, их взлеты и падения, целиком зависящие от тех, в кого я была влюблена. Влюблена же я была всегда, и образ любимого, «до жути многоликий», постоянно меняясь, сопровождал меня почти до сорока лет, вдохновляя не только на надежды о личном счастье, но и на рождение интересных идей, творчество. С тридцати лет к этой, основополагающей стороне моей жизни добавился глубокий и не проходящий интерес к духовному пути развития, поискам собственного понимания смысла жизни и реализации себя в роли духовного наставника, передающего другим свои знания и через это развивающийся.

К чему скрывать, я никогда не была страстно желающей действительно изменить кого-либо, научить других или помочь им преодолевать жизненные трудности. Я и сама еще не научилась их преодолевать, не совершая постоянных ошибок. Мне нужны были только слушатели, чтобы вместе с ними найти ответы на многие, еще неизвестные мне самой вопросы, чтобы учиться у самой себя, способной систематизировать и творчески осмысливать имеющуюся информацию только при наличии конкретной целевой установки, например, группы людей, за которую я была в ответе, или работы, которую я взялась довести до логического конца.

Не думаю, что такой подход к делу является оригинальным. Даже писатель, годами пишущий в «свой стол», едва ли верит, что пишет только для «стола», где-то в глубине его души всегда живет надежда, что его работа, рано или поздно, кем-то будет прочитана, понята, кому-то пригодится. При этом факт официального непризнания его труда, социальной невостребованности, вызванной обстановкой в стране, не только не тормозит творческого процесса, а, наоборот, его стимулирует. Немаловажным стимулом моей работы в подпольной группе была именно ее подпольность: ко мне за знаниями приходили не те, для кого это обучение было обязанностью или корыстной надобностью, а те, кто жаждал этих знаний, кто так же, как и я, искал свои пути, свое понимание себя и окружающего мира. Такие люди - самые лучшие слушатели, но и самые строгие критики.

Творчество и всякое, по-настоящему любимое дело не должно становиться еще и единственным средством заработка, основной профессией, в которой будет заинтересовано социальное общество, иначе постепенно социум превратит тебя в конъюнктурщика или бизнесмена, а результат твоего труда станет прямо противоположным первоначальным намерениям. Именно этому мне и пришлось стать свидетелем. Но прежде, чем перейти к изложению дальнейших событий, я хочу рассказать о том, что происходило в нашей стране в 1985-1988 годах так, как это запомнилось мне самой, обычно весьма далекой от отслеживания политических событий.

Со смертью престарелого Генсека КПСС К.У. Черненко и приходом к власти М.С. Горбачева, в жизни нашего государства начался десятилетний период, аналога которого, наверное, еще не было. Многочисленные перемены начали происходить столь быстро и необратимо, а каждый год оказался до такой степени наполненным историческими событиями, как будто само время неожиданно ускорило свой бег и сконцентрировалось, сломав наши привычные представления и даже прежние убеждения.

Сейчас много говорят о том, что до Горбачева у всех нас была двойная мораль: собираясь на официальные сборища, люди говорили одно, а думали и обсуждали в кругу своих друзей совершенно другое. Многие слушали зарубежные радиостанции с «голосами», многие читали ксерокопии официально запрещенных для издания книг, отдельные наблюдательные интеллектуалы замечали полное несоответствие в нашей жизни между тем, «что видел глаз, и тем, что слышало ухо». Я, как и большинство вокруг, что бы они ни утверждали сейчас по прошествии лет, либо не задумывалась об этом несоответствии, либо искренне не замечала его, пока сама не сталкивалась с ним в каких-то отдельных, болезненных обстоятельствах. Я слишком долго была «отличницей», принимавшей за чистую монету все, чему меня учили, и осуждавшей тех, кто нарушал установленные правила. Последнего не люблю и до сих пор: не нравятся правила - добивайся их изменения, а единолично критиковать и нарушать их - всегда самое простое, и гораздо чаще идет от безответственности и лени, чем от оригинальности ума и высокого понимания.

Тем не менее, в памяти запечатлелся мой, сильно обидевший меня конфликт с парторгом нашего СКБ-1 Николаем Кочуровым, запретившим мне вывешивать результаты анонимного анкетирования молодых специалистов на обозрение. С досадой вспоминается и случай с моим выступлением на конференции молодых специалистов объединения «Ленинец» (перед пятью тысячами делегатов в зале), когда от моего, лично написанного, живого и абсолютно правдивого текста выступления было вычеркнуто и переделано нашими секретарями почти все. В результате, мои нестандартные фразы приняли газетный вид, были снабжены цитатами из материалов съезда и сдобрены ссылками на В.И. Ленина. Выступление сразу потускнело и, как две капли воды, стало похоже на все другие выступления. Ничего особенного тогда я и не собиралась рассказать народу, просто хотелось изложить свои мысли более интересно. Сам факт обязательной цензуры тогда, помню, меня поразил: я то всегда думала, что наши выступающие скучны по своей собственной природе, а, оказываются, их такими делают намеренно, причем, чем больше была аудитория, тем меньше оказывалась вероятность услышать на ней что-либо оригинальное! Помню и газету «Moskov News», переводы с английского из которой я в те времена не считала для себя трудом: достаточно было начала передовицы, и дальше по смыслу сами собой выстраивались все до боли знакомые обороты!

Где-то в подсознании у меня постоянно жил незримый контроль - о чем и как можно говорить в своей группе (например, о религии), что говорится на профсоюзном собрании и что на самом деле думаю я сама. Такая двойственность мне почти не мешала, была привычной и даже не замечалась мной, более того, любые ярые нападки на  наше государство вызывали во мне неприязнь и недоверие к говорящему. Как-то, возвращаясь с Рашидом с Петропавловки, мы разговорились с одним нашим знакомым «моржом», который поведал нам о сотнях тысяч людей, побывавших в заключении безвинно и умерших в учреждениях ГУЛАГа. Эта информация встретила у нас с Рашидом полное неприятие: он, как и я, никогда не читал запрещенной литературы, не считая эзотерической, и потому верить в подобные факты было трудно, более того, сам источник информации вдруг показался нам враждебным и злым... Очень долгое время в оценке политических событий меня убеждало лишь печатное слово, ни ксерокопии самиздатовских книг, ни «голоса» радио до конца на меня не влияли, тем более, что поиском такой информации я никогда не была озабочена. Эти сведения, как нас и учили, казались мне либо «вражеской пропагандой» и «наветами», либо полуправдой, отвечающей чьим-то интересам. Позже, когда прямо противоположное о нашей стране стали печатать в официальных изданиях и публично говорить об этом в эфире, я не столько убедилась в своих заблуждениях, сколько поняла несовершенство нашего, человеческого разума. Правы те мудрецы, кто запрещают доверять любой информации, не подтвержденной собственным опытом, кто полагают величайшим заблуждением человека считать себя знающим, если его знание основано лишь на чьих-то «авторитетах» и отсутствует личная возможность быть очевидцем изложенных другими людьми событий. «Говорящий не знает, а знающий не говорит»,- утверждает дзен-буддизм, и здесь есть с чем согласиться.

Приход к власти Горбачева страна встретила с радостью. Во-первых, он был существенно моложе всех предыдущих наших правителей, глубоких старцев, живущих в своем, обособленном мире и утративших представление о реальной жизни. Во-вторых, он выглядел хорошо образованным и демократичным: большинство своих выступлений он читал по памяти, без бумажки, показывался на людях с подтянутой и интеллигентной женой (молодой, туфли на высоком каблуке!!!), которую было не стыдно показать и в Европе, в-третьих и в главных, Горбачев сразу же провозгласил политику перемен, опирающуюся на три лозунга: гласность, ускорение и перестройка. Это было уже интересно. Горбачев мог взять власть в свои руки, только заинтриговав общество новой политикой, поскольку старая явно зашла в тупик. Думаю, он был реформатором не столько по убеждению, сколько по необходимости, только на политике долгожданных для всех перемен он мог завоевать свои политические позиции.

Первые годы правления Горбачев много «ходил в народ»: ездил по городам, напрямую общался с простыми, случайными, людьми и импровизировал: это не могло не вызывать восхищения - такого у нас в стране не видели никогда. Из трех горбачевских лозунгов в полной мере был реализован только первый - гласность, но масштабов последствий его реализации не ожидал, кажется, никто. Начавшись с «пустяков», постепенно, новая политика гласности сверху до низу перетряхнула все утвердившиеся со дней Октябрьской революции отношения и даже изменила международную обстановку. Почти 20 лет до этого наша страна была на удивление стабильна. С одной стороны, у нас жила вдохновляемая «научным марксизмом» элита партийных стариков, отождествлявшая свое правление со смыслом истории, с другой, была кучка осуждаемых и гонимых диссидентов. Между ними находилась основная масса людей - аморфная, полуобразованная и привыкшая к двойной морали.

Политика гласности началась с того, что Горбачев решился сделать достоянием людей отдельные факты истории, которые всегда скрывались - ложь партийного аппарата, массовые репрессии, кризис нашей экономики, кризис идеологии. «Сначала было Слово», - говорится в Священном Писании. Слово оказалось опасным и разрушительным. Гласность, первоначально разыгранная Горбачевым, как спектакль, разбудила в нас невиданные силы. Начиная с 1986 года, многое, что обсуждалось на кухнях и составляло культурное подполье 70-х годов, стало появляться в печати. Все мы с упоением обсуждали скандальные разоблачения, не просто критикующие идеологический строй, но и подрывающие его. На экранах появился знаменитый фильм «Покаяние» (режиссер Абуладзе), призывающий всех к покаянию перед миллионами людей, невинно загубленными Сталиным и Берией. Сталинскую политику при моей жизни уже однажды подвергали критике - во времена Хрущева, когда впервые была дана оценка его деятельности. Я, по малости лет, тогда мало что понимала, но с тех времен многочисленные сталинские портреты и памятники незаметно исчезли из города. С приходом Брежнева критика Сталина прекратилась, о нем не говорили никак - ни хорошо, ни плохо, а Ленин по-прежнему возносился до небес и для всего моего поколения оставался вне всякой критики - человечный, умный, редких способностей и интеллигентности... Теперь, при Горбачеве вся страна запоем читала «толстые» журналы, где стали печатать необычные для всех нас произведения. В моем окружении не было никого, кто не прочел бы появившихся в то время «Детей Арбата» А. Рыбакова, «Белых одежд» В.Дудинцева, «Зубра» Д.Гранина, «Жизни и судьбы» В. Гроссмана, «Ночевала тучка золотая» А.Приставкина». Появлялись ранее запретные произведения И. Бродского, А.Галича, В.Некрасова и даже А.Солженицына - прежде «ярого врага народа», «злопыхателя и клеветника». «Архипелаг ГУЛАГ» не мог не потрясти меня. Даже, если представить себе, что хотя бы половина написанного Солженицыным, была правдой, и то после этого не хотелось жить, а, судя по всему, Солженицын даже ничего не преувеличивал...

С каждым годом на книжных прилавках появлялись все новые и новые имена (а вернее, хорошо и намеренно забытые старые!), и первый шок от узнанного постепенно проходил, притуплялся, осмеивание того, что прежде казалось святым, становилось привычным. Телевизор будоражил новыми смелыми программами: «Двенадцатый этаж», «Взгляд», «Пятое колесо». Эти передачи я смотрела с большим интересом. С одной стороны, было радостно думать, что, наконец-то, мы живем «по правде», с другой, во мне все больше поселялась растерянность: можно ли так безжалостно рубить собственные корни, оплевывать свою страну, злопыхать над ее бедами? Не радовал и круг лиц, особенно активно выставлявших на обозрение наши мерзости - как правило, потенциальные «бегуны» из страны, как правило, больше болтавшие, чем работавшие все эти годы... Мое чутье меня не подвело: половина из тех, кто так злобно и радостно смаковал изъяны нашей истории, сейчас давно за бугром, или, в лучшем случае, разбогател на новой политике и проник во власть на освободившиеся места тех, кого они из этой власти вышибли.

Не хочется превращать мои «мемуары» в учебник истории, но все эти политические перемены в стране, впервые не были мне безразличны и постоянно питали мой ум, служили предметом размышлений и неожиданных открытий. Воочию убедившись в подверженности ума (моего, в первую очередь) воздействию коллективной идеологии, в своем легковерии, я перестала ему так безоговорочно доверять, как раньше. Я увидела, что, как и всякий другой человек, я склонна к отождествлению с происходящим (тому, о чем предупреждал Гурджиев еще 50 лет тому назад), и этого нельзя было не учитывать в будущем. Всей душой я в то время была на стороне демократов-реформаторов, но быстрое перебегание на их сторону тех, кто прежде был активным сторонником коммунистических убеждений, меня угнетало. Я всегда и во всем была максималисткой: долго мучаюсь и сомневаюсь, прежде, чем принять до конца какую-нибудь веру, поскольку натыкаюсь на положения, которые меня в этой вере не устраивают. Но если уж приму на себя новый «крест», то предпочитаю не изменять ему, хоть и мучаюсь от несовершенства избранного пути и от своего долга перед ним. Именно так было у меня с Маланичевым, которому я никак не могла «изменить» до конца, как бы он этого ни заслуживал, так же случилось с моим постоянным противлением христианству, многое в котором меня отвращает (не столько в христианстве, как в христианах!) и не позволяет припасть к этому надежному источнику - вере, в которой я была крещена с рождения. Но об этой проблеме еще пойдет речь дальше, а пока - еще несколько слов об «изменниках».

В марте 1988 года газета «Советская Россия» поместила письмо преподавателя химии, некой Нины Андреевой, озаглавленное «Не могу поступиться своими принципами». Андреева была честным коммунистом, и она не побоялась обвинить интеллигенцию, занимающуюся «фальсификацией истории» и не патриотичным оплевыванием своих прежних идеалов. Письмо вызвало живой отклик, в печати началась дискуссия, критика самой Андреевой, обвинение ее в реакционности. Я не буду рассматривать политическую подоплеку этой шумной истории. Ничего не понимавшая в тонкостях политики и прежде никогда не восхищавшаяся коммунистами, я, тем не менее, почувствовала к Андреевой симпатию. Женской натуре свойственно эмоционально воспринимать происходящее, долго не принимать на веру новое убеждение, но, искренне полюбив его, впоследствии стоять до конца, часто по принципу: «защищай наших!»

Я сама часто реагирую именно так: ветреная и противоречивая в благоприятной, спокойной обстановке, я не могу предать человека в его трудные дни, как молодой и глупый петух, вступаю в бой, если «наших бьют», не слишком задумываясь, стоит ли игра свеч, и так ли уж мне дорог этот «битый». Те немногие из моих знакомых, оставшиеся в поредевших рядах компартии в дни, когда она стала «не престижной», мне ужасно симпатичны, хотя, как и раньше, я не разделяю их убеждений, да и, вообще, до конца не определила своих убеждений в политике. С раздражением я воспринимала слова прежде партийных Вероники и ее мамы - Веры Николаевны, нашей доброй знакомой - Октябрины Ильиничны и моей коллеги - Ирины Туртиа о том, что «они разочаровались в партии, ошибались в своих взглядах». Значит, такие взгляды у них были - только для дней преуспевания! И это мое отношение к «переметнувшимся» тоже оказалось для меня открытием самой себя. В чем-то я лучше, чем думаю о себе, в чем-то - хуже, но, чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что совсем не знаю себя, ни за какие свои реакции в новых обстоятельствах я не могу до конца заранее поручиться...