Луиджи

               
 
         «Вылей мочу из утки»,- монотонным, не терпящим возражений голосом приказывает мне Луиджи, стоя на террасе дома. Старик уже давненько поджидает меня. Ему скучно жить. Единственными людьми, связывающими его полуистлевшие жизненные звенья, являемся Луиза, его 93-летняя жена, и я, домработница.

      Промаявшись на велике в июльский полдень в поисках покоя и каких-то фруктов на заброшенных садах, подъезжаю к дому.  С двух до четырех - мои законные часы для отдыха - самая жара, но  поменять их на менее знойное время не могу: у меня все по часам.

     Я тихо крою Луиджи  русским  матом, но спорить с ним не пытаюсь. Хочется вначале ополоснуться, но не удастся: старик уже идет за мной по пятам и будет рваться в ванную, как только закрою ее на ключ.

        Когда  обмывшись, а когда  и нет,  начинаю наводить кругом порядок. В спальне царит полный бардак: простыни на кровати с возвышающейся в центре подушкой скомканы; одежда, предназначенная для выхода в люди, то бишь, в бар, брошена, вывернутая  наизнанку на пол, где то там, то сям валяются использованные и неиспользованные бумажные салфетки. В довершение всего, на комоде красуется перевернутая утка, и в комнате остро пахнет вылившейся из нее мочой.

      Старик отдыхал - значит весь этот беспорядок. На самом же деле он битых два часа устраивал  террор  жене,  беспрестанно хлопая дверьми, курсируя из спальни  в гостиную, требуя сигарету и спрашивая в сотый раз: «Quando viene colala?” (Читай: когда придет та? То есть, я.)

        Луиджи,  наблюдая, как я навожу порядок, с досадой говорит, что уже очень поздно, и  мы никуда не пойдем. А ведь он так долго ждал  этого момента - единственного за скучный день выхода из дома.  Прошу его потерпеть, и когда все уже более - менее прибрано и находится на своих местах, и когда Луиза, опираясь на меня, сходила в туалет, и когда ей приготовлено очищенное, порезанное на кусочки яблоко, и когда включен старушке нужный телеканал, я, наконец, начинаю его переодевать. Луиджи  мокрый от пота, но не понимает, отчего и требует свитер.  Пытаюсь убедить его, что сейчас июль, и он соглашается на рубашку с короткими рукавами, если свитер возьмем с собой.

       Кладу в сумку ключи,  евро на кофе старику,  бумажные салфетки, пачку с сигаретой и зажигалкой. Спускаемся в гараж к велосипедам.  Выезжаю первой. Открываю ворота, из которых торжественно  на своем трехколесном велосипеде выруливает Луиджи. Дед  уже давненько пересел на него из-за участившихся головокружений и слабости. Закрывая ворота,  предупреждаю старика о том, чтобы  держался правой стороны, о чем он сразу забывает. По дороге Луиджи несколько раз останавливается, переспрашивая, не забыла ли я сигарету и, уточняя, в какой бар мы сегодня едем. Настроение у него отличное. Он  счастлив.

       Чаще всего  посещаем бар “Zambelli”. В это время там не многолюдно, и туда часто наведывается единственный приятель Луиджи, синьор Альдо. Кстати, бар, куда мы едем,- самый примечательный в  деревне. По утрам - это святилище женщин,приходящих сюда выпить чашечку капуччино и поделиться последними сплетнями. Вечером бар - пристанище мужчин, проводящих здесь время за играми в карты.

 Вот уже пару веков бар принадлежит  семейной династии Замбелли, о членах которой можно написать сагу. Когда-то это место было популярным в округе рестораном,  со временем пришедшим в упадок и превратившимся просто в бар. Его хозяева- два брата и две сестры. Никто из них по той или иной причине не состоит в браке, а одна из сестер, Паола, больна эпилепсией. Семейный рок? Кто его знает! Жива еще их мама, о которой  трогательно заботится старшая сестра,Патриция. Луиджи всегда интересуется, как она себя чувствует, и передает ей привет. Но однажды мы пришли, как обычно, во дворик бара,где уже сидели Патриция с матерью, и Лучия (так зовут мать семейства)даже не подняла на Луиджи головы, как будто была с ним незнакома. Старик дружил с ней почти всю жизнь,а, вот,поди-ты, в тот момент ей стыдно было почему-то с ним поздороваться.

     Итак, мы с Луиджи в баре "Zambelli". Старик подходит к барной стойке, кидает небрежно деньгу и заказывает кофе. Я спешу достать салфетки, и в то время, пока он пьет, придерживаю их у деда под подбородком, чтобы не залилась рубашка; а когда кофе выпит, вытираю ему рот. Луиджи начинает кашлять, отхаркиваться,  брызги слюны попадают мне на лицо и пачкают одежду. Старик очень спешит, ему сейчас ни до чего нет дела. Вот-вот он очутится в своем раю, закурив третью, разрешенную за  день сигарету.Выходим из бара во двор. Луиджи садится за столик и, прикурив, жадно затягивается. На лице его блаженная улыбка. Мне приходится иногда прерывать сей сладчайший миг напоминанием о сбрасывании пепла  в пепельницу, иначе будут прожжены  штаны или рубашка.

      А вот и 90-летний синьор Альдо. Подтянутый, стройный, всегда одетый с иголочки,с модной кепкой на голове. Старики здороваются. Луиджи сетует, что Альдо пришел поздно, иначе он бы угостил друга кофе, хотя и был - то у нас всего евро. Альдо в свою очередь успокаивает  Луиджи, говоря, что кофе  только что выпил дома. Затем он прочитывает моему подопечному очередную лекцию о вреде курения, а Луиджи, блаженно улыбаясь и вовсе не прислушиваясь к словам приятеля,  просит  Альдо станцевать. Тот соглашается и уже в который раз не ленится сделать несколько па мазурки или вальса, напевая себе под нос. После  усаживается и начинает рассказывать многократно слышанные мной истории, как в былые годы  выиграл премию на конкурсе бальных танцев и о том, как работал официантом в ресторане, подкармливая   семью ворованными оттуда харчами. Зато теперь за все  благодарная дочь присматривает за ним, каждый вечер готовя  на завтра идеально выглаженную одежду. В который раз я слышу и о  рационе питания все еще молодящегося  Альдо. Сегодня на полдник он съел 10 черешен,4 абрикоса и 2 клубники.
      
       Луиджи ежеминутно повторяет: «Будем сидеть долго». Я покорно соглашаюсь, зная, что через минуту, в половине пятого он снова посмотрит на часы и скажет: "Уже шесть. Идем домой". Мне и самой изрядно надоели  синьор Альдо,  любопытные посетители,иронично поглядывающие на нас; бессмысленные реплики деда, поэтому я быстро соглашаюсь. И снова перед выездом   предупреждаю старика  о необходимости придерживаться правой стороны, но он рулит на середину дороги, и я, не выдерживая уже спокойного тона, ору ему: «Tieni alla destra!” ( "Держись правой стороны!"), тихо добавляя нецензурщину по-русски.
    
       Проехав через ворота дома во двор , оставляем свой транспорт  в гараже и поднимаемся по ступенькам в комнаты. Луиджи еле передвигается. Он устал, однако доволен: поездил, повидал, пообщался, покурил. Что еще надо? Снова начинается процесс переодевания. От бессилия старик ленится снять одежду. Расстегивает брюки, ложится на кровать и вытягивает в мою сторону ноги.  Стягиваю с него штаны;  вместо них надеваю домашние. Затем с его тела снимается рубашка,пропитанная потом и надевается сухая. В конце помогаю обуть тапки. Наконец процедура закончена; могу уделить время Луизе.
 
     В оставшееся до приготовления ужина время сижу с супругами в гостиной;  смотрим телевизор. Передохнуть в комнате, где сплю,возможности нет: Луиджи будет все время наведываться ко мне, звать назад. Еще час терплю его ежеминутные фразы: "Готовь есть." "Пошевеливайся!" "Что на ужин?"

  После ужина старик выкуривает последнюю сигарету и норовит сразу уйти в спальную, чтобы улечься в постель.  Закрываю двери спальной на ключ.  Бедняга  мается с уткой в руке, требуя открыть немедленно все двери и дать ему сигарету, все время при этом посылая нас с Луизой в задницу. Но, если рано заснет, то скоро проснется и не даст спать жене, поминутно спрашивая, что будем есть завтра, в какой бар отправимся; а то поведет себя и совсем неадекватно: скажет, что уже утро, встанет и начнет ломиться в шкаф, принимая его за вход на кухню.

         Луиджи, сегодня мы поехали с тобой в бар, и ты, не доезжая до него, слез с велосипеда, спустил брюки и стал мочиться у всех на виду. Вернувшись домой, я сказала тебе, что больше никогда и никуда с тобой не поеду. Мне стыдно за тебя. Целый вечер ты ходил за мной, как ребенок, спрашивая, правда ли, что больше не поедем. Я сурово отвечала: «Правда», хотя прекрасно знала, что лгу. Конечно, поедем, Луиджи. Ты же мне так нужен! Ведь благодаря твоей зарплате  я могу избавиться от нищеты у себя на родине. Ты только еще поживи. Я перетерплю все прихоти твоего больного ума и все слабости  бессильного тела.  Терпеливо буду подтирать за тобой мочу на полу и вытираться от твоих плевков; мыть тебя, выслушивая  скабрезные шутки; кормить  из ложки перетертой пищей, чтобы ты не испачкался; менять  трусы и майки, чтобы от тебя не несло мочой и потом. Я не побрезгую вымыть твои зубные протезы, побрить  лицо и обстричь  ногти. Я подхвачу тебя, падающего  после выпитого за обедом вина и выкуренной сигареты;  рассмеюсь в ответ на оскорбительные приказы; пропущу мимо ушей слова "дебилка", "идиотка", "дура". Я смиренно снесу все: твои деньги того стоят, Луиджи.
 
       Спасибо тебе, Старик!